| Saint-Juste > Рубрики | Поддержать проект |
Аннотация
|
С вступлением России в Первую мировую войну получившее в России широкое распространение немецкое землевладение и землепользование, а также предпринимательская активность в торгово-промышленной сфере встретили серьезные препятствия. Пресловутое «засилье немечества» стало слишком привлекательной во всех отношениях темой, чтобы ее не использовать и не свалить на вчерашних союзников ответственность за все беды страны и не попытаться решить за их счет свои насущные проблемы. Справедливости ради отмечу — для этого были и объективные основания: еще до начала войны в Департамент общих дел МВД стали поступать из Департамента полиции сведения о деятельности в России немецких организаций «Союза для охраны германизма за границей» и «Общества попечительства о немецких переселенцах, возвращающихся в Германию». Берлинский «Союз для охраны германизма за границей» рассылал по немецким колониям на окраинах России эмиссаров, которые пропагандировали среди немцев-колонистов, в особенности среди солдат-немцев русской службы, идею пангерманизма. Союз оказывал своим соотечественникам материальную помощь для скупки русских земель вдоль железных дорог, выгодных для германских интересов. «Общество попечительства о немецких переселенцах, возвращающихся в Германию», занималось распределением немецких колонистов по стратегически важным районам Российской империи и собирало при посредничестве немцев-колонистов сведения военного характера [1].
«Высочайшим» указом от 28 июля 1914 г. о правилах, которыми Россия будет руководствоваться во время войны, прекращалось действие всяких льгот и преимуществ, предоставленных в свое время подданным «неприятельских государств». Органам власти предписывалось задерживать тех из них, которые состоят на действительной военной службе или подлежат призыву, в качестве военнопленных, а также предоставлялось право высылать «вражеских подданных» из пределов России и отдельных местностей. Проживавшие в России лица немецкой национальности уже не рассматривались в качестве одной из категорий иностранцев — русскоподданных, а как подданные воюющей с Россией державы или как потомки таковых. В связи с этим во внутриполитической конъюнктуре произошли серьезные изменения, и вчерашним высокопоставленным германофилам пришлось срочно открещиваться от прежних взглядов и искать поводы для демонстрации своего патриотизма. Шумиха вокруг «немецких привилегий» подходила для этого как нельзя лучше. Инициативу проявило Министерство внутренних дел, что свидетельствовало об организованном и официальном характере кампании по борьбе с «немецким засильем». 10 октября 1914 г. министр внутренних дел Н. А. Маклаков препроводил в Совет министров докладную записку «О мерах к сокращению немецкого землевладения и землепользования». С первых строк документа его авторы безапелляционно утверждали, что «стремительное увеличение немецкого землевладения... должно было всячески содействовать подготовке германского военного нашествия на... западные окраины». Как непреложный факт провозглашалось и то, что проживавшие в приграничной полосе немцы обязаны были при наступлении германской армии «предоставить в ее распоряжение квартиры и фураж, а при требовании последнего для нужд русской армии — сжечь его», нисколько не смущаясь тем, что установлено это было «по неподдававшимся проверке данным». Согласно столь же достоверному источнику информации, в Бессарабии новая железная дорога прошла исключительно по немецким колониям и даже «образовала особый угол для того, чтобы прорезать их центр», в то же время «минуя русские села с такой тщательностью, что ни одно из них не оказалось к ней поблизости». Объяснялось подобное безобразие происками местного земства, «всецело находящегося в руках немецких колонистов» [2].
Конкретные предложения Н. А. Маклакова предусматривали, во-первых, распространение ограничительных мер в отношении немецких колонистов на все западные губернии, во-вторых, содержали не только запрет на приобретение указанной категорией собственников нового земельного имущества, но и впервые вводили в государственную практику принцип принудительного отчуждения уже существующих владений на основании национальной принадлежности их собственников. При этом авторы проекта признавали, что ими предусматривается «доселе не свойственное России» начало обратного действия ограничительных законов, но, не отрицая суровости планируемых шагов, считали их необходимыми [3]. В качестве обоснования правомочности подобных действий приводилась ссылка на то, что в Германии к этому времени уже конфискованы русские денежные вклады в правительственных и частных банках. Имущество же немецких поселенцев в России, по заверениям чиновников МВД, будет не отобрано безвозмездно, а «приобретено на условиях, напоминающих общий порядок принудительного отчуждения для государственных целей» [4].
Анализируя докладную записку Н. А. Маклакова, нельзя не заметить, что «реформаторы» из МВД всячески старались обосновать правомочность и жизненную необходимость предлагаемых ими действий, объектом которых должна была стать святая святых — частная собственность на землю. Однако в этих целях они не нашли ничего лучшего, как воспользоваться различными «не поддававшимися» (а скорее всего, и не поддающимися) проверке данными, т. е. перенести на страницы правительственного документа полный набор антинемецких слухов и сплетен, которые к этому времени уже вовсю муссировались в прессе всех направлений и в обществе. Кроме того, проектируемые меры касались лишь ликвидационной политики в аграрной сфере, ни словом не упоминая о германских капиталах в торговле и промышленности. Подобную избирательность можно, очевидно, объяснить целями, которые преследовали авторы проекта, — избавить «русских помещиков на сто лет от аграрных беспорядков» [5], и не более того. Помимо всего прочего, так же как и упоминавшиеся выше разработки, проект Н. А. Маклакова не предусматривал никаких механизмов реального воплощения содержавшихся в нем предложений в жизнь, т. е. как осуществить «принудительное отчуждение для государственных целей». Необходимо отметить, что утопичность предлагавшихся Н. А. Маклаковым мер признавали и последующие вдохновители кампании по борьбе с «немецким засильем». Так, будущий министр внутренних дел А. Н. Хвостов, критикуя в августе 1915 г. Совет министров за то, что он «растоптал, разбил и подмял под себя» проект Н. А. Маклакова, тут же признавал, что «он был несерьезен» [6].
Однако приоритет в постановке вопроса о необходимости борьбы с «германизмом в русской жизни» принадлежал прессе. Наступательный характер здесь задавало «Вечернее время», которое 1 сентября 1914 г. напечатало открытое письмо «группы русских» с призывом к «бескровной борьбе с немецким началом в России». Один из активных сотрудников этой газеты Ф. Оссендовский [I] (мы еще встретимся с ним неоднократно) впоследствии писал, что он «вел борьбу с германцами во всех отраслях нашей жизни, пользуясь материалами и денежными средствами, предоставленными Н. А. Второвым, А. И. Гучковым, польскими деятелями и др.» [7]. Столь же воинственные позиции занимало и «Новое время», наиболее значимым вкладом которого в борьбу с германизмом стала публикация списков сенаторов с немецкими фамилиями летом 1915 г. По свидетельству современников, «эффект этой публикации был тот, что Сенат подавляющим большинством высказался за лишение германских подданных судебной защиты» [8]. Большой общественный резонанс получили и напечатанные в «Русском слове» две обширные статьи А. И. Куприна об «исконном бесправном 10-миллионном населении Прибалтийского края», попранном «господской пятой» нескольких «десятков баронских родов» и почти миллионом немцев-горожан. В действительности все население прибалтийских губерний к этому времени не достигало и 3 млн, а проживавших там немцев насчитывалось около 150 тыс. [9] В сознании обывателя настойчиво формировался образ внутреннего врага, повинного во всех бедах страны.
Разгоревшаяся на фоне взрыва шовинистических настроений кампания по борьбе с «немецким засильем» не обошла стороной и крупнейшие петроградские банки. 14 сентября 1914 г. «Петроградская газета» напечатала заметку «Петроградский Международный банк — германо-австрийская колония», в которой утверждалось, что в этом банке «наблюдается настоящее засилье немцев и австрийцев». Здесь же назывался и ряд руководителей банка, носивших немецкие фамилии. В переданной одному из самых влиятельных членов дирекции Международного банка А. И. Вышнеградскому «бумаге» список нежелательных членов руководства был расширен до 26 человек! Вышнеградский был вынужден оправдываться перед директором Кредитной канцелярии Д. И. Никифоровым. «Часть поименованных лиц хотя и носят немецкие фамилии, — писал он, — являются лицами происхождения не немецкого». И далее Вышнеградский приводил целый ряд фамилий, среди которых был заведующий отделением банка г. Немус — «шведского происхождения и ярый ненавистник немцев» [10].
Особенно жесткая кампания, причем на международном уровне, была развернута против Русского для внешней торговли банка. Осенью 1914 г. русский посол в Риме посчитал «долгом указать на необходимость смещения» директора отделения Русского для внешней торговли банка «швейцарца немецкого происхождения» О. Векерлина, который «в разговоре с нашим генеральным консулом в Генуе осмеливается возлагать ответственность за войну не только на русское правительство, но и выше... ». Английский посол в Риме, в свою очередь, сообщал, что «по дошедшим до него сведениям, за точность коих он не ручается», указанное отделение Петроградского банка занималось контрабандой в пользу Германии. Об этом же сигнализировал в Петроград и агент русского Министерства торговли и промышленности, по сведениям которого отделение Русского для внешней торговли банка открыло кредит в 20 млн франков некоему Калькеру, «представителю германской фирмы и, по-видимому, даже германского интендантства», осуществлявшему транзитные перевозки из Италии через Швейцарию в Германию хлебных грузов [11]. В результате дело не ограничилось «величайшим осуждением» и «единогласным увольнением» управляющего генуэзского отделения Векерлина, в дело вмешалось Министерство внутренних дел, которое заявило, что «из поступивших вполне определенных сведений» можно сделать вывод, что Русский для внешней торговли банк занимается переводами денег в Германию через Centralbanken for Norge в Христиании [12]. Естественно, такое обвинение (даже не доказанное) в условиях войны было чревато серьезными последствиями.
Неудивительно поэтому, что кампанией против Русского для внешней торговли банка пытались воспользоваться недобросовестные предприниматели для того, чтобы не платить по счетам. В октябре 1914 г. в «Вечернем времени» появилась статья анонимного «русского промышленника», обеспокоенного тем, что, оплачивая векселя, приходящие ему из Германии через Швецию на Русский для внешней торговли банк, он должен «увеличивать бюджет Германии» [13].
