| Saint-Juste > Рубрикатор | Поддержать проект |
Аннотация
|
Статья Александра Тарасова не может не привлечь внимания остротой поднятых в ней проблем, детальностью и масштабом их освещения, искренней заинтересованностью в историческом успехе левого движения и болью по поводу его настоящих и будущих поражений. На вопросы, поставленные в статье, необходимо дать ответы. И необходимость эта связана как с оценкой исторических успехов и провалов левого движения, так и его тактики и стратегии, его социальной базы в данный момент истории. Мне по душе антибуржуазный пафос статьи А. Тарасова, и именно поэтому открытая дискуссия по его тексту представляется мне такой важной. И, наконец, я читала эту статью с большим интересом и с удовольствием продолжаю обсуждение поднятых в ней проблем.
Мой же текст предлагает оценить основные положения статьи не для критики и опровержения, а для продолжения разговора о самом главном — о нашем общем будущем, которое неразрывно связано с перспективами радикальных социальных изменений и их возможного содержания.
Наибольший вопрос вызывает сама стратегия, точнее, сам принцип целеполагания, положенный в основу концепции А. Тарасова. Он противопоставляет буржуазные и антибуржуазные социальные отношения так, как будто они существуют действительно в чистом виде и в чистом виде механистически противостоят друг другу. Александр Тарасов очерчивает географические границы буржуазного и антибуржуазного мира или, точнее, их культурно-национально-географические границы. На первый взгляд, такая локализация буржуазного и антибуржуазного оправдана: противостояние систем переводится в противостояние миров и, таким образом, получает зримое выражение, некую тактическую определенность. Но такая операционализация задачи приводит к тому, что тактика начинает доминировать над стратегией, что попросту приводит к подмене цели. Тарасов говорит об антибуржуазных революциях как необходимых прелюдиях революций социалистических, но те процессы, которые, по его мнению, необходимо для свершения таких революций инициировать, никоим образом не формируют и объективно не могут сформировать базу социалистических революций — экономическую, социальную, культурную.
И дело именно в том, что противопоставление чисто буржуазного и чисто антибуржуазного умозрительно, абстрактно, в реальности может выглядеть только как противостояние практик, культур, экономических порядков и миров. Но какие практики, какая культура, какой экономический порядок могут возникнуть в результате предлагаемой в статье стратегии?
Сам Тарасов говорит, что появившиеся в ходе антибуржуазных революций общества будут суперэтатистскими и крайне несовершенными. Но в них, по его мнению, будут осуществляться экономические и культурные эксперименты «в ходе которых, путем отбора будут формироваться новые — постбуржуазные — культура, психология и общественные отношения». «Постбуржуазные» значит совсем не то, что просто «не буржуазные». Феодальные или общинные отношения также были не буржуазными, но не являлись «постбуржуазными» ни исторически, ни логически. Приставка «пост» несет, на мой взгляд, серьезную нагрузку в статье: предполагается, что эти отбираемые в ходе социального эксперимента культура, психология и общественные отношения будут, во-первых, более совершенными с точки зрения подлинно человеческих критериев (более справедливыми, гуманными, прогрессивными). А, во-вторых, «пост», как мне видится, означает прямую связь этих несовершенных суперэтатистских обществ с будущими социалистическими обществами. Они являются неизбежными и необходимыми этапами борьбы против капитализма и плацдармом для возникновения социализма.
Но насколько эти возникшие в ходе осуществления «революционной глобальной антибуржуазной стратегии» общества смогут выполнить именно такую историческую роль? И вообще, так ли очевидно, что они будут именно «пост-», а не «до»буржуазными?
Прежде всего, спросим себя, в результате каких социальных процессов должны возникнуть, согласно идее Тарасова, суперэтатистские общества? Тарасов пишет: «Опыт XX века показал, что эффективными зонами автономии являются такие формы организации, которые игнорируют законы и волю классового и политического врага и на которые классовый и политический враг не может эффективно влиять в силу того, что не располагает достоверной информацией о положении в них. Это, например, подполье и партизанский отряд». То есть борьба против капитализма будет строиться по принципу войны (преимущественно партизанской), что предполагает мобилизацию, дисциплину, ограничения личной свободы, связанные с требованиями конспирации и военной эффективности — иными словами, предполагают особый военизированный тип общества, а значит, и личности. Победа в отдельных локальных зонах не отменит необходимости обороны, конспирации, обязательные в этом случае дисциплину и иерархию. Так откуда и как будут вырастать, из чего будут отбираться эти новые общественные отношения, психология и культура? Они ведь вполне могут быть новыми относительно предыдущих порядков и не буржуазными, но насколько они будут анти- или, тем более, постбуржуазными? Насколько они смогут создать базу для социалистических или коммунистических общественных отношений?
