| Saint-Juste > Рубрики | Поддержать проект |
Аннотация
|
Путиловский завод — воплощение российского «крупного бизнеса», лицо целого хозяйственного уклада. С точки зрения государственных интересов — самый важный частный завод, «русский Крупп» с численностью рабочих к 1917 г. более 30 тыс. Это и «колыбель революции» как в 1905, так и в 1917 г. Основным трудом о нем на протяжении 60 лет являлась «История Путиловского завода» (М.; Л., 1939), созданная коллективом архивистов и историков. Их усилия серьезно обесценивались пропагандистской направленностью и беллетризацией изложения.
Появившаяся ныне в США первая монография о Путиловском заводе [1] также не лишена идеологической заданности. Историк Джонатан Грант старается показать на примере Путиловского общества, что российские гиганты тяжелой промышленности конца XIX — начала XX в. не отличались от западноевропейских и что для них в России сложились такие же социальные условия, как на Западе. «Современная корпорация действительно могла сосуществовать с самодержавным государством» и при этом «процветать», проводя собственную «деловую стратегию», нацеленную на обеспечение своей устойчивости и дальнейшее развитие, пишет он (с. 1—5, 137—138, 150). Соответственно, подчеркивается самостоятельность, независимость Путиловского общества как от благоволения власти, так даже и от банков. Решающее значение имел рынок; игрой спроса и предложения, свободной от правительственного воздействия, определялась «общая для всех, независимо от страны, деловая стратегия». По мнению Гранта, «лучше всего бросить любые попытки выявить “национальные” черты в поведении бизнеса. Не было в бизнесе никакого особенного “русского пути” — с большими особенностями, чем те, какие имело развитие бизнеса американского, французского, немецкого или английского» (с. 136).
Нашим историкам доводилось получать наставления того же смысла, когда им внушали, что надо «еще раз подтвердить» историческую закономерность Октябрьской революции и опровергнуть утверждения о «невозможности распространения» опыта этой революции «на более развитые (по сравнению с дореволюционной Россией) капиталистические страны». «Л.И. Брежнев, характеризуя заслуги В.И. Ленина в деле разработки революционной теории марксизма, — разъяснял партийную установку В.Я. Лаверычев, — указывает и на значение глубокого научного обоснования им того обстоятельства, что царская Россия развивалась “по тем же законам, как и любая другая капиталистическая страна”». Эту задачу и сейчас решает наиболее влиятельная у нас школа истории российского бизнеса, посвятившая свои усилия раскрытию деловых талантов, патриотических и христианских добродетелей купечества, доказательству «органичности», «нормального развития» российской промышленности «в условиях свободной конкуренции» [2].
Среда, в которой действует капитан индустрии, — стихия рынка. В этом вопросе Грант занимает жесткую позицию. По его мнению, даже если речь идет о правительственных заказах, то это всего лишь особый сегмент той же стихии — «казенный рынок» (с. 15, 60). Правда, автор сам не выдерживает такой логики: итоговая глава книги названа «Между рынком и государством»; если государство — тоже не чуждо рынку, то заголовок теряет смысл. Непоследовательность автора лишает его труд определенной теоретической основы. Ведь у Путиловского общества как раз и преобладали ведомственные заказы. К тому же Гранту не всегда удается разобраться, о каких заказах и предприятиях идет речь в источниках: частных или казенных.
В 1891 г., например, Путиловский завод выполнил крупный заказ Балтийского завода. Для Гранта это результат «новой стратегии»: правление Путиловского общества взяло здоровый курс на переход от казенных к частным заказам (с. 47—48). Но приведенный пример говорит, скорее, против такого вывода. Балтийский завод к тому времени уже не являлся частным заказчиком, так как с 1884 г. принадлежал казне, сохраняя лишь «внешность частного предприятия» [3]. Та же ошибка — с железнодорожными заказами, когда не различаются казенные и частные дороги.
Доказывая независимость Путиловского общества от казны, Грант утверждает, что частные заказы у него преобладали и что оно уже в 1890-х гг. «успешно расширило» выпуск паровозов для Транссибирской магистрали, не прибегая к помощи от правительства (с. 144, 42). Автор, по-видимому, не придает значения тому, что магистраль эта представляла собой казенное предприятие и завод не только пользовался таможенной защитой от конкурентов, но еще и получал от заказчика (Министерства путей сообщения) за каждый локомотив премию в 3 тыс. руб. (10 % цены). Так же и за рельсы для Транссиба отечественные производители получали от казны приплату («переплату», в глазах завистников) [4]. Неудивительно, что Грант исчисляет рыночную часть продукции в 72 %, затем в 81 %, тогда как сама фирма своим основным клиентом считала казенные ведомства (с. 60, 62, 144, 147, 148); отсюда же и «парадокс»: доля казенных заказов в загрузке завода «после 1901 г.» якобы «продолжала падать», а в то же время «артиллерийский бизнес приобретает все большее значение», да и паровозов казне завод поставил свыше 700, а частным заказчикам менее 300 (с. 64, 144).
По Гранту, «ключевой пункт» в том, что уже к 1900 г. завод работал преимущественно на частный спрос и собственная «стратегия компании играла более важную роль, нежели макроэкономические тенденции» (с. 149, 39, 43, 63). Руководители фирмы видели, что в основном своем производстве (рельсы) Путиловский завод, пользовавшийся импортным чугуном, утрачивает конкурентоспособность, поскольку на Юге уже выросла металлургия. В 1887 г. правление доложило собранию акционеров, что надумало «совершенно устранить» производство рельсов (с. 45) и переключиться на машиностроение. В цитируемом Грантом докладе правление ссылалось, однако, на такой макроэкономический фактор, как «почти запретительные» пошлины на ввоз чугуна, ранее установленные правительством с целью насаждения металлургии. В то же время есть сведения, что за 1889—1892 гг. завод не прекратил, а в семь раз увеличил выпуск рельсов [5]. Уже эти детали способны навести на размышление: не была ли собственная стратегия руководителей предприятия, как ее представляет Грант, скорее игрой воображения.
К сожалению, он не знает книги И.Ф. Гиндина о Государственном банке с разделами о правительственной «поддержке» Путиловского завода. Как показал этот автор, переход на выпуск механических изделий зависел от министра финансов, и И.А. Вышнеградский предоставил Обществу поддержку в перестройке его производства, причем в «весьма крупных размерах» (рассрочка долгов казне, новые кредиты). Тем не менее в 1894 г., т. е. уже после «стратегического» решения об отказе от производства рельсов, Общество снова добивалось льгот, позволявших ему остаться на рельсовом «рынке», и заказа на рельсы. Министерство же финансов в ответ поставило условием устройство Путиловским обществом собственного чугунолитейного завода в Олонецком крае — заведомо убыточного, по мнению правления (с. 45), на что, однако, пришлось в 1895—1899 гг. потратить 1,5 млн руб. (акционерный капитал Общества в целом составлял тогда 9 млн). Успеха эта затея не принесла. В 1901 г. нежизнеспособный заводик был закрыт; в 1904—1905 гг. снова пущен, затем продолжал работать с перерывами и в 1908 г. остановлен окончательно [6]. Если не умалчивать о подобных эпизодах и не верить слепо отчетам хитроумного правления, то где же здесь фирменная «стратегия»?
 |
По мнению Гранта, вся эта отрасль — производство подвижного состава и рельсов — работала на вольный рынок, а в наибольшей степени — Путиловский завод (с. 144—145). Между тем рыночный характер отношений заводов даже с частными железными дорогами-заказчиками небесспорен. Правительство имело основания полагать, что за время существования при Министерстве путей сообщения Комитета по распределению железнодорожных заказов (1902—1914 гг.) отсутствовали «нормальные начала свободной конкуренции»; заводы, подобные Путиловскому, «совершенно не приспособлены... к выработке рыночных изделий», так что «немедленный переход к свободной конкуренции... неминуемо повлек бы за собой разорение» некоторых из них, «и притом, быть может, лучших по своему оборудованию». Так же понимали роль правительственного распределения и заводчики. Обращаясь к министру путей сообщения, они приносили благодарность (1913 г.) за «глубоко государственную прозорливость, которую проявило правительство, не допустив разорения и закрытия заводов и обеспечив железнодорожное хозяйство в течение свыше 12 лет возможностью приобретать подвижной состав и рельсы по ценам, не зависящим от естественного возрастания всех элементов, определяющих эти цены, как-то: материалы, рабочая сила и накладные расходы» [7]. Заказы дорог, таким образом, относились к явлениям скорее распределительной, чем рыночной экономики. Даже частные дороги (а их становилось все меньше) имели возможность расплачиваться с Путиловским заводом по «естественно возраставшим» ценам лишь в силу правительственной гарантии доходности этих дорог. Из-за такой системы «в России в XIX — начале XX в., по существу, не было рыночных цен ни на подвижной состав, ни на рельсы» [8].
Рыночная стихия не достигала и сферы военного производства, куда смещался к началу XX в. центр деятельности Путиловского общества. По мнению Гранта, к Путиловскому заводу «в равной мере подходят» рыночные характеристики деятельности фирмы Виккерс. Но и сам он признает, что Виккерс сбывал свою военную продукцию по всему миру, Путиловский же завод торговал только с царским правительством. Далее, положение Виккерса на рынке вооружений определялось его способностью к самостоятельным исследовательским и конструкторским работам. Путиловский же завод занял положение монопольного поставщика правительства, купив патенты у Круппа в Германии и у французской фирмы Шнейдер (с. 90).
