| Saint-Juste > Рубрикатор | Поддержать проект |
Аннотация
На предложенный мне вопрос о том, не представляет ли выражение «обнимаю» в телеграммах моих к жене какого-либо условного термина, поясняю, что в данном случае в телеграммах, посылаемых моей жене, я выражал обыкновенную лишь любезность, употребляя французское слово «embrasse», значащее, собственно, по-русски «целую».
Из показаний Анатолия Луначарского, 22 августа 1917 г.
Все это слишком белыми нитками шито. Создается какая-то паутина, которую можно понять лишь в перспективе политической борьбы, перенесенной с улицы в суд.
Из показаний Мечислава Козловского, 31 июля 1917 г.
Кто они? Ущемленные обесценением денег местные лавочники, которым революция мешает по-прежнему наживаться, прогорающие спекулянты, приживалы, лакеи, поварихи, дворники, кучера? Вся это старая, заплесневелая барская челядь, которой пьяные господа по гвардейской традиции мажут при случае рожу горчицей, а смилостивившись, допускают к своей благородной ручке и щедро дают на чаи… Ради чего они брызжут сейчас ядовитой слюной на возмущенные массы честных рабочих людей?..
Александр Тарасов-Родионов. «Июль»
Каждому человеку, хоть сколько-нибудь знакомому с историей России, известен миф о том, что большевики организовали революцию на деньги германского генштаба. Гигантская численность паразитирующих на этой теме обратно пропорциональна силе их доказательств. Миф стал уже общим местом. Его тиражируют, не пытаясь чем-нибудь подтвердить. И обычно он вызывает рассуждения о моральном облике большевиков в некоторых вариациях:
— большевики были безыдейными разрушителями, взяли немецкие деньги и предали Россию ее врагам;
— большевики были хитрыми политиками, получили деньги и использовали их в интересах России;
— большевики были высокоидейными революционерами и денег не брали.
Придерживаясь последней точки зрения, я все же убежден, что разговор в таком ключе ничего не дает для понимания самого мифа. Другими словами, при разговоре о нем не большевики должны быть в центре внимания. Главными персонажами мифа о «немецких деньгах» являются его создатели и распространители. Именно об их моральных качествах и мировоззрении нужно говорить, а не о большевиках.
В этой статье я хочу решить двоякую задачу. Для начала необходимо провести критический обзор «аргументов», использующихся мифотворцами, и их документальных источников. Так будет показана бездоказательность многих расхожих утверждений, будет дан читателю материал для отпора лжецам. Подобные обзоры делались уже не раз [1]. Я собираюсь расширить документальную основу, используя прежде всего сведения из следственного дела, которое велось против большевиков в 1917 г. Агрессивное антибольшевистское, антиреволюционное и антирациональное вранье несется из каждого утюга, нельзя быть к этому равнодушным. Систематизированный и детально опровергающий текст не будет лишним и бесполезным.
Мы не можем задавить вражескую пропаганду количеством, наш ответ должен быть качественно лучше. Преступно молчать. Нельзя вяло отбрехиваться. Недостаточно приводить отдельные контрфакты. Нужно понимать, что лежит в корне этого мифа. Поэтому своей второй задачей я вижу анализ обстоятельств появления мифа, изучение личностей его создателей и распространителей, разбор их взглядов и целей.