Известный специалист в области финансовых отношений в годы Первой мировой войны С. Г. Беляев не исключает, что подобные проявления «общественного негодования» могли быть инспирированы властями [14]. Указом 15 ноября 1914 г. было запрещено без разрешения министра финансов пересылать деньги и ценные бумаги учреждениям и лицам в страны центрального блока. Указ 31 мая 1915 г. воспрещал выдачу подданным неприятельских держав денежных вкладов и производство им платежей [15]. Проблемой «немецкого влияния» в отечественных банках был обеспокоен и Николай II. В отправленной в августе 1916 г. телеграмме английскому королю Георгу V он называет «серьезным явлением, требующим борьбы с ним, влияние некоторых наших банков, которые были до войны в германских руках и влияние которых сильно, но невидимо чувствуется, в особенности в медленном исполнении заказов на изготовление военных материалов, амуниции и пр.» [16]
С первых же дней войны на страницах российской прессы стал формироваться неприглядный образ беспощадного и коварного врага. Кампания началась в связи с жестоким обращением немцев с оставшимися в Германии иностранцами. С началом крупномасштабных военных действий рассказы и слухи о «немецких зверствах» умножились. Поступавшие в связи с этим из Ставки в МИД России обширные материалы обрабатывались, а составленные на их основе памятные записки распространялись за границей [17]. Неудивительно поэтому, что в России имели место уличные эксцессы вроде разгрома здания немецкого посольства в Петербурге. Министерство иностранных дел в своей докладной записке Николаю II назвало этот факт «ужасающим и прискорбным событием».
«Весной 1915 г., когда, после блестящих побед в Галиции и на Карпатах, российские армии вступили в период “великого отступления”, — писал А. И. Деникин, — русское общество волновалось и искало “виновников, 5-ю колонну”, как теперь выражаются. По стране прокатилась волна злобы против своих немцев, большей частью давным-давно обруселых, сохранивших только свои немецкие фамилии. Во многих местах это вылилось в демонстрации, оскорблениях лиц немецкого происхождения» [18].
Огульное отрицание всего немецкого перекинулось и на интеллигенцию: различные научные общества стали исключать из своей среды германских и австрийских ученых. Очень быстро это обличение всего немецкого обратилось и против немецких элементов внутри России. «В одно мгновение, — вспоминал современник тех событий, — изменилось положение немцев России, обитателей русских городов, торговцев, ремесленников, литераторов, гордых культурными достижениями своими и своих отцов, не особенно любимых русскими, но все-таки уважаемых. В одну ночь они превратились в гонимые парии, людей низшей расы, опасных врагов государства, с которыми обращались с ненавистью и недоверием» [19].
Увы, в условиях нагнетания антинемецкой истерии борьба с «немецким засильем» скоро вышла из рамок «бескровной». Наиболее сильным проявлением антинемецких настроений стали майские события 1915 г. в Москве. «Во второе лето Великой европейской войны, в конце мая 1915 года, в первопрестольной столице бывшего российского государства в Москве, произошел грандиозный погром. Били немцев, — вспоминал позднее чиновник особых поручений при МВД Н.П.Харламов, — Погром продолжался три дня, с 27 мая по 29 мая, и сопровождался зверским убийством пяти лиц немецкого происхождения, в том числе четырех женщин. На лучших улицах Москвы: Тверской, Петровке, Кузнецком мосту, Мясницкой и многих других, а также в роскошных зданиях торговых рядов были разгромлены все торговые помещения, имевшие иностранные вывески» [20]. Всего было разгромлено 732 помещения: магазины, склады, конторы и частные квартиры, а нанесенный ущерб составил более 50 млн руб. [21] От погрома пострадали не только австро-немецкие подданные: толпа громила все магазины и конторы с иностранными вывесками, независимо от подданства или национальности их владельца, а в некоторых случаях и «даже чистокровных русских» [22]. По мнению Харламова, именно пресса «подготовила и воспитала то чрезвычайное озлобление, которое немцы и все немецкое встречали в московских низах». Он также упрекал и правительство, которое, «вступив в войну с Германией, либо не сумело, либо не пожелало объяснить, что война объявлена Германии, а не немцам. Также не уяснили себе это ни главноначальствующий в Москве генерал-адъютант Юсупов, ни редакторы “Нового” и “Вечернего времени”. Чего же было ожидать от московского мастерового, разгромившего в достопамятные майские дни 1915 года свою первопрестольную?» [23] [II].
Не стояла в стороне от начавшейся антинемецкой кампании и российская «общественность». Начало войны явилось толчком к появлению в стране различных «патриотических» обществ, из которых наиболее выделялись столичные. В Петрограде действовало «Общество 1914 года», ставившее своей целью содействие «самостоятельному развитию производительных и творческих сил России, ее познанию и просвещению», а также стремление освободить «русскую духовную и общественную жизнь, промышленность и торговлю от всех видов немецкого засилья» [24]. К началу 1916 г. Общество насчитывало, по утверждениям его руководства, 6 500 членов [25], проводило ежемесячные заседания, собиравшие, к примеру, в октябре-ноябре 1916 г. 800—900 наиболее активных сторонников, среди которых были члены Государственной думы М. А. Караулов и С. П. Мансырев, издатель «Былого» В.Л.Бурцев, народоволец Г.А.Лопатин [26]. В Обществе функционировали 17 отделов (торгово-промышленный, сельскохозяйственный, учебный, пропаганды, юридический и т.д.), устраивавшие еженедельные заседания [27]. Кроме того, петроградские «патриоты» пытались открывать отделения и в других городах России [28]. С 19 февраля 1916 г. Общество приступило к изданию журнала «1914 год (Известия Общества 1914 года)» [29]. «С ужасом» делая вывод о том, что «нет ни одного уголка в России, нет ни одной отрасли, так или иначе не тронутой немецким засильем» [30], идеологи Общества полагали, что покоится оно на «покровительстве немцам и всему немецкому со стороны правительственных кругов, на стеснении самодеятельности русских путем устарелого законодательства и недоверии к творческим силам русского народа и на неорганизованности русской жизни» [31]. Главная мысль, пропагандировавшаяся Обществом, сводилась к тому, что одним только властям задача ликвидировать «немецкое засилье» не под силу. Комментируя, к примеру, учреждение весной 1916 г. Особого комитета по борьбе с немецким засильем, «патриоты» выражали надежду, что «новое ведомство признает за общественными организациями огромное значение в деле ликвидации немецкого засилья и предоставит широкое поле для проявления общественной инициативы» [32].
В Москве такая же деятельность била ключом в обществе «За Россию», которое постоянно публиковало списки «вражеских германских фирм» в Москве, «желая выяснить размеры в городе немецкого засилья» [33]. Был издан специальный справочник «Германские и австрийские фирмы в Москве на 1914 год», в котором были приведены домашние адреса и телефоны и даже местоположение подмосковных дач хозяев и руководителей фирм. Так же как и их петроградские коллеги, московские «патриоты» бомбардировали правительственные органы письмами и телеграммами с информацией о своей деятельности, требованиями запретить то или иное предприятие, поздравлениями или протестами, выражали «твердую уверенность в том, что в государственных интересах — немедленная ликвидация всех вражеских предприятий вне зависимости от формальных условий их учреждения и способов деятельности, а также передача этих предприятий в твердые русские руки» [34].
Хотя обвинения в «покровительстве немцам и всему немецкому со стороны правительственных кругов» были крайне преувеличены, они способствовали нагнетанию в обществе антинемецкой истерии, в связи с чем министр внутренних дел Н. Б. Щербатов был даже вынужден обратиться в августе 1915 г. к Государственной думе с просьбой «помочь прекратить травлю всех лиц, носящих немецкую фамилию», поскольку «многие семейства сделались за двести лет совершенно русскими» [35]. Дело доходило до того, что видным политикам приходилось менять фамилию. Так, бывший обер-прокурор Синода В.К. Саблер стал Десятовским. Известно, что пытался взять фамилию Панина (по матери) и Б.В. Штюрмер, назначенный в январе 1916 г. председателем Совета министров, в связи с чем французский посол в России М. Палеолог не преминул заметить в своем дневнике: «Происхождения он немецкого, как видно по фамилии. Он внучатый племянник того барона Штюрмера, который был комиссаром австрийского правительства по наблюдению за Наполеоном на острове св. Елены» [36].
Полную поддержку взятого правительством курса на ликвидацию в стране «засилья немечества» выразил черносотенный лагерь. При этом правые совершенно не смущались тем обстоятельством, что вплоть до 1914 г. германофильские настроения бурно процветали именно в их среде, а черносотенные лидеры и идеологи неоднократно, причем в свойственной им ультимативной форме, предостерегали правительство от конфронтации с западным соседом, видя в «старинных отношениях с Германией... могучий оплот монархического принципа среди кругом бушующего моря революций» [37]. Разразившаяся война в корне изменила ситуацию, превратив прежних умилявшихся всем немецким черносотенцев в наиболее рьяных обличителей «германизма». Причины столь резкой переориентации кроются не только и не столько в желании правых лишний раз продемонстрировать верноподданнические чувства и столь свойственный им «истинно русский патриотизм». Борьба с «немецким засильем», особенно с обширным колонистским землевладением, давала русским помещикам шанс хоть как-то решить аграрную проблему, оттянуть на возможно более долгий срок постановку вопроса о перераспределении в той или иной форме находившихся в их руках десятков миллионов десятин земель. Именно поэтому правые развернули вокруг «немецкого вопроса» столь лихорадочную шумиху, неустанно призывая правительство как можно скорее покончить с «германизмом». После массированной подготовки в печати центр тяжести был перенесен ими в Государственную думу, где 3 августа 1915 г. 37 ее членов из правого лагеря внесли предложение об образовании специальной «комиссии о всех мероприятиях по борьбе с немецким засильем во всех областях русской жизни». Глашатаем черносотенцев выступил А.Н. Хвостов, использовавший в своем продвижении к власти именно борьбу с «немецким засильем». И хотя его речь в Думе не содержала реальных доказательств подрывного влияния «германизма», она произвела нужное впечатление. Хвостов обвинил правительство В. Н. Коковцова в том, что «по русской территории победно шествуют синдикаты, которые захватили нашу металлургическую, электрическую, электротехническую промышленность», а Министерство финансов во главе с П. Л. Барком в том, что оно «отдает предпочтение интересам банков, а не интересам России» и «оставляет население в полной власти хищников, работающих на немецкие капиталы, а потом удивляется, что население не довольно» [38].