В 1900 г. была принята на вооружение самая массовая система полевой скорострельной пушки, предложенная Путиловским заводом. Грант верит правлению, заявлявшему, что Путиловский завод самостоятельно разработал эту систему; иначе и быть не могло: французы, пионеры в этом деле, «естественно, держали свое технологическое преимущество в секрете, так что другим странам приходилось искать собственные решения» (с. 72, 149).
В Путиловском образце 1900 г. скорострельность достигалась благодаря торможению отката ствола с помощью каучуковых буферов, расположенных в лафете, то есть в основу был положен принцип Круппа. Но, едва начавшись, перевооружение российской артиллерии пошло по иному пути: вместо образца 1900 г. был принят Путиловский же новый образец — 1902 года. Новые пушки резко отличались от пушек обр. 1900 г. и представляли сравнительно с ними «совершенно новый тип», причем главное отличие заключалось в устройстве компрессора. Теперь это было более совершенное устройство («в системе пушек обр. 1900 г. компрессор и накатники изготовлялись вместе с лафетами, а не с орудиями, составляя части лафета», в образце же 1902 г. вместо каучуковых буферов применялся воздушный компрессор, размещаемый не в лафете, а при самом стволе), уже принятое во Франции [9]. При этом известно, что договоры, подписанные в 1897—1899 гг. Г. Канэ, директором артиллерийского отдела фирмы Шнейдер, обязывали ее сообщать Путиловскому обществу «новые усовершенствования, вводимые во французской артиллерийской технике». Со своей стороны Путиловское общество обязалось «прилагать все усилия, чтобы обеспечить принятие изделий фирмы» российским правительством, и делиться с нею выручкой от исполняемых заказов на эти изделия (5—7,5 %), а по возможности и самими заказами (за тот же процент вознаграждения) [10]. Чтобы учесть в новом образце пушки специальные требования заказчика, заводу пришлось еще немало потрудиться, поэтому ГАУ обоснованно считало, что Путиловский завод все же «участвовал» в выработке образца скорострельной пушки [11].
Правительство расплатилось с Путиловским заводом за патент, предоставив ему по завышенным ценам крупный заказ на такие орудия. Грант считает, что и здесь Путиловский завод действовал в условиях исключительно напряженной конкуренции (с. 71). По его мнению, стихия захлестывала и сам правительственный аппарат, ведавший распределением заказов; хотя Путиловский завод показал свои возможности в артиллерийском производстве, он все же не пользовался никакими гарантиями на получение дальнейших контрактов, а государство не имело определенной линии поведения, каждое ведомство проводило свою. Далеко не сразу правительство осознало, что необходимо заводу «давать заказы, чтобы поддерживать его производительность» (с. 65, 15—16, 74, 76—77).
К этим выводам Грант пришел, обнаружив в архиве материал о разногласиях в 1902 г. между финансовым и артиллерийским ведомствами из-за заказа на орудийные лафеты. Как ни пытался представитель Министерства финансов убедить Комиссию по перевооружению полевой артиллерии, что нельзя оставить в 1903 г. Путиловский завод без заказа на лафеты (потом все равно придется заказывать, но обойдется это дороже, как всякое восстановление прерванного дела), Комиссия нашла цены, запрошенные Путиловским заводом, чрезмерными и предпочла завод Л. Нобеля. Считая рыночный характер военного производства тем самым доказанным, Грант после этого уже не добавляет новых аргументов.
 |
Можно было бы восхититься, как второстепенный вроде бы материал (100 лафетов на год — малозначительный, по масштабам российской артиллерии, заказ) раскрывает исследователю существенные явления, — если бы не недоразумение с источником. Действительно, Военный совет по докладу Комиссии решил заключить контракты с заводом Нобеля и другими, отказав Путиловскому. Но постановления Военного совета получали силу только после утверждения военным министром, а он не дал согласия. «Мнение ГАУ о том, что проектируемое распределение заказов лафетов не дает гарантии в срочности, весьма тревожно, — указал А.Н. Куропаткин в резолюции 12 августа. — Неожиданным представляется устранение Путиловского завода от заказов, в то время когда этот завод вполне надежно поставил выделку лафетов и только один добился срочной (то есть в срок. — В. П.) поставки их. Мне кажется, надо еще попытаться, чтобы Путиловский завод сбавил цены» [12]. Таким образом, обнаруживается не разногласие между ведомствами и не неопределенность с заказами для завода, а твердое признание государственным аппаратом необходимости поддерживать заказами важное для армии направление деятельности Путиловского общества. 30 октября Комиссия ГАУ пересмотрела свое ошибочное решение, завод Нобеля «сам» отказался от контракта на 100 лафетов в пользу Путиловского завода [13].
В данном случае недостоверность данных, полученных Грантом, результат торопливого, невнимательного изучения архивного дела. Из-за той же торопливости не удалось ему ознакомиться с протоколами правления Путиловского общества в петербургском архиве. По словам Гранта, в 1994 г., когда он приехал ознакомиться с этим источником, архив закрылся на ремонт. Выход из положения указала ему его чисто американская предприимчивость. «Сравнительная скудость источников» (с. 12) в таком случае не помеха — выручит проницательный анализ уже того материала, какой всегда под руками. Располагая юбилейной историей фирмы (1902 г.) и опубликованными балансами и отчетами, можно и без подлинных протоколов правления «пролить свет» на его стратегию. Эти источники, по сути своей, просто обязаны свидетельствовать о блестящем состоянии предприятия и изображать деятельность его руководящих органов в наилучшем виде. Задача еще упрощается, если отбросить те данные, которые накоплены в историографии, но не укладываются в схему, а саму эту историографию объявить вовсе не существующей. То и дело Грант повторяет, что история российского предпринимательства terra incognita, tabula rasa; ее еще только нужно начинать создавать — ведь «до настоящего беспрецедентного исследования [Гранта] ни одна живая душа не изучала детально ни одну российскую корпорацию» (с. 1—3, 9).
У предшественников Гранта отчеты и балансы вызывали настороженность. Баланс Путиловского общества за 1913 г. Гиндин (в специальной статье о балансах как виде источников) демонстрировал в качестве примера фальсификации, позволившей выдать убыточное предприятие за процветающее. Критикуя Гиндина за то, что тот положился в данном случае на «Историю Путиловского завода» 1939 г. издания, где источник сведений не был указан, а имя главного бухгалтера названо неправильно, Грант отрицает факт фальсификации баланса и восстанавливает репутацию источников этого типа. «Мне представляется обоснованным, — заключает он, — принять опубликованные балансы и отчеты как надежный источник, а не сплошную фальсификацию, точно так же, как их не отвергают историки бизнеса на Западе» (с. 14—15).
Вообще-то Гиндин и не писал о «сплошной фальсификации» балансов. Но и в той книге 1939 г., на которую он ссылался, все же были воспроизведены не выдумки, а данные ревизии, проведенной Министерством финансов в 1916 г. Она показала, что убытки, постепенно накапливавшиеся с 1905 г., правление Общества скрывало в отчетах и балансах, совершая трюки с переоценкой стоимости земли и завышая погашение построек и оборудования. Выявлен был и опровергаемый Грантом эпизод 1913 г. («ошибка» в балансе на 4 млн руб.), а на 1915 г. «сличение балансов с записями в книгах обнаружило несоответствие в общем итоге на 13 221 000 рублей» [14].
Проблема с источниками, таким образом, более серьезна, чем ее представляет Грант, хотя упомянутая ревизия дала еще лишь «щадящую» оценку дел. В предвоенные годы предприятие терзал кризис, вызванный просчетом его руководителей: они затратили огромные средства на сооружение верфи, но не сумели добиться ни морских заказов, достаточных, чтобы оправдать затраты, ни новых вложений от французских партнеров. Сдержанность французов отчасти объяснялась осложнением военно-политической обстановки. Но еще больше влияло как раз понимание тонкостей баланса Путиловского общества. Прежде чем решить вопрос о вложении денег, французские финансисты, преодолев сопротивление правления, произвели обследование предприятия и составили свой, реальный баланс на 31 декабря 1912 г., проанализированный в сугубо секретном докладе ревизоров французским банкирам. В этом докладе раскрыта картина административного и технического развала, тривиального мошенничества (те же проделки с амортизационными статьями баланса, с оценкой земли, построек и оборудования, качества денежных активов и пр.). «Процветающее» предприятие ежегодно теряло 2—4 млн руб. из-за плохой организации производства; реализуемые активы составляли 35,5 млн руб., а в балансе их оценка была раздута до 52 млн.
Почти год спустя А. Фурнье, представитель фирмы Шнейдер, прислал в Париж пространное донесение о результатах нового обследования. Банкиры интересовались причинами бесконечных финансовых злоключений Путиловского общества, требовавшего все новых денежных вливаний. Одной из причин оказалось неумение администрации устранить раздоры между руководителями Путиловского и Невского заводов из-за ассигнований на расширение и переоборудование. Главный же вывод оставался в силе: «абсолютно бездарное управление», которое требовалось изменить решительно и глубоко (1 февраля 1915 г. директором завода был вместо генерала А.Ф. Бринка поставлен французами генерал А.П. Меллер [15]); следовало бы также избавиться от акций Невского завода и от Путиловской верфи.
Эти данные, выявленные в архивах Банка Парижского союза и фирмы Шнейдер, приведены в статьях «историков бизнеса на Западе» Р. Жиро и К. Бода [16]. Обе статьи Гранту известны, но о результатах обследований он молчит, что и облегчает ему победу над «Историей Путиловского завода» и трудом Гиндина. Направленность избирательного подхода к материалам очевидна: что бы ни содержали источники, Грант гнет свою линию, изображая прожженных махинаторов, присосавшихся к казне и морочивших «публику», дальновидными и независимыми стратегами бизнеса. Удивительно ли, что терпимость власти к махинациям, нарушениям законов Грант рассматривает как признак зрелых условий для сосуществования бизнеса и самодержавия (с. 37).