Второе издание перемывания костей партии Ленина по этому поводу спустя менее ста лет — это успех дела мифотворцев. Необходимо перевернуть это навязанное представление и препарировать способ мышления самих обывателей, жандармов, разведчиков, журналистов, политиков и историков, все это время повторяющих и укрепляющих миф. Необходимо воссоздать картину того убогого, крикливого, злобного и бессильного мира, который был низвергнут большевиками и напоследок только и сумел что испустить отравленный ядовитым смрадом миф. Стоит взглянуть на эту историю как на сознательно задуманную провокацию. Ее инициаторы и сторонники не предоставили до сих пор маломальских доказательств. В юриспруденции, как известно, есть понятие косвенных и прямых улик (доказательств). При этом на основании косвенных — а именно на основе их и строится весь карточный домик с Людендорфом в качестве флюгера — выносить обвинительное заключение неправомерно. Постоянное повторение голословных утверждений доказательством не является. Мифотворцы всегда изворачиваются и сами требуют обоснований того, что большевики не продавались. К сожалению, в основном ответчики как бы подыгрывают им: они только опровергают по всем правилам науки дикие выдумки, но не переходят в наступление. Это позволяет клеветникам выдавать новые порции лжи или даже повторять все по-старому. Так они снова оказываются в положении наступающих. Я же считаю, что необходимо самим перейти в атаку и показать, какие деятели подняли эту идею на щит. Это важно и потому, что сегодняшние сторонники мифа — это идейные и политические наследники его создателей. Они так же, как их предшественники, опасны и вредны для страны. Нужно разглядеть эту опасность и противостоять ей. Столкновения на почве мифа о «немецких деньгах» неизбежно будут ожесточенными. Эта тема не может быть предметом прилизанных вежливостью научных дебатов. Отношение к большевикам и их врагам является элементом идеологически непримиримых взглядов, элементом классовой позиции. Врага не нужно ласково уговаривать, его нужно смять.
Поскольку далее в тексте будут параллельно рассматриваться исторические обстоятельства, элементы мифа, его источники, контраргументы и вредоносные персонажи, считаю нужным сразу обозначить главные вехи, чтобы читателю было проще разобраться.
Миф о «немецких деньгах» с 1917 г. был средством борьбы с большевиками их самых консервативных политических врагов. В разгар самих революционных событий искренние сторонники мифа были явными маргиналами. Ведь многие ожесточенные противники большевиков все же признавали объективно назревшие причины революции. Но уже в 1917 г. миф широко использовался с политически ангажированной целью — замазать грязью самую организованную и радикальную революционную партию при невозможности остановить ее грубой силой. «Второе пришествие» мифа в Россию произошло в конце 1980-х гг. Масштабы его распространения несопоставимо выросли по сравнению с 1917 г., несмотря на полное отсутствие большевиков. Теперь миф используется для дискредитации самой способности народа к политическому действию. Эта клевета есть проявление идеологии правящего класса бюрократ-буржуазии, полностью враждебной социальному прогрессу. Неспособность этого класса к научному самоанализу, замалчивание им роли масс в истории породили воззрения, согласно которым история и политика — это игра высших сил, игра государств, в которой люди являются только безвольными пешками. Поэтому если что-то происходит, то это результат действий правительств, в том числе и революция — как происки враждебного государства. Никто кроме государства якобы не может быть субъектом политики, поэтому и переговоры большевиков через посредников с немецким правительством о транзите через страну трактуются носителями этого дурно-этатистского сознания как предательство собственного правительства. Однако большевикам не было свойственно это мазохистское подчинение державе и ощущение себя подданными царя или чем-то обязанными кайзеру. Крайним вариантом консервативно-государственнических взглядов, уже граничащим с безумием, является вера во всемогущество спецслужб, без коих якобы не происходит ничего. Разумеется, их носители ментально не способны понять революционно-марксистские взгляды.
Роберт Курц отмечает, что и либеральные воззрения не спасают от скатывания к теориям заговора, ибо апологеты капитализма довели до абсурда главную идею своего либерального багажа — идею индивидуализма. В соответствии с ней они провозгласили, что вина лежит не на самой буржуазной системе, а на конкретных людях — ее врагах. Отказавшись от критики социальной действительности, они стали выдвигать разные варианты заговоров врагов, которые якобы и мешают хорошему устройству жизни. Естественно, что революционеры стали главными героями этих мифов. «Общество, которое больше не заинтересовано в постижении своей собственной тайны, обречено заниматься охотой на ведьм», — так обозначил это впадение в мракобесие Курц [2].
В тексте читатель столкнется с различными группами персонажей, повинных в насаждении агрессивного антирационального мышления. Перечислю их здесь, чтобы избежать путаницы.
