| Saint-Juste > Рубрики | Поддержать проект |
Аннотация
|
Последние события на войне после потери Перемышля сложились настолько неблагоприятно для русской армии, что главное командование не находило возможным сообщать о тех громадных потерях и отступлениях, которые все время шли изо дня в день. Отсутствие официальных данных и частные сообщения, поступающие с фронта, приподняли настроение до крайности. Возмущение против бездарного и продажного правительства с каждым днем все усиливалось. Рабочая, крестьянская и мелкобуржуазная масса, задыхаясь от дороговизны и всех тягот войны, все яснее и резче начинали осуждать войну и затеявшее ее правительство. Этот рост революционных, оппозиционных настроений повлиял и на партию прогрессивных промышленников — кадетов. Последние тоже составили оппозицию правительству, как неспособному привести страну к победе, и снова вспомнили лозунг ответственного министерства.
Все это создало такие условия, что достаточно [было] какого-либо даже незначительного повода, чтобы вызвать взрыв недовольства. Правительство прекрасно все это понимало и единственным, хотя и временным клапаном, куда все это недовольство могло быть выпущенным, нашло немцев. 28—29 мая задуманное было приведено в исполнение. Москва первая подала сигнал «громить немцев».
Секретарь бюро московского военно-промышленного комитета Александр Михайлович Кошкарев, работавший в охранном отделении под именем «Павлова», в своей записке от 30 мая 1915 г., за № 64, по этому поводу сообщал:
«Главной и непосредственной причиной разгрома было озлобление против немцев, сильным поводом послужил факт остро-желудочных заболеваний на Прохоровской мануфактуре женщин и детей. Ходили слухи о том, что немцы отравили воду. Следствием было движение среди рабочих к устранению с заводов и фабрик немцев-мастеров, которые за последнее время особенно вели себя нагло. На фабриках и заводах шло обсуждение вопроса о немецком засильи, постепенно охватывая население, и вылилось в погромах 28 мая. Ходили слухи в темном народе, что эти погромы организованы немецкими провокаторами с целью вызвать движение против правительства и создать затруднения внутри России. Общее же настроение было таково, что погром проявился на почве патриотизма, что немцев следует бить и что разгромы фабрик и заводов — дело хорошее; жалели только, что все это добро не пошло для русских, что надо было фирмы отобрать в казну, а немцев из Москвы выгнать, а самый факт ломки и разграбления немецких фирм приняли бы как должную дань патриотизму, как борьбу против немецкого засилья. Средний класс населения был доволен происшедшим. В заседании Московской городской думы 28 мая, собравшейся вечером, настроение было подавленное, здесь ждали общей резни и введения военного положения. Была уверенность, что все дело организовано “двухглавцами” [a], при явном содействии и попустительстве полиции. Указывали на то, что в руках погромщиков были личные списки немецких фирм, что погром был организован заранее, что у громил была уверенность в том, что полиция и войска не будут противодействовать разгрому. Говорили, что хотя погром и затевался в широких размерах, но что пьяные участники, грабежи, пожары, убийства, разнузданность толпы не входили в первоначальные расчеты, и что действительность опередила самые широкие надежды; результаты свелись к тому, что администрация, допустившая погром, сама не в силах была с ним справиться; выражалось сожаление, что погром был допущен, что правительство в нем виновато уже одним тем, что допустило погром, что оно не смогло и не сумело его предупредить, путем ли реквизиции немецких фирм, путем ли высылки немцев, что разгромы сыграют лишь в руку нашим врагам, что опозорили Москву и недостойны русских. Кроме того, возникли опасения за участь тех, кто остался безработным, что при введении военного положения правительство расправится с Земским и Городским союзами и общественными организациями, что надо ждать военной диктатуры. Интеллигенция, объединенная в Земском и Городском союзах и в “Русских ведомостях”, иначе определила погром; по ее мнению, инициатором и организатором его является г. главноначальствующий города Москвы князь Юсупов, и что “двухглавцы” по своему положению не могли здесь сыграть той заметной роли, какая им отводилась в первый момент. Что погром был организован и что полиция помогала погромцам или бездействовала, считается несомненным. “Двухглавцы” же не могли принять в нем деятельного участия будто бы уже по одному тому, что полиция помогала погромщикам или бездействовала; считают, что Германская империя и Пруссия будут полезны русским в борьбе с революцией, как единственный оплот монархизма в Европе, что разграбления фирм и убийства немцев здесь совершенно вырывают почву из-под ног у лиц, жаждущих спасти твердыню монархизма. И в соответствии с этим, на верхах происходила ожесточенная борьба партий германофилов, во главе с государыней императрицей Александрой Федоровной, и германофобов, во главе с великим князем Николаем Николаевичем. Князь же Юсупов, как ставленник великого князя, явился здесь представителем партии германофобов и, организуя погром, мог смело рассчитывать, что последняя возможность для России и партии германофилов — заключить сепаратный мир — будет вырвана, и что русским не останется ничего более, как продолжать войну до последнего солдата.
В связи с введением военного положения в той же среде имеются опасения за работу московских общественных организаций в смысле их подавления, а также за участь многих общественных деятелей.
В Городском общественном управлении будет поставлен на очередь вопрос об изыскании мер по организации помощи лицам, оставшимся без работы после погрома».
О том, как отнеслись и оценили события социал-демократы, дает сведения в своей записке № 83 от 31 мая 1915 года А. С. Романов («Пелагея»). По этому поводу он писал:
«События, происшедшие в г. Москве 28—29 мая и выразившиеся в разгроме и разграблении имущества, принадлежащего лицам немецкого происхождения, явились для социал-демократических кругов полной неожиданностью, и отношение таковых к этим событиям определенно отрицательное.
Неожиданностью было, конечно, не самое выступление рабочих, так как недовольство в широких рабочих кругах, благодаря немецкому засилью, наблюдалось уже давно, а те формы, в которые вылилось это выступление, т.-е. грабежи и поджоги.
Хотя огромное большинство рабочих, устроивших это движение, и не принимало участия в расхищении имущества, но считает себя виновным в том, что, воспользовавшись этим выступлением, подонки населения столицы учинили форменный грабеж.
Теперь рабочие сознали всю нелепость такого выступления и считают, что они были введены в заблуждение разными слухами об отравлении немцами воды на фабрике Прохоровской мануфактуры и о каком-то подкопе в Марьиной роще к пороховому заводу, каковые слухи будто бы поддерживались и чинами местной полиции.
В виду этого в широких рабочих кругах растет сильное озлобление против полиции, которую считают главной виновницей всего происшедшего, открыто говорят, что погром устроила сама полиция, воспользовавшись существовавшим озлоблением против немцев.
Виновность полиции в устройстве погрома рабочие склонны видеть в том, что она не только не противодействовала начавшемуся погрому, но даже способствовала ему, указывая в некоторых случаях толпе магазины и фирмы, принадлежавшие немцам.
Таково отношение к этим событиям широких рабочих кругов.
Что касается интеллигентских социал-демократических кругов, то таковые также во всем обвиняют и администрацию и полицию, но считают, что как та, так и другая была слепым орудием в руках так называемой “партии мира”, членами каковой состоят особо высокопоставленные лица, преимущественно немецкого происхождения, из придворных и весьма влиятельных кругов, стремящейся во что бы то ни стало найти повод к заключению с Германией сепаратного мира.
Для этого названной партии было крайне выгодно начавшееся в Москве движение, которое бы могло распространиться и по другим городам и фабрично-заводским районам, благодаря чему остановилось бы производство необходимых для снабжения армии предметов и, таким образом, поставило бы правительство в безвыходное положение и явился бы повод к заключению мира, так как можно было бы сослаться на внутренние беспорядки и на отсутствие предметов снабжения.
О существовании такой партии определенно говорят в широких интеллигентских кругах, преимущественно, конечно, оппозиционных, при чем указывают даже на принадлежность к ней государыни императрицы Александры Федоровны, великой княгини Елизаветы Федоровны, военного министра Сухомлинова и других.
В этих кругах (оппозиционной интеллигенции) недовольство и озлобление против “партии мира” растет, и даже говорят о неизбежности государственного переворота, при чем указывают, что вероятнее всего на престол будет возведен великий князь Николай Николаевич, пользующийся широкой популярностью как в обществе, так и в армии.
Толки о неизбежности переворота пока служат темой для разговоров только в интеллигентских кругах и в широкие рабочие круги еще не проникли.
Социал-демократы — интеллигенты, считаясь с возможностью такого переворота, говорят, что социал-демократию “замена одного царя другим” не может удовлетворить, но что необходимо начавшееся брожение использовать в партийных целях и постараться дворцовый переворот превратить в революцию, если, конечно, для этого социал-демократия будет располагать достаточными силами; в противном же случае, не мешая перевороту, добиваться возможно больших привилегий для рабочего класса».
Об отношении к событиям интеллигенции дает сведения «Захарьин» в своей записке от 30 мая 1915 года за № 62; он писал:
«29 мая на местах разгрома немецких магазинов перебывала вся Москва: на Мясницкой приходилось слышать, как публика сожалела, что машины Роберта Кенца и Листа были уничтожены без всякой пользы. Приводилась в пример Англия, где во время разгрома немецких предприятий вещи не портились, а увозились. Много разговоров вызвали случайные жертвы погрома, напр., фирма Эрманс и Жирардовская мануфактура, магазины коих по ошибке тоже подвергались разрушению.
Вообще к происшедшему интеллигентная публика отнеслась довольно отрицательно. Большинство ошеломлено и называет разгром провокацией. Торжествует лишь чернь, выражающая сожаление о том, что начальство сегодня громить не велит... “Дало один денек, и — будет”.
В более благоразумных кругах первоначальная растерянность вылилась в определенное недовольство и даже негодование. При этом в стихийность погрома никто не верит. По мнению многих, во всех действиях громивших сквозила организованность и полная уверенность в безопасности всего, что они делают. Указывают, напр., что главари манифестаций ходили со списками предприятий, подлежащих уничтожению.
Виновники происшедшего — очень многие из высших представителей местной администрации, но, говоря о них, большинство полагает, что они были исполнителями чьей-то воли, и Москва уже занялась построением на этот счет всевозможных гипотез, при чем говорят так:
События на театре военных действий настолько неутешительны, что германофильские круги Петрограда решились весьма настойчиво говорить о мире. Чтобы заставить их замолчать, противная партия решила инсценировать “взрыв народного негодования в сердце России”, каким и явился нарочно вызванный администрацией погром, допущенный 28—29 мая.