Из источников Грант извлекает потребный ему результат: в официальном отчете правления собранию акционеров в 1910 г. ему попалась оценка «вдохновляющих перспектив» предприятия. Директора объясняли успех тем, что, помимо артиллерийских заказов, «усиливается работа Путиловского завода на рынок». Предприятие настолько приспособилось к работе на рынок, что умело длительно держаться, даже не получая платежей по казенным заказам. Оно «выживало несмотря на артиллерийские заказы, а не благодаря им», — заключает Грант. Более того, он считает, что именно артиллерийские контракты привели предприятие к «хронической нехватке оборотных средств из-за свойственного военному ведомству порядка расчетов с поставщиками» (окончательный расчет — после полной приемки) (с. 149, 104—105, 147, 134). Отчеты за 1911—1914 гг., правда, слегка озадачивают его. Опять «парадокс» какой-то: «для общей успешности действия Общества доля государственных заказов не играла доминирующей роли», а в то же время «для финансового благополучия она имела стержневое значение» (с. 147—149). Автор настолько старательно воспроизводит в качестве святой истины официальные заявления правления, что не замечает, когда оно, запутавшись, проговаривается, подсказывая разрешение «парадокса». Напоминая о своих прошлых заслугах перед государством, правление ссылалось на отвергнутое правительством в 1909 г, предложение Путиловского общества «расширить и усилить Путиловский завод без какой бы то ни было помощи от правительства, если только заводу будет гарантирован заказ по 100 орудий в месяц» (с. 120). Грант принимает это как должное и, стало быть, тоже полагает, что добиться гарантированных огромных заказов на крупные орудия (ведь не 100 легких лафетов на год!) — это и есть способ обойтись без казенной поддержки.
Деликатные упоминания (с. 17—18, 134—135) о «перенапряжении» Общества, нехватке оборотных средств и его «недостаточной ликвидности» к началу войны, о неувязке с судостроением служат для того, чтобы все это поставить в вину правительству. По Гранту, оно, создав своему поставщику такие проблемы, само же вынуждено было в дальнейшем их расхлебывать, взяв в конце концов Путиловское предприятие под свое управление в 1916 г. Еще при первых крупных заказах на пушки 1902—1903 гг. ГАУ заставило Путиловский завод сбавить цену, оно тем самым «вынудило компанию компенсировать» упущенное — путем снижения заработной платы рабочих (якобы ввиду совершенствования техники). Последствием были «драматические перемены»: забастовки, длительное расстройство производства, срыв контрактов, а главное, «макро»-политические события 1905 г. Кто виноват? Чья стратегия? Заявление правления об убыточности принятых от ГАУ условий (с. 83) как причине финансовых затруднений, хотя Грант ему и поверил, при проверке не подтвердилось [17]. Никто и ничто, кроме собственной жадности, не принуждал правление выжимать в 1902—1904 гг. из рабочих (не останавливаясь перед увольнением квалифицированных специалистов) «компенсацию» в виде прибылей — сначала 28 %, потом 33 % в отношении к расходам на заработную плату (прибыль за 1904 г. приближалась к 2 млн руб.) (с. 79, 84).
 |
Так же и дело с морскими заказами: и его, считает Грант, в тупик загнало правительство. Ведь «в конце концов Путиловское общество потому потратилось так основательно на расширение судостроительного отдела, что правительство предпочло воссоздание флота более широкому переоснащению армии» (с. 135, 148). Кто же мог знать, сооружая верфь для постройки гигантов-дредноутов, что получение в 1912 г. казенных заказов хотя бы на эсминцы и легкие крейсера придется считать удачей (с. 103)? Кто виноват, что, развертывая судостроение, правление не только не облегчало положение Общества, но еще больше подрывало его устойчивость? [18] В то же время «ключевой пункт в том, что самодержавный не обязательно значит непредсказуемый... взаимоотношения Путиловского общества с государством показывают, что укреплялось ощущение их упорядоченности и предсказуемости» (с. 16. Курсив Гранта). Что-то здесь не вписывается в схему: или с предсказуемостью при царском режиме было как-то не так, или дальновидность руководителей крупного бизнеса оставляла желать лучшего.
Насколько «напролом» идет по намеченному пути автор, показывает то, какими способами пересматривает он роль банков. Историки всерьез еще «не пытались анализировать, кто принимал решения» в военно-промышленном бизнесе (с. 10, 13). Стратегия акционерного общества определялась его правлением или, скорее, самими акционерами; во всяком случае правление Общества было главным актером в собственной драме, утверждает Грант; «как и повсюду в Европе», банки, владевшие акциями, не имели возможности распоряжаться в делах предприятия (с. 112, 92, 93). В доказательство приведен пример действительно важного решения, принятого собранием акционеров Путиловского общества в мае 1912 г.: приобрести за 6 млн руб. Невский завод, для чего выпустить дополнительные Путиловские акции на те же 6 млн руб. (плюс еще три миллиона — на переоборудование).
В жизни акционерного общества крупное увеличение основного капитала (с 16 до 25 млн руб.) — важная веха. Официальные сообщения о количестве акций, предъявленных к регистрации перед собранием, о количестве акций, принадлежавших каждому из явившихся, о распределении голосов — не всегда бывают надежны. Со знанием дела известный ученый-кораблестроитель А.Н. Крылов, сам возглавлявший в течение нескольких лет крупное предприятие — Русское общество пароходства и торговли, описывал обычную практику, свидетелем которой ему довелось быть. Некий банк желал подчинить своему контролю это предприятие, для чего требовалось обойти запреты в его уставе, ограничивавшие скопление голосов у крупнейших акционеров. Приближалось общее собрание акционеров, и было замечено, что банк «расписал акции на своих артельщиков, мелких служащих, по 15 акций на каждого, и таким образом получил бы на общем собрании гораздо больше голосов, [чем те голоса], на которые он имел право не прибегая к этой полумошеннической, но законной уловке. Имея абсолютное большинство голосов, банк провел бы нужные ему решения и завладел бы обществом РОПиТ». В описанном Крыловым случае дело дошло до Николая II (предприятие было полугосударственное), и только когда царь повелел министру финансов «сказать “цыц” председателю правления банка П[утилову]», подстроенной смены владельца удалось избежать [19].
Тот же способ действий Русско-Азиатского банка отмечала Наблюдательная комиссия Особого совещания по обороне. Банк, манипулируя большим количеством акций Путиловского общества, «в значительной части ему не принадлежащих, и являясь главным из его кредиторов, поставил во главе его правления своего представителя [А.И. Путилова], который и руководит финансированием», давая банку хорошо нажиться на кредитовании постепенно разоряющегося завода [20].
Грант, представляя ограничительные уставные нормы как непреодолимый барьер, уверяет, что суждения историков о руководящей роли банков «поверхностны».
По его подсчету, Русско-Азиатский банк, лично Путилов и союзные с ними владельцы акций совокупно владели слишком малой долей акций, чтобы повлиять на решение собрания акционеров относительно приобретения Невского завода (с. 91—97, 100). Но как же быть, ведь известно, что в 1912 г. майскому собранию акционеров предшествовало — в марте — совещание банкиров (русской и французской групп) в Париже, когда как раз и было решено провести собрание акционеров с той повесткой дня и с теми в точности постановлениями, какие и были приняты в мае. Если считать «чистой доской» и нулем протокол этого совещания и другие исключительно важные документы, опубликованные в 1959 г. Бовыкиным [21], то можно доказать все что угодно. (Как ни проявились в последующие десятилетия личные качества этого советского историка, какое участие ни принимал он в удушении творческой свободы коллег, игнорировать действительно серьезные материалы, выявленные и опубликованные им, не следовало бы.) В свете этих документов бессмысленно отрицать главенствующую роль французских финансистов в решениях о Путиловском и Невском заводах.
Другое дело, что самим возникновением идеи о приобретении Невского завода банкиры были обязаны правительству, Государственному банку, которому этот завод принадлежал с 1899 г. (разорение Мамонтовых). Государственный банк давно мучился вопросом, как сбыть с рук Невский завод, слишком мало загружаемый заказами и отягощающий казну. Как объяснял министр финансов Коковцов в Думе 18 января 1910 г., Невский завод «не ликвидирован, но к тому принимаются все меры... и, может быть, это удастся сделать, но наверное сказать — удастся или не удастся — я еще не могу»; со временем же Государственный банк, конечно, «выйдет из этого предприятия» [22]. Согласно сведениям, добытым германским консульством, правительство, зная острую нужду Путиловского общества в морских заказах для создаваемой огромной верфи, навязало ему приобретение Невского завода, поставив это условием выдачи заказов Путиловской верфи [23]. Но Грант и об этой стороне «драмы» умалчивает, удовлетворяясь видом раскрашенных декораций. В дальнейшем выяснилось, что из средств Общества, зачисленных на баланс в качестве дохода от реализации акций в 1912 г., «в действительности» в кассу Общества вовсе не поступило 6 млн руб. [24], а «невские» акции Путиловского общества оказались в Русско-Азиатском банке на депозите французского банка в качестве залога.
