Аннотация

Михаэль Хагемейстер

«Новое Средневековье» Павла Флоренского

Михаэль Хагемейстер

Если смотреть на Павла Флоренского и его творчество через призму исследовательской литературы, то повсюду наталкиваешься на гимническое восхваление с употреблением превосходной степени: Флоренский — это «универсальный гений», «Паскаль нашего времени», «русский Лейбниц», «Леонардо да Винчи ХХ века». Многочисленные таланты Флоренского и его глубокая ученость подавляют и пугают. Тайя Гут даже называет его «самым светоносным представителем русской духовной жизни»[2], а Стефен Кессиди — «одним из величайших интеллектуалов всех времен»[3]. К этому добавляют нимб «мученика православной церкви»[4], включенного в сонм святых новомучеников и исповедников, — причем создается легенда: в представленном церковному собору для прославления списке лиц Флоренский не был упомянут[5].

На чем основано это безграничное восхищение и почитание? Быть может, оно относится скорее к личности Флоренского, чем к его мысли? Основано ли оно на действительно всеобъемлющем и фундаментальном знании его жизни и творчества? А если это так, то как тогда оценивать раздражающе странное мировоззрение Флоренского, его подчеркнуто антисовременную, — что для Флоренского, равно как и для его русских последователей, означает подчеркнуто антизападную — позицию? По-видимому, как раз эта позиция очаровывает его приверженцев (также и на Западе), но одновременно она препятствует усвоению его тем западным научным дискурсом, который ориентирован совершенно иначе. Нижеследующие наблюдения и мысли посвящены именно этой ситуации[6].

Средневековье — Ренессанс

Павел Флоренский

Сам Флоренский характеризовал себя как средневекового человека. Он восхищался замкнутым и иерархическим образом мира Средневековья и открыто признавал себя его сторонником[7]. Флоренский определял тип средневековой культуры с помощью понятий объективности, коллективизма, конкретности, цельности, синтетического видения и реализма. Данному типу противостоит тип западной ренессансной культуры. Признаками его служат субъективизм, индивидуализм, абстрактность, аналитичность, сенсуализм и иллюзионизм, раздробленность, атомизация — и, наконец, нигилизм и саморазрушение. Ренессанс и гуманизм в глазах Флоренского означают распад божественного порядка во Вселенной и одновременно грехопадение западной культуры[8].

«Возрожденское мирочувствие», согласно Флоренскому, помещает человека «в онтологическую пустоту» и тем самым обрекает его на пассивность: «<...> в этой пассивности образ мира, равно как и сам человек, распадается и рассыпается на взаимно исключающие точки-мгновения. Таково его действие по его сути»[9]. В книге «Столп и утверждение Истины» Флоренский узнает падшего человека Ренессанса в портретах Леонардо да Винчи: «<...> Загадочная и соблазнительная улыбка всех лиц Леонардо да Винчи, выражающая скептицизм, отпадение от Бога и самоупор человеческого “знаю”, есть на деле улыбка растерянности и потерянности: сами себя потеряли, и это особенно наглядно у “Джиоконды”. В сущности, это — улыбка греха, соблазна и прелести, — улыбка блудная и растленная, ничего положительного не выражающая (в том-то и загадочность ее!), кроме какого-то внутреннего смущения, какой-то внутренней смуты духа, но — и нераскаянности»[10].

Флоренский был убежден в том, что «обездушенная цивилизация» Нового времени исчерпала себя и близок день, когда порабощенный человек «свергнет иго возрожденской цивилизации»[11]: тогда начнется новое Средневековье, т. е. эпоха новой цельной культуры. Прообразом этой «культуры другого типа», «первые зародыши» которой уже можно наблюдать[12], станет Россия; однако, согласно Флоренскому, сам он рассматривает «свою жизненную задачу <...> как проложение путей к будущему цельному мировоззрению»[13].

Платонизм — кантианство

Противоположность объективно-целостного миропонимания и субъективно раздробленного, а также аналитического мировидения выражается, в частности, в учениях Платона и Канта. Флоренский был платоником и страстным критиком Канта. Флоренский называл реализмом платоновскую философию, укорененную еще в магически-религиозном миропонимании, — реализмом, ибо она указывает человеку, каким образом он может стать причастным миру идей — реальности в собственном смысле. Напротив, Кант (которого Флоренский наделяет бранным прозвищем «столп злобы богопротивныя»[14]) ставит во главу угла автономный разум человека, заявляя, что «не Истина определяет наше сознание, а сознание определяет Истину»[15]. Резкие выпады против Канта встречаются повсюду в философских сочинениях Флоренского. Вот что говорится в лекции «Культ и философия», прочитанной в мае 1918 г.: «Нет системы более уклончиво-скользкой, более “лицемерной” и более “лукавой”, нежели философия Канта. <...> Вся она соткана <...> из загадочных улыбок и двусмысленных пролезаний между да и нет. Ни один термин не дает чистого тона, но все — завывание. Кантовская система есть воистину система гениальная — гениальнейшее, что было, и есть, и будет... по части лукавства. Кант — великий лукавец»[16].

Картина мира: Птолемей — Коперник

В 1922 г. Флоренский опубликовал книгу «Мнимости в геометрии». В ней он предпринял (по-видимому, со всей серьезностью) попытку реабилитировать с помощью теории относительности геоцентрическое мировидение Средневековья — таким, как оно представлено в «Божественной комедии» Данте[17]. Согласно Флоренскому, принцип относительности показывает, что изначальное птолемеевское мировидение, помещающее Землю в центр мироздания, истинно, — тогда как коперниковская система Нового времени, напротив, ошибочна. Также «птолемеевским» является изначальное, «естественное» мировидение детей[18]. По мнению Флоренского, оно открывает путь к цельному, реальному восприятию мира. Благодаря непосредственности детей, «детское восприятие преодолевает раздробленность мира изнутри»[19]. Всякое исследование и теория непрестанно питаются из «чуждых рациональности интуиций детства»[20]. Навсегда остается сказка детства, которую каждый сам себе рассказывает. Ни один шаг в науке и искусстве не будет плодотворным без возвращения в вечно живое детство, в «объективное восприятие мира»[21]. Флоренский пишет, что принял принцип относительности сразу же, без основательного изучения, «а просто потому, что это было слабою попыткою облечь в понятие иное понимание мира. Общий принцип относительности есть в некоторой степени обрубленная и упрощенная моя сказка о мире»[22].

«Граница между небом и Землей», согласно Флоренскому, может быть точно обозначена: она располагается между траекториями Урана и Нептуна. Сам Флоренский называет это представление «поразительным результатом», ибо тем самым оказывается, что граница мира проходит в точности там, куда ее помещали уже в глубочайшей древности. Наконец Флоренский выдвигает следующее физико-математическое «обоснование» платоновских идей. На границе неба и Земли скорость движения тел достигает скорости света. Согласно первому уравнению Лоренца, протяженность тел при этом делается равной нулю, а их масса (также и время для внешнего наблюдателя), напротив, достигает бесконечности. При таких условиях тела утрачивают признаки своего земного существования, переходят в вечность и обретают абсолютную стабильность, — но именно таковы атрибуты платоновских идей.

Спустя лишь несколько лет мыслительные эксперименты Флоренского в связи с миром платоновских идей были подхвачены Алексеем Лосевым. В своих сочинениях «Античный космос и современная наука» и «Диалектика мифа» Лосев подробно излагает рассуждения Флоренского (конечно, не называя его) и сводит их к формуле, согласно которой «весь платонизм» содержится в первом уравнении Лоренца[23]. Это вызвало вопрос у издателя немецкого перевода главного труда Лосева, философа Александра Хардта: допускает ли Лосев иронию в связи с «мифологизацией теории относительности»[24]? Этот вопрос можно адресовать также и Флоренскому.

Значение Лосева — это значение духовного хранителя (некоторые полагают, что просто «рефлектора»[25]) мыслей Флоренского. Незадолго до своей смерти в мае 1988 г. девяносточетырехлетний «последний философ Серебряного века» в одном из интервью[26] указал на роль «математического доказательства» платоновских идей, осуществленного Флоренским. То, насколько верным оставался Лосев также и враждебной по отношению к Ренессансу позиции Флоренского, показывает его обширное исследование «Эстетика Возрождения» (1982 г.). Лосев противопоставляет «целостную культуру» Средневековья разорванной культуре Ренессанса, основывающейся на абсолютизации изолированного субъекта. Лосев (как до него и Флоренский) усматривает тип ренессансного человека, обожествляющего себя и именно поэтому впадающего в нигилизм и сатанизм, в «Джиоконде» Леонардо с ее «бесовской улыбкой»: «Это не улыбка, а хищная физиономия с холодными глазами и ясным сознанием беспомощности жертвы, которой Джиоконда хочет овладеть <...>»[27].

Обратная перспектива — прямая перспектива

Пожалуй, для иллюстрации критики Флоренским ренессансной картины мира лучше всего подходят его высказывания по поводу сакральной живописи[28]. Особенно страстно Флоренский проклинает прямую перспективу, которая господствует в западном искусстве с эпохи Ренессанса. Эта перспектива вынуждает наблюдателя стать на произвольную точку зрения художника, который ограничивает себя тем, что иллюзионистским, т. е. обманным способом передает случайный, внешний облик видимого мира. Флоренский противопоставляет искусству Нового времени искусство Средних веков, которое пренебрегало перспективно-иллюзионистским изображением не по неумению или наивности, но из-за желания вместо субъективного видения художника передать объективную «истинную реальность». Это достигалось прежде всего благодаря использованию «обратной перспективы», характерной для средневековой живописи и икон.

Перспективно-иллюзионистское видение, напротив, заводит в «безграничную пустоту» и заканчивается «художественным нигилизмом». Оно представляет собой еще один симптом того духовного кризиса, начавшегося с Ренессанса, который привел к утрате надежного религиозно-метафизического миропонимания. Флоренский превращает свою критику прямой перспективы в «общую атаку на европейское Просвещение и на картезиански-кантово-евклидову картину мира» (Кристин Хольм), в которой мир понимается как театр теней, где «я» выступает в качестве зрителя. В конечном счете речь для Флоренского идет о том, чтобы заново снять разделение (происшедшее в Новое время) субъекта и объекта, наблюдателя и мира и на место действительности, самочинно сконструированной мыслящим субъектом, поставить непосредственный опыт всеобъемлющего бытия.

Реализм — номинализм — магия

Со всем вышесказанным закономерно связано то, что в своей философии имени и числа Флоренский является представителем радикального реализма, отрицающим номинализм Нового времени или чисто арифметический подход: слова, имена, числа суть не просто условные обозначения, а символы, откровения высшей, сгущенной реальности, т. е. сущности, и одновременно — выражения ее энергии. Благодаря этому через них осуществляются мистические опыты и магические действия. В имени действует само именуемое, — поскольку в нем присутствует энергия именуемого[29]. «Мощное слово» или магическое число обладают непосредственно действующей силой, которую человек может использовать (вспомним о заклинательных формулах и колдовских заговорах, счастливых и несчастливых числах или о «принуждении бога»). Флоренский был также убежден в том, что сущностные признаки и энергии, содержащиеся в человеческих именах в особенно концентрированном виде, кладут отпечаток на их носителей и предопределяют их жизнь. Имя, следовательно, это судьба человека. Одновременно имя является тем мистическим корнем, посредством которого человек связан с иными мирами.

Магия для Флоренского — это «живое общение» человека с живой действительностью (в противоположность науке, занимающейся нанизыванием понятий). Флоренский называет «магическими машинами» такие произведения человека, в случае которых «действие на окружающих и изменение в их душевной жизни должен оказать не смысл [подобных произведений], а непосредственная наличность красок и линий». Подобные «орудия магического воздействия на действительность» — это, к примеру, рекламные и агитационные плакаты, но также «пентаграммы и другие магические изображения»[30].

Политическая теология: борьба Логоса и хаоса, Христа и антихриста

Флоренский рассматривал всемирную историю в эсхатологическом ракурсе как поле битвы, на котором сражаются два противоположных космических начала — «Логос и хаос»[31] или, выражаясь богословски, «Христос и антихрист»[32]. Культура есть специфически человеческое выражение борьбы Логоса против хаоса, против «мирового уравнивания», против равенства и смерти[33].

Но кто же представляет темные силы хаоса, уравнивания, равенства и смерти? Кто же суть эти «“враги рода человеческого”, враги культуры, враги высшего достояния человечества»[34]? Кто противостоит истории спасения, находясь в союзе с антихристом? Они суть те, кто восстает против божественного порядка и его земных гарантов — самодержцев, проповедуя автономию индивида и всеобщее равенство, ставя одновременно на место божественного милосердия и послушания демократию и права человека. И они носят одно имя — они суть евреи. Историческим носителем разлагающего, уравнивающего и секуляризирующего прогресса является еврейство. Не имеющее корней, ориентированное материалистически и посюсторонне, оно искушает людей тем, что ориентирует их на самоспасение и самообожествление[35]. Ренессанс, гуманизм, Просвещение и либерализм отмечают этапы его победоносного шествия через историю: «Гуманизм вытек из каббалы. <...> “Просвещенность” — это они изобрели. <...> Жиды всегда поворачивались к нам, арийцам, тою стороною, на которую мы, по безрелигиозности своей, всегда были падки, и затем извлекали выгоды из такого положения. Они учили нас, что все люди равны, — для того чтобы сесть нам на шею; учили, что все религии — пережиток и “средневековье” (которого они, кстати сказать, так не любят за его цельность, за то, что тогда умели с ними справиться), — чтобы отнять у нас нашу силу, — нашу веру; они учили нас “автономной” нравственности, чтобы отнять нравственность существующую и взамен дать пошлость»[36].

Однако уже намечается облик новой целостной культуры. Флоренский обозначает ее черты в своем сочинении «Предполагаемое государственное устройство в будущем» — этатистской, антииндивидуалистической утопии, принадлежащей к традиции «Государства» Платона и «Города Солнца» Кампанеллы[37]. Хотя это сочинение писалось в заключении (в марте 1933 г.), подлинность выраженных там взглядов не ставилась под сомнение знатоками творчества Флоренского[38]. Идеальное «государство будущего» в изображении Флоренского — это тоталитарная диктатура с совершенной организацией и системой контроля, наглухо замкнутая от внешнего мира. Это государство станет требовать от своих подчиненных преданности, подчинения и служения «целому», заботясь о том, чтобы устремления и потребности нового человека (выведенного с учетом законов евгеники) находились в согласии с таковыми же общества. Индивидуальные права человека при этом упраздняются как устаревшие. На вершине могущественного государства будет стоять указанный самим небом вождь, которого Флоренский представляет как гениального и харизматического сверхчеловека: «Как суррогат такого лица, как переходная ступень истории появляются деятели вроде Муссолини, Гитлера и др. Исторически появление их целесообразно, поскольку отучает массы от демократического образа мышления, от партийных, парламентских и подобных предрассудков, поскольку дает намек, как много может сделать воля. Но подлинного творчества в этих лицах все же нет, и, надо думать, они — лишь первые попытки человечества породить героя. Будущий строй нашей страны ждет того, кто, обладая интуицией и волей, не побоялся бы открыто порвать с путами представительства, партийности, избирательных прав и прочего и отдался бы влекущей его цели. Все права на власть <...> избирательные (по назначению) — старая ветошь, которой место в крематории. На созидание нового строя, долженствующего открыть новый период истории и соответствующую ему новую культуру, есть одно право — сила гения, сила творить этот строй. Право это одно только не человеческого происхождения и потому заслуживает названия Божественного. И как бы ни назывался подобный творец культуры — диктатором, правителем, императором или как-нибудь иначе, мы будем считать его истинным самодержцем и подчиняться ему не из страха, а в силу трепетного сознания, что пред нами чудо и живое явление творческой мощи человечества»[39].

Исповедуемый Флоренским миф о вожде, равно как и культ воли, присутствовал в то же самое время в антидемократических правых кругах Германии, а именно — в политической теологии Карла Шмитта, специалиста в области государственного и международного права. Подобно Флоренскому, Шмитт также был заклятым противником «либерального» партийного государства; подобно Флоренскому, он понимал всемирную историю как постоянную борьбу, с одной стороны, между образами и предтечами антихриста, которых он отождествлял с еврейством и инспирированными им либерализмом, социализмом и анархизмом, а с другой — той духовной и политической силой (Шмитт называет ее «катехон»), которая им противопоставляется. Этот «удерживающий» Нового времени, который держит под спудом напирающий снизу хаос, является, как и у Флоренского, харизматической волевой личностью, не связанной никаким законом[40].

От антииудаизма к антисемитизму

Рассматривая обращенную против современности картину мира Павла Флоренского, мы наконец приблизились к некоему щекотливому пункту. Замалчивать его означало бы налагать табу на целый пласт «средневекового мировоззрения» Флоренского и даже на целый пласт его личности. Речь идет о проблеме (христианского) антииудаизма и (расистского) антисемитизма в мышлении и творчестве Флоренского.

С начала 1990-х гг. в литературе цитируются приписываемые Флоренскому острейшие высказывания, направленные против евреев[41]. При этом речь идет о двух анонимных (подписанных лишь буквой «Ω») материалах в одиозной книге Василия Розанова «Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови» (1914)[42], посвященной ритуальным убийствам, а также об анонимном предисловии к сборнику «Израиль в прошлом, настоящем и будущем» (1915)[43]. Авторство этих текстов в течение долгого времени было неясным и спорным[44]. Хотя уже в 1925 г. Зинаида Гиппиус в своих воспоминаниях «Живые лица» указала на то, что Розанов совершал свои выпады против евреев в погромной прессе «не без помощи Ф[лоренского]»[45], однако конкретное участие Флоренского в них не было очевидным. Со временем ситуация изменилась. Благодаря усилиям и (это следует подчеркнуть) научной честности издателей трудов Флоренского и Розанова, было подтверждено авторство Флоренского в отношении указанных текстов (равно как и в отношении другого материала антисемитского содержания[46]), — доказано публикациями из архива Флоренского (в частности, извлечений из писем к Розанову)[47]. Переписка Флоренского и Розанова во всем объеме, обсуждающая, по свидетельству Сергия Булгакова, «мистические глубины еврейского вопроса», «огромная и значительная по содержанию»[48], разумеется, еще ждет своего опубликования[49].

О чем говорится в названных текстах? Поводом к их возникновению послужил замеченный во всем мире судебный процесс, направленный против еврейского приказчика Менделя Бейлиса, которого обвинили в том, что он в марте 1911 г. в Киеве совершил ритуальное убийство тринадцатилетнего мальчика Андрея Ющинского[50]. В то время как духовная элита России, либеральная общественность, а также православные христиане возмущенно и с отвращением реагировали на процесс, проводимый антисемитами на основе фальсификаций[51] (он опирался на темную ложь, провоцировал насилие и был позором России), — причем никто из православных богословов не был готов защищать перед судом тезис относительно ритуальных убийств, — Флоренский, мобилизовав всю свою ученость, искал «аргументы», подтверждающие обвинение в кровопролитии.

Согласно Флоренскому, убийство Ющинского — это человеческое жертвоприношение, «вызов», произведенный «напоказ всему человечеству» (именно поэтому труп не был устранен, а следы не были стерты)[52]. Он «доказывает», что наряду с ассимилированными евреями еще существуют и те, кто всерьез принимает свою религию. Христианство и иудаизм опирались на веру в «святость крови», однако лишь таинства иудейской религии требовали кровавой жертвы, которая должна совершаться не символически, а конкретно и с муками. Ритуальное убийство Ющинского, при котором пролилась чистая кровь невинного мальчика, есть, следовательно, выражение глубокой религиозности и архаического «мистического мировосприятия»; именно поэтому оно понятно для верующего христианина, хотя и непонятно безразличному в вопросах веры современнику[53]. «Признаюсь, — пишет Флоренский с явным вызовом, — что еврей, вкушающий кровь, мне гораздо ближе не вкушающего. <...> Первые, вкушающие — это евреи, а вторые — жиды»[54]. Зинаида Гиппиус сообщает, что во время процесса над Бейлисом Флоренский был вынужден сказать своей сестре Ольге Александровне: «Если б я не был православным священником, а евреем, я бы сам поступил, как Бейлис, т. е. пролил бы кровь Ющинского»[55].

Флоренский утверждает, что вся история Израиля свидетельствует о кровожадности и жестокости еврейства, и нет никаких оснований сомневаться в том, что во времена диаспоры это положение не изменилось. «Если были ритуальные убийства даже тогда (во времена царей и пророков. — М. Х.), то почему же не может быть их теперь?»[56] Флоренский откровенно сознавался, что вина или невиновность подсудимого Бейлиса его нисколько не интересует, тем более что «прохвосты со всего мира» пытаются запутать ситуацию[57]; гораздо важнее то, что к еврейству в целом пристало «общее подозрение в ритуальных убийствах как одном из проявлений мистического влечения к крови», и таковым оно остается «вопреки крикам всей еврейской прессы»[58]. К сожалению, Флоренский в этом оказался прав: хотя в результате процесса, продолжавшегося в течение месяца, Бейлис в октябре 1913 г. был оправдан, тем не менее присяжные усвоили сфальсифицированное представление обстоятельств дела, предназначенное для того, чтобы доказать ритуальный характер убийства Ющинского. Непосредственно после окончания процесса против Бейлиса были собраны средства для постройки церкви в честь Андрея Ющинского — с очевидным намерением объявить его святым мучеником. В апреле того же года был канонизирован Гавриил Слуцкий — мнимая жертва ритуального убийства (XVII в.)[59].