Прежде всего, разберемся с «небуржуазностью» созданных обществ. А. Тарасов не ждет от них демократии, они будут, по его словам, суперэтатистские. Свободного, развитого, социально активного субъекта мы тоже получить не сможем, учитывая процесс формирования этих обществ. Небуржуазность созданных обществ будет обеспечиваться, вероятно, государственной собственностью и… чем еще? Особым мобилизационным строем? Идеологией? Ограничением потребления? Прямым отрицанием в повседневной жизни всего, что связано с буржуазным Западом? Каковы будут реальные социальные механизмы формирования и отбора этих новых форм в экономике, культуре, новых типов общественного сознания, социальных практик? Это ключевой вопрос. Потому что иначе мы не говорим о свержении буржуазного строя ради замены его строем более прогрессивным — мы говорим об уничтожении западной цивилизации или, по крайней мере, о создании форпостов, полностью свободных от ее влияния.
И вот здесь самое тонкое место рассуждений А. Тарасова. Истинно антибуржуазные элементы возникали внутри капитализма и продолжают внутри него существовать в противоборстве с элементами буржуазными. Именно капитализм развитием производительных сил и созданием необходимого для этого массового интеллектуального и духовного производства создает почву для создания подлинно антибуржуазных социальных отношений и, что много важнее, для формирования антибуржуазного социального субъекта.
Но именно капитализм со своим диктатом прибыли как главной цели общественного производства создает ограничения для развития им же созданного социального субъекта. Именно развитый капитализм обнажает, одновременно делая внутренней, личной драмой, противоречие между потребностью неограниченного развития общества и человека и прибылью как главным социально-экономическим критерием и мерилом личного успеха. И именно капитализм уничтожает тем самым создаваемые им же возможности для свободного духовного производства и свободного человеческого развития. Именно массовая наука и массовое образование, массовая культура, порабощенные капитализмом, наглядно демонстрируют и на общесоциальном, и на личном уровне противоречия капиталистического и человеческого.
Эксплуатация в системе материального производства вызывает страдание и отчуждение, но это не отражается на продукте, если конечно, доведенные до отчаяния работники не бастуют и не уничтожают сознательно средства или продукт своего труда. Эксплуатация в системе материального производства давит на элементы личности, не связанные непосредственно с ее производящей функцией. В духовном же производстве капиталистическая организация закладывает заведомо ложные цели и не может выработать адекватных критериев эффективности. Это приводит к искажению личности трудящегося, который и является в данном случае средством производства, и как следствие — к производству ложных духовных продуктов: идеологизированного образования, массовой культуры, псевдопсихологии и т.п. Так же противоречиво формирование личности в системе массового образования: развивая свои способности к получению знаний, вместо знаний личность часто находит все те же «ложные смыслы», произведенные вследствие искажения в системе духовного производства.
То, что на макроуровне, таким образом, выступает как противоречие между производительными силами и производственными отношениями, на микроуровне выступает неразрешимым внутренним противоречием индивидуальной жизни. Это противоречие может сломить личность, сделав ее безнадежно буржуазной, навсегда удержав ее в узких пределах частной жизни и частных интересов, сделав производителем ложных духовных «благ» и потребителем ложной культуры. Но, выстояв и устояв, вырвавшись индивидуально за пределы, положенные капиталистическим производством, через производство подлинных духовных продуктов или через подлинно общественное, а не ограниченное частное существование, личность может стать подлинным антибуржуазным субъектом.
Собственно, вся человеческая культура так и формировалась. «Параллельно большому миру, — писали Ильф и Петров, — в котором живут большие люди и большие вещи, существует маленький мир с маленькими людьми и маленькими вещами. В большом мире изобретен дизель-мотор, написаны “Мертвые души”, построена Днепровская гидростанция и совершен перелет вокруг света. В маленьком мире изобретен кричащий пузырь “Уйди-уйди”, написана песенка “Кирпичики” и построены брюки фасона “полпред”. В большом мире людьми двигает стремление облагодетельствовать человечество. Маленький мир далек от таких высоких материй. У его обитателей стремление одно — как-нибудь прожить, не испытывая чувства голода». Массовое производство «духовных благ» в развитом капитализме делает очевидной именно ложную духовность, обнажает противостояние узкоклассовой и подлинно человеческой культур. Возникает ощущение «гибели цивилизации». Но это противостояние отнюдь не ново.