Обсуждение предложения правых в Думе вылилось в бурную полемику. В их поддержку выступил избранный в Думу от Прибалтики активный член «Общества 1914 года» С. П. Мансырев. По его мнению, одной из главных задач предполагаемой комиссии должна была стать необходимость «раз и навсегда отметить, в чем же заключается это немецкое засилье, с которой стороны оно опасно и как с ним нужно бороться» [39]. В качестве подтверждения тотального характера «германского влияния» С. П. Мансырев привел, в частности, фантастические цифры о принадлежности большинства служащих российского Министерства иностранных дел как внутри страны, так и за границей, к немецкой национальности [40]. «Нужно спешить с законопроектом (о борьбе с немецким засильем. — Г.С.), — пугал он членов Думы, — иначе вы раздразните аппетиты народные... дождетесь нового пугачевского восстания с криком “земли дай!”» [41]. Между тем цифры, приведенные С. П. Мансыревым касательно русского внешнеполитического ведомства, мягко говоря, не соответствовали действительности и были документально опровергнуты товарищем министра иностранных дел, будущим членом Особого комитета по борьбе с немецким засильем В. А. Арцимовичем [42]. Впрочем, обличитель «германизма» оскандалился подобным образом не в первый раз. Еще в ноябре 1914 г. в прессе появилось сообщение о том, что «член Государственной думы князь Мансырев с цифрами и фактами в руках дал новые доказательства о чудесах немецкого засилья в Прибалтийском крае», поведав об имевшем место факте обнаружения в окрестностях имений немецких баронов базы аэропланов [43]. Между тем единственным «документом», которым располагал С. П. Мансырев, была заметка в латышской газете «Лидиумс» от 14 ноября 1914 г., а приведенный в ней разговор с одним из уездных начальников был измышлением ее автора [44]. Все эти случаи как нельзя лучше раскрывают механизм предания на суд «общественности» разоблачительных материалов и «доказательств немецкого засилья».
Против образования комиссии по борьбе с немецким засильем решительно выступили трудовики, заявив устами А. Ф. Керенского, что считают предложение правых «самой плохой и вредной демагогией». «В социально-экономических отраслях жизни, — продолжал Керенский, — никаких национальных засилий быть не может». Далее он советовал черносотенцам «поостеречься с немецким засильем», так как эта тема «слишком опасна... для тех, кому вы служите» [45]. Общий смысл его выступления сводился к тому, что крики о «немецком засилье» — всего лишь «стремление отвести глаза народа в сторону от истинных виновников всего происходящего» [46] [III]. «Новое время» ехидно замечало в связи с этим, что «крайний левый фланг испугался того, что этих виновников нашли, и также пытается... отвлечь от того, что совершается у нас, в Петрограде, и в России» [47]. Полностью солидаризировались с трудовиками социал-демократы. «Нам предлагают бороться с немецким засильем, да еще во всех областях русской жизни, — заявил М. И. Скобелев. — Теперь, когда исчерпана тема засилья еврейского... нам преподносят новую теорию немецкого засилья» [48].
В результате давления правых и равнодушия Прогрессивного блока в августе 1915 г. в Государственной думе была создана Комиссия «по борьбе с немецким засильем во всех областях русской жизни». В свою очередь, Совет министров выступил в марте 1916 г. с инициативой создания Особого комитета по борьбе с немецким засильем, во главе которого Николай II поставил сторонника решительной борьбы с германизмом генерал-адъютанта Ф. Ф. Трепова. Впрочем, в июне 1916 г. по настоянию Б. В. Штюрмера во главе Комитета был поставлен член Государственного Совета А. С. Стишинский, роль которого, по мнению одного из членов этого комитета, «заключалась в том, чтобы свести к минимуму всю борьбу с “немецким засильем” и служить предохранительным клапаном для националистической печати. Как будто правительство учреждением комитета объявляло решительную борьбу “германизму” в России, а на самом деле комитет сдерживал слишком усердных чиновников, которые могли понять буквально широковещательные меры правительства против германских подданных. Учреждением этого комитета и участием в нем представителей МИД достигалась и дипломатическая цель — успокоить союзников насчет намерений правительства в германском вопросе» [49].
Резюмируя, следует признать, что проблема так называемого «немецкого засилья» оказалась, безусловно, в центре внимания российской общественности и прессы в годы Первой мировой войны. При этом печать, освещая вопросы, так или иначе имеющие отношение к указанной проблеме, усердствовала в основном в поисках сенсаций, зачастую просто выдуманных «патриотами» или самими газетчиками, при отсутствии даже попытки хоть сколько-нибудь серьезного анализа сложившегося положения в области немецкого землевладения и предпринимательства в России. В сознание обывателя настойчиво внедрялся образ внутреннего врага, повинного во всех бедах страны. Подавляющее большинство партий, организаций, периодических изданий, политических деятелей поддерживали в той или иной форме идею ликвидации «германизма в русской жизни», а одинокие голоса противников антинемецких мер тонули в мощном хоре одобрения. Но если крайне правые предавались обличению ужасов «немецкого засилья» с упоением, используя благоприятную для них ситуацию как один из последних способов выжить экономически, политически и идеологически, то представители буржуазного лагеря присоединялись к ним далеко не во всех случаях и с существенными оговорками. Они неоднократно пытались охладить ликвидационный пыл черносотенцев, указывая, что «неудачные приемы борьбы с немецким засильем повели пока лишь к сокращению площади посевов и к разорению хозяйственной жизни в отдельных местностях» [50], язвительно отмечая при этом, что правые «как только коснутся до сущности настоящего момента в народной жизни, так сведут к борьбе с немецким засильем» [51]. Разумеется, русская буржуазия получала исторический шанс раз и навсегда избавиться от конкурентов немецкого происхождения, но в этом была заинтересована в основном мелкая и средняя ее часть. Крупные же предприниматели, в особенности банковские магнаты, имели с германскими коллегами многолетние деловые отношения, хотя некоторые из них и предпринимали попытки «обойти» немецкую сторону при помощи ограничительных правительственных мер, особенно в таких традиционно «немецких» отраслях русской экономики, как электроиндустрия и электрический транспорт [52].
И все же, по моему мнению, буржуазные партии поддерживали кампанию по ликвидации «немецкого засилья» скорее вынужденно, чем добровольно. Противостоять мощной, «высочайше» поощряемой антинемецкой кампании означало бы для них обречь себя на политическую смерть, прослыть в «общественности» друзьями немцев, а то и германскими шпионами. «Вопрос поставлен прямо и определенно, — утверждало «Новое время», — на нем яснее, чем где-нибудь, выяснится и определится, кто является истинным защитником и другом русской свободы, кому дорога русская независимость и какими путями она должна быть обеспечена» [53]. Поэтому торгово-промышленные круги предпочитали темы «немецкого засилья» вообще по мере возможности не касаться (не случайно в программе думского Прогрессивного блока о борьбе с «германизмом» не было сказано ни слова, на что буржуазным партиям все время обличительно указывали правые) и не раз предпринимали попытки свернуть или хотя бы сузить ликвидационные мероприятия [54].
Что же касается так называемой «общественной инициативы» по ликвидации «немецкого засилья», то она пышно расцвела лишь на поприще организации лекций о чертах характера Бирона, публикации списков «вражеских фирм» и организации их погромов, а также поисков по лесам и болотам баз немецких аэропланов. К разработке же законодательных мер, ограничивающих в России немецкое землевладение и предпринимательство, «общественность» и близко не подпускали. Самодержавие и в последние месяцы существования свято охраняло свои законотворческие прерогативы, и все без исключения «антинемецкие» законодательные акты благополучно миновали Думу, появившись на свет по 87-й статье Основных законов, вносились же в них только планы весьма незначительных изменений и дополнений.
Уже в первые месяцы практического воплощения в жизнь намерений правящих кругов избавиться от «германизма» в земельной области властям стали поступать индивидуальные и коллективные жалобы собственников немецкого происхождения, искавших у центрального правительства защиты от несправедливых, по их мнению, действий местной администрации. Помимо тысяч жалоб на включение имущества в ликвидационные списки, поступивших в 1915—1916 гг. в Сенат, многие колонисты и помещики немецкого происхождения искали решения своих проблем «на путях монаршего милосердия». Сопровождаемые в большинстве случаев множеством нотариально заверенных справок и заключением губернаторов, эти прошения первоначально оседали в дворцовой канцелярии, и их рассмотрением никто не занимался. О существовании подобного рода «всеподданнейших» прошений власти «вспомнили» только после учреждения Особого комитета по борьбе с немецким засильем, передав функцию решения их судьбы новому ведомству. До этого, правда, бумаги уже успели пройти экспертизу в МВД и с его мнением (а в некоторых случаях и с заключением военных властей) были отправлены на Миллионную, 23 [IV].
Рассмотрению прошений на «высочайшее» имя Особый комитет посвятил значительное количество своих заседаний. При этом, решая их судьбу, ведомство принимало за основание для их удовлетворения следующие критерии:
1) полная благонадежность просителей и отсутствие неблагоприятных сведений о них со стороны военных и гражданских властей;
2) принадлежность наследников каждого из просителей к православному вероисповеданию;
3) «особо полезная» общественная или служебная деятельность просителей [55].
Сопровождавшие прошения заключения губернаторов, чиновников МВД и военных были большей частью неблагоприятными для просителей даже в тех случаях, когда последние признавались не только «лояльными русскими подданными», но даже «полезными общественными деятелями» [56]. Местные власти и МВД в основном рекомендовали Особому комитету либо вовсе отклонить прошения, либо удовлетворить их частично.
Деятельность Особого комитета по борьбе с немецким засильем по рассмотрению подобных прошений нередко оказывалась в центре политической борьбы между правительством и критиками его политики, поводом для взаимных обвинений и «разоблачений», причем особое недовольство проявляли, как обычно, крайне правые. Весьма показательна в связи с этим известная и наделавшая много шума речь одного из черносотенных лидеров В. М. Пуришкевича в Государственной думе 19 ноября 1916 г. Помимо всего прочего В. М. Пуришкевич обрушился на Особый комитет и его председателя с обвинениями в полном бездействии и стремлении удовлетворить все «немецкие ходатайства». В целом речь была выдержана в традиционном для черносотенцев истерично-демагогическом духе и содержала прямые выпады лично против А. С. Стишинского как чуть ли не главного пособника лиц, стремящихся укрыть «немцев» от «ответственности» [57]. Однако многоопытный А. С. Стишинский, фигура на политической сцене России не менее одиозная, чем сам Пуришкевич, в свою очередь не остался в долгу, решив использовать столь удобный случай для демонстрации перед «общественностью» своих заслуг на поприще борьбы с «германизмом», что и сделал 22 ноября 1916 г., направив председателю Государственной думы М. В. Родзянко письмо с подробным их перечислением. Копии письма им были препровождены также в «Правительственный вестник» и «Новое время» [58].