После того как Флоренский 12 октября 1913 г. послал Розанову свою «экспертизу» относительно еврейского ритуального убийства, Розанов с удовлетворением констатировал: «Вопрос о том, убили ли вожди мирового еврейства в качестве жертвы христианского мальчика, отныне может рассматриваться как решенный положительно, а именно — с такой же полнотой, точностью и надежностью, с какой доказывают геометрическую теорему»[60].

Конечно, убийство Ющинского послужило характерным примером для рассуждений Флоренского, однако угроза, исходящая от евреев, выходила далеко за пределы этого скандального случая. Согласно Флоренскому, в тайне от общественности ежедневно «тысячи Ющинских в гимназиях, школах и университетах» «господами евреями» подвергаются мучениям, соблазняются, отравляются и отвращаются от веры[61]. Однако несравненно более страшной является опасность, грозящая всем народам, — инфекция, переносимая с еврейской кровью[62]. В то время как еврейство стремится сохранить «чистоту» крови по мужской линии, миссия еврейской женщины — любыми возможными способами соединяться с неевреями[63] ради того, чтобы посредством смешения ее крови с кровью прочих народов распространять по всей Земле влияние Израиля. «Таким образом, еврейство, не нося этого имени, внедряется все глубже и глубже в массу человечества и корнями своими прорастает всю человеческую толщу. Секрет иудейства — в том, что есть чисто иудейское, чистокровное, и около него — с неимоверной быстротой иудаизирующая “шелуха” прочих народов. Теперь в мире нет ни одного народа, совершенно свободного от еврейской крови, и есть еврейство с абсолютно несмешанною кровью. Итак, есть евреи, полуевреи, четверть-евреи, пятая-евреи, сотая-евреи и т. д.[64] И вот, каждый народ с каждым годом увеличивает процент еврейской крови, т. е. разжижается в своей самобытности. <...> И, рано или поздно, процент еврейской крови у всех народов станет столь значительным, что эта кровь окончательно заглушит всякую иную кровь, съест ее, как кислота съедает краску»[65].

Именно еврейская кровь обладает необычайной вирулентностью или проникающей способностью. «Даже ничтожной капли еврейской крови» достаточно для того, чтобы вызвать «типично еврейские» телесные и душевные черты у целых последующих поколений[66]. «Но что, что с ними (евреями. — М. Х.) делать?» — вопрошает Флоренский. «Они размножаются быстрее нас, — это простая арифметика. И что ни делать с ними, настанет момент, когда их станет больше, чем нас. Это, повторяю, простая арифметика, и против этого есть только одно средство — оскопление всех евреев, — т. е. средство такое, применить которое можно только при нашем отречении от христианства»[67]. Однако христианину дозволено — и даже приказано богом — «колотить Израиля»: «От нас Бог хочет, чтобы выколачивали жидовство из Израиля, а от Израиля — чтобы он, своим черным жидовством, оттенял в нашем сознании — непорочную белизну Церкви Христовой. Своею гнусностью Израиль спасает нас, научая нас ценить благо, нам дарованное. А мы за это должны колотить Израиля, чтобы он опомнился и отстал от пошлости»[68].

Бешеная ненависть Флоренского к евреям, доходящая до погромной горячки, апеллирует к таким архаическим представлениям традиционного антииудаизма (с христианской закваской), как «синагога сатаны», «гнездо антихриста» и «враг рода человеческого»[69]. Сюда также относится и возникшее в Средневековье обвинение в ритуальных убийствах: соответствующая выдуманная кровавая практика описывается Флоренским с явным воодушевлением. При этом Флоренский был абсолютно «современен», ибо использовал арсенал расистского антисемитизма, содержащий сексуальные импликации, когда указывал на опасность вирулентной еврейской крови и предостерегал неевреев от грозящего им соблазна скрещивания с евреями[70]. И наконец, у Флоренского обнаруживаются почти все юдофобские стереотипы антимодернизма его времени: заговорщическое стремление евреев к мировому господству, их опасное учение о всеобщем равенстве, их разлагающее воздействие на семью, на религиозную жизнь, культуру, нравы, государство, развращающая сила еврейского капитала и еврейской прессы, сатанинские истоки и пагубные махинации жидомасонства — все те «страшилки», которые в то время также фабриковались в России и в собранном виде представлены в «Протоколах Сионских мудрецов»[71].

* * *

Попытки Флоренского заново «зачаровать» и мифологизировать мир представляются шутовством — когда он защищает геоцентрическую картину мира или стремится точно обозначить границу между небом и Землей; они раздражают — когда он поносит культуру Ренессанса или философию Канта; и они делаются опасными и негуманными — когда он находит носителей для сил хаоса, для союзников антихриста и для универсального, абсолютного врага, усматривая при этом благо в тоталитарной политической религии. Флоренский кажется его сегодняшним почитателям «самым светоносным представителем русской духовной жизни». Напротив того, Николай Бердяев называл его «рафинированным реакционером»[72] и был в этом прав, о чем свидетельствуют приведенные примеры.

Примечания

[1] Волков С.А. Воспоминания о П.А. Флоренском // Символ, № 29, 1993. С. 145.

[2] Gut T. Brief an die Nachgeborenen. Zu Pavel Florenskijs Erinnerungen «Meinen Kindern» // Neue Zürcher Zeitung, 30.7.1993. S. 19.

[3] Cassedy St. [Rezension von] The Pillar and Ground of the Truth // The Russian Review, 1999, Vol. 58, № 3. P. 492.

[4] См., напр.: Lilienfeld F.V. Priester Pavel Florenskij (1882—1937). Russisches Universalgenie, Märtyrer der orthodoxen Kirche // Ostkirchliche Studien, 1994, Jg 43, № 1. S. 3—22; Adler G. «Die aufmunternde Frische der Ewigkeit». Pavel Florenskij, Genie und Märtyrer // Internationale katholische Zeitschrift Communio, 1996, Bd 25. S. 457—471.

[5] В начале 1990-х гг. появились сведения о том, что Флоренский был канонизирован зарубежной Русской православной Церковью. Консервативные круги Московской патриархии отреагировали на это с возмущением и указали на лояльность Флоренского по отношению к советскому режиму. См.: Владимир, архиепископ Ташкентский и Среднеазиатский. Мера терпения // День, 1—7. 8. 1993. С. 6—7. В конце концов новость была опровергнута: оказалось, что она опиралась на неверно понятое указание имени на иконе «Собор святых новомучеников российских, от безбожников избиенных».

[6] Поскольку мой доклад был поставлен организаторами конференции в начале программы (работа М. Хагемейстера «Новое Средневековье» Павла Флоренского» была впервые обнародована в качестве доклада на международном симпозиуме «Павел Флоренский: традиция и современность», который проходил в университете Потсдама с 5 по 9 апреля 2000 г. — Примеч. пер.), я хотел воспользоваться возможностью перечислить некоторые темные моменты в творчестве Флоренского, надеясь на то, что в ходе заседаний совместными усилиями они будут прояснены. К сожалению, как это следует также и из сообщений о конференции, моя надежда не оправдалась. Ср.: Siemons M. Der letzte Moderne. Unter Verdacht: Die Sprünge des Artisten Pawel Florenski // Frankfurter Allgemeine Zeitung, 12.4.2000. S. 5; Alisch R. Tathandlung. Visionär oder Obskurant? Pawel Florenskijs Wege in die Moderne // Ibid., 21.4.2000. S. 17.

[7] См.: Флоренский П.А. Автореферат (1925/26) // Вопросы философии, 1988, № 12. С. 113—116. После ареста, уже в марте 1933 г., Флоренский объяснял следователям: «Я, Флоренский Павел Александрович, профессор, специалист по электротехническому материаловедению, по складу своих политических воззрений романтик Средневековья примерно XIV века» (цит. по: Шенталинский В. Удел величия // Огонек, № 45, 1990. С. 26).

[8] Противопоставление (вместе с оценкой) средневековой и ренессансной культуры (соответственно, типов объективной и субъективной культуры) присутствует в «Автореферате (1925/26)» и в прочих многочисленных работах Флоренского 1920-х — начала 1930-х гг. (например, в «Электротехническом материаловедении», «Обратной перспективе», «Итогах», «Философии культа», «Христианстве и культуре»), а также в лекциях, прочитанных в 1921—1922 гг. в Московской Духовной академии. Следует ли Флоренский (и в какой степени) в своем учении о типах культуры помимо славянофилов XIX в., которые для описания противоположности между Россией и Западом выделяли комплекс характерных признаков, также и современной ему культурной диагностике в немецкой философии жизни (см., напр.: Euckens R. Geistige Strömungen der Gegenwart. 1904), или же он связан с «декадентским» апофеозом Средневековья (присутствовавшим, скажем, в романах Ж.-К. Гюисманса), — этот вопрос заслуживает более подробного исследования. В связи с идеалом целостности в русской духовной жизни см. обстоятельное исследование: Sarkisyanz E. Russland und Messianismus des Orients. Tübingen, 1955.

[9] Флоренский П.А. Итоги // Флоренский П.А. Соч. в 4-х т., т. 3 (1), М., 1999. С. 367.

[10] Флоренский П.А. Столп и утверждение Истины. М., 1914. С. 174.

[11] Флоренский П.А. Итоги… С. 369.

[12] Цит. по: Werner U. Anmerkungen zu Pavel Florenskijs Texten // Florenski P. Raum und Zeit. Berlin, 1997. S. 347—362. Ср.: «Игра духов создает механику, но только в определенное время» (S. 349).

[13] Флоренский П.А. Автореферат… С. 114. Как показал Хольгер Куссе, стиль мышления и аргументации Флоренского основан в некотором роде на аналогиях (например, энергия слова уподобляется оплодотворяющей силе семени), что характерно для средневекового миропонимания. (Формы аргументации у П. А. Флоренского и А. Ф. Лосева. Доклад на Лосевских чтениях (Москва, 1998, не опубликован). Благодарю Х. Куссе за возможность познакомиться с этой работой).

[14] Флоренский П.А. Вступительное слово перед защитой на степень магистра книги «О духовной Истине» (М., 1912), сказанное 19 мая 1914 г. Сергиев Посад, 1914. С. 7. Цитата относится только к «Критике чистого разума» Канта.

[15] Флоренский П.А. Записка о христианстве и культуре (1923) // Соч. в 4-х т., т. 2. М., 1996. С. 549.

[16] Флоренский П.А. Из богословского наследия // Богословские труды. Вып. 17. М., 1977. С. 122. Подробно по поводу критики Флоренским Канта говорится в работах: Гальцева Р.А. Мысль как воля и представление // Образ человека ХХ в. М., 1988. С. 72—130, особ. с. 124—127; Она же. Очерки русской утопической мысли ХХ в. М., 1992. С. 120—180. Ср. также концепцию Н.К. Бонецкой в интервью «Флоренский сегодня: три точки зрения» // Вопросы философии, 1997, № 5. С. 125—156; особ. с. 148.

[17] В связи с последующим изложением см.: Флоренский П.А. Мнимости в геометрии. М., 1922. Ср. также: Каухчишвили Н. П.А. Флоренский и итальянское треченто // Studia Slavica Academiae Scientiarum Hungaricae, 1989, Vol. 5, № 1–2. P. 45—59. Более чем за сто лет до этого другой апологет христианско-средневекового порядка заявил об опасности для веры, вытекающей из утверждения, что «Земля есть незначительная блуждающая звезда». (Nowalis. Werke und Briefe. München, 1968. S. 390—391).

[18] Ср.: Blumenberg H. Kindesrecht Ptolemäer zu sein — Kindespflicht, Kopernikaner zu werden // Die Vollzähligkeit der Sterne. Frankfurt a/M., 2000. S. 311—319.

[19] Флоренский П.А. Детям моим. М., 1992. С. 87.

[20] Там же. С. 51.

[21] Флоренский П.А. Письмо к дочери Ольге от 13.5.1937 // Флоренский П.А. Соч. в 4-х т., т. 4. М., 1998. С. 703. Этим указанием я обязан Фрицу Миерау.

[22] Флоренский П.А. Детям моим… С. 193—194.

[23] Лосев А.Ф. Античный космос и современная наука. М., 1927. С. 212. Подробно об этом см. также: Hagemeister M. P.A. Florenskij und seine Schrift «Mnimosti v geometrii» (1922) // Florenskij P.A. Mnimosti v geometrii. München, 1985. S. 21–23.

[24] [Haardt A. Примечание 31] // Losev A. Die Dialektik des Mythos. Hamburg, 1994. S. 206. Также и Лосеву все еще не удается войти в философский дискурс Германии. Появившийся в 1994 г. в знаменитом издательстве «Felix Meiner Verlag» немецкий перевод основного труда Лосева «Диалектика мифа», согласно сообщению издательства, оказался «величайшим провалом в истории издательства» и частично был обращен в макулатуру.

[25] Сам Флоренский называл Лосева «рефлектором». В 1927 г. в разговоре с Ниной Симонович-Ефимовой он говорил: «Что касается Лосева, то он рефлектор, который сам темный, но отражает попадающие на него лучи и сразу же затем вновь потухает. Это неприятно. Я не знаю, почему он мне неприятен. <...> Он пишет в моем духе. Но вот, вероятно, оттого, что у него все бескровно, без внутренней напитанности, это мысли или Булгакова, или мои» («Как хорошо для каждого, что он есть». Из бесед с П.А. Флоренским, записанных Н.Я. Симонович-Ефимовой // Литературная газета, 9.11.1994. С. 6).

[26] См.: П. А. Флоренский по воспоминаниям Алексея Лосева // Контекст, 1990. М., 1990. С. 7—8, 20—21.

[27] Лосев А.Ф. Эстетика Возрождения. М., 1982. С. 427. Лосев обосновывает свою враждебную позицию по отношению к Ренессансу, указывая на его антропоцентризм: «Так как Возрождение возводит субъекта в абсолют, оно открывает дорогу для триумфа субъективизма в последующих столетиях. В этом смысле весь Запад представляется мне мыслительным тупиком». (Лосев А.Ф. В поисках смысла // Вопросы литературы, 1985, № 10. С. 229). Предполагал ли при этом Лосев также и критику сталинизма и «сверхчеловека» социализма (как иногда считают) — этот вопрос остается открытым (cм.: Кедров К. Платон ХХ века // Известия, 7.9.1993. С. 5). В связи с лосевским отказом от европейского мировоззрения Нового времени, начиная с Возрождения, как от «темного мифа», см.: Хоружий С.С. Арьергардный бой. Мысль и миф Алексея Лосева // Вопросы философии, 1992, № 10. С. 134—135.

[28] В связи с нижеследующим см. сборник искусствоведческих работ Флоренского «Raum und Zeit». Berlin, 1997 (перевод на немецкий язык осуществлен Ольгой Радецкой и Ульрихом Вернером), а также меткую рецензию на него: Holm K. Mit Giotto kam der böse Blick // Frankfurter Allgemeine Zeitung, 2.12.1997. S. 18).

[29] Это касается прежде всего имени божия. В ряде анонимных статей Флоренский защищал учение имяславия, касающееся божественности и почитания имени «Иисус», — учение, которое в 1913 г. было осуждено в качестве еретического Св[ятейшим] синодом Русской православной церкви. В связи с антииудейскими аспектами имяславия см.: Кацис Л.Ф. «Дело Бейлиса» в контексте «Серебряного века» // Вестник Еврейского университета в Москве, М., 1993, № 4. С. 119—140. В связи с магическим и мистическим действием слова в понимании Флоренского см.: Kuße H., Dukova U. Etymologie und Magie. Zur Sprachtheorie Pavel Florenskijs // Slavische Sprachwissenschaft und Interdisziplinarität. München, 1995, Bd. 1. S. 77—105.

[30] Флоренский П.А. Анализ пространственности и времени в художественно-изобразительных произведениях. М., 1993. С. 127.

[31] Флоренский П.А. Автореферат. С. 114.

[32] Андроник (Трубачев), игумен. Priester Pavel Florenskij im Dienst der Kirche // Kirchen im Kontext unterschiedlicher Kulturen. Auf dem Weg ins dritte Jahrtausend. Göttingen, 1991. S. 331.

[33] Флоренский П.А. Автореферат… С. 114. В послереволюционные годы Флоренский в открытых лекциях провозглашал борьбу между Логосом и хаосом, связывая ее с апокалипсическими видениями всеобщей гибели. Впечатляющее описание этих «жутких лекций» см.: Лосев А.Ф. Гибель буржуазной культуры и ее философии // Хюбшер А. Мыслители нашего времени. М., 1962. С. 317).

[34] Аноним [Флоренский П.А.]. Предисловие к сб.: Израиль в прошлом, настоящем и будущем. Сергиев Посад, 1915. С. 5. То же: Флоренский П.А. Соч. в 4-х т. Т. 2. С. 705. Данный сборник содержит статьи (преимущественно антиеврейского содержания) Ивана Аксакова, Достоевского, Андрея Белого, Розанова, Фихте, Хьюстона Стюарта Чемберлена и др.

[35] Евреи уподобляются в этом антихристу, каким его описал Владимир Соловьев в своей знаменитой «Краткой повести об антихристе» (1899—1900), — описал как олицетворенную сущность человеческого стремления к самовластью. Также общим у евреев с антихристом является отказ исповедовать Христа.

[36] Ω [Флоренский П.A.]. Иудеи и судьба христиан (см. примеч. 43. C. 204—205). Весьма похожие мысли развивает Алексей Лосев в своем историко-метафизическом сочинении «Дополнения к “Диалектике мифа”» (1929). Выдержки из него содержат концепцию мировой истории как борьбы между Христом, с одной стороны, и антихристом с его союзником, еврейством, с другой: «Еврейство со всеми своими диалектическо-историческими последствиями есть сатанизм, оплот мирового сатанизма» («Так истязается и распинается истина...». А. Ф. Лосев в рецензиях ОГПУ // Источник. Вестник Архива президента РФ, 1996, № 4. С. 122). Рукопись этого сочинения была конфискована ОГПУ при аресте Лосева в апреле 1930 г. Начиная с 1989 г. неоднократно публиковались отрывки, которые извлекались из следственного дела. Шокирующее их содержание, а также вопрос, действительно ли Лосев был их автором, вызвали возбужденную дискуссию. См., напр.: Кацис Л.Ф. А.Ф. Лосев. В.С. Соловьев. Максим Горький. Ретроспективный взгляд из 1999 года // Логос, 1999, № 4. С. 68—95. Защитники Лосева сомневаются в подлинности рукописи. Напротив, некоторыми авторами приписываемые Лосеву высказывания при случае цитировались: Гулыга А.Ф. Диалектика жизни // Родина, 1989, № 10. С. 93—95; Он же. Русская идея и ее творцы. М., 1995. С. 248—288; Платонов О.А. Терновый венец России. Тайна беззакония: иудаизм и масонство против христианской цивилизации. М., 1998. С. 204, 440. Также на страницах газеты «Neue Zürche Zeitung» (№ 280, 30.11./1.12.1996; № 300, 24.12.1996; № 52, 4.3.1997) прошли дебаты между Ф.Ф. Ингольдом и А. Хаардтом по поводу «казуса Лосева».

[37] Флоренский П.А. Предполагаемое государственное устройство в будущем // Литературная учеба, 1991, № 3.

[38] Там же. С. 112.

[39] Там же. С. 98. Консервативный философ, доцент Московской Духовной академии, усматривает в этом сочинении вызов некоей «тоталитарной утопии, в которой нельзя не расслышать отзвука национал-социалистических идей» (Гаврюшин Н.К. Христианство и экология // Вопросы философии, 1995, № 3. С. 59). С середины 1980-х гг. Гаврюшин выступает — иногда непосредственно, иногда используя инициалы митрополита Антония (Мельникова) — в качестве самого решительного критика Флоренского, упрекая его в оккультных и масонских воззрениях и обличая его софиологию — основу «идеологии технократии». См.: Гаврюшин Н.К. По следам рыцарей Софии. М., 1998.

[40] Заслуживает внимания детальное сопоставление обеих идеологий вместе с их мифическими и теологическими образами и понятиями, а также поиск их общих корней. Примечательно в связи с этим то, что Шмитт, «главный юрист Третьего рейха» и «апокалиптик антиреволюции» (Jacob Taubes) уже в 1915 г. прочитал «Краткую повесть об антихристе» Соловьева. См.: Gross R. Carl Schmitt und die Juden. Frankfurt a/M., 2000. S. 37.