Вся антибуржуазная культура формировалась внутри культуры буржуазной, в противоборстве с ней, в преодолении тех препятствий в развитии мысли и человека, которые капитализм неизбежно создает.
Поэтому у меня главный вопрос к А. Тарасову: а насколько такая анти- или постбуржуазная культура и соответствующая ей личность могут сформироваться вне развитого капитализма, вне этих противоречий и что именно они противопоставят капитализму? Они уже сформировались, может сказать автор: он приводит в статье не один пример локальных радикальных антибуржуазных сил. Их радикализм и антибуржуазность, по его мнению, охраняются как раз полным противостоянием западному обществу, в том числе и отказом от «основных языков мирового империализма»: «…это Чьяпас, где революционная пропаганда велась на языках майя, Эквадор и Боливия, где революционная пропаганда велась в первую очередь на языках кечуа и аймара, Непал и Индия, где маоистские повстанцы ведут пропаганду на местных языках (и лишь в крайнем случае — на хинди и непали). Говоря иначе, мировой империализм проворонил эти очаги сопротивления именно из-за своей имперской самоуверенности — из-за убеждения, что все важные документы обязательно будут переведены на английский».
Мне представляется все-таки, что вопрос языка международного общения — вопрос во многом не классовый, а технический. Сколько человек знают язык кечуа, майя и т.д.? А английский? Ладно, это, положим, вопрос усердия и энтузиазма. Но каковы возможности самих этих языков, их пластичность, их вместимость для новых понятий, способность к развитию? Количество переведенной на эти языки литературы? И — что немаловажно — количество созданных и изданных на этих языках художественных и научных книг, причем современных тоже?
Еще одно, более серьезное замечание насчет языков. Будут ли революционные борцы учить языки (в том числе и чудовищно буржуазный английский), на которых написано очень много всего по социологии, экономике, истории и т.д.? Или они это все отвергнут как буржуазное? И будут создавать свою культуру? То есть история начнется с нуля? Так она уже очень долго тянется, да и стоит ли вновь изобретать велосипед? Или они будут пользоваться переводами энтузиастов? Или будут учить все же для общего развития, а экзотические языки будут пользовать для общения? А не подавят ли их европейские языки, дольше приспосабливающиеся под определенную терминологию? И ведь язык — это не только знаковая система. Это история и культура. И как возможно взаимопонимание в такой ситуации? Если нужно переводить с хинди на майя и обратно то, что было раньше написано на английском и русском?
Но как бы ни актуальны были все эти вопросы, они частные, вопросы техники, тактики. Признаюсь, я готова признать реальной довольно масштабную победу таких локальных движений, их зримое расширение, наступление на западный мир и даже его завоевание. Это мне представляется реальней, чем возникновение внутри таких движений активного социального субъекта, способного к решению не только масштабных, но и многоплановых социальных задач. Не только задач завоевания власти и упрочения определенного социально-экономического порядка, но и задач социального творчества. Общества будут несовершенными и суперэтатистскими, говорит Тарасов. Но каковы перспективы развития этих обществ? Суперэтатизм Советского Союза сформировал относительно высокий уровень социальных потребностей, но социально активного субъекта сформировать не смог. Насколько антибуржуазность предполагаемых А. Тарасовым суперэтатистских обществ будет способствовать формированию мотивации субъекта социального действия, формированию отношений, свойственных социалистическому обществу? Если это будет такая механистическая антибуржуазность, связанная с простым отрицанием западной культуры, то, на мой взгляд, ничего подобного она не сформирует. Извне устойчивая мотивации к свободе не формируется: личность должна осязаемо для себя наткнуться на системные ограничения своего развития, а не на внешние препятствия, которые можно победить натиском — плохие западные страны, реакционные западные левые, разложившиеся поколения и т.д. В процессе разрушения этих внешних препятствий формируется только военизированное и агрессивное общество и соответствующие ему социальные типы.