— правосоциалистические (а некоторые, скорее, бывшие социалистические) журналисты и деятели: Алексинский, Добронравов, Панкратов, Заславский, Семенов, Бурцев, Плеханов, Керенский, Переверзев, Николаевский, Абрамович и Павловский, француз А. Тома, германские социал-демократы (их имена не будут называться);
— сотрудники спецслужб: Орлов, Терехов, Никитин, Половцов, Белецкий, Балабин, Ермоленко, Бурштейн, их зарубежные коллеги (Лоран, Л. Тома), а также государственные юристы Александров и Бразоль;
— лжесвидетели по делу большевиков — их имена встречаются в одном разделе, поэтому здесь их не перечисляю;
— журналисты, клеветавшие на большевиков — их имена также сконцентрированы в одном разделе;
— создатель фальшивок о «германско-большевистском заговоре» (часть из них известна как «документы Сиссона») Оссендовский;
— американцы, давшие ход «документам Сиссона»: собственно Сиссон, Харпер, президент Вильсон;
— псевдореволюционеры, получавшие во время мировой войны деньги от немецкого МИДа: Парвус, Кескюла, Цивин;
— германские чиновники, наивно мечтавшие контролировать революцию в России через подкупленных псевдореволюционеров — и их имена упоминаются только в одном разделе;
— современные мифотворцы, прикрывающиеся званием дипломированного историка: отечественные — Фроянов, Чубарьян, Мироненко, Сорокин, Левыкин, Космач, Хавкин, А. Егоров, М. Смолин и Дм. Володихин, Б. Миронов, В. Лавров, среди которых специально выделю и попрошу запомнить фамилию псевдоисторика Иванцовой; и зарубежные — Фельштинский, Мерридейл, Земан и Шарлау [3]; или просто ученым званием — Соломаха, Земляной, В. Кузнецов, И. Чубайс, Явлинский;
— сегодняшние зарубежные — Хереш, Шиссер и Трауптман, Бьёркегрен, Макмикин, и российские публицисты — Стариков, Чавчавадзе, Мартынов и Газенко, Г. Соколов, А. Громов, Зайдман, а также такие СМИ, как «Таймс», «Нью-Йорк таймс», «Deutsche Welle», «Postimees» (журналист Караев), «Медуза» (журналист Бенюмов), «Комсомольская правда» (журналист Черных), «Ведомости» (журналистка Юсипова), «BFM» (журналистка Смурыгина), «Ридус» (журналист Ляпунов), «Столетие» (журналист Тимофеев), «ТВ Центр» (ведущий Пушков), «Россия 24» (ведущий Дм. Киселев), «Первый канал», «Россия 1», «РИА Новости», «ТАСС», «Русская семерка», «Эхо Москвы», «Радио “Свобода”», «Царьград-ТВ», «Новая газета», «Аргументы и факты», «Новые известия»;
— псевдообщественные организации и якобы культурные деятели типа «Российского военно-исторического общества» (РВИО) и режиссера Хотиненко вместе с его продюсерами Роднянским и Мелькумовым;
— оказавшиеся (возможно, по неразумению) подпевалами клеветников окололевые авторы — Шубин, Юлин, Кагарлицкий.
— ярые защитники интересов бюрократ-буржуазии — А.Н. Яковлев, Жириновский, Путин, патриарх Кирилл.
Вы хотите уверить меня, что каким-нибудь клеветникам удастся сбить с толку рабочих и уверить их, будто мы, старые, испытанные революционеры, действуем в угоду германского империализма. Да это курам на смех.
Слова Владимира Ленина в марте 1917 г. по воспоминаниям Анатолия Луначарского
Статистика говорит, что каждый пятый россиянин главной причиной Октябрьской революции считает «заговор врагов русского народа» (данные Левада-центра на март 2017 г.). В 1990 г. так считали лишь 6 % опрошенных, а в период 1997—2011 гг. — 11—13 %. Именно этот ответ за весь постсоветский период показывает наибольший — трехкратный — прирост. Весьма примечательно, что самый распространенный (66 %) ответ 1990 г. — «тяжелое положение трудящихся» — теперь получает лишь 50 % [4]. Налицо быстрый рост конспирологических убеждений в ущерб рациональному мышлению.