[41] См., напр.: Каган Ю. О Василии Васильевиче Розанове // Ковчег. Альманах еврейской культуры. М., 1900. С. 354; Bakschtein J. Angewandte Mythologie // Neue Rundschau, 1991, № 3. P. 72—73; Кацис Л.Ф. «Дело Бейлиса…»; Он же. Апокалиптика «серебряного века». Эсхатология в художественном сознании // Человек, 1995, № 2; Он же. «Дьявол и евреи» в российском контексте // Трахтенберг Д.И. Дьявол и евреи. Средневековые представления о евреях и их связь с современным антисемитизмом. М.—Иерусалим, 1998; Курганов Е. Розанов и Флоренский // Звезда, 1997, № 3; Он же. Павел Флоренский и евреи // Русские евреи, 1999, № 1; Курганов Е., Монди Г. Василий Розанов и евреи. СПб., 2000. Самое раннее из известных мне указаний на антиеврейские высказывания Флоренского (свободное цитирование сочинения «Иудеи и судьба христиан» без обозначения источника) содержится в романе христианско-еврейского автора Ф. Светова «Отверзи ми двери» (Париж, 1978. С. 306, 312, 356).

[42] Ω [Флоренский П. А.]. Проф. Д.А. Хвольсон о ритуальных убийствах // Розанов В. Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови. СПб., 1914. С. 189—199; [Он же]. Иудеи и судьба христиан (письмо к В.В. Розанову) // Там же. С. 200—214. Книга содержит антисемитские статьи Розанова, написанные в 1911—1913 гг. и по большей части уже опубликованные в правой прессе. См. также: Schlogel K. Vasilij V. Rosanov. Der prafaschistische Moderne // Schlogel K. Jenseits des Grossen Oktober. Das Laboratorium der Moderne. Petersburg 1909—1921. Berlin, 1988. S. 125—152.

[43] См. примеч. 35. С. 5—7.

[44] Еще в 1995 г. известный семиотик Вяч. Вс. Иванов писал, применяя осторожные формулировки: «<...> Среди тех, кто пишет с энтузиазмом о нем (Флоренском. — М. Х.), немало авторов правой политической ориентации. Согласно некоторым слухам и печатным высказываниям этих авторов, по-видимому, Флоренский разделял некоторые из розановских амбивалентных шовинистических и антисемитских идей (выраженных в розановской предфашистской книге об отношении евреев к крови, в которой, как утверждают [!], анонимно цитируется Флоренский). Доказательств этого, подтвержденных опубликованными документами, по-видимому, недостаточно». Ivanov V. Florenskii. A Symbolic View // Elementa, 1995, № 2. P. 17. В том же самом году Михаил Золотоносов в своем обширном исследовании антисемитизма в русской литературе отрицает тот факт, что Флоренский является автором подписанных буквой «Ω» статей в розановской книге: в качестве автора предполагается («по всей вероятности») Николай Глубоковский, профессор Петербургской Духовной академии. См.: Золотоносов М.Н. «Мастер и Маргарита» как путеводитель по субкультуре русского антисемитизма. СПб., 1995. С. 85—86, примеч. 201. Вместе с тем, сведениями об антисемитизме Флоренского исследователь располагает (см.: Там же. С. 77, примеч. 142; с. 84, примеч. 200).

[45] Гиппиус З.Н. Живые лица. Л., 1991. С. 146. Отношениям между Розановым и Флоренским посвящены две статьи, которые, однако, не затрагивают «еврейского вопроса»: Иваск Ю. Розанов и Флоренский // Вестник русского студенческого христианского движения, № 42, 1956; Палиевский П.В. Розанов и Флоренский // Литературная учеба, 1989, № 1.

[46] Речь при этом идет о пространных извлечениях из «Письма с Кавказа», которое Розанов цитирует в главе «Нужно перенести все дело в другую плоскость» (Розанов B.B. Обонятельное и осязательное отношение... С. 79—96); письмо это Флоренский написал Розанову в Сергиевом Посаде 29. 9. 1913 г.

[47] Впервые материалы Флоренского, использованные в книге Розанова, были однозначно идентифицированы игуменом Андроником (Трубачевым) — на основании хранящихся в архиве Флоренского его корректур, писем и набросков — в комментариях (в целом крайне скудных) к новому изданию: Розанов В.В. Сахарна. Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови // Розанов В.В. Собр. соч. Т. 9. М., 1998. С. 438. Авторство Флоренского в отношении предисловия к сборнику «Израиль» было впервые подтверждено С. М. Половинкиным: Флоренский П.А. Соч. в 4-х т. Т. 2. С. 808. Немецкий перевод указанных текстов Флоренского: Appendix 2. // Materialien zu Pavel Florenskij. Berlin — Zepernick, 2001.

[48] Булгаков С.Н. Священник о. Павел Флоренский (1943) // Вестник русского студенческого христианского движения, № 101—102, 1971. С. 129.

[49] Четыре письма Флоренского к Розанову, относящиеся к 1909—1915 гг., в сокращении были опубликованы в изд.: Флоренский П.А. Детям моим… С. 276—282. В них Флоренский рассуждает о своем роде, своем происхождении, используя при этом биологические метафоры. В письме от 29.10.1915 г. Флоренский пишет, что разделяет с Розановым «органическую нелюбовь ко всему, что бескоренно, что корни подъедает, что хочет расти не на корне, а “само по себе”» (с. 280).

[50] Существует обширная литература в связи с «делом Бейлиса», продолжавшимся свыше двух с половиной лет (1911—1913). Вот последний исследовательский материал, содержащий также критический анализ иных позиций: Ruud Ch.A., Stepanov S.A. The Beilis Case and Damage Control // Fontanka 16. The Tsar’s Secret Police. Montreal, 1999. P. 246—273. Ср., кроме того, обширную документацию, содержащуюся в изд.: Дело Бейлиса. М.—Иерусалим, 1995; Samuel M. Blood Accusation: The Strange History of the Bеilis Case. Philadelphia, 1966; Rogger H. The Beilis Case: Anti-Semitism and Politics in the Reign of Nicholas II // Jewish Policies and Right-Wing Politics in Imperial Russia. Berkley — Los Angeles, 1986. P. 40—55; Lindemann A.S. The Jew Accused. Three Anti-Semitic Affairs (Dreyfus, Beilis, Frank) 1894—1915. Cambridge, 1991.

[51] Среди тех, кто открыто протестовал против обвинения евреев в ритуальных убийствах, были писатели Максим Горький, Владимир Короленко, Леонид Андреев, Дмитрий Мережковский, Зинаида Гиппиус, Вячеслав Иванов, Федор Сологуб, Александр Блок, ученый-геолог Владимир Вернадский, историк Михаил Ростовцев, филолог-классик Фаддей Зелинский, политик Владимир Набоков, Павел Милюков и многие другие. К их протесту за рубежом присоединились сотни знаменитых художников, ученых, политиков и церковных деятелей, в частности Томас Манн, Герхарт Гауптман, Г. Зудерман, В. Зомбарт, Г. Уэллс, Анатоль Франс, T. Maсарик и др.

[52] [Флоренский П.А.] Письмо с Кавказа… С. 86.

[53] Там же. С. 90—95.

[54] Там же. С. 91.

[55] Гиппиус З.Н. Цит. соч. С. 146.

[56] Ω [Флоренский П.А.]. Проф. Д.А. Хвольсон... С. 199.

[57] Сопроводительное письмо Флоренского Розанову от 12.10.1913 г., с которым он посылает Розанову свою статью «Проф. Д. А. Хвольсон о ритуальных убийствах» и «настоятельно» просит Розанова не раскрывать его авторства. В противном случае «это может иметь разные осложнения, и вправо, и влево» (Розанов В. Сахарна... С. 438).

[58] Ω [Флоренский П.А.]. Проф. Д.А. Хвольсон... С. 199. Здесь Флоренский оказывается единомышленником антисемитов своего времени, для которых речь шла не столько об осуждении Бейлиса, сколько об официальной констатации иудейского ритуального убийства. Так, один из идейных вдохновителей погромов Георгий Замысловский объяснял: «Пускай он (Бейлис. — М. Х.) также будет оправдан; решающим для нас является то, что подтверждается ритуальный характер преступления». (Ruud Ch.A., Stepanov S.A. Op. cit. P. 265). Замысловский опубликовал обширное «исследование» с целью доказать ритуальность убийства Ющинского: Замысловский Г.Г. Убийство Андрюши Ющинского. Исследование в трех частях. Пг., 1917.

[59] См.: Agursky M. The Beilis case is not over yet // Ostkirchliche Studien, 1988, Jg 37, № 2/3. S. 191—198. В русских православных церковных кругах до сих пор можно встретить веру в еврейские ритуальные убийства. Так, устойчивым является следующий сюжет: в связи с убийством царской семьи большевиками (лето 1918 г.) правомерно предположение о иудейском ритуальном убийстве, при котором наследник престола в буквальном смысле истекал кровью. Экстремистские церковные круги также требовали, чтобы Николай II и его семья были прославлены как «от жидов умученные». В 1990-х гг. Св[ященный] синод предпринял исследование этого вопроса. Как сообщил в октябре 1996 г. митрополит Ювеналий, после тщательной проверки экспертная группа Московской Духовной академии пришла к тому, что (следует замысловатая формулировка) обстоятельства убийства царской семьи имели мало общего с типичными ритуальными убийствами, как они описывались теми авторами, которые верили в их существование. Кроме того, о религиозности цареубийц (евреев по происхождению) ничего не известно. Короче говоря, нет никаких доказательств того, что в этом случае имеет место иудейское ритуальное убийство (Ювеналий, митрополит Крутицкий и Коломенский. О мученической кончине Царской Семьи. Доклад о работе Комиссии Священного Синода по канонизации святых, прочитанный на заседании Священного Синода Русской православной Церкви 10 октября 1996 года // Церковно-общественный вестник (специальное приложение к «Русской мысли»), № 2, 31.10.1996. С. 4—5). В августе 2000 г. Николай II и его семья причислены к лику святых в качестве «мучеников» епископальным Синодом Московской патриархии.

[60] Розанов B. Обонятельное и осязательное отношение... С. VIII.

[61] [Флоренский П.А.]. Иудеи и судьба христианства... С. 202.

[62] Там же. С. 206—208.

[63] Розанов сообщает, что Флоренский доверительно поделился с ним тем «фактом», что во время процесса Бейлиса «главы еврейства» выдвинули требование к еврейкам — «стараться всеми правдами и неправдами соединяться с русскими, выходить замуж, становиться любовницами <...>» (Розанов В.В. Мимолетное. М., 1997. С. 277).

[64] Это представление, равно как и терминология Флоренского, позже присутствовало в законодательстве Третьего рейха.

[65] [Флоренский П.А.]. Иудеи и судьба христианства... С. 207. В книге Гитлера «Моя борьба» фигурирует «черноволосый еврейский юноша», который «бесчестит своей кровью <...> ничего не подозревающую девушку», чтобы тем самым «испортить расовые основы народа, которому надлежит находиться под [еврейским] игом» (Hitler A. Mein Kampf. München, 1936. S. 357). Гитлер говорит о том, что еврей «всегда принципиально удерживает в чистоте» свою «мужскую линию»: «Он отравляет кровь других, но свою собственную оберегает» (S. 346).

[66] Там же. С. 208. В своем «Катехизисе антисемита» (1887) Теодор Фрич (Theodor Fritsch) провозглашает первую из своих «десяти немецких заповедей»: «Ты должен сохранять чистой Твою кровь. Считай преступлением порчу благородного арийского рода Твоего народа еврейским родом. Ибо знай, что еврейская кровь несокрушима и формирует на еврейский манер тело и душу людей вплоть до самых поздних поколений» (цит. по: von Braun C. Blut und Blutschande. Zur Bedeutung des Blutes in der antisemitischen Denkwelt // Antisemitismus. Vorurteile und Mythen. München — Zürich, 1995. S. 89). Об «опасностях» особо вирулентной еврейской крови заявляет также чрезвычайно популярный «расовый» роман Артура Динтера [Dinter A.] «Die Sünde wider das Blut» (1917). На протяжении всей своей жизни Флоренский испытывал генеалогический (или «генобиографический», как он однажды выразился) интерес к собственным предкам, а также к предкам брачных партнеров своих детей, — интерес, который не в последнюю очередь мог быть вызван беспокойством о «чистокровности» происхождения.

[67] [Флоренский П.А.]. Иудеи и судьба христианства... С. 206—208.

[68] Там же. С. 204.

[69] [Флоренский П.А.]. Предисловие… (см. примеч. 35) С. 5—6. Мотивы христианского антииудаизма, а также квалифицирование в качестве «еврейских» отрицаемых сфер современности (материализм, капитализм, социализм, интернационализм, масонство) встречается и у других русских религиозных философов, напр. у Владимира Соловьева, Николая Бердяева и Сергея Булгакова. Ср.: Паперный В. Библия, иудео-христианская конфронтация и «новое религиозное сознание» в русской культуре конца XIX — начала XX в. // Judeo-Slavic Interaction in the Modern Period. Jerusalem, 1995. P. 166—178; Курганов Е. Сергей Булгаков и еврейский вопрос // Русские евреи, осень-зима 1999. С. 25—30.

[70] В связи с этим важно указать на то, что враждебность по отношению к евреям в России обосновывалась религиозно и в ХХ в.; ее можно было избежать, обратившись в христианскую веру. Расистски обоснованный антисемитизм (который прежде всего пропагандировался во Франции и в Германии) в России лишь очень медленно поднимал голову и никогда не был преобладающим. См.: Löwe H.-D. Antisemitismus und reaktionäre Utopie. Russische Konservatismus im Kampf gegen den Wandel von Staat und Gesellschaft, 1890—1917. Hamburg, 1978. S. 132—134. Стоит лишь заметить на полях, что биологически-материалистический расизм, представителем которого является Флоренский, исключает веру в преобразующее действие таинства крещения: обращение здесь не поможет, зло должно быть уничтожено.

[71] Флоренский не только владел этой, пожалуй, самой роковой антиеврейской фальшивкой, он был также хорошо знаком лично с ее двумя издателями — филологом Алексеем Ветуховым, в харьковском издательстве которого «Мирный труд» выходили правоэкстремистские и антисемистские сочинения (среди которых были памфлеты на тему мнимых еврейских ритуальных убийств), а также с религиозным писателем, апокалиптиком и самым знаменитым распространителем «Протоколов» Сергеем Нилусом. В сохранившейся части библиотеки Флоренского в Сергиевом Посаде находится один экземпляр исключительно редкой книги Нилуса «Великое в малом и антихрист, как близкая политическая возможность» (Царское Село, 1905), содержащей «Протоколы». В архиве Флоренского, кроме того, имеются записи с пророчествами Серафима Саровского, которые Нилус якобы открыл и передал Флоренскому. Среди них находился также один апокалипсически-антиеврейский текст, который был впервые опубликован в 1990 г. под названием «Антихрист и Россия» (Московский литератор, 21.9.1990. С. 7—8). Для богослова Русской православной церкви и специалиста по сектам Андрея Кураева уже одна принадлежность этого текста к архиву Флоренского есть доказательство того, что он «происходит из мира оккультистов и фальсификаторов» (Кураев А. Оккультизм в Православии. М., 1998. С. 202).

[72] Бердяев Н.А. Самопознание (Опыт философской автобиографии). М., 1991. С. 161.

Опубликовано в журнале «Звезда», 2006, № 11.

Перевод с немецкого Натальи Бонецкой.

В настоящей публикации исправлены мелкие ошибки переводчика.

Михаэль Хагемейстер (р. 1951) — немецкий историк-славист, специалист по русской религиозной философии, идеологии антисемитизма, оккультизма. Преподает в ряде немецких университетов.

Приложение

П. Флоренский — «теоретик» кровавого навета,
«научный руководитель» В. Розанова.

Из книги Леонида Кациса

…Книга «Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови», подписанная именем Розанова, дорого обошлась ее автору. «(П)осле дела Бейлиса, как мне заявил Митюрников, — совсем остановилась продажа В(аших) книг»[I], — сообщал Розанову по телефону владелец книжного магазина. Дочь писателя вспоминала: «В этот же злополучный 1914 год в нашей семье разразились следующие события, имевшие громадное влияние на всю последующую нашу семейную жизнь. Моего отца Василия Васильевича, по желанию Мережковского, Зинаиды Гиппиус и ее двоюродного брата В.В. Гиппиуса, исключили из Религиозно-философского общества за его правые статьи в “Новом времени” против евреев во время “дела Бейлиса”. Дело было очень громкое, в нем принимали участие адвокаты, врачи, и все настаивали, что в XX в. невозможны такие фантастические изуверские случаи. Отец же настаивал на своем и указывал на каббалу и Талмуд, где видел намеки на возможность этого ритуального убийства. <…> Но с тех пор положение отца резко изменилось, никто у нас из прежних знакомых не стал бывать, кроме Евгения Павловича Иванова, который продолжал нас посещать. Отец в это время много переписывался с Флоренским»[II].

В этих двух коротких сообщениях — тот узел событий, который завязался вокруг В. Розанова и его книги, написанной им, как теперь известно, в соавторстве с о. Павлом Флоренским. …

… обратимся к двум письмам о. Павла Флоренского Розанову, после которых соавторство о. Павла Флоренского в «Обонятельном и осязательном отношении евреев к крови» стало официально подтвержденным.

Два письма, которые опубликованы наследниками Флоренского, датированы важными для нас датами — 12 октября 1913 г. и 20 ноября того же года — и содержат интереснейшую информацию.

В первом письме Флоренский «серьозно просит» Розанова «не проболтаться» о своем авторстве, объясняя это тем, что «это может иметь разные осложнения, и вправо, и влево».

К великому сожалению, наследники Флоренского сделали здесь купюру, и конкретные обстоятельства остались читателям не известными[III].

Второй момент касается того, что Флоренский, по крайней мере, так он утверждает в письме, интересовался больше не самим делом Бейлиса и убийством Ющинского, а несколько другими вопросами: «Подумайте, надо ли печатать статью о Бейлисе!»

Если речь идет о письме, датированном 12 октября 1913 г., то имеется в виду статья в «Земщине» «Андрюша Ющинский». Та самая, что вызвала формально наибольшее возмущение руководства Религиозно-философского общества.

Флоренский продолжает: «Хотя я нисколько не сомневаюсь в существовании ритуальных убийств вообще, но в данном процессе собрались прохвосты со всего мира, кажется, и распутать, кто прав, кто виноват, никак нельзя отсюда, со стороны»[IV]. …

Во втором письме мы находим еще одну важную для нас мысль: «Сообщите немедленно, что такое Ваша книга “о евреях”. Если там будет и “сущность иудаизма” и пр. около обрезания, пришлите мне то, что отпечатано, — я сделаю важные добавления: в Зогаре нашлись удивительные дословные подтверждения Вашему иудаизму и т. п.

…Прошу непременно исполнить вот какую просьбу: все, что будете печатать моего — непременно оттискивайте в одном экз[емпляре] отдельно (конечно, без переверстки, просто листом) и присылайте мне. Мне надо подавать коллекцию своего, а портить книгу жаль. На меня отовсюду гонение; подписываться хотя бы намеком было бы слишком неосторожно»[V].

Письмо говорит о том, что в то же самое время отец Павел писал нечто свое на те же самые темы. Тем важнее разделить то, что касается собственно розановского «юдаизма», и помощь Розанову в подборе примеров из «Зогара», в богословском толковании проблем иудаизма о. Павлом Флоренским, и, наконец, выявить в сочинениях Флоренского то, что он называет «коллекцией своего» на темы жертвы, обрезания, крови, каббалы и т. п.

Уже на данном этапе можно уверенно говорить о следующих текстах, принадлежащих перу Флоренского в «Обонятельном и осязательном отношении евреев к крови»: «Проф. Д.А. Хвольсон о ритуальных убийствах», «Иудеи и судьба христиан (Письмо к В.В. Розанову)», в статью «Нужно перевести все дело в другую плоскость (К делу Ющинского)» включено «письмо с Кавказа», написанное Флоренским 28 сентября 1913 г. из Сергиева Посада.

Это уже означает, что процедура исследования должна рассматривать отдельно тексты Флоренского как тексты Флоренского и его же тексты как часть книги, подписанной именем Розанова.

Кроме того, мы не должны забывать и роль Флоренского, его влияние на развитие мысли Розанова в «ритуальном» направлении, о чем открыто писала информированная 3. Гиппиус.

Проследим хронологически тематику статей Розанова. Первая статья «Есть ли у евреев тайны»?.. (Ответ на заявление 400 раввинов)» от 9 декабря 1911 г. появилась почти через полгода после объявления об аресте Бейлиса. Но посвящена эта статья вовсе не самому заявлению. Оно было лишь неглавным поводом. Главное же было другое: весь текст трактовал «…начало 2-й главы трактата Хагига в Талмуде:

“Законы о кровосмешениях не истолковываются сразу трем слушателям; рассказ о сотворении мира не истолковывается сразу двоим; Колесницу же (в видении пророка Иезекииля) позволительно объяснять лишь одному — и то, если объясняющий заметит, что тот, кому он хочет объяснить, уже сам и собственным разумением дошел до понимания”.