Обвиняя Особый комитет в пособничестве собственникам немецкого происхождения, нужно было либо сильно кривить душой, либо рассматривать каждый из единичных случаев удовлетворения прошений чуть ли не государственным преступлением. Из рассмотренных ведомством к концу 1916 г. 630 прошений «заслуживающими уважения» были сочтены лишь 17, а 613 отклонены по тем или иным причинам [59]. Столь мизерное количество случаев изъятия отдельных лиц из-под действия ликвидационных законов не оказало сколько-нибудь существенного влияния на правительственную политику в области «неприятельского» землевладения, не изменяло ее, да и не могло изменить. Правительство, Особый комитет по борьбе с немецким засильем, а в особенности местная администрация и военные власти относились к «русским немцам» с большой подозрительностью и даже враждебностью, не желая идти по отношению к ним ни на малейшие уступки. Последнее заседание Особого комитета по рассмотрению прошения состоялось 16 февраля 1917 г., и материалы были направлены А. А. Чернявским уже Временному правительству [60].
Что же представляли собой владельцы тех 44 285 земельных владений, которые к 1 января 1917 г. были включены в ликвидационные списки? Основная тяжесть законов от 2 февраля и 13 декабря 1915 г. обрушилась на так называемых «выходцев» — лиц немецкого происхождения, перешедших в русское подданство или принадлежавших к нему с момента рождения. Многие из них в качестве доказательства лояльности царизму высылали вместе с прошениями и увольнительные свидетельства о выходе из прусского, саксонского, а также других «неприятельских» подданств [61], в основном датированные 1880—1908 гг. Подавляющее большинство этих землевладельцев были крестьянами, жившими в составе больших колонистских обществ, попадались и хозяева крупных земельных участков, жившие и содержавшие свои владения отдельно и больше подходившие в российской терминологии под определение кулаков, а также немцы-помещики. Невозможно достоверно определить, каково же было соотношение в ликвидационных списках помещичьих и колонистских земель, так как власти не производили (как представляется, совершенно сознательно) подобной конкретизации.
Что же в итоге принесло России стремление властей избавиться от немецкого землевладения? На 1 января 1917 г. к отчуждению было предназначено 3 517 688 десятин земель «неприятельских» подданных и выходцев. Остается непонятным, каким образом идеологи ликвидационной политики пытались решить с их помощью аграрный вопрос, если в то же время (на 1 января 1917 г.) площадь крестьянских (надельных и частновладельческих) земель в стране составляла более 188 млн десятин, частновладельческих (без крестьянских) — 63 млн десятин (из них — 43 млн десятин помещичьих), а земель государственных, церковных и ведомственных — 154 689 513 десятин [62]. Затеянная главным образом ради спасения земель русских помещиков, попытка ликвидации «немецкого засилья» в земельной области не только не выполнила этой задачи, но и способствовала прямо противоположным результатам. Между тем о возможных печальных итогах борьбы с «германизмом» инициаторов ликвидационной кампании предупреждали задолго до ее провала. «Бросьте ему (русскому народу. — Г.С.) кость немецких колоний, бросьте ему кость доброго имени русских немцев, быть может, он на этом успокоится... это опасный путь. Если вы со страха начинаете делать такие шаги, этот страх вас погубит» [63]. И ведь прав оказался барон А. Ф. Мейндорф, высказавший это предостережение летом 1915 г. Как скоро выяснится, крестьяне сразу после Февральской революции стали «брать» помещичьи земли. И далеко не последнюю роль сыграла в этом процессе проводившаяся в течение двух лет на глазах русского крестьянства, противозаконная с точки зрения «нормального буржуазного права» (хотя и оформленная соответствующими законодательными актами) кампания по принудительному отчуждению земельных владений, именовавшаяся как борьба с «германизмом» в аграрной сфере.
С объявлением всеобщей мобилизации русская контрразведка приступила к запланированным ранее арестам. Эти аресты сразу же приобрели массовый характер, в особенности в западных округах. Контингент подозреваемых, а следовательно, арестованных и высланных определялся не имевшимися у контрразведки компрометирующими то или иное лицо сведениями, а в первую очередь национальной принадлежностью. Самой распространенной формой борьбы со шпиономанией стала административная высылка подозреваемых. Высочайшим указом от 20 июля 1914 г. западные губернии России были объявлены на военном положении, и главные начальники губерний получили право высылать всех неблагонадежных во внутренние губернии. Стараниями военных властей очень скоро высылка «подозреваемых в шпионаже» превратилась в массовую высылку немецких колонистов из западных губерний в Западную Сибирь [64].
Наряду с немцами в число «подозреваемых» попали и все китайцы, проживавшие к началу войны на территории Российской империи. В циркуляре от 28 июля 1914 г. Департамент полиции предупреждал всех начальников жандармских управлений о том, что, «рассеиваясь и проживая без всякого надзора по всей стране, китайцы представляют собой элемент, из которого могут легко вербоваться военные разведчики в пользу иностранных держав». Обычно китайцев рассматривали в России как вероятных агентов японской разведки, но с началом войны Департамент полиции посчитал, что те же китайцы могут быть и агентами Германии. Чтобы объяснить столь резкую смену оценки потенциальной угрозы, исходящей от китайских торговцев, Департамент полиции ссылался на то обстоятельство, что китайцы в обеих столицах живут группами, из «коих каждая представляет собой правильную тесно сплоченную дисциплинированную организацию», а торговлей, причем явно убыточной, занимаются лишь «для отвода подозрений». Но прямых доказательств связи китайских коробейников с германской или австрийской разведками не было. Крутые меры принимали по отношению к китайцам столичные власти. В августе 1914 г. из Петрограда в Китай были насильственно отправлены 114 китайских подданных, а к началу сентября из Петрограда и Петроградской губернии были высланы все китайские торговцы как подозреваемые в шпионаже. Обязательной высылки китайцев из других городов Европейской России не было, но повсеместно власти открыли на них настоящую охоту, так как видели в них неразоблаченных германских агентов. У обосновавшихся в Москве китайцев жандармы периодически проводили обыски, в уездных городах и на железнодорожных станциях их арестовывали по малейшему подозрению или просто «на всякий случай». В Сибири вероятность работы китайцев на Германию не вызывала со стороны властей ни малейшего сомнения. Начальник штаба Иркутского округа 4 августа телеграфировал начальникам жандармских полицейских управлений Сибирской и Забайкальской железных дорог: «Германия направила из Китая партии и одиночных китайцев для внезапных разрушений... мостов и тоннелей» [65].
Прибегая к таким грубым методам работы, органы контрразведки не могли добиться существенных достижений. Не был здесь исключением и Петроград. По свидетельству одного из сотрудников петроградской контрразведки, «не обладая средствами к раскрытию германского шпионажа, не имея для этого ни способного руководителя, ни опытных агентов, ни дельных сотрудников, контрразведывательное отделение было вынуждено заниматься делами, не имеющими абсолютно никакого отношения к раскрытию германского влияния» [66]. В контрразведку поступала масса доносов на «подозрительных лиц», что было связано в первую очередь с культивирующейся на страницах газет шпиономанией. Поэтому «почти всякий грамотный человек почитал своим долгом сообщать, кого он считает шпионом или германофилом: обвиняли в шпионаже министра Григоровича, Сувориных, Путилова, почти всех начальников заводов, работающих на оборону, всех генералов с немецкими фамилиями и пр. Фантазия обывателей работала невероятно: о радиотелеграфах, подготовке взрывов и пожаров сообщали ежедневно, что при проверке ни разу не подтверждалось» [67].
По доносам и обвинениям в германофильстве у контрразведки были тысячи подозреваемых в шпионаже, среди которых, как свидетельствует ее сотрудник, были «директора заводов, генералы, инженеры, присяжные поверенные, студенты наряду с рабочими, людьми неопределенных профессий; были католики, православные, лютеране, буддисты, были русские, эстонцы, латыши, китайцы (евреи, конечно, попадали в списки заподозренных без различия, по какому поводу написан донос)... Для 9/10 этой публики не было абсолютно никаких причин к занесению их в списки германофилов, но для высшего начальства величина списков служила признаком продуктивности работы... [68]
Поток доносов на немцев хлынул в канцелярии губернаторов и в жандармские управления. В основном посредством доносов люди сводили со своими обидчиками старые счеты. Доносили на немцев-колонистов, чиновников с немецкими фамилиями, их знакомых и родственников. Обилие доносов, не имевших под собой, как правило, реальных фактов создавало благоприятную возможность для фабрикации «шпионских дел» [69].
Более перспективным направлением борьбы с немецким шпионажем могла стать «разработка» иностранных промышленных предприятий. Если иметь в виду, что к 1915 г. в России было выявлено около 3 тыс. предприятий, частично или полностью принадлежавших германским или австрийским подданным [70], то станет ясно, какое урожайное поле открывалось перед контрразведкой, равно как и широкие возможности для карьеристов. Практически все крупные иностранные фирмы, имевшие свои правления в Петрограде и Москве, открывали свои филиалы в провинции и, следовательно, получали потенциальную возможность собирать разведывательные сведения. Но и здесь было не так все просто и успешно, несмотря на кажущуюся очевидность подрывной деятельности этих фирм и кампаний.
Показательна в этом отношении история с разоблачением «шпионской» компании «Зингер», в кронштадтской конторе которой при обыске был обнаружен циркуляр центрального управления от 26 сентября 1909 г. с запросом о количестве нижних чинов в армейских частях и матросских экипажах [71]. Против шпионской деятельности фирмы «Зингер» развернула бурную кампанию столичная и провинциальная печать. К делу подключился и «главный специалист» по германскому шпионажу начальник штаба VI армии генерал-майор М. Д. Бонч-Бруевич, утверждавший впоследствии, что он «постарался нанести по разведывательной деятельности германского Генерального штаба несколько чувствительных ударов» [72]. Не располагая конкретными данными, Бонч-Бруевич тем не менее «раскрыл» методы работы «шпионской» компании «Зингер»: «У каждого агента имелась специальная, выданная фирмой географическая карта района. На ней агент условными значками отмечал число проданных в рассрочку швейных машин и другие коммерческие данные. Контрразведка установила, что карты эти весьма остроумно использовались для собирания сведений о вооруженных силах и военной промышленности России. Агенты сообщали эти данные ближайшему магазину, и там составлялась сводка. Полученная картограмма направлялась в Петроград в центральное управление общества “Зингер”. Отсюда выбранные из картограмм и интересующие германскую разведку сведения передавались за границу» [73].