Медийные личности и известные СМИ посильно поднимают эти конспирологические настроения. В 2017 г. они взяли на себя обязательство провести масштабную промывку мозгов своей аудитории в преддверии юбилея Октябрьской революции. Вот так журналисты разъясняют азы. «РИА Новости» отвечают на вопрос «кто и зачем организовывал забастовки»: «Профессиональные революционеры получают деньги из-за границы или от заинтересованных лиц. В частности, Александр Парвус получает деньги из Германии или от московских промышленников, стремящихся остановить петроградские заводы. Деньги распределяются по стачечным комитетам и подпольным типографиям» и т.д. [5] Ролик создает впечатление, что таким способом поднимались забастовки в Петрограде еще до Первой мировой войны, что сферический Парвус в вакууме действовал уже тогда. Примечательно отсутствие фактов: ни одного имени «заинтересованных лиц», ни одной суммы — так и нет ответа на вопрос «кто и зачем организовывал забастовки». Зато до и после этого фрагмента в ролике масса цифр и фактов.
«Просвещать» читателя продолжает «Медуза»: «Германия как минимум с 1907 года частично финансировала деятельность РСДРП — будущей партии большевиков. Существует устоявшаяся версия, что знаменитый “пломбированный вагон” — поезда, на которых из Швейцарии в Россию прибыли Ленин и другие революционеры, — были пропущены через территорию Германии именно с тем расчетом, что большевики, придя к власти, выведут Россию из войны. Однако сделано это было уже после того, как Февральская революция в Петрограде победила» [6]. Авторы признают, что «пломбированный вагон» они упомянули не к месту, но все-таки упоминают и ни словом не оспаривают «устоявшуюся версию». А «германское финансирование» с 1907 г. — это 300 ф. ст., которые партия получила для нужд V (Лондонского) съезда от немецких социал-демократов. Почему-то «Медуза» упустила тот факт, что английский коммерсант (по происхождению польский еврей) Фелс тогда же одолжил партии целых 1 700 ф. ст. (большевики вернули долг его наследникам в 1920 г.). В сумме эти две субсидии равнялись 20 тыс. руб., а собственных средств российские социал-демократы истратили на съезд в пять раз больше [7]. «Медуза» этого не учла, делая свои намеки.
«Комсомолка» со слов «историка спецслужб, писателя» Геннадия Соколова, сообщает: «Ключевой фигурой в схеме финансирования большевиков был Александр Львович Гельфанд (оперативный псевдоним Парвус)» (курсив мой. — Р.В.) [8]. У специалиста по спецслужбам явная профессиональная травма: может быть, для него «Ленин» и «Троцкий» — это тоже оперативные псевдонимы? После этого страшно даже представить, чьим резидентом может оказаться Николаус Гольштейн-Готторп…
«ТАСС» в юбилейном проекте «раскладывает по полочкам» и дает ответы на вопросы: «…был ли все-таки Ленин немецким агентом? Получали ли большевики деньги от немецкого правительства? Аргументированные ответы на них займут тома, которые и так уже написаны, поэтому ответим кратко. Да, первоисточником некоторых денег, которые пополняли большевистскую кассу, действительно могли быть немецкие власти. Нет, Ленин при этом никогда не был немецким агентом» [9]. «Некоторые», «могли» — словечки, открывающие уж слишком широкое пространство для полета фантазий, казалось бы стиснутых жесткими рамками «аргументированных томов». Подобные экивоки тоже пополняют кассу домыслов.
«Ридус», повествуя о полученных Парвусом немецких деньгах, более категоричен: «Часть этих денег точно дошла до революционной кассы и была израсходована по назначению» [10]. «Русская семерка» тоже безапелляционна: «В период Первой мировой войны спонсором большевиков уже выступала кайзеровская Германия, о чем свидетельствуют многие источники» [11].
А. Громов на страницах «Русской Германии» «разоблачает» фирму Парвуса—Ганецкого: «Все вырученные деньги использовались главным образом для финансирования деятельности подпольных большевистских организаций в стране и координации их действий» [12].