Нельзя образнее выразить полное запрещение всякого объяснения. Единичные талмудисты “сами доходят своим умом”: и беседуют о запрещенном смысле этого явного текста, лишь заметив, что оба его понимают в одном смысле.

Дальше слова и приметы еще разительнее, а речь очень темна и дозволяет только заметить, до чего юдаизм полон тайн, притом каких-то зловещих, от которых “уразумевающий дело” даже сходит с ума»[VI].

Итак, хронологически первый газетный текст, вошедший в печально знаменитую книгу, был посвящен проблеме Колесницы Иезекииля. Именно отсюда делались выводы о том, что «…в юдаизме есть какие-то темные уголки, куда смотреть “запрещено”, которые “обжигают” и, вместе, сливаются с рассмотрением “славы Божией”; и вот об этой “славе Божией” почему-то нельзя разговаривать, продолжая ехать на осликах, а учителю и ученику надо сойти на землю»[VII]. …

Характерно, что Розанов ведет разговор об экстатической практике мудрецов Талмуда точно в терминах «умной молитвы», т. е. того самого «имяславия», споры о котором шли параллельно развитию дела Бейлиса.

В этом контексте и само название статей Розанова 1911 г. с использованием слова «тайна» явно имело для посвященных двойной смысл. Ведь то «умное делание», которое именуется «Христовой молитвой», называлось с использованием этого же слова.

Так, 13 мая 1913 г. отец Павел Флоренский писал: «Мне невыносимо больно, что имеславие — древняя священная тайна Церкви — вынесено на торжище и брошено в руки тех, кому не должно касаться сего и кои, по всему складу своему, не могут сего постигнуть. …Виноваты все, кто поднял это дело, виноват и о. Илларион, и, б[ыть] м[ожет] о. Иоанн Кр[онштадтский]. Но если о. Иоанн и о. Илларион говорили духовное и по-духовному, то о. Антоний, желая оправдать себя и учение перед теми, перед коими надлежало бы хранить молчание, уже начал рационализацию, уже лишил Илларионовскую мысль, древнюю мысль ее священного покрова непонятности. О. Антоний (Булатович. — Л. К.) приспособляет учение об Имени к интеллигентскому пониманию, но не успел в этом вполне» (курсив наш. — Л. К.)[VIII]…

Обратим теперь внимание на приложение первое к книге «Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови». Интересна даже сама его структура. Приложение это призвано подтвердить многочисленными цитатами из Танаха и Талмуда правоту, будем считать, Розанова.

Однако начинается это приложение не так, как расположены статьи в книге, а так, как были они опубликованы первоначально в «Новом времени». Ибо вначале следует комментарий к понятию «Колесница», которое, напомним, толковалось в статье-ответе российским раввинам на их письмо.

Розанов цитирует следующий талмудический текст, который он приводил и в статье: «Не толкуют трем сразу законов о кровосмешении, двум сразу — рассказ о творении мира; а Колесницу толкуют лишь одному, и только в том случае, если он уже понимает по собственному разумению».

Розанов комментирует: «Это, в самом деле, что-то странное и жуткое Иезекииль начинает книгу пророчества своего (глава I) и повторяет потом то же самое в X главе, где мы ясно чувствуем — и это всего раз на протяжении Библии, — что перед нами открывается самое существо Божие…

Но как неожиданно и странно открывается: это оказывается не существо, не бытие, не предмет, не лицо, не “он”, как вообще ожидалось бы о Боге; а — связь, соотношение, скорее действие, нежели предмет, и, словом, — Колесница… Именно, Колесница!!! Без Везомого, без Пастыря и Царя едущего…

“Безбожие”, если не “лицо”… Но вот смотрите эти не связуемые и связанные “они”: ибо Колесница уж во всяком случае — “они”…»

Далее Розанов приводит оба описания Колесницы-Меркавы из видения Иезекииля и, как кажется, после этого довольно откровенно объясняет причину того, что, по нашему мнению, привело к приостановке его публикаций в 1911 г. и к развитию основных мыслей, отразившихся в этих текстах, в 1913 г.

Вот это объяснение двух описаний Колесницы: «Ничего понять нельзя! Но ведь и “в Боге ничего понять нельзя”!!! И с этой-то, пока еще поверхностной точки зрения мы чувствуем, что тут сказано что-то настоящее…

Еще наружное наблюдение: сказано глубоко спокойным излагательным тоном, не “вопия” и не “крича с крыши”, как обыкновенный тон пророков; как бы Иезекииль говорит что-то в высшей степени обыкновенное, известное на улицах Иерусалима, не имеющее поразить новизною ни одного израильтянина.

И… только раз на протяжении всей Библии!!»

Вот за этими словами и последует самое главное: «Помню, когда я еще не знал, что на эту “колесницу” написан целый “Зогар” (важнейший отдел “каббалы”) талмудистами, — я был поражен (и зачарован) этою “колесницею”… “Что такое?!!” — “Понять нельзя!” — “А — важное, важнейшее!..” (курсив наш. — Л. К.).

Эти слова дорогого стоят. Ибо теперь, когда в нашем распоряжении есть два письма отца Павла Флоренского, мы можем оценить значение этих слов Розанова.

Напомним, что в письме от 20 ноября 1913 г. отец Павел писал: «Сообщите немедленно, что такое Ваша книга “о евреях”. Если там будет и “сущность иудаизма” и пр. около обрезания, пришлите мне то, что отпечатано — я сделаю важные добавления: в Зогаре нашлись удивительные дословные подтверждения Вашему иудаизму и т. п.». …

Разумеется, пока нам не известна полностью переписка Розанова и Флоренского, целый ряд моментов развития розановской мысли, равно как и влияние на нее философии отца Павла, могут оцениваться лишь приблизительно, с существенной долей допущений. Однако сравнение как текстов Розанова, так и анонимных текстов Флоренского в «Обонятельном и осязательном отношении евреев к крови» с известными трудами самого Флоренского, полностью опубликованными лишь после 2000 г., дает много новых возможностей для анализа творчества двух русских мыслителей и для более адекватных выводов.

Уже на данном этапе мы не исключаем, что отец Павел включился в работу Розанова именно потому, что проблема Имени и Меркавы в каббале была ему, так или иначе, известна. Хотя, разумеется, нельзя не учитывать и конкретный уровень его знакомства с каббалой в целом и книгой «Зогар» в частности.

Современный исследователь К. Бурмистров специально изучал этот вопрос и пришел к такому выводу: «Каковы же источники его познаний в этих материях? …Удивительно, мы не найдем у него ни единой ссылки не только на какое-нибудь подлинное каббалистическое сочинение, но даже на научные работы по еврейской мистике. Так, его основной источник по теоретической, теософской каббале — это книга “Каббала” известного оккультиста Папюса (Жерара Энкоса), вероятно, крупнейшего кодификатора оккультных знаний начала XX в.»

Далее К. Бурмистров пишет: «Так, к примеру, рассуждая о различиях между “арийским” и “семитским” типами мышления и познания мира, Флоренский противопоставляет “троице рождения” “арийской теософии” (“Отец — Сын — Дух”) “троицу брака” “теософии” семитской (“Муж — Жена — Чадо”). Намекая на мистическое и экстатическое значение обрезания и брака, Флоренский утверждает, что “в позднейшем иудаизме вовсе нет понятия субъекта и объекта, а есть только понятие мужа и жены в гносеологии. На этом вся каббала”. Не вступая в полемику о том, какое значение могут иметь философские понятия “субъект” и “объект” в какой бы то ни было религиозной традиции, отметим, что интуиция Флоренского и его интерес к еврейской мистике в это время (1916) обнаруживали явное сходство с таковыми у В.В. Розанова»[IX].

В дальнейшем, как указывает автор статьи, в работе «Смысл идеализма» «Флоренский ссылается на шеститомный французский перевод “Сефер ха-зохар”, с которым он, по всей видимости, был знаком. Тем не менее основным источником “по мистике еврейского языка и именам” для Флоренского были труды… крупного оккультиста и масона конца XVIII — начала XIX в. Фабра де Оливе, известного своими попытками реформировать масонство и возродить языческие мистерии. В своих работах Флоренский использовал прежде всего известную книгу де Оливе “Восстановленный еврейский язык”. Так, практически везде, где Флоренский говорит о мистике еврейских букв и о значении корней еврейских слов, он использует именно эту книгу де Оливе. Почерпнутые из нее совершенно произвольные трактовки значения букв и слогов можно встретить, к примеру, в ономатологических построениях Флоренского в книге “Имена”».

И далее наиболее важное для нас заключение об анализе Флоренским ивритского термина Имя — Шем: «Во многом именно на идеях де Оливе построено и объяснение Флоренским термина “имя” (ивр. шем) в статье “Имяславие как философская предпосылка”. Обильно цитируя де Оливе, Флоренский многократно заявляет, что пользуется подлинными методами каббалы, и это со всей очевидностью свидетельствует о сложившемся у него образе каббалы»[X].

Далее К. Бурмистров приводит письмо отца Павла Флоренского неустановленному лицу[XI], которое интересно для нас не само по себе, а вследствие того, что его формулировки поразительно совпадают с аналогичными рассуждениями не об оккультных науках, чему и посвящено письмо, а об имяславии. Мы имеем в виду текст, где отец Павел критиковал даже Иоанна Кронштадтского и иеромонаха Антония за вынесение этого вопроса на всеобщее обсуждение.

Цитируем письмо, где Флоренский считает «все теософские журналы, общества, брошюры явлением глубоко отрицательным не в силу их содержания (что есть вопрос особый), а по самому факту многоглаголанья в таких областях, в которых надлежит хранить молчание. Делать из Каббалы, которую нашептывали по ночам с глазу на глаз, прямо на ухо, и которую слушали со страхом, делать тему для фельетона, читаемого за утренним чаем, или реферат на музыкальном собрании среди флиртующих дам — это так не эзотерично… И оккультистам милостию Божиею отвратительно видеть, как вонючая толпа врывается в мистериальные пещеры — и обонять запах чеснока, отравляющий благовония тончайших фимиамов»[XII].

К этому месту К. Бурмисторов дает такой комментарий: «Как мы видим, “оккультисту милостию Божией” Флоренскому не по душе была “каббала” с “запахом чеснока”, недостаточно, надо полагать, арийская».

Сказанное, безусловно, верно в части оценки антисемитизма (мистического или нет — нам сейчас это не так уж и важно!). Однако в рамках нашей работы, кажется, есть возможность несколько углубить комментарий К. Бурмистрова. Если мы правы, и Флоренский действительно знал об экстатических практиках хасидов, основанных на каббалистическом понимании Имени Всевышнего, то его прежде всего и должен был раздражать запах хасидского «мистического чеснока» в тайных пещерах исихастских «благовоний». Не отсюда ли демонстративное использование явно вторичных источников мистиком, знавшим и пользовавшимся вполне качественным переводом на французский язык «Зогара».

Как мы могли видеть, в описании кропления кровью животных жертвенника Иерусалимского храма все задевающие современное православное сознание детали Розанов старательно пропускал, избегая слишком длинного курсива. В свою очередь, Флоренский еще грубее, но от этого не менее «мистично» искажал подлинную каббалу, заменяя ее оккультными суррогатами. Для мистика и магика такого типа точность цитирования принципиального значения не имела. Его магико-мистическое понимание Имени, что по-русски, что на иврите, менее всего зависело от чужого текста[XIII]. Оно строилось исключительно на личном экстатическом предпочтении того, что соответствовало внутренним ощущениям и убеждениям отца Павла. Такую же роль играли каббала и кровь в общефилософских построениях Флоренского, которые он разрабатывал до, во время и после процесса по делу Бейлиса.

Наиболее показательным для нас является то сочинение Флоренского, где он дает как бы свое «ощущение» еврейства и евреев. Нам представляется, что данный отрывок может быть важным комментарием к проблеме «запаха чеснока» и «тончайших фимиамов»: «У человека есть сверхтелесные органы, воздействующие на весь мир. Отсюда понятна важность требования аскетики — избегать вхождения в другого человека»[XIV].

К этому месту составители Собрания сочинений Флоренского дают комментарий, связанный с последней фразой предыдущего абзаца. Приведем ее, а затем продолжим цитирование Флоренского: «Богослужение есть не только символ, но и символизируемое». Теперь примечание Флоренского к следующей фразе, которую мы привели выше: «Нет условной символики. Она, чтобы соответствовать, всегда реальна. Каждый символ есть вместе с тем и символизируемое. Свет — это какие-то сверхтелесные органы воздействия на весь мир и на других людей».

Дополним это прерванное вновь рассуждение более ранней сентенцией Флоренского: «Может быть целый спектр излучений различной духовной ценности, а геометрические формы его всегда более или менее однородны. Представление о свете святых может дать венчик на иконах. Сфера, заполненная светом и окружающая голову, может представляться как световой сосуд — нимб, Gloria, на воскресшем Иисусе Христе»[XV].

Продолжаем прерванную цитату: «Иной может быть расположен к нам, и все-таки мы ощущаем глубочайшее отвращение, как будто у нас отнято что-то жизненное и дорогое. И наоборот, с другим человеком мы чувствуем, что мы как будто оздоровели, внутренняя тревога улеглась, и, даже только посидев с ним немного, мы видим, что нам не о чем его и спрашивать-то: все мучившие нас вопросы как-то сами собою разрешились. Наоборот, очень вредно иметь близкое общение с людьми недоброкачественными духовно, страстными: от них вытекает непосредственная зараза, и мы получаем какой-то ущерб, не умом»[XVI].

Казалось бы, мы уже очень далеко отошли от розановских «талмудических» и «каббалистических» рассуждений. Между тем то ощущение некоего самостоятельного «решения проблем» просто от присутствия рядом с неким светлым человеком оказывается вполне параллельным примерам, приводимым Розановым о мудрецах Талмуда, которые просто садились рядом, и один знал, что другой знает Меркаву.

Недаром очередной пример у Флоренского находится буквально в следующем абзаце и уже касается евреев: «Когда я бывал в гостях в еврейских семьях, которые были ко мне очень расположены, а в смысле моральном были даже гораздо порядочнее христиан, я все-таки чувствовал, что уходишь от них как будто обсосанный, опустошенный, что-то потерпевший, и в течение нескольких дней чувствуешь это лишение жизненной силы. С другой стороны, это ощущение подобно тому, как если бы взять палочку, намочить ее в чернилах и опустить в стакан с водою: так и от человека тянутся нити чего-то прозрачного и внутренне черного, которое все повышает уровень в комнате, так что под конец становится прямо невыносимо дышать. А от людей духовно доброкачественных характерно подобное же приятие какой-то теплоты».

Если счесть, что имяславец Павел Флоренский «видел» свет и чувствовал «тепло» только от христиан, тогда его почти расистское высказывание окажется параллельным неприятию «чесночного запаха» в «благоухающих садах» православного имяславия.

Быть может, ярче всего подобная схема с определением места каббалы в миропонимании Флоренского развернута в одном из планов лекций Флоренского «Культурно-историческое место и предпосылки христианского миропонимания», прочитанных в 1915—1916 гг.

Вот она в интересующей нас части:

«Об ориентировке в философии. (Философия и вера). Понятие об ориентировке. Связь ее с системой категорий. Ориентирование на механизме. Ориентирование на поле. Каббализм. Экстаз пола. Свет. Имя Божие. Буквы и числа. Сефироты. Метод Каббалы. Ориентировка на крови. Христианство. Мученичество. Евхаристия. Крест. Свет».

Трудно представить себе более ясное и четкое схематически-терминологическое изложение доктрины Флоренского, так серьезно повлиявшей на В.В. Розанова (или, в чем-то совпав с его концепцией, давшей ей такой сильный и резкий толчок).

Поэтому указание Флоренского на то, что он нашел подтверждение «юдаизма» Розанова в «Зогаре», заслуживает специального рассмотрения. Однако понимание иудаизма и каббалы Флоренским мы проанализируем в рамках его собственной теологии.

Что же касается В.В. Розанова, то в предисловии к «Обонятельному и осязательному отношению евреев к крови» он сам сказал о роли своего соавтора так: «…мне не удалось бы придать книге тот фундаментальный и закругленный характер, какой она имеет, если б ко мне не пришли на помощь один ученый друг и двое совершенно сторонних и мне дотоле незнакомых лиц. Эти-то их труды и подняли “свод над зданием”, фундамент коего я закладывал. Вопрос о жертвенных убийствах главами всемирного еврейства христианских мальчиков может отныне считаться решенным в положительную сторону с тою же полнотою, точностью и достоверностью, как доказаны геометрические теоремы».

Анализ еще одного аспекта взаимодействия идей Розанова и Флоренского, однако на сей раз уже в параллель с ксендзом И. Пранайтисом, вновь приводит К. Бурмистров в цитированной нами статье. Речь идет о концепции «клиппот», которой касалась религиозная экспертиза на процессе по делу Бейлиса. В связи с тем, что К. Бурмистров полно и адекватно описал этот момент философствования интересующих нас авторов, приведем здесь его рассуждения достаточно подробно: «Нельзя не упомянуть и еще об одном измерении каббалистических интересов Флоренского: он уделял особое внимание так называемой концепции клиппот. Действительно, в каббале Ицхака Лурии и его школы существует учение о “скорлупах” — клиппот, образовавшихся после космической катастрофы “разбиения сосудов” (швират ха-келим); в этих скорлупах, отождествляемых каббалистами с темными силами зла, или “другой стороны” (ситра ахара), содержатся “в плену” искры Божественного света, и их освобождение должно сыграть важную роль в деле всеобщего избавления. Эти каббалистические представления получили своеобразное истолкование в христианской антисемитской литературе, поскольку, по мнению многих ее авторов, под “клиппот” евреи понимали христиан. С подобной идеей мы встречаемся в писаниях таких идеологов русского антисемитизма, как И.Е. Пранайтис, А.С. Шмаков, Н.А. Бутми, Т.И. Буткевич. По их мнению, освобождение искр, необходимое для приближения момента пришествия Мессии, должно быть осуществлено евреями путем убийства христиан, причем убийство это, разумеется, должно быть ритуальным. Такое понимание, в частности, сыграло существенную роль в попытках найти “каббалистическое” обоснование версии ритуального убийства Андрюши Ющинского в деле Бейлиса. Однако нас в данном случае интересует явная идейная близость этих антисемитских воззрений с идеями Флоренского. Уже в книге “Столп и утверждение истины” он упоминает о “скорлупах”, соответствующих оккультным “спиритическим духам” (ссылаясь при этом на Блаватскую). Любопытное рассуждение о скорлупах встречается и в “водоразделах мысли” (именно оттуда мы цитировали рассуждения об “ориентации” на крови и каббале. — Л. К.), и в “Иконостасе”, где он отождествляет “клиппот” с “астральными трупами” и демоническими “лярвами”. Впрочем, отношение самого Флоренского к этим материалам здесь вполне “исследовательское”, каких-либо личных оценок мы здесь не обнаружим. Однако мы сталкиваемся с ними в одном из писем Флоренского В.В. Розанову от 1913 г., где Флоренский, критикуя своего адресата за слишком “упрощенческое” понимание зловредных планов евреев, утверждает, что эти-де евреи преподносят “в качестве приманки опозитивившим христианам” некие “пошлости” и “клиптоты”. Очевидно, здесь мы встречаемся с такого рода “диалектикой”: с одной стороны, “клиптоты”, по Флоренскому, — это те злые силы, посредством которых евреи развращают христиан. С другой, по Розанову, “клиппот” — это, в понимании евреев, “идолопоклонники”, то есть сами христиане, которых необходимо всячески “сживать со света” (этот аргумент Розанов положил в основу своих “разысканий” во время дела Бейлиса)»[XVII].

От себя заметим, что именно эти «клиптоты» Флоренского и подразумеваются им в описании встреч с евреями и темного влияния евреев на него. …

Совершенно очевидно, что тонкому оккультисту и экстатическому практику Флоренскому понадобилась для подобного уровня рассуждений «поддержка» из «Зогара», а вот непосредственная «близость» к реальной крови, прокламируемая Розановым, вполне соответствовала мистическим «благоуханиям», которым предавался Флоренский. Причем в своей более поздней книге «Философия культа» о. Павел скажет это прямо. …

Наконец, еще один момент, связанный … с о. Павлом Флоренским.

Ведь за статьей «Важный исторический вопрос» непосредственно следует статья «Андрюша Ющинский», та самая, о которой Флоренский писал Розанову 12 октября 1913 г.: «Подумайте, надо ли печатать статью о Бейлисе!» Как мы знаем, 13 октября 1913 г. в печати, в газете «Земщина», а не в «Новом времени», появилась статья «Андрюша Ющинский». Датирована же она автором 3 октября 1913 г. Так что у Флоренского, вне всяких сомнений, было время ее прочесть и на нее отреагировать. К ней мы сейчас обратимся, но перед этим напомним, что в «Важном историческом вопросе» Розанов писал: сейчас у иудеев жертвоприношений нет, но есть их идея. В результате работы над «Обонятельным и осязательным отношением евреев к крови» оказалось, что такого рода жертвоприношения (то ли по Розанову, то ли по Флоренскому — Розанову) есть.