Чтобы разом «накрыть» всю германскую агентуру, работавшую под прикрытием «Зингер», 6 июля 1915 г. по предложению Бонч-Бруевича практически во всех военных округах были одновременно произведены обыски в конторах и магазинах фирмы. Обысков не было только на территории Московского военного округа. Вероятно, власти не хотели провоцировать повторение майских погромов, учиненных толпами хулиганов в Москве и других городах центра России под влиянием антинемецкой пропаганды. К тому же большая часть московских магазинов «Зингер» в ходе погромов была разрушена. Результаты всероссийской «облавы» оказались весьма скромными. Только в двух отделениях компании — в Петрограде и Гельсингфорсе — контрразведка нашла документы, которые можно было условно принять за инструкции по сбору информации о промышленности России. Зато удалось выяснить, что многие циркуляры правления и центральных отделений «Зингер» за 1913—1914 гг. были уничтожены. Ссылкой на это военные, с одной стороны, оправдывали неудачу своей операции, а с другой — доказывали обоснованность своих подозрений. По требованию военных магазины «Зингер» были закрыты, начались аресты служащих. В ответ правление компании подало прошение министру внутренних дел с ходатайством «об открытии магазинов, закрытых в разных городах властями с возникновением военного дела». Комиссия, образованная из представителей Земского и Городского союзов в августе 1915 г. признала, что фирма «Зингер», основанная американскими и британскими подданными, не может быть закрыта как германское предприятие [74].
В разоблачении подрывной деятельности германских фирм в России активную роль играли журналисты, среди которых следует особо выделить заведующего иностранным отделом «Вечернего времени» А. М. Оссендовского. Последний не только писал обличительные статьи, но и подготовил специальный доклад «Торгово-промышленная агентура Австро-Германского Генерального штаба» [75]. Вместе со своим шефом Б.А. Сувориным он представил в заинтересованные организации докладную записку «Военно-политический элемент в германской торгово-промышленной программе и борьба с ним» [76]. Правда, реальной и полезной информации в этих «документах» было не густо, зато фантазий хоть отбавляй. Именно буйная фантазия, основанная на знании шпионской тематики, позволит Оссендовскому позднее изготовить не один десяток «документов», якобы исходивших из Генерального штаба Германии. Среди них был и циркуляр от 14 июня 1914 г., которым военные агенты информировались об открытии «специальных военных кредитов на вспомогательные нужды войны» и уполномочивались «пользоваться в неограниченном размере этим кредитом для уничтожения неприятельских фабрик, заводов и важнейших военных и гражданских сооружений» [77]. Как убедительно доказал В. И. Старцев, этот «циркуляр» составлен ретроспективным методом на основе реалий 1917 г. [78]
В действительности успехи российских спецслужб были гораздо скромнее. Они так и не смогли до начала Первой мировой войны «добыть» планы стратегического развертывания войск Германии и ведения первых военных операций, не говоря уже о специальных мероприятиях, содержавшихся, например, в упоминавшемся выше «Циркуляре» 9 июня 1914 г. По мнению современного исследователя Б. А. Старкова, предложения таких документов неоднократно поступали, но отклонялись по причине сомнений в подлинности этих документов [79]. К сожалению, эти сомнения редко посещают тех, кто сегодня эксплуатирует тему «германского золота» и готов принять даже грубую фальшивку за настоящий документ. Тем не менее следует признать заслугой российской контрразведки то, что она в меру своих сил и возможностей пыталась еще до начала Первой мировой войны выявить и нейтрализовать германскую агентуру. В Петрограде под наблюдением контрразведки находилось 14 крупных акционерных обществ, которые были или могли стать источником информации вражеской разведки. Среди них были «Сименс-Шуккерт», «Сименс и Гальске», «Артур Коппель», «Карл Герц», «Гуго Стиннес», «Кунст и Альберс», «Общество Путиловских заводов», «Путиловские верфи», «Общество соединенных кабельных заводов» и др. [80]
Собранный контрразведкой материал позволил инкриминировать администрации «Института Шиммельпфенга» участие в военно-промышленном шпионаже. И он был закрыт со всеми его филиалами в первые же дни войны [81]. В сентябре 1914 г. Был задержан директор «Путиловских верфей» К. А. Орбановский, у которого при аресте были изъяты документы секретного характера, предназначенные для передачи главной германской фирме в Приморском крае «Кунст и Альберс» [82]. Казалось бы, эта фирма, имевшая свои отделения в Петрограде, Москве, Одессе, Ревеле, Варшаве, Владивостоке, Благовещенске, Николаевске-на-Амуре, Николаевске-Уссурийском, на Сахалине [83], должна была бы немедленно перестать существовать, тем более, что в справке Департамента полиции она характеризовалась как действующая «во вред государственным и военным интересам России... До войны фирма являлась правильно организованным отделением германского Генштаба, покрывшего целой сетью хорошо обученных шпионов весь Приамурский военный округ». Но, по мнению Приамурского генерал-губернатора, закрывать эту фирму не следовало, поскольку она имела «очень большие сношения с торговыми домами Европейской России и в ней были тысячи служащих», при этом, как уверял генерал-губернатор, немцы и австрийцы, подозревавшиеся в шпионаже, давно высланы в Иркутскую губернию [84]. Экономические интересы в данном случае брали верх над военными. Однако в скором времени положение стало меняться в пользу военных.
Весной и летом 1915 г. власти предприняли ряд решительных шагов, которые придавали борьбе с «немецким засильем» в торгово-промышленной сфере более жесткий характер, чему способствовали неудачи на фронте и ухудшение внутриполитической обстановки в стране. Военные круги, усилившие в этот период свое вмешательство в дела государственного управления [85], подталкивали самодержавие на усиление борьбы с «немецким засильем» в экономике, обосновывая это тем, что «организация немцами в России предприятий под видом русских акционерных обществ — враждебная деятельность, борьба с ней должна быть смелой и решительной», так как «подобные предприятия все время будут приносить глубокий вред армии и государству», а также обвинениями служащих «немецких компаний» в причастности к военному шпионажу [86]. Усилила свою «антинемецкую» активность и определенная часть русской буржуазии. В то время как финансовые олигархи относились к борьбе с «германизмом» в промышленности в целом негативно, как опасаясь неблагоприятных последствий для экономики (оттока иностранных капиталов), так и защищая в принципе частную собственность, средняя и мелкая буржуазия (особенно московская) была настроена шовинистически и стремилась избавиться от конкурентов германского происхождения, главным образом в торговле [87]. В области промышленности рассчитывали на солидный куш при дележе «германского наследства» и некоторые крупные предприниматели [88]. Правящие круги учитывали эти настроения и старались подыграть им по мере возможности.
Положением Совета министров от 16 марта 1915 г. вводилось право назначения на принадлежавшие германским подданным предприятия правительственных инспекторов [89]. 10 мая 1915 г. «неприятельские» подданные были очередным нормативным актом правительства исключены из состава членов обществ взаимного кредита и городских кредитных обществ. 12 мая 1915 г. Министерству внутренних дел было предоставлено право до окончания войны вносить принадлежавшие благотворительным обществам «вражеских» подданных денежные капиталы в особый фонд Государственного банка, недвижимые имущества конфисковывать, а на движимые налагать арест, а указом от 22 мая 1915 г. этим лицам воспрещалась выдача платежей и вкладов кредитными установлениями [90]. Но все эти меры представляются не столь существенными по сравнению со следующим шагом властей: Положение Совета министров от 10 мая 1915 г. о представлении ему права ликвидировать торгово-промышленные предприятия, функционировавшие по германским уставам, было 1 июля 1915 г. «высочайше» распространено и на фирмы с русским уставом, в которых участвовали германские капиталы [91]. Закон от 1 июля 1915 г. существенно расширял сферу деятельности борцов с «германизмом»: если в период Первой мировой войны в России функционировало всего 34 общества с иностранным уставом, в которых действовали германский и австрийский капиталы [92], то обществ с русским уставом и участием германского капитала было выявлено более 600 [93].
С июля 1916 г. в реализацию ликвидационных мер в торгово-промышленной области активно включился Особый комитет по борьбе с немецким засильем, направивший свои усилия на «освобождение русской торговли и промышленности от засилья немечества» [94] и стремившийся «путем неуклонного применения действующих узаконений» добиться «полного очищения предприятий, непосредственно принадлежавших германским подданным», а также ликвидации «русских по форме, а по существу немецких акционерных обществ и товариществ» [95]. Законотворческой инициативы Особый комитет не проявлял, а ограничивался контролем за осуществлением ранее принятых правительственных постановлений и решением судьбы отдельных торговых и промышленных предприятий. Чиновники стремились максимально использовать благоприятную политическую конъюнктуру, подбадривая друг друга тем, что «те события, которые происходят сейчас в Европе, случаются раз в столетие, и поэтому стоит использовать переживаемую эпоху в целях освобождения русской промышленности от нежелательных капиталов» [96].
Наибольшие проблемы и дебаты вызвал вопрос о ликвидации «немецкого засилья» в электроиндустрии. Особый комитет уделял этой отрасли пристальное внимание, исходя из того, что она, во-первых, «почти полностью принадлежит в более или менее скрытой форме немецким капиталам и состоит в непосредственной зависимости от германского электрического треста» [97], во-вторых, имеет особо важное значение в системе военного производства. Внимание к электроконцернам усиленно подогревалось «патриотической» прессой, сообщавшей, к примеру, еще в декабре 1914 г., что фирмой «Сименс и Гальске» при заключении договоров с городами «допущен ряд правонарушений, и МВД ввиду этого предложило губернаторам произвести проверку договоров, заключенных настоящей фирмой» [98]. Вопрос о судьбе электротехнических обществ был поставлен Советом министров еще 12 июля 1916 г., однако дело оставалось без движения до 21 октября 1916 г., когда председатель Совета министров Б. В. Штюрмер обратился к Особому комитету с просьбой ускорить рассмотрение дел обществ «Сименс—Шуккерт», «Сименс и Гальске» и «Всеобщей компании электричества» «с ходатайствами от них об увеличении основных капиталов в целях расширения деятельности и привлечения новых русских акционеров» [99].