Но Москва вполне сознательно учитывает и все последствия разгрома немецких предприятий. Со всех сторон слышатся сожаления о том, что теперь огромное количество продуктов вздорожает, и русские купцы, давно уже взвинчивающие на все цены, уничтожением конкурентов воспользуются для себя.
— Все эти беспорядки дают плюс врагам, — говорят умеренные круги Москвы. — Мы своей рукой разгромили родной город, и никто другой, как мы, понесем за это наказание.
Люди, революционно настроенные, пытаются воспользоваться беспорядками в свою сторону. Можно слышать разговоры о том, что “Елизавета Федоровна — тоже немка по происхождению и ничем не лучше всяких Цинделей и прочих немцев”. “Дойдет очередь и до нее”, говорили в толпе.
Между прочим, в группах чернорабочих приходилось слышать и определенно революционные разговоры о нашем правительстве и о необходимости его “сменить”, как “онемечившееся”.
Изложенное указывает на враждебное отношение населения Москвы к великой княгине Елизавете Федоровне. Вечером, напр., уже ходили слухи о том, что ее высочество подергалось где-то нападению женщины; откуда-то, видимо, непрерывно истекают злонамеренно распространяемые инсинуации о ее германофильских симпатиях.
Что касается немецкого населения Москвы, то страх, вызванный среди него погромом 28 мая, настолько велик, что склады для хранения мебели непрерывно получают просьбы прислать подводы за вещами. Но были случаи, когда русская прислуга, живущая в немецких семействах, предупреждала конторы складов, что если склад исполнит такую просьбу и пришлет фуры, то сам подвергнется разгрому.
Применение вооруженной силы, которое было сочтено за запоздалое, лишь обозлило массы, и придало повсеместно разлитому напряженному состоянию какой-то оттенок революционности. Сознание, что, борясь с немцами, они борются уже с правительством, “состоящим из немцев”, распространялось в народных кругах.
Обязательное постановление, вывешенное еще вечером 29 мая, вызвало недовольство. На Тверской, в том месте, где были расклеены листки, публика собиралась группами, и часто можно было слышать ропот по поводу запрещения появляться на улице позднее 10 часов вечера. Событиям 28 мая, говорили в публике, явно придается слишком значительный вес, и это у активно участвовавшей в погроме массы вызовет преувеличенное о себе представление.
Слухи о деятельности немцев внутри России продолжают расти; говорят об отравлении ими мытищенской воды, о заговоре на жизнь великого князя Николая Николаевича, сорганизованном, якобы, через “петроградских немцев”, при чем под последними понимают самых высокопоставленных особ. Все это поддерживает в массах все нарастающую ненависть к врагам, “свившим, — как говорят в населении, — прочное гнездо в столице”.
В некоторых пунктах погрома толпой будто бы руководили: на Мясницкой прапорщик, которому, когда он показался в окне разгромленного магазина, толпа устроила овацию; у Красных ворот другой прапорщик советовал толпе разгромить немецкий магазин».
Третий агент охранки «Михайлов» (П. М. Николин) так описывал события:
«За несколько часов до погрома заметны были кучки людей, где велась беседа на тему, что немцы все заполнили, отравили рабочих на Прохоровской фабрике, что управляющий Цинделя застрелил 2 рабочих и т. д. в этом роде.
Со стороны мелких коммерсантов и учащихся указания делаются на то, что полиция подготовила погром, были разосланы агенты для возбуждения толпы и даже, якобы, было организовано самое начало погрома. Как, например, у “Скорохода”, в подтверждение этого указывается на один факт, когда в один из магазинов т-ва “Скороход” явилось трое неизвестных и потребовали документы и удаления двух заведующих немцев, но когда оказалось, что документы в порядке и что немцы еще раньше сменены, то пришедшие звонили в 5-е сыскное отделение, докладывая, что все в порядке, после чего отвели толпу и сами ушли.
Полиция делала указания, где живут немцы, и останавливала разгром там, где хотела.
Достаточно было небольшого вмешательства и сопротивления погрому, и его не было бы.
Разгул толпы дошел до края, и не стали разбирать русского от немца; громились магазины с просто “подозрительно” иностранной фамилией. Так были разгромлены Эрманс и др.
На Никольской, недалеко от склада Циндель, выделялась группа, где горячо ораторствовал загорелый, здоровый рабочий.
Он резко отзывался о погроме, обвинял во всем полицию и буржуазию и вообще указывал, что, “если и действовать так, не немцев избивать, а вообще все перевернуть”. Уходя, он назвался ленским рабочим и на ходу продолжал негодовать. Один студент обратился к нему и сказал: “встречаю за все время погрома одного, который действительно правильно на все смотрит”.
Вечером, часов в 10, большая толпа собралась на Страстной площади. Встретились 2 манифестации. Около флагов произносились речи об избиении немцев, и, между прочим, один из ораторов призывал громить магазины Зингера, так как агенты его раскиданы по всей России. Они снабжают немцев всеми сведениями и планами. Толпа направилась на Тверскую к магазину Зингера, но не громила, так как в окнах были бюсты государя и государыни. В 1—2 часа ночи у Петровских ворот собралась возбужденная толпа и говорила о столкновениях с полицией. С Петровки толпу теснили и гнали к бульварам. Резко выделялись отдельные протесты, угрозы по адресу полиции.
Тут один прилично одетый молодой человек горячо говорил о несправедливости полиции, которая гонит русских людей, толкает, а немцев оберегает.
Вообще ночью заметна была перемена настроения, ставшего враждебным в отношении полиции, был замечен ряд мелких столкновений, которые на другой день пришлось ликвидировать уже более крупными мерами.
В перемене настроения от немцев к возбуждению вообще надо отметить такие моменты и слухи. В Газетном [переулке] 29, в 11 ч. дня, стоял рабочий, у которого был разбит глаз. Он упал, сшибленный полицейскими. Его окружили. Все негодовали, старались разыскать полицейского. Рабочему советовали идти к толпе, которая в это время бушевала на Тверской, чтобы идти “колотить полицию”. “Ребята, запасайся камнями, не дадим себя дуть”.
Патрули оружейных магазинов также послужили указанием, что, очевидно, боятся, как бы и за них не принялись, и стали охранять оружие.
— Это ничего, что с немцев начали, доберутся и до всех, кому следует “накласть”. С этого же и раньше начиналось — слышались возгласы» [I].
Вскоре по поводу событий высказались и организованные рабочие. В городскую думу на имя городского головы была представлена следующая резолюция рабочих:
«Г-ну ГОРОДСКОМУ ГОЛОВЕ.
Резолюция рабочих.
Принимая во внимание указание официальных сообщений, что в погромах принимали участие рабочие, мы с своей стороны заявляем, что никакого участия, ни активного, ни пассивного, мы не принимали, а указываем, что главными участниками погрома были те, кто не хочет защищать родину и не умеет править страной...
Мы знаем, что погром был вызван для того, чтобы отвлечь внимание русского народа от тех поражений, которые несет русская армия на фронте, благодаря тому, что сплошь и рядом наши военные авторитеты продают или торгуют народной кровью, на что указывают многие факты.
При этом истинно варварский факт явился результатом той пропаганды, которая велась нашими официальными патриотами при помощи всей русской печати, не исключая либеральной, приложившими все усилия к тому, чтобы вылить в более дикие формы народное зло, которое накопилось в течение 10 месяцев происходящей кровавой бойни, устроенной ради интересов капитала, и указывавших, что виновником всех бед, которые сейчас мы испытываем на собственной шкуре, как-то, например: дороговизна жизни, безработица и пр. прелести русской жизни, является “немецкое засилье”. При этом указываем, что погром был устроен в интересах борьбы русских промышленников с сильным конкурентом, каким является немецкий капитал.
Мы с своей стороны всеми силами будем протестовать против таких фактов, а также и против той незаслуженной клеветы, которая кладется на нас нашими старательными якобы спасителями отечества, и требуем опровергнуть официально, что не рабочие участвовали в погроме, а подонки общества и студенты-академисты, чиновники — вот эта тепленькая компания и работала под наблюдением чинов полиции.
Рабочий класс никогда не боролся таким способом за лучшие условия существования. Укажем хотя бы на революционные дни 1905 года, когда рабочий класс не запятнал себя ни одним таким варварским фактом, который был совершен в такой критический момент для родины.
Поэтому мы, рабочие, слагаем с себя всю ответственность за совершенный факт и опять-таки указываем, что виновников погрома нужно искать не в душный корпусах фабрик и заводов, среди мозолистых рук измученных пролетариев, которые никогда не способны на такие грязные дела, а нужно искать в кабинетах наших сановников, стоящих у кормила власти.
Поэтому мы заявляем, что никакие расследования и комиссии ничего не помогут, что до тех пор, пока не будет страна управляться самим народом, пока не будет налицо гарантий политической свободы, как-то: свобода собраний, союзов, печати и т. п.; что до тех пор, пока не будут разбиты эти ржавые цепи, в которые закован русский измученный и голодный народ, русское правительство будет увлекать народ на разные авантюры и сеять между национальностями вражду, как-то: еврейские погромы, а теперь немецкие, для того, чтобы отвлечь внимание русского народа от его насущных задач, очередных лозунгов, выставленных в революционные дни 1905 года и поддержанных в последние дни широким рабочим движением».
По сведениям провокатора Поскребухина [II], присяжным поверенным Никитиным было составлено заявление, переданное им портному Афанасьеву (приехавшему из Харькова), который должен был собирать подписи рабочих, а затем передать его в Городскую Думу.
Текст этого заявления был следующий:
«В МОСКОВСКУЮ ГОРОДСКУЮ ДУМУ.
Мы, нижеподписавшиеся, заявляем самый решительный протест против погромов, убийств, насилий, грабежей и пожаров, которые пережила Москва 27—29 мая. Мы решительно протестуем против стремления возложить ответственность за все это на трудящиеся классы Москвы. Погром вызван теми промышленниками, которые под шум войны хотят вытеснить конкурентов и захватить в свои руки всю русскую промышленность и обложить потребителя огромными налогами в свою пользу, погром вызван продажной прессой, безнаказанно травившей беззащитных и разжигающей темные инстинкты масс. Погром вызван всеми теми, кто легкой победой над беззащитными хочет прикрыть свою неспособность вести борьбу с немецкой армией и разумно управлять страной.