Разумеется, мы не знаем всей переписки двух теоретиков кровавого навета. Однако заметим, что именно в письме по поводу «Андрюши Ющинского» о. Павел написал, что пусть в деле Бейлиса и собрались прохвосты со всего мира и не поймешь, кто прав, кто виноват, но он нисколько не сомневается в «существовании ритуальных убийств вообще».

Что же такого мог написать Розанов, что смутило даже несгибаемого антисемита и профессора Московской духовной академии отца Павла Флоренского?

Выразив сомнение в том, что к убийству Ющинского имеет отношение некая воровская шайка, и, сказав, что на Руси убивают, просто «размозжая голову чем попало», Розанов говорит далее: «Боже мой, Боже мой, Боже мой, — до чего же мы все слепы и безумны, чтобы не понять, о ком и о чем идет речь в знаменитых, на весь свет известных словах о каком-то “отроке”, который “ведется на заклание”, “бессловесен, безгласен”…

Пугаемся сказать и высказываем предположение. В разных местах, у разных пророков встречается мглистый, глухо указанный “отрок”, которого “ведут на заклание”… Это какое-то темное указание, как будто глаза пророческие где-то вдали видят его — видят и не могут рассмотреть… Эти слова об “отроке, ведомом на заклание”, издавна поразили ум читателей и истолкователей Библии, и Святые Отцы Церкви, недоумевая, что бы это означало, включили эти места в состав “мессианских указаний на Господа нашего Иисуса Христа”, — тем более, что последующие слова как будто говорили об искупительном подвиге Христовом. “Той бысть язвен за грехи наши, и мучен бысть за беззакония наши. Наказание мира нашего на Нем, Язвою Его мы исцелили”.

Сообразно такому пониманию, в синодальных изданиях Библии печатается “отрок” с большой буквы “Отрок; и тогда при чтении как будто ясно, что это относится к Иисусу Христу»[XVIII].

Итак, ясно: Розанов в своей статье прямо покусился на толкования Отцов церкви, и это уже для священника-соавтора — слишком! …

Однако нас сейчас интересует не столько церковно-политическая проблематика, сколько та аргументация Розанова, которая смутила Флоренского. Ведь очень скоро в «Обонятельном и осязательном отношении евреев к крови» появится розановский комментарий к письму Флоренского, подписанному «Омега».

Читаем Розанова дальше: «“Отрок, ведомый на заклание” пророков, — вот он, “приготовишка” духовного киевского училища, избранный именно за чудное ангельское личико (посмотрите! посмотрите!), по общему методу закона Моисеева — избрать в жертву “лучшее непорочное, безболезненное, чистое, невинное”. Несчастная “маца”, к которой якобы “примешивают христианскую кровь”, все спутала, навела христиан на безопасный для евреев путь, потому что оправдаться в этом им ничего не стоит, показав ясные и, конечно, исполняемые (евреи не смеют не исполнить — общий принцип их) законы. Тут вовсе не это, не темная средневековая легенда, конечно ложная, об употреблении — т. е. разумелось, в пищу — христианской крови. Общий закон Моисеева ритуала: помазание кровью и окропление кровью»[XIX].

Повторим еще раз: сказанное здесь Розановым появилось в печати 13 октября 1913 г., и менее всего подобная точка зрения помогала обвинению на процессе, которое, напомним, основывалось как раз на ритуальном употреблении крови в том или ином виде в пищу, будь то маца, хументаши или сырое яйцо. Кроме всего прочего, сама общая идея статьи «Андрюша Ющинский», сводившаяся к тому, что никто из евреев персонально не виновен в убийстве, а дело все в некой «идее» иудейского закона, переводило все дело (напомним, что именно так — «Нужно перенести все дело в другую плоскость» — будет называться одна из следующих статей Розанова о деле Ющинского) в плоскость обвинения всех евреев и всего иудаизма в целом в ритуальных преступлениях. Этого во время процесса, естественно, пыталось избежать обвинение.

Наконец, самая идея, высказанная здесь Розановым, куда ближе точке зрения о. Павла Флоренского, который недаром просил своего корреспондента воздержаться от публикации «Андрюши Ющинского» и, разумеется, не упоминать о своем соавторстве, которое видно в этом тексте невооруженным глазом. Пусть даже здесь нет подписи «Омега». В конце концов, для нас важна идеология сочинения Розанова, а не то, кто именно писал конкретный текст. Идеология же здесь, несомненно, Флоренского.

Сам же о. Павел выступает на сцену дела Бейлиса лично, хотя и под псевдонимом, в статье о переносе всего дела Бейлиса в другую плоскость. …

***

… мы лишь попытались выделить какие-то идеи о. Павла Флоренского, которые могли отразиться в текстах, подписанных именем Розанова. Между тем «перенос дела в другую плоскость» совершился не в статье под таким названием, к анализу которой мы сейчас переходим, а ранее. Однако лишь начиная с разбираемой статьи, мы можем с уверенностью говорить о том, что имеем дело с конкретным текстом Павла Флоренского, только прокомментированным Розановым. И этот «перенос в другую плоскость» связан с принципиальным отказом от привязки ритуального обвинения евреев как к Средним векам, так и собственно к делу Бейлиса. Начиная с этого момента, мы будем постепенно продвигаться к истокам той православной феноменологии кровавого навета, которую, вне всяких сомнений, создавал о. Павел Флоренский и которая определила как оригинальность, так и необычность книги «Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови», вошедшей в историю мирового антисемитизма под именем одного из ее соавторов.

В статье Розанова об «Андрюше Ющинском» мы видели первый шаг в этом направлении. В статье «К прекращению ритуального убоя скота», продолжающей логику предыдущей статьи, Розанов формулирует это так: «Кончайте с “средними веками”, гг. евреи, и первый шаг этого — обыкновенный наш убой скота, без садистически-религиозного, садистически-исступленного «кап-кап-кап» крови из медленно умирающего животного. Обоняние вами этой крови — невольное обоняние вашим резником — кружит нам головы, и в этом кружении есть законный страх. Перестаньте пугать нас, и мы не станем бояться.

А то что за “участие крови в религии”, в синагогальном ритуале?.. Останьтесь при возвышенном монотеизме. <…> Пусть, с одной стороны, внутренно они сами двинутся сюда, а с другой — пусть государство проведет свой закон “о запрещении всяких ритуальных отношений к крови в Империи”, куда implicite войдет и еврейский убой скота. Россия вовсе не обязана законом признавать грубейшие остатки язычества (фетишизм крови, “кровь-фетиш”). Вот ее просвещенное право сказать volo и veto» (выделено нами. — Л. К.)[XX].

Теперь Розанов подходит к письму своего уже известного нам по имени «друга с Кавказа»: «Процесс об убиении Андрюши Ющинского сбит с пути почти в той же мере, как было сбито с пути первоначальное исследование. Он попал в сферу мысли и чувства людей нерелигиозных, выразителей “культуры XIX—XX вв.”, для которых “ритуальное убийство” немыслимо, недопустимо, невероятно — и, следовательно, его не было»[XXI].

Обратим внимание на то, что Розанов, как мы видели, еще в «Юдаизме», писавшемся за десять лет до дела Бейлиса, придерживался подобной позиции. Однако именно ритуальная дискуссия на процессе в реальном суде заведомо переводила дело в «другую плоскость» — плоскость позитивистски-адвокатского ее рассмотрения. И «плоскость» эта принципиально отличалась от квазирелигиозных дискуссий в Религиозно-философском обществе и его малотиражных органах. Теперь так называемые адвокаты из ненавистного символа превращались в реальных людей, так же, впрочем, как реален был и обвиняемый еврей Мендель Бейлис, которого «адвокаты», естественно, защищали. Поэтому-то все предисловие к письму друга с Кавказа исполнено ненависти к этому сословию правовых деятелей. «Котелку» адвоката Розанов противопоставляет тех, кто безо всякого позитивистского фундамента будут носить митру.

Это и есть та другая — религиозная — плоскость, плоскость чистой христианской (и это принципиально!) веры, куда хотели бы перенести дело из суда два русских мыслителя. Причем один из них — о. Павел Флоренский — в иных условиях надел бы и митру. «Он христианин, а главное — очень жизненно чувствующий человек, в “митре”, говоря символически»[XXII]. Однако для создания своей теологии кровавого навета ему вполне хватило и знаков священнического отличия, полученных в 1911 г.

Выделенные Розановым слова окажутся, как мы увидим далее, принципиально важными. Именно эта позиция Флоренского, позиция «чувственного» восприятия причастия как замены жертвы в православии, и чувственные впечатления от участия в животных жертвоприношениях в ряде ответвлений христианства, а не только храмовая жертва в иудаизме, и сформируют теологическую позицию по отношению к кровавому навету интересующего нас русского религиозного мыслителя. Заметим, что настойчивое повторение Розановым призывов к прекращению ритуального забоя скота вызывало у Флоренского раздражение[XXIII]. Ведь Розанов все время их повторял, иногда в форме письма к себе некоего корреспондента[XXIV], иногда от собственного имени, с чем мы уже имели возможность познакомиться.

Розанов продолжает предисловие к письму «друга с Кавказа»: «Мои личные рассуждения, как бы слишком “мои”, были бы неубедительны. К счастью, в мои руки попали два документа, уже “чужим слогом” написанные, которые и могут показать читателю, что вообще эти “туманы плавают в мире”, и вот один из них капнул каплей на несчастную голову Ющинского.

Вечером, в день, как была напечатана статья “Важный исторический вопрос” (об обрезании как крови жертвенной человеческой в иудаизме теперь), я получил на имя редакции анонимную открытку:

“М. г. А как вы объясняете слова: Сия есть кровь Моя Нового Завета, — и что это место есть главное в литургии”?

Т. е. — “и у вас то же, что у иудеев”: “жертва”, и именно “кровью”, как главная часть религии и богослужения.

Я затрепетал, получив. И ухватился только за написанное выражение — “слова”. “Как вы объясняете слова?”… Господь Иисус Христос отменил кровавые жертвы, заменив их словом о жертве.

Но потом смутился: нам запрещено веровать, что только “слова”, а повелено веровать, что мы “вкушаем Тело и Кровь Господа нашего Иисуса Христа”. Священник говорит о причащении причащающимся: “Верую и исповедую, что сие есть самое пречистое Тело твое и Самая Пречистая Кровь Твоя”… У католиков это выражено со страстным нажимом: они не дают мирянам крови, а только священник ее пьет. Хотя если бы “вино” и только “слово”, — то отчего не всем дать?»[XXV]

Этот текст дорогого стоит. Хитрый Розанов сделал вид, что ему не известна разница между двумя Символами веры в католицизме и православии, которая, что естественно, ясна не только нам и определяет разницу в структуре кровавых наветов в двух христианских деноминациях.

Кроме того, Розанов коснулся здесь еще одного важного момента, связанного уже с «жизненным» отношением к причастию: христианину необходимо верить, что перед ним не вино и хлеб, но тело и кровь господни. Если здесь мы коснулись проблемы веры, то теперь становится ясно, что в теологии Флоренского — Розанова идея веры в существование кровавых жертв у иудеев превалирует над любыми логическими доводами за или против. Собственно говоря, именно это и написал Флоренский Розанову в письме о публикации статьи «Андрюша Ющинский». А факт столь тесного общения двух теоретиков кровавого навета еще до публикации скандальной статьи, подписанной именем Розанова, говорит о том, что влияние идей Флоренского на размышления Розанова началось задолго до появления в печати текста письма «кавказского друга».

Итак, начиная с этого момента общетеологические рассуждения Розанова, к которым можно относиться с большим или меньшим уважением и интересом, заменяются на откровенно экстатические рассуждения Флоренского, которые теперь уже Розанов пытается уснастить своими теологемами.

Таким образом, картина «Обонятельного и осязательного отношения евреев к крови», которая во многом представляла собой достаточно извращенное развитие идей, сопровождавших Розанова еще с «Юдаизма», обретает новое измерение. Собственно говоря, это и есть «закругление», внесенное в «Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови» главным соавтором Розанова…

Оно выражается в следующем рассуждении Розанова, все ближе подводящего его читателя к новым и непривычным идеям Флоренского. Итак: «Все напечатанное о деле Ющинского просто никому не интересно и совершенно не нужно и не имеет никакого значения для дела Ющинского. Ибо дело это — вопрос глубин человеческих, а адвокаты и вообще “в котелке” плавают на поверхности.

Дело это резкое и гордое. Оно говорит:

— Не нужно адвоката.

— Не нужно вообще “вас”.

— Не нужно безбожников, мнящих мир механическим и бездушным. Нужен мир с цветами, звездами, в “первоначальных одеждах из шкур зверей”, невинный и чистый, безгрешный и Божий.

А чтобы он был из грязи, греха, опять “Божий” — принесем древнюю жертву, древнейшую, от истоков религии сущую и никогда не имеющую исчезнуть у павшего человечества, — жертву животную, живую и…»

Понятно, что здесь Розанов имеет в виду жертву человеческую. Именно это слово он и не хочет договорить: «Сильные мысли заменяются многоточиями. Об очень “сильном” вообще не говорят, а просто его делают. Вообще в мире есть много чрезвычайно важного, о чем не говорят, а делают: упорно, властно, исполнительно.

Адвокаты могут сколько им угодно кувыркаться через свой “котелок”, а митру все-таки некоторые будут носить»[XXVI].

Голос именно такого человека «в митре» вместо «адвокатского котелка» нам теперь и предстоит услышать.

Переходим к пространному тексту о. Павла Флоренского, который начинает пересмотр со своей специфической точки зрения всех тех обстоятельств дела, с которыми мы уже неоднократно встречались на этих страницах: «Цитата из вашего фельетона о ритуальных убийствах, встретившаяся где-то в газете, показала мне нашу единомысленность. И мне захотелось, урвав минуту, написать вам несколько слов. К сожалению, самого фельетона, т. е. всего фельетона вашего, я не читал. Прежде всего, мне думается, что дело Ющинского ведется весьма нелепо. Странная альтернатива: или евреи совершают ритуальные убийства, то есть виновен Бейлис, или Бейлис не виновен, и тогда, значит, евреи убийства не совершают»[XXVII].

Юридически и логически Флоренский исходит из того, будто суд занят проблемой виновности или невиновности Бейлиса применительно к виновности или невиновности всего еврейства или, говоря проще, что суд решает то, что в тогдашней русской публицистике называли «мировым вопросом». В то время как «адвокаты в котелках», естественно, защищали в процессе лично Бейлиса, а религиозная ритуальная экспертиза была призвана, как мы помним, исключить аправовой прием так называемого «подразумевания» ритуального характера убийства Ющинского, в котором обвиняли Менделя Бейлиса, причем «прием» этот мог повлиять на решение присяжных заседателей.

Что же касается обвинения всего еврейства в совершении ритуальных убийств, то такую возможность, по крайней мере открыто, отрицали все участники обвинения.

Однако, как мы видели, Флоренского интересует не столько Бейлис, сколько сама необходимость совершения евреями ритуальных жертвоприношений для сохранения глубинного смысла своей веры. Поэтому-то Флоренский так и настаивает на исключении Бейлиса из анализа самой возможности существования ритуальных убийств у евреев. В его понимании вопрос об этом много выше доказательства единичного случая подобного жертвоприношения и тем более выше персонально Бейлиса.

В сущности, Флоренский решает свою собственную проблему отношения к бескровной жертве — православному причастию, для чего ему и нужен антипод-еврей, который не просто верит в словесно обозначенную в иудейском ритуале древнюю и не совершаемую храмовую жертву, но «обоняет и осязает» реальную человеческую кровь. Только в этом случае люди типа Флоренского могут убедить себя в том, что в чаше их причастия не вино и хлеб, но кровь и тело их господа. При таком понимании еврей, будто бы приносящий человеческую жертву, становится необходимым элементом веры православной. По-видимому, в случае Флоренского мы имеем пример некоего экстатического самоубеждения православного в реальности пресуществления вина и хлеба в тело и кровь господню через уверение самого себя в аналогичную веру и «неизбежные» с этой точки зрения действия антипода христиан — евреев, связанных с богом, тем не менее, обетованием и Синайским откровением.

Проследим за дальнейшей логикой рассуждений о. Павла Флоренского: «Не понимаю, почему все взоры обращены на Бейлиса. Лично я почти уверен, что Бейлис лишь “замешан”, впутан в какие-то сложные отношения. И он, и Чеберякова, и еще другие — только пособники и укрыватели, как мне кажется, но не главные действующие лица».

Забавно, что, занимая свою позицию чисто религиозного, мистического подхода к проблеме кровавого навета, Флоренский готов не только исключить из рассмотрения самого Бейлиса, но и создать некую специфическую конструкцию, в которой и Бейлис, и шайка бандитов окажутся заодно — укрывателями «тайного еврейского преступления». … И к этой идее Флоренский еще вернется, и не раз, подходя к ней с самых разных сторон.

Флоренскому важно доказать не столько то, что именно Бейлис и/или Чеберячка со товарищи совершили это преступление, сколько то, что независимо от того, найден виновник или нет, само убийство — ритуальное: «И запирательство их всех вполне понятно: ведь перед ними альтернатива — либо каторга, либо смерть от кагала. Бейлис — полувиновен. Но отсюда еще не следует, что убийство не ритуальное».

До этого момента кажется, что Флоренский достаточно последователен, однако в следующем абзаце его мистико-экстатическое рассуждение срывается в достаточно типичное для антисемитской продукции времен бейлисиады: «Наиболее характерным мне кажется вызов, несомненно содержащийся в этом убийстве. Если несколько человек совершают убийство (а несомненно, что их было несколько), то неужели они не могут скрыть следов своего преступления? Неужели тело Ющинского нельзя было искромсать на кусочки и по кусочкам уничтожить, сжечь, бросить в мешке с камнем в Днепр и т. д., и т. д.? Обстановка нахождения тела кричит: “Смотрите, мы на глазах всего мира совершаем заклание”… “Вот вам, мы не преступники, а исполнители своей правды”. Этот вызов имеется во всех случаях, когда возбуждались дела о ритуальном убийстве. Труп Ющинского не был скрыт; его не хотели уничтожить; не хотели скрывать следов способа убийства».

Такого рода тексты звучали и на самом процессе, и вокруг него. Да и в устах Флоренского они не удивительны. В конце концов любой самый изощренный антисемитизм сводится к ряду примитивных архетипов, одним из которых является обвинение евреев в совершении ритуальных жертвоприношений христиан. И тут даже многоумный Флоренский не видит, что ритуальные дела возбуждались далеко не только тогда, когда находился труп христианина. Достаточно вспомнить, сколько ритуальных дел было связано с осквернением католической гостии. Однако в православии … требуется именно нахождение тела. Впрочем, известны и случаи обвинения евреев в ритуальных убийствах, когда просто пропадал христианский ребенок, а труп его не был найден. Обвинение возникало еще в процессе поисков. Следовательно, тело далеко не всегда было сознательно «выставлено на показ».

Однако Флоренского менее всего интересует подобная логика, которую и он, и Розанов, безусловно, отнесли бы к «адвокатской». Поэтому мы, стремясь понять тот тип извращенного религиозного сознания, с которым нам пришлось встретиться, не будем стремиться к упрощенным ответам на вопрос о причинах подобного и бессмысленному нравственному осуждению людей, фанатически убежденных в своей абсолютной правоте. По крайней мере, Флоренского это касается всецело.

Ведь уже в следующем абзаце о. Павел перейдет к основному для себя мотиву: «Значит, дело было не только в том, чтобы убить или даже нацедить крови, а, главным образом, в том, чтобы совершить всенародное жертвоприношение напоказ всему человечеству. Жертвоприношение должно быть тайною, совершаться “за завесою”. Но о том, что совершается именно жертвоприношение, а не просто преступление, должен знать весь мир».

Здесь уже не так трудно увидеть начало основной идейной линии рассуждений Флоренского. Упоминание некой «завесы» отсылает нас к завесе Святая святых Иерусалимского храма, за которой когенами (первосвященниками) совершалось жертвоприношение за весь еврейский народ. Однако тогда все знали и о существовании Храма, и о жертвоприношениях. Теперь не то! Если нет Храма и храмовых жертвоприношений, следовательно, надо «вывернуть» картинку наоборот: вместо животного в жертву принести человека, вместо Святая святых совершить это вне горы Сион, вместо тайного жертвоприношения объявить о своем деянии открыто.

Так выглядит логика Флоренского на данный момент.

Не забудем, что Флоренский реагирует на статью Розанова, вышедшую 26 сентября 1913 г., т. е. в самом начале процесса, когда обсуждались личности неких евреев Ландау и Этингера. Они, напомним, будто бы прибыли в Киев за кровью из Западной Европы.

Тогда становятся понятны дальнейшие рассуждения Флоренского, которые Розанов сделал достоянием гласности лишь в составе «Обонятельного и осязательного отношения евреев к крови», и при этом между статьями середины октября 1913 г.! А уж на них-то влияние письма Флоренского — несомненно. Однако письмо Флоренского, будучи помещенным Розановым после всех основных своих текстов, выглядит лишь как подтверждение или дополнение его мыслей.