Следующая, не менее важная веха в истории Путиловского общества приходится на первую половину 1914 г., когда правление проводило дальнейшее увеличение основного капитала — с 25 до 40 млн руб. с одновременным выпуском облигаций еще на 13 млн руб. Это событие Грант вообще никак не оценивает. Сама нужда в притоке капитала была связана с продолжавшимся финансовым кризисом предприятия, причем близились сроки крупных платежей по векселям. Стратегия здесь заключалась в том, что требовался заем в 20 млн руб., и получить его можно было либо от французских партнеров (с ними, изучившими положение дел на заводе, бесплодные переговоры продолжались больше года), либо от германских банкиров, готовых дать деньги, если Путиловское общество предпочтет сотрудничество с Круппом, изменив французам. Произошел известный скандал: огласка «германской угрозы», буря в антантовской печати и «общественном мнении».
Центральным действующим лицом в этом скандале оказался глава Русско-Азиатского банка, Путилов, таким «ловким» способом подключивший военно-политические рычаги для давления на скаредных французских финансистов. Но решение вопроса зависело не от Путилова, не от правления Путиловского общества и не от собрания его акционеров. Французское правительство, не желавшее допустить перемещения Путиловского завода под влияние Круппа, оказало нажим на российские власти, как раз в этот момент добивавшиеся от французов огромного «железнодорожного» займа, а Шнейдеру дало понять, что следует «абсолютно и окончательно» прибрать к рукам Путиловский завод [25]. В январе 1914 г. Путиловскому обществу было запрещено брать деньги у немцев, начались переговоры о выпуске на парижскую биржу новых его акций, продолжавшиеся полгода, вплоть до войны.
В последующем, в условиях войны, французское правительство объявило мораторий на платежи по заграничным обязательствам, и Путиловское общество в результате осталось с разрешением правительства внести изменения в свой устав (увеличить основной капитал до 40 млн руб.), но без существенного притока средств, который позволил бы избежать фактического банкротства в конце 1915 г. «Ближайшею причиною создавшихся финансовых затруднений, — констатировала эту неудачу Наблюдательная комиссия Особого совещания по обороне, — явилось неосуществление Обществом намеченных до войны финансовых операций. Выработав планы расширения заводов, правление в начале 1914 г. вошло в соглашение с группою французских банков о выпуске акций и облигаций на общую сумму около 26 млн руб., каковой договор был утвержден французским правительством 14/27 июля 1914 г. (русским — 29 мая [26]. — В. П.). Наступившие военные обстоятельства лишили Общество возможности осуществить как означенное предположение, так и некоторые другие финансовые операции». Ему пришлось употребить «на погашение старых долгов» те авансы, какие удалось получить по заказам военного и морского ведомств, то есть авансы «не были обращены по прямому своему назначению» [27], что в дальнейшем привело Общество к новым осложнениям и, наконец, к секвестру.
Война застала Путиловское общество врасплох (с. 113, 120, 149). Выходит, когда весь финансовый мир оцепенел при виде назревающего европейского военного конфликта, только руководители этого Общества резвились на краю обрыва и, по признанию Путилова, к началу войны довели дефицит до 33 млн руб., после чего им предстояло «или признать Общество несостоятельным, или пойти по пути покрытия произведенных расходов посредством краткосрочных займов» [28]. Таким образом, вновь деловая стратегия руководителей Путиловского общества выступает, вопреки усилиям Гранта, в самом прискорбном виде.
Отметая все те фактические данные, которые говорят о плохой финансовой и организационно-технической работе правления, он не скупится на догадки, предположения, используя их как установленные факты в обоснование той версии событий, какую выдвинули в свое оправдание руководители предприятия. Объясняя произведенный в 1915—1916 гг. секвестр предприятия, Грант «додумывает», например, за начальника ГАУ Маниковского [29] возможные мотивы его (а также военного министра Поливанова и А.И. Гучкова) личной неприязни к Путилову или правлению в целом, строит общие вульгарно-социологизаторские рассуждения насчет сложных отношений между гражданскими и военными деятелями [30], проводит идею о заинтересованности московских промышленников (с. 116) [31], которые, однако, высказывались по-разному — и за и против секвестра.
Если же не подгонять материал под версию, выдвинутую правлением Общества, то придется признать, что проблемой Путиловского общества занимались не только те лица, кому выпало организовывать секвестр, а правительство в целом, причем не с мая 1915 г., а значительно раньше.
На заседании Совета министров 30 сентября 1914 г. министр внутренних дел Н.А. Маклаков обратил внимание коллег на «неспокойное настроение среди рабочих ввиду стремления предпринимателей понижать расценки», используя условия войны. «Путиловский завод — уменьшение расценок, — записано конспективно его выступление, — слухи о забастовке»; это «вопрос государственный». После дискуссии о политике заработной платы на петроградских предприятиях зафиксировано итоговое заключение: рабочий вопрос — «дело не только фабрик, но и казны»; «ежели что произойдет, возьмем в казенное управление». Такой поворот мысли правительства обосновывал признанный в среде министров мудрец — государственный контролер Харитонов, по мнению которого, требовалась «угроза [владельцам], если не подчинитесь, возьмем в военное управление» [32]. Общая идея использовать против предпринимателей, нарушающих государственные интересы, «в виде крайней меры, принудительный выкуп предприятий в казну» вынашивалась в правительстве еще до войны [33].
Идею секвестра как средства для решения проблем, связанных с крупным бизнесом, Совет министров не оставлял и в дальнейшем. 17 февраля 1915 г. она обсуждалась в связи с финансовыми затруднениями завода быв. Беккера. Когда обрисовалась необходимость оказать заводу казенную поддержку, глава земельного ведомства А.В. Кривошеин предложил: «Пусть, а потом секвеструем» [34]. (Осенью 1916 г. завод и был секвестрован.) 10 марта 1915 г. министр финансов Барк докладывал: «Русско-Азиатский банк имеет большинство акций Путиловского завода... Завод важен для обороны. Придется... поддержать из казны, на что надо до 12 млн руб... Завод в руках [Русско-]Азиатского банка не развивается... выжимают как лимон»; возможно, его купят американцы. Это опять навело Кривошеина на мысль о секвестре: пусть — американцы; казенные миллионы не пропадут, «все равно военное ведомство вооружено и контролем и правом секвестра». 18 ноября, когда дело и подошло к секвестру, Поливанов объяснил, почему он в данный момент против: «Тогда правление уйдет, а новых найти не могу (незадолго перед этим отказался возглавить казенное правление Крылов, приглашенный Поливановым. — В. П.). Мера не в пользу, а во вред». 23 февраля 1916 г. Совет министров обсуждал, как быть с забастовавшим Путиловским заводом. Решено: «Закрыть. Взять (призвать в действующую армию.— В. П.) младший возраст. Объявить новый набор». И следует конкретная рекомендация по составу правительственного правления после объявления секвестра: «Перемена правления — дело военного министра — но желательно Меллера (действующего директора завода, представителя фирмы Шнейдер. — В. П.) заменить генералом Дроздовым» [35]. Так и было сделано.
Отстранение избранного акционерами правления Путиловского общества с заменой его правлением, назначенным от казны, в феврале 1916 г. Грант считает не показательным для оценки положения крупного бизнеса при царизме. Ему «представляется ошибочным истолковывать секвестр Путиловского завода как проявление общего процесса промышленной мобилизации, потому что секвестр был нетипичен, составлял исключение из правил» (с. 116) [36]. Но что же являлось правилом? Путиловский завод, самый крупный поставщик артиллерийского ведомства, подвергся секвестру; той же мере подверглись входившие в русско-французские группы Русско-Азиатского и Частного банков заводы быв. Беккера и Посселя (в последнем случае не секвестр, а конфискация); принудительному выкупу подверглись только еще создаваемые предприятия: Царицынский орудийный завод, входивший в русско-английскую группу Международного банка, и Владимирский пороховой завод, принадлежавший совместно тем же основным банковским группировкам. У группы Международного банка отнят Выксунский металлургический завод. Не допущено создание Кузнецкого металлургического комбината, финансируемого теми же группами. И это если говорить только о крупнейших предприятиях и не касаться подвергнутых воздействию в качестве «немецких».
Взаимоотношения ГАУ, начальника его, Маниковского, с частными предпринимателями Грант изображает так, чтобы они выглядели как обычное для капиталистических порядков взаимодействие крупного бизнеса с государством. По его словам, Маниковский не только не питал вражды к частной индустрии (если он и проявлял неприязнь, то только к банкам и лично Путилову), но и ставил ее выше казенной промышленности и оказывал ей предпочтение. В данном вопросе Грант опирается на труд Маниковского «Боевое снабжение русской армии» — чрезвычайно сложный источник. В нем позиции и взгляды правительственных деятелей и органов, включая ГАУ, поданы крайне тенденциозно, извращен смысл пространно цитируемых документов. Но и при этом начальник ГАУ нарисовал свои взаимоотношения с частными предпринимателями как беспрерывную неравную схватку с алчными заводчиками, подрывавшими главную опору государства — казенную военную промышленность. Нужно активно не понимать содержание книги Маниковского, чтобы представить генерала покровителем частного бизнеса. Создав превратное представление о его позиции, Грант получает еще один «парадокс» и принимается искать объяснений: почему же этот генерал, столь высоко ценивший частную инициативу, настойчиво требовал секвестровать Путиловский завод? За отгадкой не пришлось далеко идти: дело в личной «враждебности» Маниковского к акционерному правлению и Путилову (с. 116, 126—130).