Несовместимо с достоинством трудящихся, создающих ценности всего мира, разрушать произведения рук своих, осквернять себя кровью и награбленным имуществом и лишать заработка своих товарищей. И если под влиянием разнузданной черни и под влиянием попустительства сверху часть трудящихся вмешалась в позорное дело погрома, то в этом повинно отсутствие рабочих организаций, отсутствие рабочей прессы и невозможность устраивать собрания. Несомненно, что и дальше темные силы будут делать свое темное дело. Борьба с ними возможна только при свободе организаций, собраний и печати.
Мы требуем этого и предлагаем Думе заявить это требование от имени всего населения города Москвы. Мы требуем беспристрастного и гласного расследования событий 27—29 мая и ответственности истинных виновников и попустителей погрома.
Мы требуем немедленного оказания помощи всем рабочим и служащим, оставшимся без работы вследствие разгрома фабрик, магазинов и контор».
Правление О-ва взаимопомощи торговых служащих вынесло следующую резолюцию:
«Правление О-ва взаимопомощи торговых служащих, обсудив события, происходившие в Москве 28—29 мая, высказывает свое глубокое убеждение в том, что разгром предприятий, принадлежащих иностранным подданным, организован тою же опытной рукой и протекал при многих сходных условиях с погромами 1905—1906 гг., что данные проявления общественного одичания систематически подготовлялись уличной прессой и, при отсутствии в силу условий времени независимой рабочей прессы, не встретили себе должного противодействия, что погром этот имел своей единственной целью разжигание шовинизма в несознательных массах за счет отдельных личностей; что, в конечном счете, погром всей своей тяжестью обрушился не на тех, кому был предназначен удар, а на те тысячи работников, которые отдавали свой труд ныне разгромленным предприятиям.
Так как О-во взаимопомощи торговых служащих является представителем пострадавших торгово-промышленных служащих, то правление считает необходимым немедленною организацию помощи со стороны Московского городского общественного управления оставшимся без заработка служащим и рабочим. При этом правление полагает, что как выяснение размеров нужды, так и оказание самой помощи правильно может быть организовано только при активном участии профессиональных рабочих организаций» [III].
По сведениям того же Поскребухина [IV], социал-демократической группой портных, при ближайшем участии секретаря профессионального общества рабочих и работниц портновского производства Ивана Токарева, приготовлена к выпуску от имени «группы с.-д.» о происшедших в Москве 28—29 мая событиях следующая листовка:
«Товарищи!
Кошмарные погромы, сорганизованные и руководимые черной сотней, провокаторски покровительствуемые полицией, забросали отвратительной грязью погромщиков русских рабочих и их освободительное движение.
Ужасы, которые несет с собой война, это поистине чудовищное истребление трудящихся масс всех без исключения воюющих стран, стали с неумолимой остротой подтачивать народные массы.
Правительствам, а с ними и буржуазии, выгодно было потопить в потоках крови народ, стремящийся освободиться из-под царской нагайки, сделать, перебив его, послушным, чтобы потом долгие годы безбоязненно восседать на тронах, поставленных на плечах опекаемого народа, и безудержно угнетать его. Алчной буржуазии нужна была непомерная нажива, нужны были новые рынки, где бы они могли эксплуатировать побежденных, опираясь на законы бюрократического правительства. Кроме того, буржуазии необходимо было уничтожить мощное рабочее движение, которое вот-вот, не сегодня, так завтра, сбросит с себя иго алчной эксплуатации капиталистов.
И правительство и капиталисты с ужасом озирались на революцию, которая становилась неизбежной. Они с жуткостью ожидали того времени, когда помазанники бога, а с ними и прибыль капиталистов, полетят с треском в пропасть. Удержаться собственными силами нет возможности. Война стала неизбежна. Они собственными руками изготовили плахи для своих врагов — народа.
Но чтобы смысл войны не стал известен народу, на шкурах которого она ляжет, правительство и буржуазия пустили в ход свои усилия, всю свою власть. Они прикинулись казанскими сиротами, пустили утки, что на них нападают враги, горячо призывают народ к борьбе с врагом и т. д. Между тем, сами они не идут. Они участвуют в этой войне так, что несут на лазареты из награбленных миллионов сторублевки. А правительство щедрою рукою сыплет на войну выколоченные кулаками и нагайками из русских мужиков последние их гроши.
Но война несет голод, холод семьям призванных на борьбу, и правительство с капиталистами нашли выход.
Правительством выдаются пайки, раздаются казенные работы — острота надвигающегося голода исчезает.
Все становится тихо, хорошо... Но неудача на войне подымает успокоенную принятыми мерами совесть правительства, этого скопища воров и грабителей. Буржуазия, которая видит, как на их глазах без их посредства зарабатывают семьи казенной работой деньги. Им стало жаль, они запустили свои лапы: захватили все работы в свои мастерские, понизили расценок до минимума и т. д., чтобы таким образом захватить прибыль в свои руки и лишить многих работы и хлеба... Голод и бунт ждут. Этим положением они воспользовались с выгодой для себя: всю вину свалить на немцев. Они виновники ваших бедствий, они отняли у вас работу и т. д. Бейте их, а не нас. Оборванцы Хитрова рынка, согнанные полицией, которым все равно, что делать, возбужденные бабы, а за ними и мужья их — рабочие, на потеху русских купцов стали громить.
И в этих погромах было попрано рабочее знамя, было забыто братство трудящихся.
Товарищи, мы призываем вас к братству всех трудящихся.
Мы призываем вас на борьбу с нашими заклятыми врагами — правительством и капиталистами.
Группа с.-д. Москва, 3 июня».
Изложив в своих донесениях все подробности о событиях 28—29 мая, начальник московского охранного отделения полковник Мартынов в своем докладе по общественному движению от 6 июня 1915 года передает оценку событий с точки зрения их значения и возможности по ним предугадать ход течения внутренней жизни России. Отмечая тревожные факты, он в то же время радостно отмечает, что без организаторов, без вождей массы бессильны пойти дальше простого разрушения. На другой день они сами пойдут и отдадутся в руки своих врагов. В виду особенного интереса этого места доклада, мы его ниже и воспроизводим:
«Учитывая происшедшие события с точки зрения их значения сейчас и возможности по ним предугадать ход течения внутренней жизни России в будущем, в случае если интересы общества и цели правительства столкнутся во взаимном конфликте, политическая мысль московских общественных кружков приходит к следующим соображениям и выводам:
Последние события на войне настолько неблагоприятны для нас, что не находят возможным что-либо сообщать после Перемышля. Между тем для всех ясно, что у нас громадные потери, отход от всех позиций, к которым шли с таким упорством все это время. Возможно, что Львов взят, как ряд и других мест. Настроение под влиянием слухов с войны безусловно у всех приподнятое до крайности. Достаточно небольшого повода, чтобы оно вылилось в самых резких формах и беспорядках, и безусловно также, что первым виновником было бы поставлено правительство, его представителям первым и досталось бы. Все это правительством прекрасно учтено и единственным, хотя бы временным клапаном ослабления напряженности, куда все это недовольство могло быть выпущено, и послужили немцы. Почва, как нельзя более благодатная и могущая принести пользу Разгром немцев не только даст возможность вылиться наружу накипевшему настроению и злобе, но и отвлечет массы от настоящих виновников всех бедствий войны и создаст настроение обратное, когда масса почувствует свою виновности. Отдельные моменты разгрома и убийств встанут перед глазами единиц и вызовут угнетенность и раскаяние, которые выльются или в предательство, или в упорное углубление в работу. Вообще возможна реакция настроения как раз в том направлении, какое нужно правительству, настроения при котором не только не будет желания на новые выступления, но и не будет желания сопротивляться, когда будут душить и за то, что позволялось сначала, т.-е. расправа за погром. Все учитывалось соответствующими кругами и на это рассчитывалось, и очень во многом это оправдалось. Но считается, что совершенно было упущено из виду 2 момента в жизни масс: это, что настроение может внезапно меняться и перебрасываться с такой же силой на другого врага, который внезапно делается открытым, и что такие выступления хотя и создают угнетенное состояние, но это состояние лишь временное; за ним следует сознательное отношение, карты раскрываются, обнаруживается истинная подоплека происшедшего, и вся ненависть и злоба обрушиваются уже сознательно на тех, кто ввел в заблуждение и заставил все пережить. Таким образом, такой взрыв может оказаться только репетицией для другого, настоящего и серьезного взрыва.
Другое обвинение [в адрес] правительства сводится к тому, что представителям власти желательно было ввести не только фактически, как теперь, военное положение в Москве, но и юридически. Для этого нужен был серьезный повод; лучшего по теперешним временам повода, как только что происшедшее, подыскать трудно.
Подводя итоги не только этим данным, а также припоминая все происшедшее, приходится сделать такой вывод, высказанный старыми политическими работниками и просто людьми, присматривающимися к жизни, просто прогрессивными:
1) Массы были введены в заблуждение правительством, отвлекшим их затаенное недовольство в сторону немцев.
2) Массы проявили зверские инстинкты, за которыми неизбежно должно явиться раскаяние и угнетение.
3) В дальнейшем все-таки виновные будут найдены, сами события выведут их наружу, и гнев толпы обратится на них.
4) Толпа проявила только дух разрушения и обнаружила полную свою несостоятельность при созидании.
5) В массах совершенно отсутствовал дух организации, и буйство было ураганно, но бесцельно.
6) Не имея перед собой цели, толпа труслива и неспособна на сопротивление.
7) Столкновения с полицией могут быть названы самыми обыкновенными столкновениями.
8) Ждать перехода на сознательные выступления масс приходится только в том случае, если какие-либо неожиданно развернувшиеся события толкнут их на это.
9) В действительном достижении каких-либо результатов необходимо, чтобы войска были согласны или инертны к действиям масс.
10) Без организованности, без вождей массы бессильны пойти дальше простого разрушения. На другой же день они сами пойдут и отдадутся в руки своих врагов.
11) После войны безусловно жизнь поставит все вопросы и потребует их коренного разрешения.