Мы же будем помнить о реальном контексте текста Флоренского. Следуем далее: «Но если так, то, конечно, это дело — не жалкого Бейлиса, а кого-то посильнее, поважнее и поумнее, наконец — порелигиознее и помистичнее. И, конечно, тот или те, кто совершил это жертвоприношение, не был так наивен, чтобы с добытою кровью сидеть в Киеве. Он приехал в Киев Бог знает откуда и уехал Бог знает куда. Истинный виновник убийства неизвестен и, конечно, — если не случится чего-нибудь совсем необыкновенного — никогда не будет отыскан. Как не могут в Киеве понять, что нельзя в Киеве искать виновника киевского же убийства — притом совершенного уже более года назад! А Бейлис — слишком ничтожное лицо для деяния столь крупного идейно».

Здесь стоит отметить, что нам не известны случаи, когда бы в совершении ритуальных убийств обвинялись какие-то чрезмерно крупные иудейские деятели. Странно, что Флоренский не отнес к типичным чертам такого рода обвинений и то, что убийца обычно человек не крупный…

К рассуждению о тайне иудейского ритуала Флоренский дает примечание, которое, как указывает уже Розанов, появилось на корректуре письма. При этом напомним, что Флоренский в своем письме Розанову специально просил присылать ему корректуры для своего «ритуального» собрания.

Цитируем Флоренского: «Между прочим, характерною чертою священного убиения служит круговая порука. Подобное мы видим, например, в обряде буфаний, священного быкозаклания. Теофраст рассказывает, что одни участники жертвоприношения приносят воду, другие точат топор и нож; один — передает топор, другой — поражает вола, третий разрезает кожу; иные сдирают шкуру и т. д. Затем едят жертвенное мясо. Когда же вкусят от мистической трапезы, то все участники привлекаются к ответственности за убийство. Но девушки, приносившие воду для точения топора и меча, сваливают вину на точильщиков. Эти последние — на передавшего топор; передавший топор, в свою очередь, — на резника (обращаем внимание на специфический еврейский термин, использованный Флоренским. Это тем более важно, [что] действия резника прямо противоположны действиям участника буфаний, бросающего меч в быка! — Л. К.), а этот последний — на меч, который окончательно признается виновным и выбрасывается в море. Так было у благородного народа, у греков. Кагал делает то же, но загнанно, трусливо и злобно. Каждый оказывается “знать не знающим и ведать не ведающим” самых обыкновенных вещей из еврейской жизни. Все винят друг друга. Что же касается до орудий жертвоприношения, то, вероятно, они давно в Днепре, так что кагал, или кто там совершал убиение, — “по совести” считает себя уже оправданным»[XXVIII]. …

Этот сюжет столь важен, что уже в основном тексте Флоренский продолжает развивать его, хотя, казалось бы, примечание о буфаниях предшествует рассказу об этом ритуале в основном тексте письма.

Это тем более интересно, что далее Флоренский касается того самого места и в высказываниях до суда, и в судебной экспертизе профессора И.Г. Троицкого, где он специально подчеркивал, что говорит лишь о том, что знает из известных иудейских книг. Ранее нам уже приходилось не раз обращаться к этому вопросу и отмечать, что подобная позиция играла на руку скорее сторонникам кровавого навета, чем его противникам.

Вот как воспользовался этой ситуацией Флоренский: «Но существуют ли ритуальные убийства у евреев? Что за чепуху несут отвергающие их — между ними и профессор Троицкий! Ну, конечно, ни в Библии, ни в Талмуде не сказано: “Да, совершаются ритуальные убийства”. Чего ищут профессора? Неужели ищут параграф, которым узаконяются человеческие жертвоприношения? Нет надобности быть знатоком Талмуда, чтобы твердо сказать a priori: такого параграфа нет и быть не может. Но неужели такой параграф существовал в тех местах и в те времена, где и когда заведомо существовали человеческие жертвоприношения? А существовали-то они везде»[XXIX].

И здесь, перед тем как перейти к очередному описанию вышеупомянутых в примечании буфаний, Флоренский специально, но как бы невзначай, отмечает, что «…человеческое жертвоприношение всегда рассматривалось как акт экстраординарный — хотя бы он и был периодическим на деле, — как нечто неожиданное».

И далее вновь о жертвоприношении животного, но как о жертвоприношении вновь неожиданном, где жрец (а, заметим, не резник, как в примечании!) рассматривается как убийца, которому нужно оправдаться и скрыться: «Так, например, Павзаний рассказывает, что на празднике Диполий в Афинах совершалось быкоубиение по следующему чину…»

Остановимся здесь и обратим внимание на лексику текста о «быкоубиении», которое совершалось по некоему «чину». «Чин», напомним, — уже православный термин для правил совершения молитвы или обряда. Таким образом, заведомо языческое жертвоприношение совершается, по мнению православного священника о. Павла, «по чину» в отличие от бесчинства «убийства» жертвы в иудейском жертвоприношении, совершаемом «кагалом». Создается впечатление, что христианство, которое философски можно определить как иудео-эллинизм, в части жертвоприношения наследует не «убийство быка резником» (это-то «убийство» наследует как раз кагал), а совершает свои бескровные евхаристии, заменяющие животные жертвы, по «чину» языческих буфаний.

Заметим, что примечание к своему письму Флоренский сделал не к тому месту, которое мы сейчас процитируем, а ранее, чтобы подготовить читателя к «правильному» восприятию своей жертвенной экзегезы.

Теперь приведем текст, который описывает очередную буфанию и находится после так называемого примечания: «Насыпав на алтарь Зевса Полиея ячменя, перемешанного с пшеницей, оставляют его без присмотра. Как только предназначенный для жертвоприношения бык, подойдя к алтарю, касается зерен, один из жрецов, называемый буфоном, быкоубийцей, мечет в быка топор и убегает, остальные же присутствующие, как бы не зная человека, совершившего убийство, несут топор на суд».

Попутно отметим разницу в двух описаниях буфаний — в основном тексте в качестве орудия жертвоприношения применяется топор, а не меч, как в примечании.

Обратим внимание и на то, что имена первосвященников Иерусалимского храма никто не скрывал, а жертва, угодная всевышнему, никогда не считалась убийством. Об этом, однако, Флоренский не упоминает. Его задача другая. Он доказывает своими специфическими средствами не правильность той или иной типологической схемы архаических жертвоприношений, а нечто совсем иное: существование у евреев ритуального убийства, т. е. не храмовых жертвоприношений, якобы в соответствии с законом Торы, Пятикнижия, которое, правда, входит естественной частью и в христианский канон. Поэтому и слова о том, что топор — орудие убийства быка, плавно переходят в рассуждения о деле Бейлиса, к чему внимательный читатель уже подготовлен: «Не правда ли, похоже это и на киевское дело, которое мне представляется (26 сентября 1913 г. — Л. К.) так: один какой-нибудь “Шнеерсон” (не забудем, что “какой-нибудь Шнеерсон”, только никак не хасидский цадик, в деле Бейлиса фигурировал. — Л. К.) “метнул” в Ющинского (понимаемого Флоренским как замещение жертвенного быка Храма. — Л. К.) в тот момент, когда его ласкали и угощали (имеется в виду эпизод с угощением Ющинского конфетами одним старым евреем, который никакого отношения к убийству не имел. — Л. К.), какое-нибудь орудие и убежал».

Это интересный логический ход, объясняющий в логике Флоренского коллективную ответственность евреев за совершение единичного убийства, которое может быть выдано за «ритуальное». Собственно говоря, именно для того, чтобы убийство обрело черты «ритуальности», и следует считать, что «истинный» убийца, представитель всемирного кагала, лишь стоит за спиной что старика, угощавшего Ющинского конфетами, что за спиной Бейлиса, что за спиной Шнеерсона. Это многоуровневое «стояние за спиной» мы встречали в книге В.В. Розанова о русской апокалиптической секте. Поэтому прием этот можно рассматривать как стандартный в сочинениях пары Розанов-Флоренский.

Теперь становятся ясны слова Флоренского из его письма Розанову, написанного перед публикацией статьи «Андрюша Ющинский». Когда Флоренский пишет, что в этом деле «распутать кто прав, кто виноват» невозможно, он вовсе не имеет в виду качество следствия или работу адвокатов. Цитируемое письмо написано уже 12 октября 1913 г., когда провал ритуальной экспертизы обвинения становился все более ясным. Однако Розанов, включивший письмо Флоренского от 26 сентября 1913 г. практически в эпилог своей книги, … не мог не помнить о словах столь важного для него «друга с Кавказа»: «Остальные же судили провинившееся орудие. А убийцу они “не знают”, и это не только по укрывательству, но — и ритуально должны не знать, так как иначе “жертвоприношение” сделалось бы простым “убийством”».

Логика замечательна: стоит евреям признать, что они (евреи, а не русское следствие!) знают убийцу, как этот убийца из жреца превратится в простого преступника.

Вновь мы встречаемся с тем типом «вывернутой» логики, с той «обратной перспективой» дела, которую хочет построить Флоренский. Если бы мы имели дело с простым убийством, пусть даже совершенным евреем, который пусть даже и скрыл труп, — то это убийство (при всех тайнах крови) не будет «ритуальным». Труп, как мы помним, должен быть демонстративно выставлен на всеобщее обозрение, что, правда, противоречит обстоятельствам дела (ведь труп был спрятан в пещере), иначе никакой демонстрации культа не будет, а весь смысл именно в ней… С другой стороны, если бы сами евреи выдали убийцу, пусть и использовавшего для чего-то кровь, то это все равно «убийство», а не «жертвоприношение». И лишь в том случае, если еврей-убийца неизвестен, а евреи не хотят его выдать, да и кровь неизвестно куда и кем «увезена» (т. е. в случае, когда нет никакой прямой «обонятельной» и «осязательной» связи крови, убийства, трупа и еврея), — убийство, по Флоренскому и его «буфанным» представлениям, будет истинно «ритуальным».

По-видимому, он счел, что обстоятельства дела Бейлиса этим замечательным условиям вполне соответствуют. …

За дальнейшими словами Флоренского о том, что против него могут быть выдвинуты серьезные возражения, ведь у него не было времени все достаточно подробно продумать и изложить, и выражением надежды на то, что В.В.Р. (Розанов. — Л. К.) все поймет как близкий человек, вновь следует оценка экспертизы проф. Троицкого, с которой, собственно, и начинался наш анализ: «Так как же ждать, что ритуальное убийство будет показано в “своде законов”, хотя бы “еврейских”. К тому же проф. Троицкий “изучал все источники, кроме устного предания и мистических книг иудейства”! Эта экспертиза — положительно из юмористического журнала. Да где же искать ритуальных убийств, как не в устном предании и в мистических книгах!?»[XXX]

Казалось бы, на этом можно было бы завершить все рассуждения. Однако в письме Флоренского именно в этот момент, как говорит Розанов, «начинается самое важное». И это «самое важное», наконец, не ритуал, не убийство, а собственно мистика крови.

Характерно, что и в этом вопросе между профессиональным богословом Флоренским и публицистом Розановым находятся противоречия, которые выглядят достаточно странно: «Но для внимательного наблюдателя не может ускользнуть, что с разных страниц в Талмуде и в Библии подымаются указующие персты, метящие в одну точку, и эта точка — правда, нигде явно не фиксированная и для позитивистического ума невидимая, — однако, влечет к себе все существо человека, вчитывающегося религиозно, инспирирует его. Точка эта — священность крови»[XXXI].

На это Розанов вдруг возражает (не исключено, что следуя за экспертизой на процессе ксендза Пранайтиса) по поводу открытого упоминания святости крови в иудаизме: «…по-моему, в словах: “в крови животного — душа его”, это даже и фиксировано».

Между тем эти слова будут приведены Флоренским чуть позже. Зачем же Розанову надо предварять слова своего «друга с Кавказа»? На наш взгляд, это тот же самый прием, что мы видели и в примечании Флоренского к рассуждениям о буфаниях. Только здесь Розанов демонстрирует своему читателю некоторый стилистический импрессионизм, имитирует пометки на письме друга (правда, уже в форме типографской верстки!), которые делаются в волнении прямо по ходу чтения. Наверное, на каких-то читателей это и может произвести впечатление, мы же идем дальше: «Хвольсон в своем “исследовании” о ритуальных убийствах с адвокатско-жаргонным (не имеется ли здесь в виду происхождение крещеного Хвольсона, речь которого отдает “жаргоном”-идишем!? — Л. К.) нахальством рассуждает о том, чего он никак внутренне не понимает и не желает понимать».

Развитие этого положения мы найдем в другом тексте «Омеги»-Флоренского — «Профессор Хвольсон о ритуальных убийствах»[XXXII].

К этому тексту мы обратимся чуть позже, ибо он был явно написан уже для книги Розанова и после окончания процесса по делу Бейлиса. Нас же сейчас интересует проблема влияния письма Флоренского Розанову от 26 сентября 1913 г. на концепцию розановских текстов, написанных во время дела Бейлиса.

Продолжаем следить за рассуждениями Флоренского о Хвольсоне, присланными Розанову еще во время процесса: «Он с торжеством орет на весь мир, что еврею-де запрещено даже глотать слюну при кровотечении из десен, и, значит, немыслимо употребление христианской крови. Да, запрещено глотать слюну с кровью. А почему? Именно потому, что кровь — нечто священное, табу (“святые предметы” у язычников; термин этнографии и истории религий. — В. Р.); “в крови — душа его” (“Книга Левит” Моисея); а с другой стороны — нельзя шутить с нею, как-нибудь неосторожно капнуть ею, вылить ее. Но то, что обведено столь толстой стеной запрета, — это не может не быть чем-то существеннейшим для религии. Через царские двери в наших церквах нельзя ходить, но не потому, что они не важны, но потому, что они, по важности своей, остаются для особо важных моментов»[XXXIII].

Это переломный момент в рассуждениях Флоренского. Здесь ясно видно, что все мистические и экстатические «интуиции» о. Павла основаны на сугубо христианском ощущении религии вообще и иудаизма в частности. И дело тут не в том, что фраза «в крови — душа его» имеет смысл «в крови — жизнь его», ведь без крови нет жизни. В конце концов, словесные игры в различные варианты переводов Священного писания существуют в христианстве больше тысячи лет. Дело в другом: главным знатоком раввинизма для Флоренского является бывший первосвященник Савл, ставший апостолом Павлом:

«Но ни христиане, ни евреи не смеют отрицать таинственного значения крови, ибо: “Все почти по закону очищается кровью, и без пролития крови не бывает прощения”.

Это говорит великий знаток раввинизма — св. апостол Павел. И он выражает в этих словах основное начало всякой религии, не только иудейства, но и христианства. Обратите внимание: “Все почти по закону очищается кровью, и без пролития крови не бывает прощения” (Послание к евреям, IX, 22). Пусть же гг. Хвольсоны оставят свои рассуждения о кровоточащих зубах, ибо “без пролития крови не бывает прощения”».

Понимая всю неубедительность своей аргументации, основанной на посланиях Павла к евреям, «Омега»-Флоренский добавит в книгу Розанову целую главу в обоснование своих взглядов, основанную уже на манипуляциях с текстами самого Хвольсона, правда, крещеного, почти как апостол Павел, еврея… Обращает на себя внимание и то, что как Павел, так и проф. Хвольсон не были сторонниками обвинения евреев в кровавых жертвах. (На это, кстати, указывал и Ф. Мейер-(Ф. Гец), утверждавший, что главный критик иудаизма Иисус сам бы обратил внимание на столь дикие жертвы иудеев, если бы они существовали в его времена наряду с храмовыми.) Апостола Павла же подмонтировал в этот контекст другой Павел — Флоренский. О Хвольсоне же, авторе книг против кровавого навета на евреев, и говорить нечего!

Главное и наиболее интересное для нас место рассуждений в статье В. Розанова, содержащей письмо Флоренского, находится там, где Розанов пытается совместить свои взгляды с взглядами Флоренского. Естественно, это произойдет в той точке, где сойдутся все силовые линии дела Бейлиса, да и кровавого навета вообще, — в точке осмысления места и роли крови в иудаизме и христианстве. Ибо мы можем сколько угодно рассуждать на любые метафизические темы, однако основой этих рассуждений должна быть именно кровь и ее место либо в иудейском храмовом ритуале (кровь животных), либо в ритуале христианском — т. е. при осмыслении евхаристии как жертвы.

Однако осмысление это идет по двум разным путям. У евреев этот путь связан с символическим сохранением в ритуалах постхрамового иудаизма памяти о жертвоприношениях Иерусалимского храма, а у христиан это осмысление идет по линии традиционного христианского богословия, основанного на Евангелии и текстах апостолов. Собственно говоря, точкой соприкосновения двух религий в споре о крови с позиции христианства является двойственная фигура апостола Павла, который побыл и когеном (первосвященником) Савлом (члены рода которого и должны были из поколения в поколение приносить храмовые жертвы), и апостолом Христа, т. е. того, кто эти жертвы отменил для своих последователей. А значит, именно он знал, с точки зрения Розанова и Флоренского, тайну крови в иудаизме и присутствовал при заповедании таинства причастия Христом. Таким образом, мы можем сказать, что апостол Павел чувственно и телесно воспринял жертвы двух Заветов.

Эта же двойственность подчеркивается Розановым и для Флоренского. Однако Флоренский все же всего лишь священник, а не апостол, и даже не носитель митры! Между тем и он обладает кое-какими преимуществами перед теми, кто выступает во время дела Бейлиса на стороне защиты.

Отвергнув со своей точки зрения мнение профессора Хвольсона, Розанов пишет, следуя за Флоренским: «“Все почти по закону очищается кровью, и без пролития крови не бывает прощения”.

Это говорил великий знаток раввинизма — св. апостол Павел. И он выражает в этих словах основное начало всякой религии, не только иудейства, но и христианства. Обратите внимание: “все почти по закону очищается кровью, и без пролития крови не бывает прощения” (Послание к евреям, IX, 22).

Вот центр дела, ведущий к жертвоприношениям»[XXXIV].

Итак, и экстатик Флоренский, и жизне- и мифостроитель В.В. Розанов сходятся в одном: основой их достаточно разных рассуждений становится идеология апостола Павла. Здесь можно в очередной раз напомнить, что перед нами замечательная демонстрация того факта, что проблема кровавого навета является проблемой христианского сознания, но никак не иудейского.

Розанов переходит к массированному цитированию своего корреспондента: «И кровь, изъятая из обращения кулинарного, изъята именно потому, что сохраняется для моментов священнейших. Иначе не было бы никакой причины окружать ее запретами. Так, во многих культах известное животное безусловно возбраняется верующим и окружено всяческими запретами: его нельзя убивать, его нельзя употреблять в пищу. Но в известные времена и сроки оно священно заколается и священно поедается, и участие в этой священной трапезе столь же обязательно, сколь в иные времена — запрещено».

Это общее религиоведческое замечание не содержит в себе ничего оригинального или имеющего отношение к нашей теме. Между тем для того, чтобы данное рассуждение Флоренского перешло в область «наветной» теологии, даже Флоренскому, человеку более изощренному, чем Розанов, понадобилась прямая подмена тезиса: «Кровь гоев, тоже животных (курсив на сей раз наш. — Л. К.), вероятно, надо рассматривать как именно такой род в обычное время запретной священной пищи».

Понятно, что и самому Флоренскому ясна цена подобных умозаключений. Слишком уж примитивно звучит идея о том, что в обычное время евреи, например, едят мацу без христианской крови, а именно в Песах добавляют ее в ритуальный продукт.

Все это действительно так. Однако Флоренский не столько занят богословствованием на заданную им самим тему, сколько готовит своего читателя-ретранслятора Розанова (а тот уже, в свою очередь, массового читателя) к неприятию позиции адвокатуры и религиозных экспертов защиты в конкретном деле Бейлиса. Не забудем, что анализируемый нами текст Павла Флоренского был написан как раз в самый острый момент дискуссии. И место письма Флоренского в книге сейчас для нас не так важно.

Именно поэтому Флоренский более чем тезисно сообщает Розанову свои мысли…: «Но я охотно допускаю, что очень немногие, только из избранных избранные в иудействе, посвящены в эту тайну»[XXXV]. …

Следующий этап рассуждений Флоренского в изложении Розанова приближает нас, как это ни странно, к одному старому, еще около 1905 г., рассуждению митрополита, а тогда еще архиепископа, Антония Храповицкого — человека в реальной митре. Напомним, что Антоний написал, что даже если евреи и приносят раз во сколько-то лет какую-то тайную человеческую жертву, то это куда безопаснее, чем участие евреев в революции.