Стоит Гранту от предположений перейти к конкретным источникам — начинаются недоразумения. В докладе комиссии Особого совещания по обороне, положенном в основу первоначального решения о секвестре, обзор выявленных технических непорядков на Путиловском заводе подытоживался следующим образом: «Наконец, по заключению инспекторов завода, его производительность развита далеко не в полной мере и может быть увеличена по некоторым производствам до 50 %» [37]. Достаточно убрать, как это и делает Грант, слова «по некоторым производствам», чтобы это заключение обрело вид огульного наскока. Между тем в докладе комиссии вывод о 50 % касался не Путиловского завода в целом, а главным образом пушечного производства.
 |
Грант заявляет, что «документы не содержат никаких деталей о том, как инспекторы пришли к этой цифре (50 %. — В. П.), а с учетом существовавших практических целей, по-видимому, ее взяли с потолка» (с. 118). Но детали, насколько это возможно бывает в документах подобного рода, инспекторами приведены, и они весьма конкретны: «Электрическая станция чрезвычайно слаба и снабжена неисправными котлами, причем работают лишь два турбогенератора, третий же, запасный, еще не прибыл, ввиду чего при порче одного из действующих турбогенераторов половина завода останавливается. Мостовые краны не готовы... Мартеновская и кузнечная мастерские недостаточно производительны, и внутренние сообщения между этими мастерскими не отвечают своему назначению. В пушечной мастерской постоянно наблюдается прогул станков, вызываемый исключительно упущениями администрации»; можно повысить «производительность специально пушечных станков для грубого сверления труб, от которых непосредственно зависит выпуск пушек. Простой этих станков колеблется в пределах от 6 до 69 %... 14-часовой воскресный перерыв в работах не используется ремонтною бригадою для починки станков. Если же обратить более строгое внимание на надлежащий уход за станками, на своевременную доставку к ним инструмента и поковок и поставить на них лучших рабочих, то они смогут пропускать пушечных труб на 50 % более, чем дают теперь»; нужно «увеличить в два-три раза число кранов в пушечной мастерской, в мартеновской и фасонно-литейной. Монтаж... новых станков производится крайне медленно — неделями и месяцами, тогда как мог бы заканчиваться в 10 дней». «Инструментальная мастерская также недостаточна, — находили инспекторы, — и мастера принуждены останавливать работы за неимением инструментов»; из-за этого «не исполняется до крайности нужный заказ 42-линейных пушек».
Может быть, инспекторы проявили придирчивость, тем более что их раздражало противодействие администрации, которая «даже отказывается сообщать им необходимые сведения»? Но слишком совпадает эта их критика с заключением о «технических беспорядках», сделанным незадолго перед тем французскими экспертами. Путилов, ознакомившись с претензиями инспекторов, признал, что имеются «существенные недочеты в устройстве отдельных мастерских», и не привел никаких возражений по каким-либо замечаниям [38].
Опорой для предположений о пристрастном отношении Маниковского к Путиловскому правлению служит анализ «приказа о секвестре». По словам Гранта, этим приказом «Путилову и остальным бывшим членам правления запрещалось снова становиться во главе предприятия даже по его [секвестра] окончании. Этот последний пункт дает особенно вопиющий пример озлобления по отношению к прежнему правлению, поскольку никаких других инструкций по управлению заводом Крылов и другие чины не получили от своего начальства» (с. 127). В подтверждение существования «приказа о секвестре» цитируются воспоминания Крылова, из которых, однако, нельзя, как это делает Грант, заключить о запрещении членам отстраняемого правления возвратиться на прежнее место после прекращения секвестра. В указанном Грантом месте Крылов не вполне точно утверждал, что к моменту его назначения председателем правительственного правления еще не было «общего положения [39] об управлении секвестрованными предприятиями, от Комитета обороны Государственного совета [40] имелось лишь указание, «что дело должно быть ведено на коммерческих “началах” и по миновании секвестра вновь возвращено правлению, которое будет избрано общим собранием акционеров».
В памяти Крылова смешались два разновременных события. Одно — предложение Поливанова Крылову возглавить новое правление (31 октября 1915 г.). Тогда Крылов, ссылаясь именно на отсутствие Положения об управлении секвестрованными имуществами, ответил отказом. 3 ноября в обстоятельном рапорте морскому министру (Крылов служил тогда по морскому ведомству и переговоры с ним вел непосредственно военный министр Поливанов, а Маниковский никаких «приказов» отдавать ему не мог) он объяснял, что немедленный секвестр грозит казне разорительной тяжбой: выборное правление с момента наложения секвестра устранится от всякого участия в делах, «ибо оно не уполномочено собственниками, то есть акционерами, на ведение дела при условии секвестра, а также и для того, чтобы не лишить акционеров возможности вчинить к казне иск об убытках» [41]. Его доводы были приняты во внимание. Второе событие произошло после объявления секвестра: Крылов все-таки принял назначение, но к этому моменту Положение об управлении секвестрованными имуществами уже было утверждено царем 12 января 1916 г.; оно защищало казенного управляющего против исков со стороны акционеров.
В этом Положении Совет министров (а не озлобленный Маниковский) как раз устанавливал порядок возвращения секвестрованного имущества его постоянным владельцам. При этом не только не говорилось ни о каких ограничениях для членов прежнего правления, но напротив: правление, ревизионная комиссия и др. избранные акционерами органы «устраняются от управления предприятием, — гласило Положение, — но полномочия их сохраняют силу для представительства интересов акционеров, а также для принятия предприятия по окончании секвестра» (ст. 8) [42]. Какие-либо признаки стремления навсегда убрать старое правление, таким образом, в существующем реально источнике отсутствуют Грант же, кроме фантастического «приказа», якобы отданного начальником ГАУ Крылову, никаких свидетельств пристрастной «враждебности» Маниковского специально к Путиловскому правлению не приводит.
Ничто не может освободить автора, пишущего о Путиловском заводе, от необходимости анализировать законы о секвестре от 12 января и 22 октября 1916 г., подытоживавшие политику царского правительства по отношению к частной инициативе. Грант одной из задач своего труда ставил сравнительно-историческое рассмотрение условий существования бизнеса в России и передовых капиталистических странах. Вот где, казалось бы, поле для решающих сравнений. Можно ли отделаться лишь упоминанием о том, что и в других странах — Австро-Венгрии, Германии, Франции — правительство в определенных случаях изымало частные предприятия из управления владельцев и ставило своих управляющих (с. 132)? Вопроса о том, как в подобных случаях обеспечивались интересы собственников, Грант не касается, хотя именно в нем заключается суть предмета. Самой крайней мерой, угрожавшей собственникам в этих странах, являлась экспроприация, реквизиция — принудительное отчуждение у них имущества с возмещением хозяевам его стоимости, определяемой либо по соглашению, либо судебным путем (особо решались дела с подданными враждебных держав).
Цивилист сожалел о «большом недостатке наших законов об экспроприации»: в них определялся только «способ прекращения права собственности на недвижимость», тогда как «в современной жизни, в особенности в чрезвычайных обстоятельствах, нередко возникает необходимость в экспроприации предприятий... Между тем наши гражданские законы не знают экспроприации предприятий» [43].
С изданием законов о секвестре этот «большой недостаток» российского права отпал; вообще теперь вопрос ставился иначе. Формально дело сводилось к временному отстранению владельцев от управления, причем предприятие оставалось в их собственности, так что повода для требования о возмещении стоимости не создавалось. Зато и убытки, которые они могли обнаружить в своем хозяйстве, возвратившись к управлению, им надлежало принимать примерно как кару всевышнего за алчность и непослушание властям, а дорогу в суд перекрывали упомянутые законы.
Получив назад свое предприятие после секвестра, владельцы могли, например, обнаружить, что за время секвестра новой администрацией уволены особенно ценимые выборным правлением доверенные коммерческие агенты, а вместо них приняты на службу специалисты, состоявшие или состоящие по какому-либо ведомству и зарекомендовавшие себя умением отстаивать денежные интересы государства [44]. Могло также оказаться, что выгодные долгосрочные контракты, положенные владельцами завода в основу деловой стратегии, уже расторгнуты, причем от их же имени, и какие бы из этого ни вытекали бедственные для предприятия последствия [45], ответственность уже лежит на них, собственниках предприятия. Точно так же от их имени кто-то, поуправлявший предприятием за время секвестра (это могло быть даже совершенно постороннее частное лицо, угодное ведомству), заключил новые договоры, настолько невыгодные, что само правление никогда бы на это не пошло; но теперь оно обязано их выполнять [46]. В числе этих договоров могли быть, например, заказы различных ведомств, предоставленные предприятию на исключительно выгодных для казны условиях, таких, каких она не могла бы себе обеспечить в переговорах с любым другим предприятием.