12) Неудачи на войне ускорят ход событий и выдвинут в жизнь такие силы, о которых сейчас трудно предполагать. Совершающиеся события имеют большую важность и трудно сказать, какие формы они примут».
Московские беспорядки нашли отклик в стенах Государственной думы. Член Г. д. М. М. Новиков в заседании 18 августа 1915 г., выступая в защиту внесенного запроса, сказал:
«Гг. члены Государственной думы! В переживаемое нами тревожное и трудное время, когда наши надежды возлагаются на единение внутренних сил страны, в это время одна из первейших обязанностей правительства должна бы, казалось, заключаться в том, чтобы самыми энергичными мерами предотвращать всякое проявление непонимания или враждебного отношения между различными слоями населения. Между тем, гг., события в Москве 27—29 мая с очевидностью показали, что столичная правительственная власть не только не предупредила известного ей заблаговременного погрома, но бездействовала во время этого погрома и в значительной части даже содействовала или, по крайней мере, попустительствовала ему. Производимая сейчас в Москве сенатором Крашенинниковым ревизия вскроет, конечно, многие детали этого печального, опозорившего столицу, события, но и в настоящее время мы располагаем уже значительным количеством данных, свидетельствующих о том, что полиция была виновата во всем происшедшем в Москве. Уже одно то обстоятельство, что московский градоначальник через несколько дней после погрома должен был сложить свою должность, является достаточным показателем этой виновности московской полиции.
Позвольте, гг., мне задержать вас только очень немногими примерами из числа тех, которые были собраны в качестве свидетельских показаний лиц, заслуживающих полного доверия, — примерами того, насколько московская полиция была участницей происходивших в Москве беспорядков.
Вот приват-доцент московского университета М. удостоверяет, между прочим, в своем заявлении на имя московского городского головы, что о происходящих погромах задолго было известно в кругах, близких к столичной администрации; об этом чиновник московского губернатора еще 12 мая ему сообщил, как он выражается, “с глубокой тревогой и возмущением”. Затем один из присяжных поверенных сообщает городскому голове, что когда в первый раз толпа громил подошла к магазину Эрманса у Мясницких ворот, и один из несших флаг разбил у магазина стекло, то присутствовавший в толпе полицейский чин, взглянув на бумажку, находившуюся у него в руках, замахал руками и крикнул: “этого нельзя, за это нам достанется”, и магазин Эрманса в это время громить не стали. Один из видных гласных московской городской думы, лидер правого крыла думы, сообщает, между прочим, что разгром производился по заранее составленным спискам, в которые были внесены квартиры и торговые фирмы, при чем разгромом руководили лица, разъезжавшие даже на автомобиле, а один из членов московской городской управы удостоверяет, что при разгроме магазинов от начала до конца присутствовали чины московской полиции, не принимавшие безусловно никакого участия в предупреждении и пресечении беспорядков, несмотря на очевидную возможность вмешательства. Другой гласный московской городской думы указывает, что при разгроме фабрики Зибрехта присутствовала местная полицейская власть, и, по приказанию старшего, после двухчасового неистовства погром был прекращен в течение нескольких минут. Чтобы охарактеризовать, насколько легко можно было прекратить беспорядки, этот самый гласный указывает, что в доме Кнопа в грабеже участвовало только шесть человек. Далее этот гласный сообщает характерный инцидент. По свидетельству гр. Коковцова, с которым гласному пришлось разговаривать, с графа была во время беспорядков сбита шапка. Блюститель порядка, полицейский, к которому граф обратился за защитою, дал ему совет в будущем в подобных случаях подчиняться требованию толпы. То же самое свидетельствуют многие другие лица. Один из старейших мировых судей в Москве видел, как по площади проехал отряд человек в 20 городовых под командой унтер-офицера; ехали они шагом и совершенно хладнокровно смотрели на бесчинства громил и грабителей, уносивших с площади имущество. “Такое глубоко возмутительное отношение полицейских чинов, — пишет мировой судья, — такое невиданное мною до сих пор попустительство с их стороны производило глубоко отвратительное, волнующее впечатление. Невольно являлась мысль, что этот погром и грабеж был сознательно допущен московскими полицейскими властями”. А вот еще один, последний по этому поводу, голос, который я хочу привести, голос московского купца, говорящего не только от себя, но и от имени всех торговцев, занимающих помещение в одном с ним торговом дворе. Этот купец говорит следующее: “По нашему глубокому убеждению (я подразумеваю всех торговцев нашего двора), все беспорядки прекратились бы, если бы два-три человека из полицейских обратились к толпе с резким требованием прекращения беспорядков, и тогда, без всякого сомнения, не было бы таких ужасных последствий, как разграбление и пожары коренных русских фирм”. Дальше, гг., я не стану вас задерживать приведением подобных же примеров, которые в моем распоряжении имеются в неограниченном количестве и которые все единогласно свидетельствуют, как я уже сказал, о виновности московской полиции.
Я перейду теперь, в дополнение того, что сказано в нашем заявлении, к характеристике пострадавших от погрома. В заявлении нашем сказано, что из 692 пострадавших только 113 германских и австрийских подданных, а из 38 000 000 пока зарегистрированных убытков (в настоящее время их зарегистрировано уже 43 000 000) только 6 000 000 приходится на долю подданных воюющих с нами стран. В самом деле, если вы просмотрите список наиболее крупно пострадавших фирм, вы увидите, что в этом списке редко встречаются указания: германский или английский подданный, при чем большинство последних указаний относится к лицам славянского происхождения, главным образом, к чехам. Но зато список все время пестрит такими именами и фирмами, как Долгополов, товарищество Алексеевых, гр. Шереметев, Московское городское кредитное общество и т. д. и т. д., — лицами и фирмами, пострадавшими на несколько сот тысяч рублей.
Всех пострадавших от беспорядков можно, в сущности говоря, распределить на две категории. Во-первых, это крупные фирмы, которые потеряли, правда, очень много, но которые все-таки при известной поддержке могут восстановить свою прежнюю деятельность, и, во-вторых, лица и торговцы бедные, которые во время беспорядков потеряли все свое имущество и находятся в безвыходном положении. Среди заявлений об убытках, которые были поданы московскому городскому голове, встречаются, например, такие, как о разгроме квартиры артистки императорских театров Л. М. Востоковой, которая потеряла все свое имущество и осталась буквально на улице, пострадало несколько учительниц московских городских школ, учительниц с русскими фамилиями, пострадало много торговых заведений, владельцы которых находятся в действующей армии, и т. д. “Несмотря на предъявление мною торговых документов, — пишет представитель одной маленькой торговой фирмы, — и заявление о том, что мой родной брат находится офицером в действующей армии на войне, грабители не пощадили ничего и уничтожили все, не исключая даже икон”. “В одну ночь, — говорит содержательница модной мастерской Сазонова, — я очутилась в положении человека, у которого нет ни крова, ни пищи, и я не имею возможности опять начать свое дело без поддержки”. “Все добытое долголетним неустанным трудом имущество, — пишет третий заявитель, — погибло, и в настоящее время мы — беспомощные нищие, сразу лишившиеся всего. Умоляем вас вступиться за нас и избавить нас от позора нищеты, которая на нас обрушилась так незаслуженно и неожиданно”. А в одной издательской фирме, гг., как сообщает содержатель этой фирмы, толпа уничтожила огромное количество уже изданных таблиц, картин и книг, погибло около 20 серий новых учебных пособий, находившихся уже в работе и наполовину награвированных на цинке и камне, мало того, до 200 оригиналов картин, писанных маслом и акварелью, заготовленных для репродукции, изорваны толпою и не поддаются никакой реставрации. Погибли тысячи негативов, клише, множество рукописей известных педагогов, предназначенных для издания. Среди негативов было немало уников [b]. “Я, — пишет издатель, — собирал их всюду, где сохранились остатки русской художественной старины; в Россию, Польшу и Галицию ездили фотографы специалисты по русскому искусству и делали снимки для моих изданий. Потеря этих снимков совершенно невознаградима”. Этот состав жертв, гг., ясно говорит о том, что погром, который начался в качестве как бы антигерманского, затем скоро перешел в погром, направленный, главным образом, против русских.
Таково, гг., печальное положение пострадавших, которое жестоко усугубляется полнейшей неизвестностью относительно того, могут ли они рассчитывать на какое-либо вознаграждение или возмещение своих потерь. Страховые общества отказываются или, по крайней мере, воздерживаются платить убытки, да и убытки, которые произошли от пожаров, достигают очень маленькой цифры по сравнению со всеми громадными убытками от погромов и разграблений. Что касается до гражданской ответственности правительственных агентов, то даже в том случае, если бы сенаторской ревизией или каким-нибудь другим путем была установлена виновность этих агентов, и к ним были бы предъявлены гражданские иски, пострадавшие навряд ли могли бы рассчитывать на какое-либо серьезное возмещение из этого источника, потому что таких громадных убытков частные лица возместить не в состоянии. А между тем, гг., в московских торгово-промышленных кругах циркулируют упорные слухи, во-первых, о том, что немецкие подданные, пострадавшие от погрома, при посредстве американского консула рассчитывают получить от германского правительства возмещение своих убытков, а во-вторых, что подданные нейтральных и союзных с нами держав через посредство своих консулов хлопочут перед русским правительством о возмещении их потерь. И только одни русские подданные, значит, остаются в полнейшей неизвестности относительно того, кто и как придет к ним на помощь в постигшем их большом горе. Все это вместе взятое, гг., усугубляет душевную горечь невинно пострадавших людей, а, кроме того, создавая беспокойство и неустойчивость, несомненно, вредно отражается и на московской торговле и промышленности. С другой стороны, я не могу не отметить перед вами, что идея защиты или возмещения убытков московским жертвам со стороны государства не представляется отнюдь идеей абсурдной. Напротив, она имеет за собою весьма серьезные основания. Ведь даже в случаях стихийных бедствий государства нередко приходят на помощь своим отдельным гражданам. В Государственной думе, в ее финансовой комиссии, только на днях была признана заявленная 215 членами Государственной думы желательность вознаграждения за убытки, причиненные войной. И такая желательность была признана финансовой комиссией, несмотря на то, что в комиссии заявили, что убытки могут простираться до суммы нескольких миллиардов рублей. Тем более, казалось бы, гг., что государство должно придти на помощь тем лицам, которые в связи с обстоятельствами военного времени потерпели ущерб и разорились по вине его собственных полицейских агентов. На основании всех этих данных мы и просим Государственную думу предложить правительству вопрос о том, предполагает ли оно принять какие-либо меры к возмещению потерь пострадавших от погрома лиц.