Весьма характерно, что военные, на словах ратовавшие за решительную борьбу с «германизмом» в экономике, на деле, узнав о планах ликвидации электротехнических обществ, первыми бросились спасать их. Морской министр И.К. Григорович 11 января 1916 г. сообщал Совету министров, что, по его мнению, борьба с «германизмом» должна быть не только решительной, но и осмотрительной. Принятые до этого к обществам меры (очевидно, правительственный надзор. — Г.С.) он считал вполне достаточными, а их деятельность — не заслуживающей упреков [100]. Глава военного ведомства Д. С. Шуваев от имени Особого совещания по обороне 16 июня 1916 г. информировал Особый комитет по борьбе с немецким засильем, что все заводы упомянутых обществ заняты почти исключительно выполнением казенных заказов, связанных с обороной [101]. Начальник Главного артиллерийского управления генерал А. А. Маниковский высказывал мнение, что ликвидация обществ и переход их предприятий в другие руки (если он будет иметь место) должны быть быстрыми и безболезненными, так как перерыв в их работе был бы для обороны «крайне нежелателен» [102].
С беспокойством относился к возможному закрытию обществ и министр торговли и промышленности В. С. Шаховской, 3 февраля 1916 г. уверивший кабинет, что случаев перевода ими денег за границу, которые не оправдались бы получением товаров (одно из главных обвинений в доказательство «измены» обществ), обнаружить не удалось [103]. Шаховской предложил в качестве вариантов решения проблемы три системы возможных мероприятий: 1) установление для обществ особого режима работы; 2) выкуп их в полном составе в казну; 3) частичное участие казны в обществах [104].
Решением судьбы электротехнических фирм Особый комитет по борьбе с немецким засильем занялся в октябре 1916 г., посвятив этому вопросу полных пять заседаний. Несмотря на вышеперечисленные заступничества, Особый комитет объявил, что «перечисленные общества хотя и действуют по русскому уставу, но руководятся и направляются из Берлина» и самостоятельны только на бумаге. Деятельность фирм была признана вредной и представляющей опасность для государственных и экономических интересов России, так как они «являются источником средств для врага» [105]. В итоге Особый комитет принял решение ликвидировать общества «Сименс—Шуккерт», «Сименс и Гальске» и «Всеобщую компанию электричества», заменив их новыми, учреждаемыми «исключительно с целью приобретения ликвидируемых предприятий» [106].
Совет министров утвердил мнение большинства членов Особого комитета, а «Сименс—Шуккерт» и «Сименс и Гальске» были объединены в одно новое общество, с оставлением за казной 35 % акций [107]. Не меньше осложнений вызвала и ликвидация дел электроэнергетических обществ: «Общества электрического освещения 1886 года», «Электропередачи» и «Русского общества электрических районных станций», спасти которые пытались и буржуазные круги, и даже распутинское окружение [108]. Деятельность созданного специально для обсуждения вопроса о ликвидации обществ Особого междуведомственного совещания при Министерстве юстиции закончилась фактически безрезультатно, так как мнения его членов на этот счет резко разделились. Меньшинство Совещания вообще выступило против ликвидационных мер: наряду с признанием факта учреждения этих обществ немцами подчеркивалось преобладающее значение в них швейцарских капиталов. Кроме того, противники ликвидационных мер делали упор на то, что сношения с Берлином, перевод денежных средств в Германию и фиктивность Петроградского правления «Общества 1886 года» документально не установлены, а также пугали коллег тем, что передача предприятий в руки города Москвы увеличит стоимость электроэнергии [109].
Сторонники ликвидации обществ утверждали, что их закрытие не может оказать влияние на приток иностранного капитала, преследующего экономические интересы, а капиталы, «преследующие цели политические, не только не нужны, но и опасны». Они настаивали также на фиктивности Петроградского правления «Общества 1886 года», получении им «указаний из Берлина» и утечке средств в Германию, а также ссылались на то, что часть швейцарских банков на деле — чисто германские. Переход предприятий к городу Москве они также не считали опасным [110].
В итоге полному осуществлению планов царизма ликвидировать «германизм» в торгово-промышленной сфере так и не суждено было сбыться. Между тем Особый комитет по борьбе с немецким засильем еще осенью 1916 г. объявил, что ему удалось «путем неуклонного применения действующих узаконений» добиться «почти полного очищения» русской торговли и промышленности от «засилья немечества» [111]. Каково же было реальное положение дел? По подсчетам В. С. Дякина, участие германского или австрийского капитала было обнаружено или заподозрено в 611 акционерных обществах, а решение о ликвидации было принято, по его же исчислениям, в отношении 96 [112]. При учете того, что к 1915 г. В России было выявлено 2 941 частное предприятие, частично или полностью принадлежавшее германским или австрийским подданным [113], результаты борьбы с «германизмом» в области торговли и промышленности следует оценить как более чем скромные. Российские правящие круги, бичевавшие «воинствующий германизм» как главного виновника развала экономики страны в военные годы и ратовавшие на словах за решительную и бескомпромиссную борьбу с ним, на практике действовали с оглядкой на реальное положение дел и вынуждены были не только значительно умерить свои первоначальные замыслы, но и во многих случаях вовсе отказаться от них.
Развернувшаяся с началом Первой мировой войны в России «шпионская кампания» в самых различных ее формах не была сугубо российским феноменом. «Эпидемия стихийной шпиономании» охватила все воюющие страны. Среди населения Германии, например, с самого начала войны стали распространяться самые невероятные слухи, наподобие того, что по стране разъезжают вражеские автомобили, полные золота, предназначенного шпионам и диверсантам. В результате начавшейся охоты на одиночные легковые автомобили было убито несколько находившихся в них правительственных чиновников. Подобная картина наблюдалась и в Австро-Венгрии, но австрийские и германские власти приняли решительные меры по пресечению слухов, способных повлиять на моральное состояние армии и обстановку в тылу, и они пошли на спад [114].
Иначе обстояло дело в России, правящие круги которой увидели в широко развернувшейся кампании против «германизма» спасительное средство в борьбе с внешними и внутренними угрозами империи. В условиях сильно угасшего патриотизма первых дней войны и обострившейся социально-экономической обстановки в стране царские власти сделали ставку на антинемецкую пропаганду и поощрение шпиономании. Командные верхи, в свою очередь, пытались свалить вину за неудачи на фронте на «германских шпионов», которых стали искать среди своих офицеров и даже в высших эшелонах власти. Яркий тому пример — состоявшиеся в 1915 г. судебные процессы над полковником С. Н. Мясоедовым и военным министром В. А. Сухомлиновым [V]. Показателен сам факт, с которого началось дело об измене Мясоедова, еще до войны обвиненного в шпионаже и затем оправданного [115]. В декабре 1914 г. в Петроград из Швеции вернулся подпоручик 23-го Низовского полка Я. П. Колаковский, который для того, чтобы выбраться из немецкого плена, предложил свои услуги в качестве шпиона. Вернувшись в Россию, Колаковский явился с повинной и дал подробные показания по поводу полученного им задания. Он рассказал, что ему было поручено взорвать мост через Вислу за 200 тыс. руб., убить верховного главнокомандующего Николая Николаевича за 1 млн руб. и убедить коменданта крепости Новогеоргиевск сдать ее тоже за 1 млн руб. На третьем допросе Колаковский «вспомнил», что отправивший его в Россию с заданием сотрудник немецкой разведки лейтенант Бауэрмейстер советовал ему обратиться в Петрограде к отставному жандармскому полковнику Мясоедову, у которого он мог бы получить много ценных сведений для немцев. На следующем допросе Колаковский заявил, что «особо германцами было подчеркнуто, что германский Генеральный штаб уже более 5 лет пользуется шпионскими услугами бывшего жандармского полковника и адъютанта военного министра Мясоедова». «В этом рассказе, — комментировал впоследствии начальник Петроградского охранного отделения К. И. Глобачев, — весьма странным являлось то обстоятельство, что, отправляя его в Россию с такими целями, немцы не дали ему ни явок, ни пароля, словом ничего такого, что могло бы для Мясоедова, если бы он был действительно шпион, служить удостоверением, что Колаковский — действительно лицо, посланное германским Генеральным штабом» [116]. По свидетельству Глобачева, Главный штаб поначалу не придал серьезного значения этим показаниям и никаких распоряжений на этот счет не поступило. «Между тем Колаковский стал трубить по всему Петрограду о важности своих разоблачений и что со стороны военных властей никаких мер не принимается, — вспоминал Глобачев. — Слухи об этом деле дошли до бывшего в то время товарища министра внутренних дел В.Ф. Джунковского, который приказал мне разыскать Колаковского и подробно его допросить. На допросе Колаковский ничего нового не показал, и сущность его рассказа была повтореньем того, о чем он заявлял первый раз в Главном штабе. Протокол допроса Колаковского был отправлен Охранным отделением в контрразведывательное отделение Главного штаба по принадлежности, и с этого, собственно говоря, момента и началось дело Мясоедова, о котором уже знал чуть ли ни весь Петроград, комментируя его на всевозможные лады. Главным штабом дело было передано на фронт, Мясоедов был арестован, и началось следствие, длившееся довольно долго. Единственным материалом, собранным следствием по этому делу, была переписка с лицами, участвовавшими с Мясоедовым в торговых делах довоенного времени, его отношения к ген. Сухомлинову и к дамам, бывшим с ним в переписке, как то: Магеровская, Столбина и др. Все они также были арестованы, и им инкриминировалась связь с полковником Мясоедовым и получение от него некоторых предметов из военной добычи, взятой в Восточной Пруссии путем мародерства. Таким образом, следствие не добыло материала, уличающего Мясоедова в военном шпионстве, и оставалось одно лишь голословное заявление Колаковского, но общественное мнение было до того возбуждено этим делом, что ничего не оставалось другого, как предать Мясоедова военному суду. На этом деле играли все левые элементы, обвиняя Мясоедова, военного министра, правительство и командный состав чуть ли не в пособничестве государственной измене» [117].