Как обобщал эту перспективу юрисконсульт Военного министерства, анализировавший закон 12 января 1916 г. под углом зрения обстановки на Путиловском заводе [47], при секвестре личность собственника «совершенно игнорируется». Лицо, поставленное ведомством, управляет «не только игнорируя» интересы хозяина, но «сплошь да рядом как раз обратно его желаниям и воле», считаясь только с директивами ведомства. И если казенные интересы требуют «чего-либо, что находилось бы в явном и резком противоречии с интересами собственника, то эти представители, не колеблясь, должны принять меру, как бы убыточна и вредна она для собственника ни была». Гранту все это может представляться ненужным и нехарактерным. С его точки зрения, лишь при поверхностном взгляде может казаться, «что самодержавие в своих интересах манипулировало правом собственности и другими правовыми гарантиями, необходимыми для предсказуемости и долгосрочных инвестиций» (с. 16). Наоборот, при глубоком взгляде ясно, что интересы акционеров при секвестре «были вполне обеспечены»; в России, где право частной собственности имело мало сторонников, гарантом его являлось самодержавное государство, которое не уважало и попирало все прочие права [48].
 |
В российском законодательстве до 1916 г. понятие секвестра не было разработано. Когда с началом войны потребовалось обратить это юридическое орудие против «германских» фирм, начались недоразумения, поскольку законом не были определены ни порядок наложения секвестра, ни его «гражданские последствия» («никаких указаний о силе договоров, имеющихся у предприятий, об отношениях секвестраторов к правлению и другим органам управления предприятием, о вознаграждении и проч.»), «равно как — даже самое понятие секвестра». Вызванный этим произвол заставил Совет съездов представителей промышленности и торговли походатайствовать перед Министерством торговли и промышленности «о необходимости точно установить последствия наложения секвестра» на предприятия. К маю 1915 г. в ведомстве А.В. Кривошеина, на которое была возложена подготовка нового закона, составили «проект общих положений» об управлении секвестрованными имуществами и он проходил шлифовку в совещании при Министерстве юстиции [49]. Первоначально Кривошеин даже не видел необходимости в детализации норм: «Полагаю, что в выработке особого законопроекта по этому предмету не представляется надобности», достаточно и того, что сказано в Положении о местностях, объявленных состоящими на военном положении. Секвестрованные имущества, гласил этот закон (примеч. к ст. 19), «передаются в заведование учреждений государственных имуществ», и при управлении отобранными предприятиями (имуществами) целью «отнюдь не может быть извлечение наибольшего дохода от них, а лишь правильное и целесообразное использование их в интересах государственных» [50].
Но изготовленный в конце концов закон 12 января 1916 г. представлял собой истинный шедевр казуистики и открывал совершенно новые пути воздействия на частные предприятия. Он вызвал ликование юрисконсульта военного ведомства по поводу торжества казенного интереса над зарвавшимся купечеством. Установленные новым законом условия взаимоотношений государства с бизнесом не идут в сравнение с порядками ни реквизиции, ни вообще любой откровенно объявленной экспроприации — даже конфискации, когда собственник теряет все же только само имущество, переходящее к казне.
Практика оказалась еще богаче новых юридических норм. Ссылаясь на полученное по закону 12 января право представлять интересы акционеров, выборное правление сразу после секвестра, 9 марта 1916 г., попыталось добиться, чтобы «в целях ограждения имущественных прав акционеров» был установлен «порядок постоянного наблюдения за ходом дел» на предприятии, и желало для этого иметь доступ к делопроизводству. Несмотря на многократные напоминания, согласие было получено только год с лишним спустя — уже при Временном правительстве [51], а до того комиссия, занимавшаяся истолкованием законов о секвестре, отвечала, что «дела могут быть предоставляемы... только за время до наложения секвестра»; впрочем, по усмотрению чиновников-«секвестраторов» — можно и шире, если те сами захотят поручить представителям акционерного общества ведение каких-либо дел [52].
Военный юрисконсульт разглядел в новом законе целую программу ломки отношений собственности — такую, что она встревожила даже министра торговли и промышленности Шаховского, вовсе не склонного потакать заводчикам. Замечалось превращение секвестра «в чрезвычайно сильное и крайне острое орудие промышленной политики государства». «В той форме, в какой применяется ныне секвестр, — предостерегал Шаховской Совет министров, — он серьезнейшим образом затрагивает интересы не только лиц, поместивших свои капиталы в секвестрованные предприятия, но и кредиторов этих предприятий», открывая для них «тяжелые перспективы». Подрывая кредит промышленности, такой секвестр «есть мера для грядущего развития русской промышленности крайне опасная и прямо противоречащая задачам, настоятельно диктуемым современным экономическим и финансовым положением России». Шаховской предлагал «немедленно же приступить к пересмотру закона 12 января 1916 г... в целях большего ограждения [интересов] владельцев и кредиторов предприятий» [53].
Пусть историк бизнеса решает, сводилась ли линия, отраженная в новом законе (и в практике секвестра), к «мобилизации промышленности» для нужд войны или преследовались более далекие цели. На первый взгляд, стремление Шаховского добиться пересмотра закона 12 января 1916 г. встретило отклик, и 12 сентября 1915 г. Совет министров принял постановление «Об изменении действующих правил о порядке заведования и управления секвестрованными предприятиями и имуществами». Журнал Совета министров (утвержден царем 22 октября) [54] открывался признанием того, что опыт применения январского закона показал «некоторые его несовершенства, сводившиеся главным образом к недостаточной обеспеченности прав и интересов владельцев и кредиторов». Заканчивался журнал выражением уверенности, что, «конечно», «наложение секвестра не может клониться к разорению предприятия путем возложения на него обязательств, явно для него убыточных».
Тем не менее все изменения закона, направленные на смягчение произвола, не прошли. В частности, Совет министров («в уважение» к соображениям Крылова) отклонил пункт, обязывавший назначаемых управляющих составлять опись секвеструемого имущества: эта мера была сочтена «практически трудно выполнимою, а потому и излишнею». Представитель ведомства юстиции потом об этом сожалел, потому что в «таком большом деле», как Путиловский завод, если растащат части оборудования и материалы, то нечем будет доказать, при возврате предприятия владельцам, что исчезнувшие предметы и материалы пропали до наложения секвестра, а не «в то время, когда собственник был устранен от всякого участия в деле». Но и он признавал, что «для указанного завода в настоящее время уже потерян момент для составления описи», теперь она «совершенно не соответствовала бы состоянию завода во время его приемки, бывшей около года тому назад». В ведомстве же финансов считали, что опись имущества собственнику была вовсе ни к чему, «так как он должен доверять правительственному правлению, являющемуся его [собственника] правопреемником» [55].
Не удалось изменить ст. 11 Положения — о порядке расплаты по долгам секвестрованного предприятия. Министерство торговли и промышленности попыталось лишить «секвестраторов» права не платить по долгам, сделанным до секвестра, но против этого восстали представители министерств морского, военного и юстиции, опасавшиеся, что «никаких правительственных субсидий не хватит», чтобы выплатить такие долги. В результате Совет министров нашел, что нельзя допустить «возложение на казну значительных расходов по оплате срочных долговых требований», а потому можно «не платить никаких долгов, образовавшихся до наложения секвестра». Но многое и здесь зависело от обстоятельств: например, если из-за неуплаты предприятие рискует остаться без сырья, «то, конечно, такие долги следует платить, но это может быть видно только управляющим на местах». Было сведено на нет предложение запретить передачу секвестрованного имущества в аренду третьим лицам. Вообще, что касается «объема прав секвестраторов», то соответствующую статью «Совет министров признал предпочтительным сохранить в действующей ее редакции, в коей указывается, что секвестраторы пользуются по сему управлению всеми правами собственника, за исключением права отчуждения недвижимости или обременения ее залогом или иными вотчинными правами».
Добиваясь юридической определенности отношений, Шаховской между тем сам вел дело к колоссальному расширению применения секвестра. Он уже учредил в своем ведомстве наделенные правом секвестра отраслевые комитеты — по делам хлопчатобумажной, льняной и джутовой, кожевенной промышленности. Подготовлен был и общий законопроект, из текста которого следовало, что отрасли промышленности «и торговли», в отношении которых может потребоваться «применение изъясненных мер», «весьма многочисленны и разнообразны», речь шла не только о предприятиях, снабжавших вооруженные силы, но и об удовлетворявших «существенные нужды населения империи». Законопроект Шаховского «Об упорядочении отдельных отраслей промышленности и торговли» Совет министров утвердил 23 февраля 1916 г. — на том же заседании, что и секвестр Путиловского завода [56].
Увлеченно обсуждавшие формируемое новое учение о секвестре главы ведомств, подкованные в юридических вопросах, не стремились сопоставлять свои идеи о гарантиях собственности с нормами законодательств других стран. Ни малейших попыток в этом смысле не сделал и Грант. Некоторые стороны дела, вызывавшие у них спор, свидетельствуют, что сам подход их к «интересам собственников и кредиторов» при секвестре лежал в особой плоскости, имевшей больше всего точек соприкосновения с положениями об опеке дворянских имуществ. Это выяснилось в полемике между министром финансов и юрисконсультом военного ведомства [57] из-за разного понимания задач, возлагаемых на правительственное правление.
Помощник военного министра сенатор Н.П. Гарин недоумевал: «С кем же будет заключать договоры [правительственное] правление Путиловского завода, непосредственно подчиненное начальнику ГАУ? Договор предполагает равноправность договаривающихся сторон. Какая же равноправность между начальником и подчиненным?» [58]. Юрисконсульту тоже казалось, что если новые директора примутся заключать контракты с военным ведомством, то казна будет «договариваться» сама с собой — создастся противоестественное положение, которое не согласуется с «основными требованиями права». Ведь в таком случае нет «двух самостоятельных сторон», какие всегда подразумеваются при сделках, даже «отказаться от исполнения заказа... правительственные директора не в праве, и потому и элемент свободного договорного изъявления воли также отсутствует».
Вот тут-то и обнаружилось, что в финансовом ведомстве лучше знают особенности российского имущественного права. «Ни то, что управляющие секвестрованными имуществами должны руководствоваться интересами правительства, — возразил министр финансов Барк [59], — ни то, что они могут получать от него директивы, не может служить основанием для признания этих управляющих — представителями казны». У нас «далеко не всегда лицо, управляющее чьим-либо чужим имуществом, делает это в качестве представителя» того, кто его назначил [60]. Возьмите практику дворянской опеки: назначенного дворянским обществом опекуна «нельзя считать... представителем дворянской опеки, хотя он ею назначен и от нее же получает директивы» [61]. Поэтому вопрос, «чьи интересы имеются в виду при заключении договора, совершенно безразличен». «Для того, чтобы управляющий данным (чужим) имуществом мог заключить по этому имуществу договор с другим лицом, — утверждал Барк, — надо, чтобы по закону исполнение договора производилось за счет этого имущества и чтобы прибыль по этому договору досталась его собственнику, а в случае убытка — он падал бы на этого собственника».