Воздерживаясь от каких-либо требований в этом отношении и предлагая только вопрос, я не могу в заключение не высказать того положения, что подобного рода возмещение или воспособление за убытки, отвечая, с одной стороны, чувству справедливости и сострадания к невинным жертвам буйной толпы, с другой стороны, явилось бы для правительства и некоторым побуждением к тому, чтобы на будущее время принимать энергичные меры к предотвращению и прекращению погромов, ложившихся темным пятном на тот блестящий ореол благородного геройства, которым окружена наша родина на поле брани, и который ставит ее на один уровень с самыми культурными государствами Европы». (Рукоплескания слева).
Немецкий погром нисколько не разжижил атмосферы общественного недовольства правительством. Испытанное средство находить козла отпущения всех бед на этот раз оказалось неудачным. Погром в последние дни, как видим, начал переходить в нападения на полицию и других агентов правительства. Кроме того, после первого отрезвления от общего погромного угара, каждый из его участников, поняв всю мерзость и глупость своих действий, еще больше озлоблялся на подстрекателей и провокаторов погрома.
Думали, что наивысшее проявление шовинизма, вылившееся в безобразнейший немецкий погром, в своем бурном порыве человеконенавистничества затопит и изничтожит всякую оппозиционность и революционность нарастающих общественных настроений. Но все эти ожидания остались тщетными. Они не заметили того, что многие шли на погром, между прочим, и потому, что думали, что, громя немцев, они громят и царское правительство, их поддерживающее. Этот элемент, поняв ту глупую роль, какую ему пришлось разыграть в событиях 28—29 мая, озлобился еще больше на правительство. Атмосферу общественного недовольства погром не только не разжижил, но, наоборот, еще больше ее усилил. Такой дальновидный политик, как лидер партии кадетов П.Н. Милюков, все это прекрасно понимал и в своем докладе на партийной, конференции (6—8 июня, Птг) твердил: «Не поддерживать сейчас правительство — это значило бы шутить с огнем». «Мы, чуткие и интеллигентные наблюдатели, ясно видим, что мы ходим на вулкане, что характер сохраняемого равновесия таков, что достаточно легкого толчка, чтобы все пришло в колебание и смятение. Пусть скажут делегаты с мест, чего можно ждать на почве одной только дороговизны жизни. Здесь напряжение достигло последнего предела, здесь все в том состоянии, что достаточно неосторожно брошенной спички, чтобы вспыхнул страшный пожар. И храни вас бог увидеть этот пожар. Это не была бы революция (революция в белых перчатках, желанная кадетам. — И. М.), это был бы тот ужасный русский бунт, бессмысленный и беспощадный, который приводил в трепет еще Пушкина».
«Какова бы ни была власть, — резюмировал свою мысль Милюков, — худа или хороша, но сейчас твердая власть необходима более, чем когда-либо»…
Выступавшие после Милюкова делегаты с мест вполне подтвердили, что настроение на местах таково, что «всего можно ожидать». И это верно. К концу первого года войны продовольственный кризис, дороговизна и низкая заработная плата сделали положение рабочего весьма критическим. Атмосфера недовольства и отчаяния все шире захватывала бедноту города. Отчаивающиеся полуголодные жены солдат, призванных в армию, беженцы с захваченных неприятелем местностей и плохо оплачиваемые рабочие громили базары, изливая свой гнев на торговцев, спекулянтов и немцев. Кто мог поручиться в том, что в тот или другой день этот гнев не обрушится на действительного виновника всех его бед и на первопричину его страданий — войну. Это можно было ожидать, и этого ожидали. Одни — с трепетом милюковского ужаса, а другие — с боязнью за неподготовленность пролетариата, но и не без надежд.
Примечания
[I] См. «Агентурные записки» — «Михайлов», № 67, 2/VI 1915 г.
[II] «Агентурные записки» — «Евгений», 3 июля 1915 г., № 88.
[III] См. «Агентурные записки» — «Евгений», № 88—91, 1915 года.
[IV] По сведениям Поскребухина («Евгений»), авторами этой резолюции являются служащие аптекарского склада на Таганке, Шмарин и Кудрявцев; см. его записку от 12 июня 1915 г. за № 91.
Комментарии
[a] Черносотенцами.
[b] То же, что уникум, единственный в своем роде предмет.
Глава из книги: Меницкий И.А. Революционное движение военных годов (1914—1917). Очерки и материалы. Т. 1. Первый год войны (Москва). М.: Издательство Коммунистической академии, 1925.
Комментарии Романа Водченко.
10 октября [1914 г.] после молебна на Красной площади молодёжь с криками «Долой немцев!» начала растекаться по городу и нападать на магазины, принадлежавшие людям с немецкими фамилиями. Наряды конной и пешей полиции старались помешать хулиганам [1]. Остановить погром не удалось — пострадало около 30 немецких фирм [2]. Кроме того, жертвами толпы стали и русская (товарищество М. И. Кузнецова), 1 английская и 2 бельгийские фирмы, и даже здание на Мясницкой, в котором под флагом Красного Креста находился госпиталь с 100 ранеными (в том же здании был немецкий магазин), несколько семей русских немцев (одна из них накануне потеряла сына-офицера на фронте) [3]. Город представлял собой страшное зрелище. «Я проехал по Мясницкой, — писал журналист «Речи». — Точно неприятель побывал на одной из главных деловых артерий города. Было жутко и стыдно глядеть. Зияли дыры на месте окон, поблёскивало на электрическом свете битое стекло, белели доски, которыми наскоро зашиты злополучные магазины. То же, хотя и не так часто, — на Кузнецком мосту, на Петровке, Арбате» [4].
Немедленно последовали энергичные протесты, в том числе со стороны студенческих организаций Московского университета, которые были опубликованы в «Русских Ведомостях» и «Речи» [5]. Уже на следующий день после погрома Адрианов издал объявление, в котором осудил погромы и предупредил, что в случае их повторения будет действовать жёстко: «Возмутительно, когда толпа прикрывает своё преступное деяние патриотическим песнопением. Народный гимн — это молитва. Сопровождать же молитву безобразием — кощунство» [6]. Одновременно Адриановым был издан приказ, обязывавший всех германских и австро-венгерских подданных в течение трёх дней встать на учёт и сдать любое оружие, имевшееся у них дома. Нарушители подвергались штрафу в 3 000 рублей, тюремному заключению или аресту [7]. Утром 11 октября на дверях московских магазинов, подвергшихся нападениям, появились объявления «Служащие и рабочие — русские подданные».
В тот же день петроградский градоначальник генерал-майор князь Оболенский издал распоряжение развесить во всех торгово-промышленных заведениях города объявления «Просят не говорить по-немецки». Такие же надписи сразу же появились во всех публичных местах, включая трамваи. 14 октября Оболенский предложил всем австро-германским подданным, проживающим в Петрограде, покинуть столицу и Россию в течение двух недель. Исключение делалось только для больных, проходящих курс лечения, славян, французов, итальянцев и православных. Было подано около 10 тысяч прошений о переходе в русское подданство, часть австрийских подданных (в основном чехи) начала принимать православие. В результате к 29 октября из Петрограда в финский город Раумо выехало 3800 человек. Оттуда они переезжали через Ботнический залив в Швецию.
[…]
Из октябрьских событий не было сделано надлежащих выводов. 26 января 1915 года в Московском окружном суде было рассмотрено дело пяти подростков — участников погромов, схваченных с поличным во время грабежей. Обвиняемые сознались в участии в грабежах, но после недолгих прений и часового совещания судей были оправданы [8].
Примечания
[1] Голос Москвы. 11(24).10.1914. С. 4.
[2] Речь. 12(25).10.1914. С. 4.
[3] Утро России. 12.10.1914. С. 4.
[4] Речь. 14(27).10.1914. С. 2.
[5] Там же. С. 2, 6.
[6] Голос Москвы. 12(25).10.1914. С. 4.
[7] Там же. С. 5.
[8] Утро России. 27.01.1915. С. 5.
Фрагменты из статьи: Айрапетов О.Р. Репетиция настоящего взрыва. Немецкий погром в Москве: бои на внешнем и внутреннем фронте // Родина, 2010, № 1.
В ночь на 29 мая к дому № 6 по Большой Спасской, где размещалась фабрика нотопечатных изделий и типолитография, принадлежавшая вдове прусского подданного Прасковье Дмитриевне Гроссе, подошла толпа численностью в несколько тысяч человек. Валентин, сын Гроссе, передал погромщикам через служащего документы матери и свои, удостоверявшие, что хозяйка — купчиха второй гильдии и российская подданная. Однако документы уже никого не интересовали... Погром предприятия продолжался около двух часов. После него вспыхнул пожар, в огне которого погибла вся находившаяся в помещении готовая продукция. Сгорело множество нот, изготовленных по заказам Румянцевского музея, Большого театра, консерватории, синодального училища, Сергея Рахманинова. Волна погромов прокатилась по Пресне, Сретенке, Хамовникам...
В массовых грабежах были замечены даже «прилично одетые люди», дамы и, что представляется уж вовсе вопиющим, полицейские. Один из пострадавших рассказывал: «Прислуга моего брата Татьяна видела, как городовой таскал из моей квартиры вещи уже после погрома». После разгрома складов Вогау, по словам очевидца, «в толпе были один солдат и один городовой, которые также таскали вещи». […]
29 мая огромная толпа с флагами ходила по улицам, где к ней присоединялись все новые и новые группы. «Дойдя до Введенской площади, толпа приняла громадные размеры, достигнув более 10 тысяч человек, и разделилась на несколько отдельных толп, продолжавших ходить по улицам», — рассказывали свидетели. Поначалу разрушений не производилось, были лишь случаи избиений. Однако к вечеру пришли известия из центра Москвы о массовых беспорядках. Тогда, по словам очевидца, «движение потеряло свой прежний характер и начались насилия и погромы и у нас»14. Один случай избиения закончился трагически: пострадавший Герман Германович Филипп скончался в полицейском участке. […]
Разбушевавшаяся толпа в Сокольнической слободке 28 мая около 10 часов вечера разгромила парфюмерную мастерскую, а в 2 часа ночи — квартиру Эдуарда Леопольдовича Аудринга (российского подданного — латыша). Мастерская, кстати, располагалась прямо напротив полицейского участка. Аудринг, лично присутствовавший при разгроме своего заведения, сообщил властям, что все погромщики были поголовно пьяны.