Разумеется, высказывания такого рода трудно отнести к иудеофильским. Однако обращает на себя внимание то спокойствие, с которым Антоний обсуждает саму возможность такой жертвы. Сказать об этом необходимо именно здесь потому, что настроение текста Флоренского, который, еще раз напомним, несколько лет переписывался с Антонием (Храповицким), явно «наветное». А их разногласия касались в основном проблемы отношения к имяславию, но не к кровавому навету. Кроме того, нам сегодня неизвестно, знали ли Розанов с Флоренским что-либо о роли архиепископа Антония как раз в ритуальной экспертизе с участием ненавистного Розанову и его соавтору профессора И.Г. Троицкого.

Читаем «Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови» дальше: «Плохо ли это? — спрашивает он (друг с Кавказа. — Л. К.) и отвечает себе и мне: — Признаюсь, что еврей, вкушающий кровь, мне гораздо ближе не вкушающего, напр[имер,] Грузенберга или какого-нибудь -зона. Первые — вкушающие — это евреи, а вторые — жиды. Что же делать: религия, по существу, трагична. Адвокаты рассуждают так: “И иудейство чепуха, и христианство чепуха, и кровь чепуха — стоит ли ссориться”. А я скажу: “И иудейство — религия, и христианство — религия, и кровь священна и таинственна, и ритуальное убийство — великое дело»[XXXVI].

Обратим внимание на одну деталь. Формула: «Сказано» (пусть и «адвокатами»), «А я скажу…» повторяет евангельское «Сказано» (в Законе), «А я говорю вам…» Здесь имитируется формула Христа, который пришел не отменить Закон, а исполнить. Отсюда и псевдоним Флоренского «Омега», который восходит к Христову «Я есмь альфа и омега, начало и конец», где «Альфа», естественно, Розанов. Такая «двуипостасная» конструкция «автора» «Обонятельного и осязательного отношения евреев к крови» не оставляет сомнения в третьем необходимом члене — «Начале», т. е. Боге Отце христианской Троицы, с которого и начались все жертвоприношения у иудеев. Соответственно, Розанов и занимает эту позицию. Концом же, «Омегой», оказывается Флоренский. В свою очередь, все умственные упражнения с буфаниями, которыми занимался Флоренский, становятся «оправданием» греческого происхождения «Альфы и Омеги».

Собственно говоря, именно момент отмены христианством иудейских жертвоприношений и оказывается ключевым в рассуждениях Флоренского (да, по-видимому, и в позиции Антония [Храповицкого]): «Но иудейству как религии противостоит христианство — не как отмена всякой религии, но как высшая религия же, как преодоление убийства. Крови агнцев и козлов и крови Ющинского — противоположены единожды пролитая и присно проливаемая кровь Господа Иисуса. А вечно неудовлетворенному внутренне убийству ритуальному противостоит единая и присная смерть Господа: Агнца и Первосвященника».

Обратим внимание: первосвященник должен приносить в жертву агнца, а не самого себя. Совмещение жертвы агнца и первосвященника заставляет вернуться к первожертве Авраама, которая оказывается прообразом жертвы Христовой. При таком подходе действительно «отмененная» жертва Иерусалимского храма христианину (в отличие от иудея!) для рассуждений не требуется. А идея иудео-эллинизма реализуется с помощью замены жертвы всесожжения на буфанию. В этом случае, с точки зрения логики Флоренского, у еврея не остается никакого другого выхода, кроме либо отказа от идеи жертвы и крови в религии вообще (а значит, и кроме отказа, по Флоренскому, от своей иудейской религии) — это вариант либерального «адвоката»; либо реализации настоящей человеческой жертвы. Еще раз напоминаем, что в основе подобных рассуждений лежит сугубо христианская экзегеза, а мнение иудеев выводится не из мнения первосвященника Савла, а из послания апостола Павла, да еще обращенного им полемически к евреям!

Перед тем как продолжить цитирование рассуждений Флоренского, заметим, что он сам полностью отдает себе отчет в этом, да и его рассуждения касаются важнейшего для христиан вопроса: катехизации и конвертации евреев, т. е. преображения еврея в христианина-неофита: «Христианство бесконечно сгущеннее иудейства и окончательно (ср. последнюю букву греческого алфавита, которой назвал себя Флоренский. — Л. К.) отвечает на законные (ибо “без пролития крови не бывает прощения”, по слову апостола) запросы иудейства; но иудейство непрестанно пытается удовлетворить свои запросы временными, и потому недостаточными, средствами. Хасиды по-своему правы, их надо лишь укреплять в их мыслях, чтобы они стали христианами. А ведь адвокаты — действительно враги человеческого рода, отрицатели всякой религии — и условной дохристианской, и безусловной христианской». …

Что же так его раздражает в «адвокатах»? Ответ на этот вопрос лежит, скорее всего, в том, что Флоренскому были известны (или, скажем осторожнее, могли быть известны) взгляды иудеев-реформистов. Тех самых, которые считали своим Иерусалимом Берлин, а своим Храмом не грядущий Иерусалимский храм, а рукотворный темпль, в котором никакие жертвы никто и не собирался приносить. Именно туда ходили евреи-интеллигенты в цилиндрах, фраках и «котелках». Впрочем, от них мало отличались и те столичные евреи, которые ходили хотя бы в петербургскую синагогу.

Такие евреи действительно не интересовались никакими жертвами, и именно к ним приравнял Флоренский православных богословов, которые оскорбительно, по мнению о. Павла, лишали не кого-нибудь, а хасидов, права на «ритуальное убийство — великое дело». Не исключено, что перед нами реакция на позицию раввина Мазе, выраженную во время ритуальной экспертизы на процессе по делу Бейлиса.

Отсюда следуют и удивительные только на первый взгляд выводы Флоренского в письме к Розанову — письме, определившем и содержание книги «Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови», и всю дальнейшую судьбу Розанова, включая и посмертную судьбу его творений.

Флоренский оказался более осторожен, и основной его текст на данную тему вышел из печати лишь в 2004 г.[XXXVII], однако он должен быть и будет нами рассмотрен в данном контексте позже.

Пока же Флоренский уверяет своего корреспондента в том, что с хасидами и даже «Шнеерсоном» он сговориться сможет, а вот с адвокатом — нет. Причем этот «адвокат» именуется Флоренским «врагом рода человеческого», т. е. Дьяволом. А ведь в католичестве «адвокат дьявола» ищет причины, которые мешают причислить кандидата к лику святых. Между тем православный Флоренский делает из своих рассуждений вывод о том, что «ужасна смерть мальчика Ющинского, — кто знает, быть может, св. мученика в церковном смысле»[XXXVIII].

В этом случае Флоренский и становится истинным адвокатом не столько евреев или Ющинского, сколько самой идеи крови в авраамических религиях: «…христианин знает, что “если кровь тельцов и козлов и пепел телицы через окропление освящает оскверненных, дабы чисто было тело”, то кольми паче — “кровь Христа, Который Духом Святым принес Себя непорочного Богу” … (Посл. к евреям, X, 13, 14). И еще знает христианин, что “всякий (еврейский) священник ежедневно стоит в служении и многократно приносит одни и те же жертвы, которые никогда не могут истребить грехов”… “Христос же, принесши одну жертву за грехи, навсегда воссел одесную Бога” (id., X. 11, 2). Кто же не понимает, что по всему Ветхому Завету льется кровь и все там красно от крови? И кто не понимает, что Новый Завет весь в бесконечно более густой, святой, страшной и животворящей Крови Единого Безгрешного?! От дела Бейлиса мне страшно не потому, что совершаются ритуальные убийства, а потому, что христиане до такой степени забылись, что совсем перестали чувствовать значительность идеи мистического убийства и священность крови».

После этого Флоренский переходит к одной из любимых идей Розанова о связи ветхозаветной религии с культом Молоха, соглашается с этой идеей своего почитателя (впрочем, одной из немногих, ему понадобившихся для собственных рассуждений…) и неожиданно (только на первый взгляд!) вновь возвращается к связи крови и Имени Всевышнего: «“Бог Авраама, Бог Исаака, Бог Иакова — не бог философов и ученых” (слова Паскаля), не “бог” духовных академий и семинарий, не “бог” газет и журналов. Этот последний “бог” — с именем, которое есть фикция, как в географии суть фикции — “экватор” или “меридиан”; такой “бог” не слышит запаха крови и не знает ее священности; такой “бог” не устанавливал евхаристии, не посылал сына Своего на смерть…»[XXXIX]

Круг в очередной раз замкнулся. Мы вернулись к проблеме соотношения Имени и Жертвы, к которой обращались не раз до этого момента. В практически заключительном высказывании Флоренского из тех, что дал нам прочесть Розанов, мы видим, что все до единого слова имеют свое конкретное значение в ситуации 1911—1913 гг., ситуации, далеко выходящей за пределы дела Бейлиса, которое оказалось в центре куда более объемных и запутанных событий истории России и Русской церкви первых десятилетий XX в.

Как мы уже отмечали, сейчас письмо Флоренского Розанову анализируется с точки зрения его места в реальной истории размышлений Розанова о деле Бейлиса. Между тем так называемый «Омега», чье письмо не было опубликовано своевременно, явно дополнил его уже специальной статьей «Проф. Д.А. Хвольсон о ритуальных убийствах». В ней Флоренский решил применить примерно тот же прием, которым он пользовался при анализе буфаний, — прием аналогии. На сей раз для этого была выбрана книга проф. Хвольсона, однако не его сочинение «О некоторых средневековых обвинениях против евреев» 1880 г., которое Флоренский, естественно, упоминает. Оно же, собственно говоря, является поводом обращения к трудам уже покойного к тому моменту профессора. В данном случае Флоренский решил использовать книгу Д. Хвольсона о халдейских и сирийских ссабиях, которая должна была через параллелизм жертвоприношений этих людей, относящихся к семитским народностям, подтвердить обязательность существования кровавых жертвоприношений у других семитов — иудеев. Далее выбирались некоторые отрывки из Танаха, где описывались или упоминались идолопоклоннические прегрешения иудеев, и на этом основании делался вывод о том, что и современные евреи непременно должны приносить кровавые жертвы. Флоренский писал: «…Если на всем протяжении истории Израиля, даже в период великих царей и богодухновенных пророков, при сильной власти и живом, строго централизованном культе — всегда существовали всякие виды идолослужения и, в частности, магические волхвования, в основе которых лежит убийство человека, то почему современные иудеи и их поклонники так запальчиво отрицают даже возможность существования чего-либо подобного в нынешнее время, когда нет никаких сдерживающих начал — ни культа, ни власти, ни царей, ни пророков? Если на всем протяжении своей истории Израиль так жадно тянулся к крови, и к ритуальным убийствам, и к черной магии, если всегда был кровожаден и жестоковыен, то где же гарантии того, что в рассеянии, без обличающего голоса пророков, без суровых кар со стороны своих царей — в господстве над всем миром — он сделался чист и беспорочен?!»[XL]

Это замечательное рассуждение ведет нас уже прямо к «Протоколам сионских мудрецов» и далеко уводит от извращенно-восхищенного воспевания еврейских «ритуальных убийств». Впрочем, раздраженный итогами процесса, зная о провале ритуальной экспертизы и бесполезности своей деятельности для обвинения Бейлиса, изощренный Флоренский опускается на уровень мелкого газетного публициста, который и отношения-то выясняет с себе подобными. Как это ни неожиданно, но это так: «И виновен Бейлис или нет — все равно общее подозрение в ритуальных убийствах как одном из проявлений мистического влечения к крови должно остаться на этом таинственном народе, и, несомненно, останется вопреки крикам всей еврейский прессы»[XLI].

Мы не будем далее анализировать этот текст, ибо ничего нового к уже известному нам он не прибавляет. А важность его в том, что слова о евреях, захвативших весь мир, позволяют Розанову перейти к публикации, быть может, самого важного текста Флоренского времен бейлисиады — «Иудеи и судьба христиан (Письмо В.В. Розанову)». И вновь обратим внимание на дату написания этого сочинения — 26 октября 1913 г., ночь. Приведенную дату стоит сопоставить с хронологией сочинений Розанова. В этом случае могут, как уже не раз было ранее, выявиться некие смысловые обертоны, которые ускользают при чтении письма в составе приложения второго к «Обонятельному и осязательному отношению евреев к крови».

А дата статьи Розанова, наиболее близкая к моменту написания письма Флоренского, указывает на статью «В Религиозно-философском обществе», датированную 24 октября 1913 г. …

Итак, обращаемся к письму Флоренского: «В том-то и дело, дорогой Василий Васильевич, что последние годы идет какой-то сплошной экзамен русскому народу и на экзамене этом русский народ ежеминутно проваливается. <…> Размазня после революции в политике; размазня после автономии в университете и вообще в школе; позитивизм церковный, так ярко выразившийся в афонском деле, наконец, это подхалимство перед “адвокатом” в деле Бейлиса — это для меня ужаснее всяких других исходов (курсив наш. — Л. К.). Какая-то серая липкая грязь просачивается всюду. А все и все лижут ее с наслаждением.

Не это ли кончина мира?»[XLI]

Это принципиальный момент рассуждений Флоренского. Он переходил к прямому апокалиптическому мышлению. Поражение в деле Бейлиса о. Павел воспринял как предвестие конца мира. Тогда становится ясно место «адвоката» — «слуги дьявола». Его приход, приход этого «слуги в котелке» рассматривается как приход Антихриста. Здесь Флоренский начинает сближаться с протофашистскими тенденциями в тогдашней мысли, на что специальное внимание обращал проф. Микаэль Хагемайстер в своих комментариях к этому тексту в немецком «Собрании сочинений» Флоренского[XLIII]. …

Флоренский пишет: «Все кричат о Ющинском. Но, Господи, почему вдвое не кричат о тысячах таких Ющинских, в гимназиях, в школах, в университетах? Ведь из них гг. евреи тысячью уколов извлекают всю душу. <…> Вы испугались, Василий Васильевич, вида крови и с испугу готовы согласиться на порчу всего существа наших детей. Разница же их от Ющинского та, что Ющинский освещен красным бенгальским огнем, а других детей режут при будничном свете всероссийской жизни. Нет! Я говорю вам — “нет”; я больше страшусь жидков “так себе”. Всякий народ живет в определенной черте оседлости; всякий народ сидит в своем гетто. Пусть же и евреи, как “ничего себе”, так и “с пейсами”, получат себе какую-нибудь область где-нибудь на земном шаре (курсив наш. — Л. К.) и устраивают себе там свое царство, свое гетто, вообще все, что хотят, но нас оставят в покое»[XLIV]. …

Отец Павел Флоренский достаточно тяжело переживал события, связанные с делом Бейлиса. Особенно его волновала тема, обозначенная в письме В.В. Розанову … : «Иудеи и судьба христиан». Ее-то он и продолжил в своем предисловии к сборнику «Израиль в прошлом, настоящем и будущем», вышедшему в Москве в 1915 г. Авторство Флоренского объявлено лишь недавно и было установлено по автографу о. Павла Флоренского на одном из оттисков: «Священник Павел Флоренский. Москва. 1914 г.»[XLV]

Содержание этого сборника и особенно тексты Розанова, включенные в книгу, представляют для нас не меньший интерес, чем текст самого Флоренского, с которого мы и начнем.

Предисловие Флоренского, от подписи которого в книге он отказался, как, впрочем, и от признания своей роли в издании имяславческой литературы, плотно примыкает к тексту письма Розанову в «Обонятельном и осязательном отношении евреев к крови». Мы имеем здесь в виду апокалиптические размышления о. Павла на интересующую нас тему: «Едва ли кто не видит, что еврейский вопрос — вопрос мировой и, более того, центральный вопрос всемирной истории. Бесчисленные и запутанные нити истории сходятся именно в этом узле. В этом, вероятно, согласно большинство вдумывающихся в судьбу Израиля и в судьбы истории человеческой (курсив наш. — Л. К.). Но сколь единодушно большинство в оценке важности вопроса, столь же непримиримо враждебны чаще всего слышащиеся голоса, пытавшиеся развязать узел…»[XLVI]

Нетрудно заметить, что выделенные нами слова о. Павла практически точно соответствуют названию соответствующего письма в «Обонятельном и осязательном отношении евреев к крови». Нетрудно понять, что и дальнейшее недалеко уйдет от выделенных слов: «В самом деле, какие решения слышим мы? Это или юдофильство, или юдофобство. Но кто дерзнет спорить с юдофилами, что “спасение от иудеев” (Ин. IV, 22) и что все наиболее ценное из достояния человечества — разумеем Откровение, как ветхозаветное, так и новозаветное, — даровано через посредство “избранного народа”? Иудеи считали и считают себя стержнем мира и свои судьбы — осью истории. Можно ли спорить против того?»

В принципе такой текст не должен был бы привлечь наше внимание. Однако здесь мы впервые увидели хоть какое-то внимание о. Павла к собственной позиции иудеев, не продиктованной той или иной новозаветной позицией их обвинителей из христианского лагеря.

Читаем предисловие дальше: «А с другой стороны, кто посмеет отвергнуть основное положение антисемитов, что иудеи — “враги рода человеческого” (здесь вновь появляется сатанинский след в оценке Флоренским иудаизма. — Л. К.), враги культуры (отметим неожиданность этого обвинения в устах Флоренского. — Л. К.), враги высшего достояния человечества… что нет такой скверны, которая не текла бы в конечном счете от той “церкви лукавствующих” (Пс. 25, 5)?»

Трудно было читателю Псалмов Давида ожидать употребления в синодальном тексте слова «церковь», даже следов которой не было в те времена. Что же мы найдем в Псалтыре на месте указанного Флоренским номера: «Возненавидел я сборище злонамеренных, и с нечестивыми не сяду». Для чего же понадобилось православному священнику откровенно нарушать заповедь «Не лжесвидетельствуй» и, зная о своем лжесвидетельстве, скрывать свое имя от читателя? Ответ на этот вопрос лежит в той же плоскости, что и проанализированный нами рассказ Флоренского о буфаниях и жертве. Текст Флоренского, уснащенный многочисленными ссылками на Писание, развивается далее по известному нам пути: «И разве не правда, что великий тайнозритель исторических судеб св. Иоанн Богослов, сам иудей (вновь знакомый нам прием Флоренского, который не разделяет иудеев и бывших иудеев — христиан. — Л. К.), называет иудейство “сборищем сатанинским” (Откр. II, 9; III, 9) вовсе не только в общем смысле, но и в точном значении этих слов?»

На сей раз цитата точна. Только Иоанн не называет иудеев «церковью», да и о. Павел продолжает свое рассуждение вовсе не анализом синагогального, пусть и «сатанинского» для него, культа. Речь неожиданно переходит в другую сферу: «Да, залегающие на дне масонства (курсив наш. — Л. К.) — величайшая мерзость, о ней же “не леть есть глаголати”, — культы сатанинские и люциферианские организуются либо непосредственно, либо посредственно иудейством!»

Таким образом, тонкая с виду для кого-то, православная богословская работа о. Павла вновь обернулась банальным разговором о жидомасонстве…

Хотя далее Флоренский и пытается вернуться к своей основной теме, верится в нее с трудом: «Если иудеи — народ, неудержимым образом оказывающийся “сборищем сатанинским”, если проклятие, словно роковое, лежит на этом народе, то безысходность и отчаяние вливаются в душу иудея, когда он поймет печать отвержения, на нем лежащую. Можно ли честному еврею не погрузиться в беспросветный мрак отчаяния, когда он увидит проклятие и порчу, которые несет с собой он в мир? Да и не только еврей; может ли тогда, при сознании этой невыносимой муки другого, остаться спокойным и христианин?

Вот антиномия еврейского вопроса, как она встает перед созерцателем исторических судеб народов и перед обозревателем современной жизни».

Такого рода позиция не могла не закончиться чисто апокалиптическим выходом из ситуации, предложенным «Божественным Откровением» и предсказанным, по мнению Флоренского, «величайшим из юдофобов и вместе величайшим из юдофилов св. апостолом Павлом и уже упомянутым нами апостолом Иоанном».

Итак, мы в очередной раз видим, что все происходящее в голове и душе о. Павла Флоренского не имеет никакого отношения к евреям и иудаизму, а представляет собой тяжелые православные апокалиптические рассуждения, выхода из которых он не видит.

Теперь обратимся непосредственно к содержанию сборника. Он включает в себя тексты как относительно семитофильские (или кажущиеся таковыми на фоне рассуждений Флоренского), так и откровенно антисемитские. Здесь и Н.А. Бердяев с введением из статьи «Национализм и антисемитизм перед лицом христианского сознания», и статья В.С. Соловьева «Почему иудейство было предназначено для рождения из него Богочеловека Мессии или Христа», и статья еп. Игнатия Брянчанинова «Отвержение иудеями Мессии-Христа и суд Божий над ними», и текст Блеза Паскаля «Иудеи — невольные свидетели истинности христианства».