В итоге, с одной стороны, юрисконсульт прав, полагая, что правительственный директор Путиловского общества будет действовать вопреки интересам акционеров; с другой же стороны, уважаемый юрист ошибается, считая, что нельзя правительственного директора считать представителем («заступником») тех же акционеров, раз властью поручено ему выступать в таком качестве, хотя мнение акционерного общества об этом никто и не думал спрашивать. На взгляд Барка, таким образом, изгоняемые руководители Путиловского общества, поскольку они не уважают интересы государства, которому всецело обязаны своим благоденствием, и, следовательно, не понимают собственный коренной интерес, подобны спятившему помещику и столь же нуждаются в опеке. Неважно, если «бывшее правление предприятия» откажется от ответственности за ход дел при секвестре, заявив, что «не уполномочено собственниками, то есть акционерами, на ведение дела при условии секвестра». Не уполномочено — и не надо, это даже лучше, правительство само уполномочит, кого следует. Все равно у секвестрованного завода остаются его собственники, «и с этими собственниками, в лице их назначенных управляющих, казна, как и всякое третье лицо, может вступать в договорные отношения».
 |
Понимая, чтó именно тревожит военное ведомство, Барк разъяснял, как будут заключаться контракты: нет «никакой реальной опасности преувеличения цен... если бы на каком-либо заказе случайно получалась чрезмерная прибыль, то правительственное управление, конечно, уравновесит ее, понизив расценки по другим казенным заказам».
Разумеется, при желании и такую систему управления можно истолковать как воплощение «коммерческих начал», к чему и склоняется Грант, встречая в коварных источниках упоминания о прибылях и дивидендах в секвестрованном Путиловском заводе. Детальный разбор практики секвестра — работа, которую должен бы был проделать автор книги о Путиловском заводе. Но можно ли получить в итоге реальный научный результат, держась, как держится Грант, за схему о достигнутых «предсказуемости» порядков и «правовой благоустроенности, необходимых корпоративному капитализму» (с. 16), об установившемся благожелательном взаимопонимании между царской властью и крупным бизнесом?
В основу этой схемы Грант положил актуальную идеологическую легенду о процветании российских предпринимателей, усвоивших законы деловой жизни в условиях свободной конкуренции и умевших выработать и провести удачную «стратегию». Признавая существование различий между политико-правовыми структурами царской России и на Западе, Грант, однако, с советским «оптимизмом» держится представления о непреложной исторической закономерности: воздействие «рыночных реалий», придававшее поведению Путиловского общества «сходство с западными компаниями», оказывалось более мощным, чем противоположное воздействие самодержавия (с. 151); все шире открывалась дорога дельцам новой формации. Самодержавию тоже ничего не оставалось, как отступать под натиском этих реалий — «объективных процессов капиталистической эволюции», сказал бы советский историк, — делая шаги по «пути превращения в буржуазную монархию» [62].
«Связь с современностью» в книге Гранта обозначена в «эпилоге» — в виде компиляции сообщений текущей прессы о преобразованиях на «Кировском заводе» за годы перестройки; они должны свидетельствовать о «большом сходстве» процессов тогда и теперь (с. 18). Похоже, Грант склонен рассматривать свою книгу как историческое руководство для туземных практиков. Как будто куда-то туда, в Пенсильванию либо Флориду, переместился некий «отдел науки», озабоченный ныне продвижением идеи о глубоких исторических предпосылках построения в России развитого буржуазного общества.
Примечания
[1] Grant J.A. Big Business in Russia. The Putilov Company in Late Imperial Russia. 1868—1917. University of Pittsburgh Press (Pa), 1999. Далее страницы этой книги указываются в тексте.
[2] Лаверычев В.Я. Объективные предпосылки Великой Октябрьской социалистической революции // История СССР. 1977. № 3. С. 64; Новое в советской исторической науке. С. 54, 56.
[3] ВОГК за 1884 год. СПб., 1885. С. 50—52.
[4] Английские рельсы можно было получить по 75 коп. за пуд, русским заводам казна платила по 2 руб. (Лященко П.И. История народного хозяйства СССР. М., 1950. Т. 2. С. 195).
[5] Путиловец в трех революциях. Сб. материалов по истории Путиловского завода. [Л.,] 1933. С. 12, 18.
[6] Гиндин И.Ф. Государственный банк и экономическая политика царского правительства. С. 246—247. См. также: Жуковский Я. Экономическое развитие Путиловского завода // Проблемы марксизма. 1932. № 9/10. С. 144—145; Каменский В.А. Видлицкий доменный завод // Металлургические заводы на территории СССР. М.; Л., 1937. С. 185.
[7] Материалы по истории СССР. М., 1959. Т. 6. С. 259, 263—264. ОЖСМ 14.Х. и 29.XII.1911; РГИА. Ф. 1517. Оп. 1. Д. 62. Л. 78. Докладная записка Продпаровоза и Продвагона, 1.VII.1913.
[8] Гиндин И.Ф., Шепелев Л.Е. Против некритического и произвольного использования архивных документов // История СССР. 1964. № 5. С. 79. См. подробнее: Витте С.Ю. Собр. соч. и документальных материалов. М., 2006. Т. 1. Кн. 2. Ч. 2. С. 571—575.
[9] РГВИА. Ф. 1. Оп. 1. Д. 67059. Л. 213, 215 об. ГАУ 15.XII.1905 / ВС 7.1.1906; д. 65079. Л. 213, 215; д. 65415. Л. 6; д. 64081. Л. 53.
[10] Beaud С. De l’expansion internationale à la multinationale. P. 579—580. Собственно, и Грант (с. 67) привел из материалов английской разведки сообщение о том, что Канэ в силу контракта «обязан был держать Путиловское общество в курсе всех новых усовершенствований своей пушки и лафета». Несмотря на существование этих обязательств, русские офицеры, командированные в 1913 г. на французские заводы, обнаружили удивившее их обстоятельство. Французская пушка обр. 1897 г., того же типа, что и путиловский образец 1902 г., имела ряд конструктивных преимуществ, обеспечивавших бóльшую точность и скорострельность, легкость в обслуживании и т. д. (Ханжин М.В. О французской артиллерии в 1913 г.// Артиллерийский вестник, Белград. 1.ѴII.1934. № 12/45. С. 14, 16—20).
[11] РГВИА. Ф. 1. Оп. 1. Д. 68665. Л. 4.
[12] РГВИА. Ф. 1. Оп. 1. Д. 62590. Л. 10—15. ГАУ 2.VIII.1902 / ВС 22.ѴIII.1902.
[13] Там же. Ф. 514. Оп. 1. Д. 83. Л. 36; д. 84. Л. 43 и об., 52 об., 40, 57 об. Завод Нобеля, впрочем, получил отступное: «Механическая работа подъемных и поворотных механизмов к лафетам Путиловского завода будет выполняться заводом Нобеля», — отметил артиллерийский приемщик.
[14] Там же. Ф. 369. Оп. 1. Д. 159. Л. 9, 17, 26. Журнал № 10 Междуведомственного совещания по обсуждению вопроса о финансировании некоторых частных металлургических предприятий, работающих на нужды государственной обороны. Заседание 18 марта 1916 г. Ср.: Гиндин И.Ф. Балансы акционерных предприятий как исторический источник // Малоисследованные источники по истории СССР ХІХ—ХХ вв. М., 1964. С. 108.
[15] Рабочее движение в годы войны. М., 1925. С. 257.
[16] Girault R. Finances internationales et relations internationales (à propos des usines Poutiloff) // Bouvier J., Girault R. L’imperialisme français d’avant 1914. Paris; La Haye, 1976. P. 252, 254; Beaud C. Op. cit. P. 595.
[17] ДБК III/2. Приложение к №№ 70—75 (стенограмма, 12 и 27. II.1909). С. 36.
[18] Идея возложить на правительство ответственность за просчеты судостроительных компаний встречается в советской литературе. См.: Торпан Н.И. Финансово-монополистические группировки в военной промышленности России // Изв. АН ЭстССР. Общественные науки. 1984. Т. 33. № 2. С. 119.
[19] Крылов А.Н. Воспоминания и очерки. М., 1956. С. 222—223.
[20] РГВИА. Ф. 369. Оп. 16. Д. 32. Л. 157 об.
[21] Материалы по истории СССР. Т. 6. С. 527—538 и далее.
[22] Шацилло К.Ф. Русский империализм. С. 228; ДБК III/3. Приложение к № 41 (стенограмма). С. 23. Подробности того, как Государственный банк делал попытки пристроить в надежные руки Невский завод, к сведению Гранта, описаны в статье: Гиндин И.Ф. Антикризисное финансирование предприятий тяжелой промышленности // Исторические записки. М., 1980. Т. 105. С. 134—143.
[23] Deutsch-russische Wirtschaftsbeziehungen 1906—1914. Dokumente. Brl., 1991. S. 377. Государственный банк вознамерился было сократить на 1,5 млн руб. (на 18 %) основной капитал Невского товарищества, чтобы привести баланс «в соответствие с действительной стоимостью имущества», но тут начались переговоры с банкирами о продаже Товарищества, в связи с чем постановление совета Государственного банка «не было приведено в исполнение», и соответствующее уменьшение акционерного капитала пришлось проводить уже новым владельцам (РГВИА. Ф. 369. Оп. 10. Д. 11. Л. 79 об.—98).