29 мая в 4 утра накачавшиеся алкоголем толпы разграбили картонажную фабрику Г. Генке. Ближе к вечеру и ночи бесчинства развернулись в Петровско-Разумовском, где находились дачные особняки. Было разгромлено 20 дач, принадлежавших австрийским и германским подданным. Беспорядки происходили также в селах Ростокино, Всехсвятское и Свиблово. Погромы сопровождались поджогами. В ночь с 28 мая в Москве произошло 150 пожаров. […]
Околоточный надзиратель Иван Ермолаевич Царенов, пытавшийся остановить толпу, которая громила контору квартиры в доме у Красных Ворот, получил сильный удар по голове. Лишившегося чувств Царенова отнесли в ближайшую аптеку, где ему оказали первую помощь. Спустя час надзиратель вернулся к дому и через черный ход поднялся на третий этаж, где погромщики продолжали бесчинствовать в квартирах. «Я вынул револьвер, угрожая им, закричал толпе, что буду стрелять, хотя это циркулярно нам не приказано. Толпа испугалась, так как предположила, что с черного хода идет наряд полиции, и все бросились через парадную дверь вниз».
Удивление вызывает тот факт, что на допросах городовые не смогли опознать ни одного (!) из погромщиков, почти в один голос утверждая, что это были совершенно незнакомые люди — как будто во вверенные им участки явились инопланетяне. […]
Во время следствия пристав Александр Андреевич Локотош рассказал о телефонном сообщении, поступившем в ночь на 28 мая из градоначальства: ему предписали «объявить немцам-фабрикантам, чтобы они выехали к утру, так как они могут подвергнуться насилиям». «Я объявил об этом фабриканту Дингу, — заявил Локотош, — других фабрикантов-немцев у меня на участке нет». Значит, власти знали о готовящихся погромах и имели возможность их предотвратить?! Тот же Локотош заявил: «Если бы мне дано было предписание пустить в ход оружие и вообще употребить силу, даже не говоря о воинской части, то я убежден, что не было бы и 90 процентов того, что произошло». […]
Комиссии так и не удалось обнаружить вдохновителей и организаторов погромов. В свидетельских показаниях фигурировали некие главари и зачинщики. Пострадавшие и очевидцы сообщали следствию о замеченных ими заправилах. «В толпе я видел каких-то людей, одетых в студенческую форму, — рассказывал управляющий одним из домов на Мясницкой улице Титов, — при которых был, очевидно, список предназначенных к разгрому мест, по крайней мере, у них в руках были какие-то бумаги, на которые они то и дело заглядывали».
Уголовные дела, заведенные по свидетельским показаниям, были вскоре закрыты — по большей части «за необнаружением виновных». В других случаях не хватало доказательств. […]
По заключению властей, в погромах приняло участие около 50 тысяч человек. Что это были за люди? Подавляющее большинство свидетелей указывало на принадлежность погромщиков в большинстве своем к рабочему сословию.
Свидетели упоминали студентов, членов правых организаций и солдат, почти все указывали на городские низы: «оборванцы», «босяки», «все больше серый народ», «подонки общества», «хитрованцы» и т. п. Но встречались и «приличные господа». Любопытно, что не удалось зафиксировать ни одну толпу, которая состояла бы целиком из черни. Следовательно, вряд ли возможно квалифицировать происшедшие беспорядки как деяние исключительно люмпенов и маргиналов. […]
Фрагменты из статьи: Гатагова Л.С. Хроника бесчинств. Немецкие погромы в Москве в 1915 г. // Родина, 2002, № 10.
Ранним утром 26 мая 1915 г. около ста женщин, большинство из которых были женами и вдовами низших чинов, собрались на Тверской улице в Москве для того, чтобы получить от Комитета вел. кн. Елизаветы Федоровны свою еженедельную работу — шитье для армии. Однако им было объявлено, что в этот день работы не будет из-за отсутствия пошивочного материала. Некоторые женщины начали плакать, другие принялись кричать на сделавшего объявление чиновника, заявляя, что «немка» великая княгиня отдала все заказы «немецкой» швейной фабрике «Мандль» [1]. Толпа быстро увеличилась до нескольких сот человек, и испуганный чиновник закрылся внутри здания Комитета. Кто-то из толпы предложил прорваться в здание, но в этот момент прибыла полиция и постаралась успокоить народ, предложив желающим обратиться с жалобой к Феликсу Феликсовичу Юсупову, недавно назначенному «главноначальствующим над Москвой». Юсупов — глава одной из самых богатых аристократических семей в России, отец убийцы Распутина и один из наиболее активных сторонников принятия радикальных мер против вражеских подданных — лично принял жалобы и уверил толпу, что рассмотрит дело. После этого народ разошелся [2].
В другой части Москвы, также днем, рабочие ситценабивной мануфактуры Гюбнера объявили забастовку, заявив, что не вернутся на рабочие места до тех пор, пока администрация не уволит всех служащих-эльзасцев [3]. (По просьбе французского посольства все выходцы из Эльзаса и Лотарингии были объявлены находящимися под покровительством Франции и избежали воздействия большинства репрессивных законов о вражеских подданных [4]). Полторы тысячи рабочих вышли на забастовку с требованием уволить с фабрики всех немцев, граждан враждебных государств и эльзасцев [5]. В шесть часов вечера они собрались в районе главного корпуса мануфактуры с государственными флагами и портретами царя. Под звуки национального гимна и выкрики «Долой немцев!» рабочие направились к близлежащему оружейному заводу Прохорова, где в результате недавнего взрыва и вспышки холеры сильно возросло недовольство среди рабочих. Жандармские отчеты указывали, что рабочие считают взрыв результатом действий немецких саботажников, а причиной вспышки холеры — отравление водозаборов завода теми же немцами. Рабочие мануфактуры Гюбнера попытались прорваться на завод, чтобы работники Прохорова смогли присоединиться к манифестации, но полиции удалось этого не допустить. В течение часа толпа разошлась, и события этого дня подошли к концу [6].
Утром 27 мая рабочие Гюбнера снова собрались с национальными флагами, патриотическими лозунгами и портретами и направились к заводу Прохорова. К ним присоединились рабочие фабрики Рябова, и вместе они решили двинуться к заводу Цинделя. Придя на место, манифестанты потребовали впустить их на территорию предприятия, чтобы проверить, не осталось ли там еще не высланных немецких рабочих. Управляющий Карлсен, российский подданный шведского происхождения, согласился впустить на территорию завода лишь нескольких выборных из толпы. Но рабочие силой открыли ворота, ворвались на фабрику, громя все на своем пути, и сильно избили Карлсена. Затем они оттащили управляющего к реке и бросили его в воду на виду у собравшейся там огромной толпы, кричавшей: «Бей немца!» Горстка полицейских попыталась спасти жертву от толпы, продолжавшей кидать в него камнями. Двое полицейских подвели Карлсена к ближайшей лодке и оттолкнули ее от берега в попытке спасти его. В этот момент прибежала дочь управляющего, медсестра; она упала перед толпой на колени и молила сохранить жизнь отцу. Полицмейстер Мицкевич присоединился к ее мольбам, но народ продолжал бросать камни до тех пор, пока лодка не наполнилась водой и Карлсен не утонул [7].
Тем временем часть толпы двинулась к фабрике по изготовлению обувного крема «Жако и К°» и разгромила большую ее часть, включая квартиры двух ее управляющих, граждан Франции, отсутствовавших на месте, поскольку они были призваны во французскую армию. Четверо рабочих немецкого происхождения были схвачены толпой, но полиция смогла их спасти под предлогом ареста. Позже полиция использовала тот же прием для спасения германского подданного Вебера, владельца шерстяной фабрики и сталелитейного завода Винтера. Вебер, его жена и один из мастеров завода были избиты до полусмерти к моменту, когда подоспела полиция. Конная полиция арестовала 63 погромщика и была вынуждена использовать нагайки, чтобы разогнать толпу, бросавшую в полицейских камнями [8].
На фабрике Шрадера был жестоко избит ее директор — Роберт Шрадер. Прибывшие полицейские под предводительством московского полицмейстера едва успели оттеснить толпу и увезти жертву самосуда, заявив, что «забирают его в участок». Однако уже у здания полицейской части толпа вырвала его у конвойных полицейских и жестоко избила. Конная полиция снова вынуждена была разгонять народ нагайками [9].
В то же время еще одна толпа ворвалась в квартиру немца Янcона, управляющего делами фирмы Шрадера (который к тому моменту был уже интернирован как немецкий гражданин), а также в соседнюю квартиру Бетти Энгельс, где нашли приют жена Янсона Эмилия, его сестра Конкордия (подданная Голландии) и тетя Эмилия Штолль (подданная Германии). Погромщики бросили Бетти и Конкордию в дренажную канаву и утопили их. Эмилия Янсон была избита до смерти на месте, а семидесятилетняя Эмилия Штолль позднее умерла от полученных ран в больнице. Квартира была подожжена, а прибывшим на место пожарным не давали подойти к огню; их тоже избивали. Полицейские, попытавшиеся вытащить трупы, также были избиты [10].
В тот вечер градоначальник А.А. Адрианов объехал самые опасные районы города, охваченные беспорядками, и приказал конной полиции разогнать толпы нагайками. После этого он поехал в дом Юсупова на совещание с командующим Московским военным округом генералом Н.Н. Оболешевым, губернатором И.Н. Муравьевым, вице-губернатором Устиновым и прокурором города Тверским. Адрианов доложил, что «патриотические настроения» среди народа доминируют и что пока еще возможно успокоить толпу уговорами. Он назвал происходящее «обычными уличными беспорядками», которые уже подходят к концу, и считал, что события дня не перерастут в массовые погромы, а жесткие административные меры против вражеских подданных удовлетворят население. После совещания Адрианов издал распоряжение, предписывающее уволить всех немецких рабочих и служащих со всех предприятий города, а также увеличить силы полиции во всех заводских районах. Он остался непреклонным в своем мнении о недопустимости использования оружия для разгона «патриотических» манифестаций [11].