Это, условно говоря, часть первая. Вторая же состоит из откровенно антисемитских текстов: И.С. Аксаков — «Иудаизм как всемирное явление» и «Что такое “евреи” относительно христианской цивилизации»; затем следуют знаменитые тексты Ф.М. Достоевского из его «Дневника писателя» «Pro и contra» и «Status in statu. Сорок веков бытия», восходящие к идеям Аксакова; затем — знаменитый текст Андрея Белого «Штемпелеванная культура», имеющий прямое отношение к русскому антисемитскому вагнеризму[XLVII]; далее — две статьи, подписанные именем В.В. Розанова, о которых мы будем говорить отдельно, а за ними — классические антисемитские тексты из книг И.Г. Фихте, Г.С. Чемберлена, антииудейские пассажи из Иоанна Златоуста; и наконец, неизбежное и названное самим о. Павлом Флоренским «Пророчество о грядущей судьбе Израиля св. апостола Павла, а в качестве «приложения» (!?) «Пророчество ап. Павла об обращении евреев» (Рим. XI, 25–36) в изъяснении еп. Феофана Затворника.

Таков этот сборник, являющийся набором распространенных цитат и источников, на которых строится антисемитская философия Флоренского. …

Теперь обратимся специально к статьям В.В. Розанова, которые о. Павел поместил в столь интимном и почти автопортретном сборнике «Израиль в прошлом, настоящем и будущем». Это тем более важно, когда мы знаем о роли о. Павла в создании «Обонятельного и осязательного отношения евреев к крови». А интересующие нас статьи относятся к брошюрам, которые сопровождали основную наветную книгу двух соавторов. Речь идет о статьях «Евреи и “трефные христианские царства”» и «Иудеи и иезуиты». При этом характерно, что статья «Иудеи и иезуиты» была опубликована в газете «Новое время» без подписи 27 октября 1913 г., т. е. через три дня после статьи «В Религиозно-философском обществе». А первая из названных статей не печаталась до появления книги вовсе.

Статья эта начинается с того, что Розанов описывает изгнание иезуитов из ряда стран и закрытие их ордена, несмотря на так называемые культурные заслуги иезуитов в покровительстве искусствам и культуре. Розанов провозгласил, что дело Бейлиса поставило перед народами задачу «освобождения от семитизма», т. е. ту самую, которую ставил еще Вагнер, не говоря уже о его российских эпигонах. «Первосвященнический» эгоизм католиков-иезуитов Розанов соотнес с захватом евреями печати и других средств воздействия на общество.

Подобные тексты могли бы не привлечь нашего внимания. У Розанова их достаточно. А для вагнеризма любого толка такие высказывания, как «…нации с такими чудовищными принципами совершенно не место среди европейцев, что насколько мы любим “историю” и “культуру”, настолько не место среди нас этой типично антикультурной и типично антиисторической нации»[XLVIII], вполне обычны. Однако одно место заставляет задуматься: «С каждым “кошерным куском” еврей проглатывает как бы “заговор” и “зарок” против русского; чтобы сказать все понятным языком — он проглатывает “погромную против русского прокламацию”, но которая не просто прочитывается и бросается, а переваривается у него в желудке и с кровью входит в плоть и кости еврея, в кровь еврея, в мозг еврея».

За этим следует текст, поразительно напоминающий пассаж Флоренского, встречавшийся нам уже на этих страницах, где о. Павел писал о той черной силе, которую он чувствует, находясь среди даже хороших евреев или в еврейских домах. Вообще говоря, этот пассаж противоречит «телесной любви» Розанова к евреям, которую тот столь часто декларировал.

Читаем дальше: «Они изгаживают все, к чему касаются, — всякий дом, куда входят, всякую семью, куда вкрадываются, всякую школу, куда их впускают; и прежде всего и яснее всего изгадили когда-то здоровую, прекрасную, “натуральную” литературу своими смердящими “богоискательствами”, “богоборчествами”, “богостроительствами”, декадентствами, символизмами и всяким словесным маргарином и всяким мысленным онанизмом»[XLIX]. …

Кроме всего прочего, цитируемый текст Розанова явно коррелирует еще и с мыслью о. Павла о том, что и капля иудейской крови окрашивает внешность русской аристократки даже через семь поколений после последнего иудейского предка. Об этом и шла речь в письме Флоренского Розанову о судьбе христиан, которое мы столь подробно здесь разбирали. Не говоря уже о мысли Флоренского, что евреи «высасывают кровь» из тысяч русских, с которыми они общаются.

В статье «Евреи и “трефные христианские царства”» Розанов продолжает рассуждения, начатые в предыдущей статье. И вновь, как и в первом случае, для нас интересна ее концовка: «Всякий еврей и, с позволения сказать, “Грузенберг”, всякий “Гинзбург” и “Ротшильд” есть “папа” в самочувствии, в самосознании, в “избранности” Богом. И эти мириады “пап”, насевших на Европу, давят на нее, как чугунная тумба на человеческую грудь»[L].

За этими словами вновь следует пассаж, на сей раз соприкасающийся и со словами Флоренского о массовом «вытачивании крови» из русских в гимназиях и университетах, и с «Протоколами сионских мудрецов». Это и неудивительно, ведь слово «заговор» против России мы уже встречали в «Иудеях и иезуитах»[LI]. Теперь более жесткий и прямолинейный вариант этой мысли: «И тяжело дышится Европе. Сдавливают ее могучие кольца Израиля. Он уже все облепил — векселем, книжкой, газетой. Давит, кого может, и обольщает, кого еще не может. Он в особенности обольщает детей наших, в школе, в университете. Наше несчастное бесхарактерное юношество уже все облито ядом еврейского гипноза, льстивого, интимного и насмешливого в отношении “иных”»[LII].

Этот текст явно соответствует тексту «Присматриваясь к молодежи…»[LIII], который появился в «Новом времени» уже 1 декабря 1913 г. Там речь тоже шла о настроениях молодежи, правда, не только «левых» и проеврейских, сопровождалось все это уже знакомыми нам выпадами против религиозно-философских собраний и рассуждений корреспондентки Розанова о «гадкости» евреям и «нашему юношеству» всего истинно русского и патриотического.

Таким образом, можно констатировать, что и выбор Флоренским текстов, подписанных именем Розанова, для его сборника о будущем Израиля вполне соответствовал все тому же письму соавтору от 26 сентября 1913 г., которое оказалось помещенным в самом конце «Обонятельного и осязательного отношения евреев к крови».

Это позволяет предположить (разумеется, лишь до полной публикации переписки Розанова и Флоренского), что и сопутствующие основному наветному труду двух соавторов тексты под именем Розанова столь же сильно инспирированы идеями Флоренского, как и вся деятельность Розанова во время бейлисиады. …

Между тем если бы мы решили, что на этом работа и Розанова и Флоренского над проблемами судьбы Израиля и кровавого навета закончилась, мы были бы совершенно неправы. Однако продолжение анализа всех этих проблем стало возможным лишь недавно, после публикаций ключевых текстов Розанова последнего периода его жизни «Возрождающийся Египет» и полного текста «Апокалипсиса нашего времени» наряду с полной публикацией работы Флоренского «Философия культа». …

***

… мы неоднократно обращали внимание на экстатический характер многих рассуждений о. Павла Флоренского, основываясь при этом на заведомо экстатическом характере имяславия, той разновидности византийского православного исихазма, к которой принадлежал один из авторов книги «Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови».

В 2004 г. у нас появилась возможность перейти от предположений к прямому анализу того, что представляла собой «православная антроподицея» Павла Флоренского, выраженная им в «Философии культа»[LIV].

Некоторые места этой книги настолько похожи на многие рассуждения «Обонятельного и осязательного отношения евреев к крови», что их бывает трудно отличить друг от друга. Мы же, зная теперь о роли отца Павла в создании этого кровавонаветного труда, будем исходить из того, что параллели между этими текстами абсолютно неизбежны.

Читаем «Философию культа»: «Говоря о Кресте, мы взяли его как пример: на примерах таинственная область культа может быть пояснена ближе всего. Но дело сейчас не в Кресте, а в свойстве и назначении культа вообще приводить нас в соприкосновение с иными мирами: и чувство присутствия, присутствия таинственных существ около себя, пред собою — таинственных существ, деятельностей и сил, — не может не быть страшным, да и не должно быть не страшным. “Место сие страшно есть”, ибо страшно смотреть в глаза эмпирического. Древние культы (даже менее страшные по существу, нежели культ культов, христианский), древние культы внешней стороной своей более потрясали — и тем отверзали, как бы разрывали, и не вещие зенницы к зрению Тайн. Рассчитанный на большую восприимчивость, культ христианский умеряет трагическую глубину своих тайн более сдержанными и сухими формами: если бы огонь, клокочущий в Святой Чаше, являлся в формах, равносильных формам древним, никакая плоть не выдержала бы. Если бы свет Святых Тайн воссиял, не прикрываемый видом хлеба и вина, — говорил о. Иоанн Кронштадтский, — то не стерпели бы блеска их никакие тварные очи. Но нам для подхождения к характерным линиям культа — что я и называю философией культа — полезно глянуть сперва именно на грозное величие и массивность древних культов, — чтобы подойти к пониманию Страха Божия, исходного переживания религии, — ибо страх Божий и есть да Богу»[LV].

Итак, помимо того важного для нас факта, что о. Павел, как и любой имяславец его времени, основывается на трудах и интуициях о. Иоанна Кронштадтского, мы видим в тексте «Философии» прямо высказанное желание пережить в реальности и телесно ощущение древних культов и жертв, которые, как говорит Флоренский, «прикрыты» хлебом и вином христианского причастия. …

Не забудем, что если Авраам приносил кровавую животную жертву, заповеданную всевышним, а нынешние христиане приносят жертву, заповеданную Сыном божиим, отменившим храмовые жертвоприношения, то евреи в их иудейском антимире, при такой прямолинейной логике, просто «обязаны», по мнению христиан, нарушить и Ветхий, и Новый Заветы и вернуться к доавраамовым временам. А это, в свою очередь, и означает возвращение к человеческим жертвоприношениям, ведь никаких других жертв христианское сознание того рода, которое мы здесь описываем, евреям не оставляет. Впрочем, христианское сознание не интересуется и тем, знают ли евреи о приуготовленной им христианами роли…

Теперь все более ясной становится мысль Флоренского о том, что без человеческой жертвы иудаизм утрачивает какое-либо религиозно-мистическое содержание. …

Такому человеку не было необходимости искать прямые научно обоснованные доказательства существования человеческих жертвоприношений у евреев. Его тип религиозного сознания вполне удовлетворялся сочетанием веры и чувства, основанных на сугубо личном религиозном опыте. …

… цитирование описания Флоренским иерусалимского жертвоприношения: «Вечный огонь горел на нем (жертвеннике. — Л. К.): это был не очаг, а целый пожар, в который непрестанно подкидывался материал горючий. Представьте себе треск, свист, шипение огня на таком жертвеннике. Представьте себе почти циклон, образующийся над храмом. По преданию, он никогда не гас от дождя. Но это было необходимо: что же тут удивляться — ведь сжигали целых быков, не говоря о множестве козлов, баранов и т. д. Вообразите, какой стоял запах гари, сала, если от одного шашлыка на Востоке несется чад на несколько улиц! Недаром на образном языке иудейского богословия жертвенник назывался ариэл, Лев Божий. <…> Порою священник ходил по щиколотку в крови — весь огромный двор был залит кровью. Вообразите запах крови, тука, фимиама — слышно было в Хевроне…»[LVI].

Вот это и есть определение «осязательности» (по щиколотку в крови) и «обонятельности» (пахло шашлыком до Хеврона) иудейского храмового культа. Именно эти два чувства и должны были (по Флоренскому-Розанову) сохраняться при ритуальном убийстве евреями христианских агнцев, и только это было единственным условием сохранения религиозного содержания иудаизма. … Что же касается «истинности» любого культа, то она определяется Флоренским исключительно через кровь.

Чуть ниже Флоренский в специальном разделе о мистике крови возвращается к своей любимой идее о том, что человек жаждет испить кровь своего Бога и лишь после жертвы Христа, после пролития единственно этой крови необходимость в кровавой жертве отпадает[LVII].

Мы могли бы процитировать этот отрывок, однако в «Обонятельном и осязательном отношении евреев к крови» это уже было сказано, пусть короче и без особых богословских ухищрений. Чтобы убедиться в этом, достаточно привести лишь одну сентенцию: «Можно сказать, что степень религиозности прямо пропорциональна степени чуткости к мистике крови. Кровавые жертвы — основа всякой религии, кроме, конечно, профессорской, но ведь это и не религия, а только баловство одно»[LVIII].

Не это ли мы так недавно читали в «Обонятельном и осязательном отношении евреев к крови»…

Цитируем Флоренского дальше: «…ритуальное заклание животных, включительно до растерзания их живьем и поедания дымящихся кусков сырого мяса, — жертвы человеческие, с более густою, так сказать, и более жаркою кровью, всегда существовали у большинства народов, когда они бывали более пламенными и более чуткими к зову иных миров, об этом, если начнешь говорить, то трудно будет найти конец».

Не знаем, нашли ли «конец» слушатели Флоренского в 1918 г., но сам он до конца дошел как раз тогда, когда рассуждал о необходимости и трагической (для него, христианина) невозможности оскопления всех евреев. По-видимому, в 1918 г., уже в большевистской Москве, когда и читались лекции, сохранившееся в «Философии культа», такое кровавое свидетельство о Христе прозвучать не могло…

Примечания

[I] В. Розанов — Д. Мережковскому. 15 июня 1914 г. // Взыскующие града. Хроника частной жизни русских религиозных философов в письмах и дневниках. М., 1997. С. 580. Митюрников — хозяин книжного магазина.

[II] Розанова Т. Воспоминания об отце — Василии Васильевиче Розанове и всей семье // Розанов В. Pro et Contra. Личность и творчество Василия Розанова в оценке русских мыслителей и исследователей. Антология. Кн. 1. СПб., 1995. С. 71.

[III] В 2005 г. на конференции, посвященной творчеству о. Павла Флоренского в Костроме, переписка двух корреспондентов была, насколько нам известно, объявлена готовящейся к печати. Сам этот факт не может не радовать. Однако и опубликованных текстов «Омеги» в «Обонятельном и осязательном отношении евреев к крови» в сочетании с новоопубликованной книгой о. Павла «Философия культа» нам вполне достаточно для исследования ритуала в деле Бейлиса. Хотя, разумеется, письма не могут не приоткрыть и каких-то сведений о роли о. Павла Флоренского как в становлении мировоззрения Розанова во времена бейлисиады, так и в причинах отказа от них Розанова в «Апокалипсисе нашего времени» и некоторых предсмертных письмах.

[IV] Священник Павел Флоренский — В.В. Розанову. 12. Х. 1913 г. // Розанов В. Сахарна; Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови. М., 1998. С. 438. (Коммент.) Это один из примеров влияния писем Флоренского на статьи и высказывания Розанова.

[V] Священник Павел Флоренский — В.В. Розанову. 20. XI. 1913 // Там же. С. 438. (Коммент.)

[VI] Розанов В. Есть ли у евреев «тайны»?.. (Ответ на заявление 400 раввинов) // Там же. С. 281.

[VII] Там же. С. 282.

[VIII] Письмо священника Павла Флоренского Ивану Павловичу Щербову. 13 мая 1913 года // Флоренский П., священник. Сочинения. В 4 т. Т. 3 (1). М., 2000. С. 297.

[IX] Бурмистров К. Каббала в русской философии: особенности восприятия и истолкования // Вестник еврейского университета. История. Культура. Цивилизация. № 4 (22). М.; Иерусалим, 2000 [5761]. С. 51—52.

[X] Там же. С. 53.

[XI] Обоснование этого см.: Бурмистров К. Указ. соч. С. 68.

[XII] Цит. по: Бурмистров К. Указ. соч. С. 53—54. Автор ссылается на публикацию: Никитин В. Гностические мотивы в поэзии Павла Флоренского // Россия и гнозис. Материалы конференции. Москва. ВГБИЛ, 25—26 марта 1997 г. М., 1998. С. 74.

[XIII] О том, как это делал о. Павел уже после революции, реагируя на авангардистские сочинения времен дела Бейлиса, см.: Кацис Л. Отец Павел Флоренский, Лев Моденский и «ШИШ» Алексея Крученых. (Еще раз о дьяволе и евреях в российском контексте) // Кацис Л. Русская эсхатология и русская литература. М., 2000. С. 118—131.

[XIV] Флоренский П., священник. Сочинения. Т. 3 (2). М., 2000. С. 424.

[XV] Там же. С. 423.

[XVI] Там же. С. 424.

[XVII] Бурмистров К. Указ. соч. С. 54-55.

[XVIII] Розанов В. Наша «кошерная печать» // Розанов В. Сахарна. С. 325.

[XIX] Розанов В. Андрюша Ющинский // Там же. С. 301.

[XX] Розанов В. К прекращению ритуального убоя скота // Там же. С. 309.

[XXI] Розанов В. Нужно перенести все дело в другую плоскость (К делу Ющинского) // Там же. С. 309.

[XXII] Там же. С. 311.

[XXIII] [о. Павел Флоренский]. Иудеи и судьба христиан (Письмо к В.В. Розанову). 1913. Октябрь, 26. Ночь // Там же. С. 361—362.

[XXIV] «Под забралом». Что мне случилось увидеть… // Там же. С. 394—399.

[XXV] Розанов В. Нужно перенести все дело в другую плоскость // Там же. С. 311.

[XXVI] Там же. С. 310.

[XXVII] [Флоренский — Розанову] // Там же. С. 312.

[XXVIII] Там же. С. 312—313.

[XXIX] Там же. С. 313.

[XXX] [Флоренский — Розанову] // Там же. С. 313—314.

[XXXI] Там же. С. 314.

[XXXII] Ω [Флоренский]. Проф. Хвольсон о ритуальных убийствах // Там же. С. 356—360.

[XXXIII] [Флоренский — Розанову] // Там же. С. 314.

[XXXIV] Розанов В. Нужно перенести все дело в другую плоскость // Там же. С. 309.

[XXXV] Там же. С. 314.

[XXXVI] Там же. С. 315.

[XXXVII] См.: Флоренский П., священник. Философия культа (Опыт православной антроподицеи). М., 2004.

[XXXVIII] Розанов В. Нужно перенести все дело в другую плоскость // Розанов В. Сахарна. С. 315.

[XXXIX] Там же. С. 316.

[XL] Ω [Флоренский]. Проф. Д.А. Хвольсон о ритуальных убийствах // Там же. С. 356—360.

[XLI] Там же. С. 360.

[XLII] [о. Павел Флоренский]. Иудеи и судьба христиан // Там же. С. 361.

[XLIII] Там же. С. 362.

[XLIV] [о. Павел Флоренский]. Иудеи и судьба христиан // Там же. С. 367.

[XLV] [о. Павел Флоренский]. Предисловие к сборнику «Израиль в прошлом, настоящем и будущем» (М., 1915) // Там же. С. 705—707. Далее этот небольшой текст цитируется без ссылок на него.

[XLVI] См.: Половинкин С.М. Комментарии к тексту предисловия к сборнику «Израиль в прошлом, настоящем и будущем» // Флоренский П., священник. Сочинения. Т. 2. М., 1996. С. 808.

[XLVII] Подробнее см.: Кацис Л. Осип Мандельштам. Мускус иудейства. М., 2002. С. 206—240. («“Концерты Гофмана и Кубелика” и европейская культурная юдофобия»; «Русский антисемитский вагнеризм: Эмиль Метнер»; «Музыка “Рижского взморья” в “Шуме времени”»). Специально о «штемпелеванной культуре» см.: Безродный М. О «юдобоязни» Андрея Белого // Новое литературное обозрение. 1997. № 28. С. 100—125. О Эмиле Метнере см.: Ljunggren M. The Russian Mephisto: a Study of the Life and Work of Emil Medner. Stokholm, 1994. Русское издание этой книги появилось в 2001 г.

[XLVIII] Розанов В. Иудеи и иезуиты // Розанов В. Возрождающийся Египет; Апокалиптическая секта (Хлысты и скопцы); Малые произведения 1909—1914 гг. М., 2002. С. 479.

[XLIX] Там же. С. 481.

[L] Розанов В. Евреи и «трефные» христианские царства // Там же. С. 484.

[LI] Розанов В. Иудеи и иезуиты // Там же. С. 481.

[LII] Розанов В. Евреи и «трефные» христианские царства // Там же. С. 484—485. Здесь мы отсылаем читателя к книге итальянского ученого: De Michelis C.G. The Non-Existed Manuscript. A Study of the «Protocols of the Sages of Zion». Jerusalem, 2004. В 2006 г. эта книга вышла на русском языке. В ней наиболее адекватно и текстологически убедительно исследован путь того самого змея, которого имеет в виду Розанов и который является символом захвата мира «сионскими мудрецами».

[LIII] См.: Розанов В. Присматриваясь к молодежи… // Розанов В. Сахарна. С. 341—343.

[LIV] Флоренский П., священник. Философия культа (Опыт православной антроподицеи). М., 2004.

[LV] Там же. С. 41.

[LVI] Там же. С. 44.

[LVII] Там же. С. 145—148.

[LVIII] Там же. С. 145.

Фрагменты из книги: Кацис Л. Кровавый навет и русская мысль. Историко-теологическое исследование дела Бейлиса. М.: Мосты культуры, 2006 — Иерусалим: Гешарим, 5766.