Известный историк К. Ф. Шацилло, проводивший впоследствии уже историческое расследование этого «дела», в своем резюме пишет: «Итак, ничем не подтвержденным и явно сомнительным показаниям Колаковского поверили сразу же и безоговорочно. Особенно охотно с ними согласился верховный главнокомандующий Николай Николаевич. Человеку очень экспансивному, было очень лестно, что за его голову немцы обещали 1 млн рублей» [118]. На самом деле при обыске квартиры Мясоедова ничего подтверждающего обвинения в шпионаже обнаружено не было; бесспорных фактов, уличавших Мясоедова в шпионаже, не было выявлено и в ходе следствия.
Тем не менее по делу Мясоедова было арестовано 19 его близких и дальних знакомых. Арестовали и обвинили в шпионаже даже его жену. В марте 1915 г. над Мясоедовым состоялся суд, который приговорил его к смертной казни через повешение. Предъявленные ему обвинения были бездоказательны и одно нелепее другого (например: «через посредство не обнаруженных лиц… довел до сведения германских военных властей» данные о перемещении одного из русских корпусов [119]). Интересно, что позднее руководитель кайзеровской разведки Вальтер Николаи показал, что он не верит утверждениям, будто было доказано сотрудничество Мясоедова с германской разведкой [120]. Тем не менее слухи о том, что сведения о предательстве Мясоедова получены из вражеских источников, имели тогда широкое хождение. Заслуга в захвате трофейных документов приписывалась французским союзникам, что было связано с прибытием в Россию миссии французского генерала По. Как утверждалось в письме одной столичной жительницы, «генерал По привез и вручил лично Государю список 42 лиц изменников, продающих своих собратьев за немецкое золото. Сведения французы забрали у одного из важных пленных. Во главе стоит Мясоедов, близкий человек военному министру, который давал немцам знать расположение войск и указывал, где их мало» [121].
Затем пришла очередь военного министра В.А. Сухомлинова, которого связали с казненным «германским шпионом» Мясоедовым и приговорили к пожизненной каторге. Его сделали главным виновником тяжелых поражений русской армии в Восточной Пруссии, отступления весной 1915 г. из Галиции, прорыва фронта в Польше. Общественное мнение, настроенное с начала войны на борьбу с «немецким влиянием» и всем «германизмом», было удовлетворено хотя бы на время. Удовлетворен был и верховный главнокомандующий Николай Николаевич, давно ненавидевший Сухомлинова, который в свое время приложил немалые усилия, чтобы ликвидировать возглавляемый Николаем Николаевичем государственный Совет обороны. Осуждение Сухомлинова, по справедливому суждению современных исследователей, нанесло «страшный удар по авторитету армейского командования» [122]. Министр иностранных дел Англии лорд Грей в беседе с заместителем председателя Государственной думы А. Д. Протопоповым заметил по этому поводу: «Ну и храброе у вас правительство, раз оно решается во время войны судить за измену военного министра» [123]. После осуждения военного министра в измене и связях с вражеской разведкой можно было обвинить без всяких оснований кого угодно, даже руководителей контрразведки Северо-Западного и Северного фронтов Н. С. Батюшина и М. Д. Бонч-Бруевича [124].
Увы, очень скоро выяснилось, что дело было не в «продажном» военном министре и его подчиненных, а в гораздо более глубоких причинах. А. А. Поливанов, назначенный военным министром вместо В.А. Сухомлинова, на секретных заседаниях Совета министров в августе 1915 г. признавал: «На театре военных действий беспросветно. Отступление не прекращается... Вся армия постепенно продвигается вглубь страны, и линия фронта меняется чуть ли не каждый час. Деморализация, сдача в плен, дезертирство принимают грандиозные размеры... По-прежнему ничего отрадного, бодрящего. Сплошная картина разгрома и растерянности. Уповаю на пространства непроходимые, на грязь непролазную и на милость угодника Николая Мирликийского, покровителя святой Руси» [125].
Тем не менее командующие фронтами и армиями по-прежнему были склонны винить в своих неудачах вражескую агентуру, борьбу с которой они считали первоочередной задачей. После ожесточенных и кровопролитных боев в Прибалтике командующий Северным фронтом генерал Н. В. Рузский наставлял командующего 12-й армии генерала Р. Д. Радко-Дмитриева: «В Риге вновь внедрился в широких размерах шпионаж. Это обязывает штаб Вашей армии принять самые решительные меры. Прошу Вас дать по этому поводу необходимые указания начальнику штаба армии, на ответственность которого я возлагаю более интенсивную борьбу с этим злом» [126]. Руководитель [австро-венгерской военной] разведки Макс Ронге не без оснований писал: «Чем хуже было положение русских на фронте, тем чаще и громче раздавался в армии крик: “предательство!”» [127]. На могучей волне шпиономании ведомство не встречало препятствий в Государственной думе на получение все возраставших кредитов на борьбу со шпионажем и контршпионажем, а контрразведка все больше становилась органом политического сыска. «Наблюдение за политическими течениями в армии всегда производилось, — свидетельствовал военный министр Временного правительства А. И. Гучков о ситуации в армии в 1917 г., — но только оно не было организованным, оно шло через штабы корпусов, военных округов, поступало в Военное министерство тоже по Главному штабу. Все это было недостаточно оформлено. Пришли к заключению, что нужно создать специальный орган, иметь штаб офицеров, который концентрировал бы сведения, и создать при военном министре такой центр» [128]. Указывая на факт «широчайшей политической слежки» в армии в этот период, А. Ф. Керенский писал: «Все офицеры были обязаны участвовать в работе особых политических отделов, шпионивших в войсках и среди народа. В ряды солдат и матросов внедрялись агенты полиции и провокаторы. Армейское командование должно было следить и доносить на своих подчиненных» [129]. По признанию жандармского генерала П. Г. Курлова, «ужас состоял в том, что контрразведывательные отделения далеко вышли за пределы специальности, произвольно включив в круг своих обязанностей борьбу со спекуляцией, дороговизной, политической пропагандой и даже рабочим движением» [130].
Разумеется, революционные организации в полной мере использовали и тяжелые поражения русской армии и разоблачение «шпионов» в своей агитационной деятельности. Так, в одной из большевистских листовок, распространявшихся в Петрограде, говорилось: «Правительства воюющих стран никогда не прерывали дружеских отношений между собою, и, в случае революции в одной из них, они всегда соединятся для подавления рабочего класса и трудового крестьянства. Это подтверждает громкое дело полковника Мясоедова, начальника жандармской охраны на прусской границе, полковника Спиридовича, начальника личной охраны царя, генерала Фрейгат, бывшего редактора “Вестника полиции”, генерала Фредерикса, барона Карпуса, чиновника болгарского посольства и 40 офицеров генерального штаба, продававших русскую армию немецкому правительству. Пусть каждый рабочий подумает, где нужно искать наших врагов: среди ли австрийских и германских солдат или среди русского и германского правительства... » [131]. В связи с этим работа контрразведки по борьбе с германской агитацией на военных заводах столицы была, по свидетельству ее сотрудников, бесполезной [132]. «Кому вы рассказываете свои басни о немецких деньгах и агитаторах? — отмечалось в другой большевистской листовке. — Если рабочему классу, так он только посмеивается над вашим завираньем, так как эти агитаторы работают рядом с ним за одним станком, а немецкие деньги рабочие урывают из своего скудного заработка. Быть может, вы хотите скрыть, что Россия подготовляется и уже накануне второй революции?» [133].
Приближение этой революции теперь предчувствовали все, правда, по-разному. «К концу 1916-го года предчувствие надвигающейся катастрофы сделалось почти всеобщим, — вспоминал профессор Петербургского политехнического института М.В. Бернацкий. — Различное настроение в разных группах создавалось этим предчувствием. Разложившийся старый порядок, несомненно, заражал миазмами атмосферу общественной жизни, порождая апатию и психологию отчаяния; с другой стороны, будил негодование и заставлял приветствовать всякую перемену, лишь бы рассеялся невыносимый моральный аспект. Однако сильно развившееся за время войны национальное чувство упорно предрекало великие испытания для государственной мощи России от грядущей катастрофы» [134]. И она явилась в многоликом облике Февральской революции.
Примечания
[1] Базина Н. Г. VII Отделение Департамента общих дел Министерства внутренних дел России накануне и в годы I мировой войны // Вестник молодых ученых. Серия «Исторические науки». 2002. № 2
[2] Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 1483. Oп. 1. Д. 30. Л. 35 об.—37.
[3] Там же. Л. 37—39 об.
[4] Там же. Л. 40.
[5] Дякин В. С. Первая мировая война и мероприятия по ликвидации так называемого немецкого засилья // Первая мировая война. 1914—1918. М., 1968. С. 228.
[6] РГИА. Ф. 1483. Oп. 1. Д. 29. Л. 7 об.
[7] Старцев В. И. Ненаписанный роман Фердинанда Оссендовского. СПб., 1994. С. 28.
[8] Михайловский Г. Н. Записки. Из истории внешнеполитического ведомства. Август 1914—октябрь 1917. Кн. 1. М., 1993. С. 91.
[9] См.: Русское слово. 29.10.1914 и 30.10.1914.
[10] Беляев С. Г. Министерство финансов и международные связи петроградских коммерческих банков в годы Первой мировой войны // Проблемы социально-экономической и политической истории России XIX-XX веков. СПб., 1999. С. 397.
[11] Там же. С. 397—398.
[12] Там же. С. 398.
[13] Вечернее время. 28.10.1914.
[14] Беляев С. Г. Указ. соч. С. 398—399.
[15] Там же. С. 399.
[16] Монархия перед крушением. 1914—1917. Из бумаг Николая II. М.—Л., 1927. С. 13.
[17] Михайловский Г. И. Указ. соч. С. 91.
[18] Деникин А. И. Путь русского офицера. М.,1990. С. 245.
[19] Дённгенхаус В. Немцы в общественной жизни Москвы: симбиоз и конфликт (1494—1941). М., 2004. С. 329.
[20] Харламов Н. П. Избиение в Первопрестольной: немецкий погром в Москве в мае 1915 года // Родина. 1993. № 8/9. С. 127.
[21] Там же.
[22] Там же.
[23] Там же. С. 132.
[24] 1914 год (Известия Общества 1914 года). 1916. № 1. С. 3.
[25] Там же.
[26] 1914 год (Известия Общества 1914 года). 22.12.1916.
[27] Там же. 19.03.1916.
[28] Там же. 21.03.1916.