[…] Первыми магазинами, подвергшимися нападениям [28 мая], были те же, что уже послужили целями погромщиков во время мелких выступлений против вражеских подданных в октябре 1914 г., — кондитерские и розничные магазины фирм «Эйнем» и «Циндель». Однако в течение часа не только немецкие, но и вообще все магазины с иностранными названиями подверглись нападениям. К пяти часам вечера хаос охватил весь центр города. Русские магазины грабили наравне с иностранными. Погром быстро распространился на другие части Москвы, и к семи часам вечера весь город был охвачен беспорядками. Магазины и квартиры поджигались после полного разграбления. Вскоре на Красной площади образовался импровизированный рынок, на котором можно было купить яйца Фаберже и золотые часы Мозера по 5 руб. за штуку. Повозки и телеги, полные награбленного, открыто передвигались по улицам. Награбленные в Москве вещи на следующий день появились в соседних деревнях и даже в таких сравнительно отдаленных городах, как Рязань, Тула и Ярославль. Погром продолжался до глубокой ночи [12].
В 11 часов вечера того же дня Московская городская дума потребовала официальных докладов Адрианова и Юсупова для объяснения бездействия полиции. Последние были вынуждены прибыть на ночное заседание, где их ожидало многолюдное собрание гласных, настроенное дерзко и агрессивно [13]. Избранный голосами либеральной части гласных городской голова М.В. Челноков сразу начал с гневной критики городских властей и полиции за бездействие, намекая на одобрение ими погромов. Юсупов в ответном выступлении явно не смог опровергнуть подобные подозрения; он говорил о повсеместном засилии немцев и о чинимых из Петербурга препятствиях его попыткам бороться с этим. Он также заявил, что не может «за десять дней» преодолеть десятимесячное бездействие властей до его назначения.
Адрианов отказался говорить. Однако его помощник Севенард открыто заявил, что полиция была слишком малочисленна и при вмешательстве могла быть легко рассеяна погромщиками. Более того, он весьма показательно утверждал, что войска московского гарнизона ненадежны и с большой вероятностью могут присоединиться к восставшим, если им прикажут выйти на улицы. Услышав это, командующий гарнизоном Оболешев поднялся и негодующе объявил, что он не потерпит таких клеветнических заявлений, что его войска вполне надежны и готовы вмешаться в ситуацию, однако запроса от гражданских властей пока не поступало [14].
Это заявление стало решающим, равно как и очередное донесение, доставленное Адрианову и Юсупову буквально на пороге здания думы перед их уходом: начальник пожарной части докладывал, что в Москве полыхает уже около тридцати неконтролируемых пожаров. После этого Адрианов и Юсупов отдали письменные приказы полиции использовать оружие и призвать на помощь войска московского гарнизона. Планирование дальнейших действий и перегруппировка войск и полиции заняли несколько часов. Тем временем погромы продолжались и ночью. Утром 29 мая войска появились в городе и в трех местах вынуждены были стрелять в толпу [15]. Вскоре в центре города стало спокойно, но в тех районах, куда войска не дошли, беспорядки не стихали до вечера. […]
Погромщиками было убито около восьми и серьезно ранено сорок вражеских подданных [16]. Когда 29 мая войска применили оружие при разгоне толпы, погибло семь солдат и неустановленное число погромщиков. Несмотря на то, что число жертв некоторых довоенных еврейских погромов было выше, размеры материального ущерба, причиненного беспорядками, оказались больше, чем от любого другого погрома в русской истории, в основном потому, что было разграблено много магазинов, фабрик и частных квартир [17]. Брандмайор Москвы докладывал, что сожжено более трехсот предприятий и магазинов, не считая десятков квартир, частных домов, поместий и дач [18]. Общий ущерб, понесенный иностранными гражданами, можно оценить приблизительно в 40 млн руб. [19] Однако погром стал тем событием, о котором вскоре пришлось пожалеть весьма многим, именно потому, что от него пострадали также и российские подданные. Как минимум 579 из них (в основном иностранного происхождения) понесли ущерб более чем на 32 млн руб. [20]
[…]
Кроме тяжелого похмелья и процветающих рынков, полных награбленных товаров, погром имел значительное влияние на последующий политический курс относительно вражеских подданных. В то время как многие либералы использовали погром для громогласного осуждения правительственной кампании против российских подданных иностранного происхождения, другие представители элит утверждали, что беспорядки — это досадное, но понятное выражение неудовлетворенности народных масс, желающих видеть результаты энергичной кампании против влиятельных враждебных подданных. Одним из наиболее высокопоставленных сторонников этой точки зрения был Ф.Ф. Юсупов. Даже во время беспорядков он продолжал осуждать излишнюю вялость политики правительства в отношении вражеских подданных. В своей речи перед городской думой поздно вечером 28 мая, во время уже вовсю бушевавшего погрома, он утверждал, что неспособность властей выслать всех вражеских подданных в течение девяти месяцев до его назначения вызвала вполне понятную тревогу в народе. Газеты цитировали его обещания рабочим, что государство разрешит проблему, «близкую сердцу» всех жителей Москвы, и именно поэтому будут и далее закрываться предприятия вражеских выходцев, а также увольняться все вражеские подданные и «нежелательные» российские подданные иностранного происхождения. Сразу же после массовых беспорядков Юсупов снабдил прессу копиями своих приказов полиции об аресте всех вражеских подданных, нелегально проживающих в Москве. Он также заявил, что все эти люди будут заключены под стражу на три месяца, а темпы высылки ускорятся [21].
Большинство весьма «разноречивых» сторонников борьбы с немецким засильем придерживались той точки зрения, что лучший способ предотвратить массовые беспорядки — вести более жесткую политику по отношению к вражеским подданным, что заставляло их резко критиковать правительство за бездействие. Даже некоторые либералы, такие как недавно избранный московский городской голова М.В. Челноков, утверждали, что к погрому привела мягкость правительства по отношению к ряду предприятий и фирм, возглавляемых вражескими подданными. Лидеры умеренных и либеральных промышленников, включая Гучкова и Коновалова, выражали опасения, что дальнейшие беспорядки могут окончательно подорвать производство, и призывали в качестве превентивной меры к скорейшей высылке оставшихся вражеских подданных [22].
Вышеизложенная точка зрения быстро оказала влияние на официальную политику государства. В своем докладе о беспорядках в Москве Совету министров и царю Юсупов подробно изложил аргументы в пользу предельного расширения мер против вражеских подданных. Приводя конкретные примеры, он заявлял, что московским властям в их попытках высылать из города немцев месяцами мешал поток предоставляемых Петроградом разрешений остаться для отдельных лиц и целых категорий вражеских подданных. Юсупов утверждал, что колебания МВД оскорбляют патриотические чувства населения, и предлагал на время войны выслать «всех немцев, включая и российских подданных», в специальные концентрационные лагеря [23].
Некоторые члены Совета министров негласно расценивали предлагаемые меры как явную крайность, демагогический и безответственный выпад, направленный не только против российских подданных, но также против самого правительства. Однако вел. кн. Николай Николаевич и сам царь, весьма доверявшие Юсупову, вместо того чтобы сделать последнему высочайший выговор, созвали особое совещание для обсуждения его доклада. Уже 14 июня 1915 г. царь председательствовал на особом совещании в Ставке с участием великого князя, всех командующих фронтами и основными армиями, а также Совета министров в полном составе. Это было первое совещание за время войны с участием всей правящей элиты страны, и проблема вражеских подданных оказалась здесь основным вопросом повестки дня.
На основании доклада Юсупова совещание пришло к следующим решениям, тут же утвержденным царем [24]:
1. Прекратить предоставление российского подданства гражданам неприятельских и нейтральных государств. Исключения допускаются только в особых ситуациях и требуют согласия царя в каждом отдельном случае.
2. Депортировать всех вражеских подданных, независимо от пола и возраста, из мест их проживания, особенно из Москвы, в специально назначенные местности, определяемые министром внутренних дел.
3. Вторая мера не может быть применена без исключений (по каждому отдельному случаю) для подданных вражеских государств славянского, французского, итальянского происхождения или турецких подданных христианских вероисповеданий. Однако и эти лица должны находиться под особым полицейским надзором. Те из них, чье проживание в данном районе будет рассматриваться местными чиновниками МВД или Департамента полиции (для Петрограда) как угрожающее общественной безопасности и спокойствию, подлежат высылке.
4. Российские подданные — австрийские, венгерские или немецкие иммигранты, принявшие российское подданство после 1 января 1880 г., — не могут все без исключения подозреваться в шпионаже и рассматриваться как угроза общественному порядку. Однако в случае угрозы общественному спокойствию они могут быть высланы в пункты, указанные министром внутренних дел в каждом конкретном случае. Пункты назначения должны выбираться таким образом, чтобы высылаемые не создавали угрозы общественному спокойствию в их новых местах проживания.
5. Что касается других иностранных граждан, при необходимости нужно применять общие меры депортации из России нежелательных иностранных подданных в соответствии с существующими правилами.
Изложенные правила, принятые и подписанные главами трех основных источников власти в империи — царем, верховным главнокомандующим и главой правительства, четко устанавливали принципы насильственного перемещения даже для отдаленных от фронта районов и безусловно распространялись на натурализовавшихся иммигрантов и иностранцев вообще.
Пункты 4 и 5 официально выражали то, что открыто отразилось в действиях погромщиков: подозрительность в отношении иностранных граждан не считалась с четкими правовыми категориями, созданными для подданных враждебных государств, и расширялась до более общих ксенофобских принципов, направленных против иммигрантов и иностранцев вообще. Россия, таким образом, стала единственной великой державой, запретившей принятие своего подданства гражданами враждебных государств во время войны. […]
Другим важным следствием погрома явилась его потенциальная цена для государственного бюджета в пересчете на компенсационные выплаты жертвам беспорядков и, что даже более важно, потеря уверенности иностранных кредиторов и инвесторов в способности российского правительства защищать их интересы. В ответ на сильное дипломатическое давление со стороны нейтральных стран, чьи граждане понесли значительные материальные потери, и на внутренний нажим со стороны российских предпринимателей, добивавшихся официального заявления о том, что частная собственность будет защищена, правительство неохотно признало необходимость компенсационных выплат и учредило специальный комитет при Министерстве финансов для определения размеров ущерба. В то время как Министерство финансов поддерживало компенсационный принцип, МВД, особенно под руководством А.Н. Хвостова, делало все возможное для затруднения работы комитета [25]. В конечном итоге справедливой была признана лишь незначительная часть требований, а фактических выплат практически не производилось [26].