Это не значит, что очаги сопротивления в «третьем мире» нельзя использовать, их необходимо использовать и развивать, и поддерживать. Но только в контакте и во взаимодействии с наработанным опытом таких же локальных сопротивлений в «первом мире», тех же социальных движений. Критика А. Тарасовым социальных движений вообще и антиглобализма в частности во многом справедлива, но с полным отрицанием последних я примириться не могу. Именно потому, что это уже найденная исторически форма вовлечения людей в активное социальное действие, механизм преобразования общесоциальных целей в индивидуальные, способ идентификации целей личности и общества. Способ, согласна, не лишенный противоречий, чреватый даже вырождением этих движений в фарс. Но он уже отобран исторически, и я не вижу, каким способом антибуржуазные суперэтатистские общества создадут что-то другое для выработки активной личной позиции. А именно активная, социально-творческая личность способна претворять в реальную, повседневную жизнь революционные преобразования, такие, которые откроют дорогу социалистическим общественным отношениям, культуре и т.п.
Предвижу возражения Александра Тарасова, что я абсолютизирую западный капитализм, и что он не единственная возможность, а скорее препятствие для формирования антибуржуазной мотивации. Но и те общества, которые Тарасов видит результатом антибуржуазных революций, не представляются мне перспективными в этом отношении. Именно потому, что выстраиваться они будут вокруг цели сокрушения, а не созидания, ради борьбы с внешними препятствиями, а не ради развития внутренней свободы. И даже то, что происходит в развитом капиталистическом обществе вследствие логики и вопреки организационным формам его развития, в этих обществах не будет иметь даже социально-экономической основы, потому как они будут строиться на прямом отрицании всей западной культуры, а значит, и всего противоречивого пути к внутренней свободе. Вопрос: есть ли другой путь? И нужно ли оставить этот без попыток воспользоваться всем набором его достижений?
И не получится ли с этими обществами так, как в одном фантастическом рассказе, в котором люди научились при рождении определять судьбу и талант человека? И вот родился мальчик, которому предрекли роль величайшего в истории поэта. Человечество ликовало, лучшие учителя взялись за обучение будущего гения. Великими педагогами было поставлено условие: будущий гений поэзии не должен прочитать ни одной стихотворной строчки до тех пор, пока сам не начнет сочинять. Никакого влияния, полная независимость, свобода новаторства. Шли годы, а будущий гений молчал. Ни одной стихотворной строчки не было им прочитано, но не было и написано. И вот однажды случилось чудо, мальчик прибежал с прогулки счастливый и сообщил матери, что сочинил стихи. Мать с гордостью приготовилась первой в мире слушать неповторимые, неведомые строки. А мальчик продекламировал: «Роняет лес багряный свой убор, сребрит мороз увянувшее поле…» Так оберегаемый от чуждого влияния гений не вышел на новый виток, а нашел лучшее из уже найденного. Но это — одна судьба, и это — фантастика. А в реальности такой поиск должен снова занять века, пройтись по судьбам, перемолоть миллионы жизней. Это абсолютная необходимость? Разумеется, борьба с капитализмом не может быть легкой и безболезненной. Но не будет ли она более жесткой и гораздо менее перспективной, если примет вид не борьбы с Системой, а борьбы с цивилизацией, если она будет строиться на отрицании как буржуазного всего, что выработано в рамках развитого капитализма, в том числе и уже реально существующих форм анти- или хотя бы некапиталистической мотивации, поведения, социальных практик?
Так же механистически, как и цивилизации, у Александра Тарасова противопоставляются поколения. Он пишет: «Можно заранее предсказать, что раз революционные центры переместились на капиталистическую периферию, то страны “новой периферии” (бывшие страны Восточного блока), как относящиеся или претендующие на статус стран полупериферии, последними присоединятся к революционной борьбе. Одни из них — те, кому действительно удастся стать странами полупериферии (пока это явно удалось лишь Словении) — в силу самого статуса полупериферийности. Остальные — потому, что для успешного развития революционного движения в этих странах должны быть выполнены два условия, требующие немалого времени:
1) должна произойти смена поколений — с исторической арены должны уйти заведомо бесперспективное для революции “советское” поколение, а затем и отравленное разнузданной антикоммунистической пропагандой, впитанной в подростковом возрасте, поколение тех, кто восторженно принял приход капитализма;
2) должны вновь сложиться уничтоженные при власти контрреволюционной сталинской бюрократии традиции самостоятельного радикального левого оппозиционного движения».