[29] Несмотря на провозглашение редакцией своего детища журналом, издание не превышало объема ежедневной газеты.
[30] 1914 год (Известия Общества 1914 года). 19.02.1916.
[31] Там же. 19.03.1916.
[32] Там же. 21.04.1916.
[33] РГИА. Ф. 1483. Oп. 1. Д. 34. Л. 443 и об.
[34] Там же.
[35] Государственная дума. Созыв четвертый. Сессия четвертая. Стенографические отчеты. Т. 1. Пг., 1915. Стб. 436—437.
[36] Палеолог М. Царская Россия накануне революции. М., 1991. С. 120.
[37] Письмо В. М. Пуришкевича С. Д. Сазонову от 14 января 1914 г. // Исторические записки. 1965. Вып. 75. С. 50.
[38] Государственная дума. Созыв четвертый. Сессия четвертая. Стенографические отчеты. Т. 1. Стб. 362—363, 369—370.
[39] Там же. Стб. 384.
[40] Там же. Стб. 393—394.
[41] Там же. Стб. 398.
[42] Там же. Стб. 438.
[43] Вечернее время. 21.11.1914.
[44] РГИА. Ф. 1483. Oп. 1. Д. 31. Л. 20 и об.
[45] Государственная дума. Созыв четвертый. Сессия четвертая. Стенографические отчеты. Т. 1. Стб. 426—434.
[46] Там же. Стб. 434.
[47] Новое время. 04.08.1915.
[48] Государственная дума. Созыв четвертый. Сессия четвертая. Стенографические отчеты. Т. 1. Стб. 404—411.
[49] Михайловский Г.Н. Указ. соч. С. 157—158.
[50] Государственная дума. Созыв четвертый. Сессия четвертая. Стенографические отчеты. Т. 2. Пг., 1915. Стб. 3024.
[51] Там же. Стб. 3017.
[52] Дякин В. С. Германские капиталы в России. Л, 1971. С. 223—242, 249—251.
[53] Новое время. 1915. 4 авг.
[54] Дякин В. С. Первая мировая война и мероприятия... С. 233.
[55] РГИА. Ф. 1483. Oп. 1. Д. 1. Л. 11—15.
[56] Там же. Д. 7. Л. 18. Журнал заседания Особого комитета по борьбе с немецким засильем 16 октября 1916 г.
[57] Государственная дума. Созыв четвертый. Сессия пятая. Стенографические отчеты. Пг., 1916. Стб. 277—278.
[58] РГИА. Ф. 1483. Oп. 1. Д. 1. Л. 16—19 об.
[59] Там же. Д. 16. Л. 11 и об.
[60] Там же. Д. 12. Л. 293.
[61] Там же. Д. 7. Л. 18 об.
[62] Пестржецкий Д. И. Около земли (из курса лекций сельскохозяйственной статистики). Берлин, 1922. С. 11, 19—21.
[63] Государственная дума. Созыв четвертый. Сессия четвертая. Стенографические отчеты. Т. 1. Стб. 469—470.
[64] Греков И. В. Русская контрразведка в 1905—1917 гг. Шпиономания и реальные проблемы. М., 2000. С. 230—231.
[65] Там же. С. 232—233.
[66] Былое. 1924. № 26. С. 228—229.
[67] Там же. С. 232.
[68] Там же. С. 237.
[69] Греков Н. В. Указ. соч. С. 244—245.
[70] Дякин В. С. Первая мировая война и мероприятия... С. 234.
[71] Греков Н. В. Указ. соч. С. 256.
[72] Бонч-Бруевич М.Д. Вся власть Советам. М., 1958. С. 79.
[73] Там же.
[74] Греков Н. В. Указ. соч. С. 256—257.
[75] Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА). Ф. 2000. Оп. 15. Д. 701. ЛЛ. 1—50.
[76] РГИА. Ф. 49. Oп. 1. Д. 236. Л. 241—250. Первым обнаружил этот документ петербургский исследователь В. О. Зверев.
[77] Документы, находящиеся в российской контрразведке. Российская национальная библиотека (РНБ). Русский фонд. 37. 58. 2. 348. Док. № 4.
[78] Старцев В. И. Указ. соч. С. 63—64.
[79] Старков Б. А. Охотники на шпионов. Контрразведка Российской империи. 1903—1914. СПб., 2006. С. 258.
[80] Зверев В. О. Противодействие германскому военно-промышленному шпионажу в Санкт-Петербурге накануне Первой мировой войны (1910—1914). Автореферат диссертации на соискание степени кандидата исторических наук. СПб., 2004. С. 18.
[81] Старков Б. А. Указ. соч. С. 208—209.
[82] Там же. С. 212—213.
[83] Яковлев Л. С. Контрразведка России накануне и в годы Первой мировой войны // Исторические чтения на Лубянке. 1997 год. Великий Новгород, 1999. С. 33.
[84] Греков Я. В. Указ. соч. С. 263.
[85] Подробнее об этом см.: Флоринский М. Ф. Кризис государственного управления в России в годы Первой мировой войны. Л., 1988. С. 167—192.
[86] РГИА. Ф. 1483. Oп. 1. Д. 7. Л. 61 об.
[87] Дякин В. С. Первая мировая война и мероприятия... С. 231—233.
[88] Там же. С. 237.
[89] Дякин В. С. Германские капиталы в России. С. 219.
[90] РГИА. Ф. 1483. Oп. 1. Д. 36. Л. 7 и об.
[91] Дякин В. С. Германские капиталы в России. С. 219.
[92] Дякин В. С. Первая мировая война и мероприятия... С. 232.
[93] Там же. С. 235.
[94] РГИА. Ф. 1483. Оп. 1. Д. 1. Л. 10 об.
[95] Там же. Л. 8.
[96] Там же. Д. 7. Л. 74 об.
[97] Там же. Д. 1. Л. 8 и об. Мнение Особого комитета на этот счет было в высшей степени ошибочным (см.: Дякин В. С. Германские капиталы в России. С. 5—7).
[98] Новое время. 30.12.1914.
[99] РГИА. Ф. 1483. Oп, 1. Д. 7. Л. 60.
[100] Там же. Л. 61 об.
[101] Там же.
[102] Там же. Л. 63.
[103] Там же. Л. 62.
[104] Там же. Л. 62 об.
[105] Там же. Л. 63. и об. Журнал заседаний Особого комитета по борьбе с немецким засильем 6, 13, 20, 27 октября 1916 г.
[106] Там же. Л. 64—65 об.
[107] Дякин В. С. Германские капиталы в России. С. 222.
[108] Там же. С. 225—227.
[109] РГИА. Ф. 1483. Оп. 1. Д. 7. Л. 139.
[110] Там же. Л. 139 об.
[111] Там же. Д. 1. Л. 8.
[112] Дякин В. С.Первая мировая война и мероприятия... С. 235.
[113] Там же. С. 234.
[114] Об этом см.: Греков Н. В. Указ. соч. С. 270—271.
[115] См.: Шацилло К. Ф. «Дело» полковника Мясоедова // Вопросы истории. 1967. № 4. С. 103—116.
[116] Глобачев К. И. Правда о русской революции // Вопросы истории. 2002. № 8. С. 65.
[117] Там же. С. 66.
[118] Шацилло К. Ф. Указ. соч. С. 112.
[119] Там же. С. 114—115.
[120] Тайные силы. Откровения руководителя кайзеровской разведки, сделанные на Лубянке // Родина. 1993. № 9/9. С. 47.
[121] Колоницкий Б. И. «Дело Мясоедова» в общественном сознании (1915—1917) // Старцевские чтения 2006. СПб., 2007. С. 137.
[122] Греков Н. В. Указ. соч. С. 275.
[123] Там же. С. 276.
[124] Там же.
[125] Яхонтов А. Тяжелые дни // Архив Русской революции. Т. 18. Берлин, 1926. С. 37.
[126] Греков Н.В. Указ. соч. С. 279.
[127] Ронге М. Война и индустрия шпионажа. М., 2000. С. 271.
[128] Александр Иванович Гучков рассказывает... Воспоминания Председателя Государственной думы и военного министра правительства. М., 1993. С. 94.
[129] Керенский А. Ф. Указ. соч. С. 137—138.
[130] Курлов П. Г. Конец русского царизма. Воспоминания бывшего командира корпуса жандармов. М.—Пг., 1923. С. 253.
[131] Шляпников А. Г. Канун семнадцатого года. М., 1920. С. 157—158.
[132] Былое. 1924. № 26. С. 235.
[133] Шляпников А. Г. Указ. соч. С. 163.
[134] Воспоминания М.В. Бернацкого о событиях 1917 г. // Английская набережная, 4. СПб., 2000. С. 372—373.
Комментарии
[I] Оссендовский Антоний Фердинанд (Антон Мартынович) (1878—1945) — российский журналист, литератор, фальсификатор и авантюрист польского происхождения. Русский националист, затем — польский националист. Сотрудник администрации Колчака. Знаменит прежде всего своими антибольшевистскими подделками, которые он составил в конце 1917 — начале 1918 гг. и тогда же продал сотруднику американского консульства Сиссону («документы Сиссона»). Фальшивки были многократно разоблачены. Тем не менее, подделки Оссендовского прямо и в пересказах до сих пор используются в качестве «аргументов» сторонниками бредовой идеи о «германско-большевистском заговоре».
[II] Подробнее см.: Меницкий И.А. Немецкий погром.
[III] Весьма знаменательно, что в 1917 г. Керенский, сам уже являясь членом Временного правительства, поддержал травлю большевиков и клеветнические обвинения в получении ими «немецких денег». В эмиграции он придерживался той же позиции, усиленно отводя «глаза народа в сторону» от собственной бездарной политики и провалов.
[IV] Миллионная улица, дом 23 — в этом доме в Петрограде, известном как «Дом Черткова», в помещениях «Общества национального воспитания в память П.А. Столыпина» первоначально расположился Особый комитет по борьбе с немецким засильем.
[V] Ошибка автора. Сухомлинов был отправлен в отставку в 1915 г., тогда же было начато дело против него. Однако судебный процесс над ним состоялся только в августе—сентябре 1917 г.
Главки из книги: Соболев Г.Л. Тайный союзник. Русская революция и Германия. 1914—1918. СПб.: Издательство Санкт-Петербургского университета, 2009.
Глава написана в соавторстве с И.Г. Соболевым.
Комментарии Романа Водченко и Александра Тарасова.