Но основное значение имела даже не цена вопроса; более важным стало его влияние на позицию общества и правительства. Вместо того чтобы смягчить свои внутриполитические методы, царь и режим истолковали беспорядки как знак того, что общество требует проведения еще более агрессивной политики против вражеских подданных. Аналогичная картина наблюдалась и в других странах, где официальные меры по выявлению и интернированию граждан враждебных государств, конфискации их имущества или другие подобные мероприятия сопровождались массовыми беспорядками. Подобная динамика в наибольшей степени была заметна в Великобритании, также пострадавшей от народных выступлений в мае 1915 г. [27] Уверенность либералов и представителей более умеренных партий в том, что именно правительство виновно в допущении погрома, укрепляло распространяющееся в этой среде мнение, что власть препятствует объединению народа в общей борьбе против внешнего врага.
Примечания
[1] На самом деле «немецкая» фирма Мандля давным-давно заменила собой фирму братьев Марс и находилась в совместном русско-австрийском владении, а «немка» великая княгиня была родом из Дании.
[2] ОР РГБ. Ф. 261. Кар. 20. Д. 6 (Харламов Н.П. Записки бюрократа: Борьба с немецким засильем во время русско-германской войны 1914—1916 гг. Воспоминания). Л. 61 об.—62. Основными источниками последующего анализа погрома послужили воспоминания Н.П. Харламова и секретный официальный отчет сенатора И. Крашенинникова по итогам расследования погрома и его причин: РГИА. Ф. 1405. Оп. 533. Д. 2536. Л. 1—15 об. (Отчет сенатора Крашенинникова Правительствующему Сенату, 10 сентября 1915 г.). Эти источники дополняют друг друга. Харламов, член совета при МВД, был направлен Джунковским в Москву 29 мая для проведения расследования причин погрома; две недели спустя он и его группа следователей из трех человек были подчинены сенатору Крашенинникову. Харламов за время расследования опросил более ста чиновников и других лиц и собрал множество ценных данных. Наиболее полный отчет о событиях в печати см.: Разгром немецких магазинов // Русские ведомости. 31.05.1915; Арсеньев К. На тему дня // Вестник Европы. 1916. Кн. 2. С. 363—368.
[3] ОР РГБ. Ф. 261. Кар. 20. Д. 6. Л. 62.
[4] Обеспокоенность Франции судьбой этой категории населения в России была до некоторой степени лицемерной, учитывая, что многие жители Эльзаса и Лотарингии находились во Франции под особым подозрением, а некоторые были интернированы из-за угрозы участия в военных действиях на стороне Германии. См.: The Kiss of France: The Republic and the Alsatians during the First World War // Minorities in Wartime. National and racial groupings in Europe, North America, and Australia during the two World Wars. Oxford, 1993. P. 21—49.
[5] ГАРФ. Ф. 63 (1915 г.). Д. 1325. Л. 521.
[6] OP РГБ. Ф. 261. Кар. 20. Д. 6. Л. 62.
[7] Там же. Л. 63 об.
[8] РГИА. Ф. 1405. Оп. 533. Д. 2536. Л. 3 об.
[9] Компания Шрадера была торговой фирмой, работавшей с изделиями из шерсти. Фирма была основана в 1907 т. с уставным капиталом в 3 млн руб. при участии 600 пайщиков, только 96 из которых были германскими подданными. Все ее управляющие были российскими подданными, 11 членов семьи Шрадеров находились в действующей русской армии, фирма также имела 8 крупных контрактов на поставку обмундирования для армии. В октябре 1917 г. Министерство торговли и промышленности все же ликвидировало 96 паев вражеских подданных этой фирмы. РГИА. Ф. 23. Оп. 28. Д. 2497. Л. 1—10.
[10] ОР РГБ. Ф. 261. Кар. 20. Д. 6. Л. 64.
[11] Там же.
[12] Там же.
[13] Последующее описание основано на изложении хода этого заседания, представленном Харламовым. Там же. Л. 65.
[14] РГИА. Ф. 1405. Оп. 533. Д. 2536. Л. 9 об.
[15] Меницкий И.А. Рабочее движение и социал-демократическое подполье Москвы в военные годы (1914—1917). М., 1923. С. 123.
[16] Заявление № 174 // Приложения к Стенографическим отчетам Государственной Думы. Пг., 1915. Четвертый созыв. Сессия 4-я. № 27. Л. 2. Данный отчет упоминает лишь о трех погибших с указанием их фамилий. Число погибших было, несомненно, больше. Газета «Московские ведомости» сообщала еще о трех неопознанных телах, выловленных в Москве-реке в течение недели после погрома. Кроме того, отчет не упоминал о двух приказчиках, убитых вечером 27 мая.
[17] Весьма нелегко сравнивать московские беспорядки с основными известными крупными еврейскими погромами, поскольку ни один из них не сопровождался столь подробным расследованием с подсчетом нанесенного ущерба, как майский погром 1915 г.
[18] ГАРФ. Ф. 102 (00). Оп. 245. Д. 246. Ч. 1. Л. 71—80.
[19] Эта сумма получена путем вычитания рассмотренных претензий российских подданных, а также подданных союзных и нейтральных стран из подсчета суммы общего ущерба, произведенного Московской городской думой и составившего 70 млн руб. См.: ГАРФ. Ф. р-546. Оп. 1. Д. 1. Л. 105—108 (Отчет основан на данных, собранных до Октябрьской революции Комиссией по подсчетам потерь населения, вызванных войной, при Министерстве финансов, 1917 г.).
[20] Заявление № 174 // Приложения к Стенографическим отчетам Государственной Думы. Четвертый созыв. Сессия 4-я. № 27. Л. 2. Эти подсчеты не включают потери от порчи оборудования, а также потерю выручки за период вынужденного закрытия и от травмирования персонала. ГАРФ. Ф. 546-р. Оп. 1. Д. 1. Л. 105—108; там же. Д. 8. Л. 2—3 (Отдел по финансовым вопросам Государственного казначейства РФСР Специальная секция по финансовым вопросам, стоящим в связи с осуществлением Брестского договора, б.д. (1918)). Газеты обычно помещали в статьях о событиях оценку ущерба на сумму в 100 млн руб. См.: Ежов Н. Московские настроения // Новое время. 3.07.1915.
[21] Русские ведомости. 3.06.1915.
[22] ГАРФ. Ф. 102. Оп. 73. Д. 235. Л. 1—21; ОР РГБ. Ф. 261. Кар. 20. Д. 6. Л. 43 об., 50 об.; ГАРФ. Ф. 102 (00). Оп. 245. Д. 246, ч. 1. Л. 51—54 об. (Записка Челнокова, 4 июня 1915 г.).
[23] ГАРФ. Ф. 601. Оп. 1. Д. 615 (Записка кн. Юсупова о необходимости выслать из Москвы и Петрограда германских и австрийских подданных и остановить их принятие в российское подданство, 5—7 июля 1915 г.).
[24] Излагается сокращенная версия журнала совещания. РГВИА. Ф. 2005. Оп. 1. Д. 24. Л. 414—417 (Записка о чрезвычайном заседании Совета министров в Ставке, 14 июня 1915 г).
[25] ГАРФ. Ф. 102, II. Оп. 75. Д. 10, ч. 4. Л. 1, 5 об. Напряженность в отношениях между министерствами настолько усилилась, что Министерство финансов намеренно не информировало МВД о точном времени заседаний комитета, хотя представитель МВД обязан был присутствовать на заседаниях согласно законодательно оформленным правилам работы подобных комиссий и комитетов. Правила, выработанные комитетом для определения потерь, понесенных частными лицами во время погрома, см. в кн.: Авербах О.И. Законодательные акты, вызванные войной 1914—1917 гг. Пг., 1915—1918. Т 3. С. 556—600.
[26] Хотя к концу 1916 г комиссия приняла 763 заявления о возмещении ущерба на общую сумму 26 млн руб., она признала необходимость выплаты лишь 11 млн руб., причем в основном в форме беспроцентных займов, а не прямых выплат или дотаций. Это была лишь небольшая часть от общего ущерба, поскольку репрессивные законы запрещали многим пострадавшим даже подавать заявления о возмещении понесенных потерь. Претензии, признанные комиссией, поступили практически исключительно от российских подданных, и лишь 13 заявлений от вражеских подданных все же было рассмотрено, из которых менее половины признано заслуживающими компенсационных выплат из казны. Непосредственные выплаты постоянно откладывались, и к октябрю 1917 г. ни один из пострадавших денег не получил. Только после победы Германии и подписания тяжелого Брест-Литовского мирного договора комиссия, продолжавшая существовать и при большевиках, была вынуждена ускорить темпы своей работы. К июню 1918 г. общая сумма компенсаций так и не была подсчитана, но приблизительно могла составить около 75 млн руб. ГАРФ. Ф. р-546. Оп. 1. Д. 1. Л. 1—168 (Документы комиссии Министерства финансов для определения потерь, понесенных в результате московского погрома). Важнейшей частью как компенсационной, так и обвинительной кампаний против властей стал принципиальный судебный иск российского подданного бельгийского происхождения, писчебумажного фабриканта К. Шейблера, против Адрианова, Маклакова и Юсупова с требованием выплаты компенсации в 215 тыс. руб. Процесс вызвал большой ажиотаж в прессе как невиданное событие — частное лицо подало иск против столь известных и еще недавно могущественных представителей правящей элиты. Мне так и не удалось выяснить, было ли вынесено окончательное судебное решение по данному делу, которое в начале 1917 г. все еще не было рассмотрено. ГАРФ. Ф. 102, II. Оп. 75. Д. 10, ч. 4. Л. 37; Иск к бывшему министру Н.А. Маклакову // Утро России. 30.11.1915.
[27] Panayi Р. Anti-German Riots in Britain During the First World War // Racial Violence in Britain, 1840—1950. Leicester, 1993. P. 65—91.
Фрагменты из книги: Лор Э. Русский национализм и Российская империя. Кампания против «вражеских подданных» в годы Первой мировой войны. М.: Новое литературное обозрение, 2012.
Перевод с английского В. Макарова.