Термин «поколение» в отношении совокупности людей допустим, когда границы оговорены и когда речь идет о тех или иных тенденциях. Когда речь идет об исторической бесперспективности — это слишком сильно, чтобы пользоваться обобщенным термином «поколения», отправляя на «свалку историю» миллионы людей без достаточных объяснений и уточнений. Во-вторых, что значит «должны исчезнуть»? Они никак не уйдут без следа. Они уже оставили свой след, в том числе и в новых поколениях. Серьезно (социологически и исторически) нельзя говорить о локальном, обособленном существовании поколений. В трансформации социальной структуры особое место занимают семейные связи и отношения. Семейная принадлежность представляет собой один из базовых элементов идентификации индивида хотя бы потому, что она определяет исходный социальный статус индивида. В связи с этим разрыв семейных связей и утрата преемственности не означают полного исчезновения семьи, семейной принадлежности и традиций из структуры мотивации социального действия индивида и может предполагать формирование особой модели развития семьи от поколения к поколению — своеобразной модели разрыва, отторжения. Социально-культурные характеристики и традиции семьи, не принимаемые индивидом, становятся для него своеобразными антинормами, и в таком виде также включаются в структуру его мотивации.
Каждое поколение застает определенный социальный порядок, определенную социально-экономическую ситуацию, которая по отношению к нему выступает как данность, как объективные условия деятельности. И каждый индивид оказывается в определенных обстоятельствах, с набором норм, представлений, традиций и социальных связей, оставленных ему предшествующими поколениями его семьи. Так что тогда значат слова «исчезновение этих поколений»? Они будут оставаться в опыте и памяти поколений последующих. И как будут формироваться «перспективные» с точки зрения мировой революции поколения? За счет каких общественных явлений, в каких условиях? Опять простым отрицанием всего сделанного старшими поколениями? Когда начнется это формирование? Что станет импульсом? Отторжение всей предыдущей истории? Разрыв с традициями? Есть, наверное, разрывы, но вряд ли их можно очертить и сказать, вот здесь поколения разошлись вовсе. Кроме того, разрыв с традициями не всегда имеет прогрессивные с точки зрения гуманизации общества последствия. Можно отторгнуть традиции рабства, традиции, например, сбрасывать младенцев со скалы. И это будет завоевание гуманизма. А вот если отторгнуть традицию хоронить умерших, вообще перестать как-то заботиться о покойных, тогда как?
К тому же противостояние «старого» и «нового», реакционного и революционного отнюдь не механистическое, оно не воплощено физически в странах или поколениях. Это диалектическое противоречие, которое именно сейчас все сильнее ощущается как внутриличностный раскол, разлад. Каждое новое поколение воспроизводит и будет воспроизводить это противостояние в новых условиях, на новом витке. Каждое поколение создает личности, в которых доминирует или «старое» или новое». Вспомним «Отцов и детей» Тургенева: младший Кирсанов и Катя — что в них-то нового?
И, наконец, в-третьих, разве мы имеем право отказывать целым поколениям людей, целым обществам хотя бы в надежде на перемены и в праве сражаться за них? А если нет, то разве не обязаны мы тогда искать пути и формы этой борьбы, адекватные реальной жизненной ситуации здесь и сейчас для всех поколений и обществ? Да, современное человечество не заслужило ни золотого сна, ни золотого кошмара.
Оно заслужило пробуждение.
Опубликовано в журнале «Левая политика», № 10–11 <2010>.
Анна Владимировна Очкина (р. 1967) — российский социолог, преподаватель и публицист.
В 1989 г. закончила экономический факультет МГУ, кандидат философских наук (2000 г., тема диссертации — «Диалектика мотивации субъектов социального действия в условиях политического выбора»). С 2010 г. заведует кафедрой методологии науки, социальных теорий и технологий Пензенского государственного педагогического университета (с 2015 г. — Педагогический институт им. В. Г. Белинского Пензенского государственного университета).
Член Консультативного совета при пензенском отделении Роскомнадзора.
Активно работает в структурах Б. Кагарлицкого: заместитель директора Института глобализации и социальных движений (ИГСО), заместитель председателя редакционного совета журнала «Левая политика», постоянный автор сайта «Рабкор».