[24] Там же. Ф. 505. Оп. 3. Д. 22. Л. 83 об.
[25] Beaud С. Op. cit. Р. 597—598.
[26] Дата утверждения журнала Совета министров царем — 6/19 июня.
[27] РГВИА. Ф. 369. Оп. 16. Д. 32. Л. 124.
[28] ЖОСО 1915. С. 400; РГВИА. Ф. 369. Оп. 16. Д. 32. Л. 149 об.
[29] Выступление Маниковского за секвестр автор объясняет его стремлением к тому, «чтобы руководящая роль в управлении заводом на деле принадлежала квалифицированным военным специалистам, а не политикам без какой-либо технической подготовки» (с. 124, 132).
[30] При этом Грант сначала приводит распределение голосов военных чинов по вопросу о секвестре — 4 против, 2 за, а затем почему-то обобщает этот результат так: «В целом голосование офицеров может быть истолковано как шаг с целью блокировать Думу (то есть усилия представителей Думы в Особом совещании по обороне. — В. П.), и мы можем понять позицию Маниковского как проявление его недоверия к думским деятелям» (с. 116, 124—125). Но ведь Маниковский-то голосовал как раз за секвестр — вместе с частью думцев, а другая их часть (И.Н. Ефремов, А.И. Коновалов, Н.В. Некрасов) голосовала против (ЖОСО 1915. С. 432—433).
[31] Эта идея уже была критически разобрана и отвергнута (см.: Haumann Н. Kapitalismus im zaristischen Staat 1906—1917. Königstein, 1980. S. 127, 128).
[32] Совет министров Российской империи в годы первой мировой войны. Бумаги А.Н. Яхонтова. СПб., 1999. С. 78—79.
[33] См.: Кризис самодержавия. 1895—1917. С. 440.
[34] Совет министров Российской империи. С. 134.
[35] Там же. С. 148, 301, 320.
[36] Другой автор, видя, что история с секвестром Путиловского завода ломает его схему, тоже нашел выход из затруднения, назвав происшедшее «отклонением» от «движения вперед», «зигзагом» (Лаверычев В.Я. Военный государственно-монополистический капитализм. С. 235).
[37] ЖОСО 1915. С. 376. В более полном тексте доклада: «Увеличение ее [производительности] в отдельных мастерских могло бы быть достигнуто в пределах от 10 % до 50 %» (РГВИА. Ф. 369. Оп. 16. Д. 32. Л. 146 об.).
[38] Там же. Л. 125 и об, 145, 147 об., 148, 150 об.
[39] Грант перевел слово «положение» в смысле — позиция, точка зрения.
[40] Так Крылов назвал Наблюдательную комиссию Особого совещания по обороне, которую возглавлял председатель Государственного совета А.Н. Куломзин (Крылов А.Н. Указ. соч. С. 229—230).
[41] Там же. С. 734.
[42] СУ. 26.I.1916. № 21. Ст. 118.
[43] Синайский В.И. Русское гражданское право. Киев, 1917. Вып. 1. С. 182.
[44] Здесь воспроизводилась коллизия, которая пронизывала законодательство о собственности, попавшей в распоряжение «понудительной администрации»: с одной стороны, кредиторская администрация представляет именно владельца предприятия (должника). С другой стороны, назначенные кредиторами администраторы, даже если их действия принесли владельцу убыток, но проведены во исполнение постановлений большинства кредиторов, не несут ответственности перед владельцем, предъявить им иск он в таком случае не может (Добровольский А. Устав судопроизводства торгового. СПб, 1909. Вып. 2. Ст. 384—549. Администрация. Несостоятельность. С. 19—20, § 14).
[45] В этом вопросе правительственное правление («секвестраторы») получило права более широкие, чем те, какими наделялась кредиторская администрация: она, по закону, «не имеет права... отказаться от исполнения договоров, заключенных должником». В этом отношении секвестр приобретал больше сходства с конкурсом, когда речь идет не о восстановлении делового благополучия предприятия, а о его ликвидации (там же. С. 21. § 1, 2).
[46] В данном случае пригодилась и норма, принятая в российском законодательстве о «понудительной администрации»: после закрытия администрации, когда, как считалось, пошатнувшиеся дела предприятия приведены в устойчивое состояние, должник, получив от кредиторов свое предприятие назад, вместе с ним получал и «ответственность по всем обязательствам, не выполненным администрацией или возникающим из ее действий по управлению имуществом, будут ли эти обязательства основаны на договоре или на законе. Вследствие сего по закрытии администрации должник не может быть освобожден от ответственности за убытки, причиненные во время существования администрации» (там же. С. 22. § 10).
[47] РГВИА. Ф. 369. Оп. 5. Д. 44. Л. 8—11 (основные положения, выдвинутые юрисконсультом, воспроизведены в письме Барка помощнику военного министра Фролову от 21 мая 1916 г.); д. 223. Л. 10—26.
[48] Haumann Н. Kapitalismus іm zaristischen Staat. S. 131; Wortman R. Property Rights, Populism, and Russian Political Culture // Civil Rights in Imperial Russia. Oxford, 1989. P. 32.
[49] РГИА. Ф. 1276. Оп. 19. Д. 1102. Л. 10 об, 22 об. Доклад Министерства торговли и промышленности в Совет министров «По предположениям междуведомственного при МТиП совещания для обследования германских и австрийских торгово-промышленных предприятий о принятии особых мер в отношении некоторых из таковых предприятий», 30.IV.1915.
[50] РГВИА. Ф. 369. Оп. 5. Д. 1. JI. 36 и об. Кривошеин — Поливанову, 18.VII.1915.
[51] ГАРФ. Ф. 7952. Оп. 4. Д. 63. Л. 59—61, 91.
[52] РГВИА. Ф. 504. Оп. 2. Д. 1259. Л. 16.
[53] Известия Московского военно-промышленного комитета. 1916. № 19—20. С. 142—143.
[54] РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 4397. Л. 12—18. ОЖСМ.
[55] Там же. Ф. 504. Оп. 2. Д. 1259. Л. 9 об.—16; ф. 505. Оп. 3. Д. 22. Л. 11 и об., 10.
[56] Там же. Ф. 369. Оп. 1. Д. 156. Л. 107—108, 112—113, 122.
[57] Там же. Оп. 5. Д. 223. Л. 10—26; оп. 16. Д. 126. Л. 252—254.
[58] Там же. Л. 9. Резолюция на докладе Маниковского, 18.V. 1916.
[59] В основу этой части письма Барка от 21 мая 1916 г. легло заключение сенатора Н.И. Лазаревского — юрисконсульта Министерства финансов, прикомандированного к правительственному правлению Путиловского завода в качестве эксперта (там же. Ф. 505. Оп. 3. Д. 22. Л. 103 об.).
[60] Самобытную традицию отражало законодательство о «понудительной администрации» по делам пошатнувшихся предприятий. Администрация — «явление самобытное, русское, неведомое западноевропейскому законодательству. Там в предотвращение несостоятельности существуют иные способы, а именно, два типа: а) судебная мировая сделка (бельгийский закон) и б) судебная ликвидация (французский закон), — кои, в отличие от нашей администрации, не признают чужого заведования предприятием должника». Юристы считали, что установленная по нормам закона 1836 г. «администрация понудительная является институтом, давно отжившим свой век». В 1912 г. Дума готовила законопроект, по которому администрация понудительная, вводимая с целью «восстановления» (оздоровления) дел должника чужими руками, «уничтожается, а вводится особый вид ликвидации дел должника» (РГВИА. Ф. 369. Оп. 16. Д. 628. Л. 76, 77). Наглядный пример расхождения юридических традиций привел Р. Жиро: одно и то же разорившееся в 1900—1901 гг. Уральско-Волжское металлургическое общество по французским нормам подлежало ликвидации в судебном порядке, а по российским — переходило под управление кредиторской администрации (Girault R. Emprunts russes et investissements français en Russie. 1887—1914. Paris, 1973. P. 291, 294). При «столкновении ходатайств» кредиторов о признании должника несостоятельным или об учреждении администрации по его делам, по российскому закону, «прежде всего должен быть разрешен вопрос о допущении администрации» (Добровольский А. Указ. соч. С. 4, § 2, с. 14, § 4). Новые законы о секвестре открыли дополнительные — в духе той же самобытной традиции — перспективы: «Широко практикуется ныне и принудительное управление предприятиями (секвестр) [1] в чистом виде или [2] с целью прекратить, ликвидировать предприятие (ликвидация не в чистом ее виде). Понятно, что секвестр нельзя смешивать с принудительной ликвидацией как способом прекращения права собственности» (Синайский В.И. Указ. соч. С. 185).
[61] Так же и «администрация есть представитель не кредиторов, а должника», она «действует именем должника как хозяина, с целью предупредить объявление его несостоятельности, почему сделки администрации следует признавать учиненными именем не кредиторов должника, а его самого как лица еще полноправного» (Добровольский А. Указ. соч. С. 18. § 3; с. 22, §10).
[62] Новое в исторической науке. С. 51—56. Царизм — «дворянская монархия, шаг за шагом разлагаемая капитализмом, идущая на уступки буржуазии» (Преподавание истории в нашей школе // Правда. 27.I.1936).
Опубликовано в журнале «Вопросы истории», 2002, № 1.
Воспроизводится по изданию: Поликарпов В.В. От Цусимы к Февралю. Царизм и военная промышленность в начале ХХ века. М.: Индрик, 2008.