Телевидение не отстает. «ТВ Центр» приводит историческую справку: «большевики скрывали детали возвращения в Петроград», в нем «ключевую роль сыграл Парвус» — «близкий соратник Ленина» [13]. В начале ноября и крупнейшие каналы дают залп. «Первый канал» цитирует применительно к большевикам высказывание германского военачальника Гофмана о разложении России, в котором, однако, ничего не говориться о партии Ленина, затем несколько раз упоминает о разошедшихся слухах о работе Ленина на Германию и в итоге констатирует: «… большинство исследователей считает, что германское правительство действительно финансировало большевиков по нескольким каналам», указывая на Парвуса и Моора (курсив мой. — Р.В.) [14]. Дм. Киселев в фильме от «Россия 24» утверждает, что «… идея проехать через Германию в пломбированном вагоне принадлежала […] Парвусу», и неоднократно походя делает замечания о «немецких деньгах» для Ленина [15].
Обладатели ученых степеней (язык не поворачивается назвать их учеными) рисуют еще более ужасающую картину в недавних больших статьях, посвященных интересующему нас вопросу. «Откуда В.И. Ленин, который призывал после полной победы социализма делать из золота унитазы, получал на революцию деньги, причем немалые? … Кошелек революции пополнялся главным образом за счет денег “спонсоров” и путем совершения уголовных преступлений. […] Ленин в 1915 году продолжал бредить идеей мировой революции. Парвус же предлагал для организации революции в России колоссальные деньги. […] Чьи это деньги, для Ленина значения не имело. Хотя Ленин официально не сказал Парвусу: “Да, я буду с вами сотрудничать”, тихая договоренность действовать с соблюдением конспиративных правил, через посредников, была достигнута. […] Для Ленина как революционера-интернационалиста было вполне допустимо сотрудничать с Германской империей против империи Российской, непримиримым врагом которой он был. Проще говоря, большевикам было все равно, на чьи деньги делать революцию» [16]. Это шельмует революционеров Борис Хавкин — доктор исторических наук, профессор Историко-архивного института Российского государственного гуманитарного университета, редактор отдела германской истории журнала «Новая и новейшая история». К его бесчисленным инсинуациям я еще вернусь в конце статьи. Для затравки отмечу, что Хавкин демонстрирует типично мещанское представление об идеях Ленина: тот, мол, «призывал» делать унитазы из золота. Сравните с подлинником: «Когда мы победим в мировом масштабе, мы, думается мне, сделаем из золота общественные отхожие места на улицах нескольких самых больших городов мира. Это было бы самым “справедливым” и наглядно-назидательным употреблением золота для тех поколений, которые не забыли, как из-за золота перебили десять миллионов человек и сделали калеками тридцать миллионов в “великой освободительной” войне 1914—1918 годов…» [17]. Такие вольности в обращении с источником позволяет себе доктор наук, не забыв поставить прямую ссылку на работу Ленина: кто там разбираться полезет, а лишняя ссылочка не помешает!
Еще один доктор исторических наук, Вениамин Космач, являющийся также профессором, членом-корреспондентом Белорусской академии образования, деканом исторического факультета и заведующим кафедрой выражается еще прямее: «… финансовая и иная помощь Берлина русским революционерам обеспечила политическую победу большевизма в ходе Российской революции в 1917 г.» [18]. «… через фирму А. Парвуса и германские дипломатические миссии в Европе и Турции, к В. И. Ленину и его соратникам в эмиграции потекли многомиллионные суммы немецких денег на подрывные акции в самой России и на фронт, где бились против немцев русские армии (в первую очередь на агитацию, террористические акции и закупку оружия для боевиков)». А вот так Космач рассуждает о «ближайших доверенных лицах» Ленина в этих операциях: «И А. Коллонтай и М. Козловский и Я. Ганецкий-Фюрстенберг получат от B. И. Ленина после победы “октябрьской революции” (так! — Р.В.) 1917 г. высокие государственные должности. Александра Коллонтай будет не тронута В. И. (так! — Р.В.) Сталиным и в ходе “борьбы с врагами народа” в 1930-е гг.» (пунктуация автора. — Р.В.); однако «И. В. Сталин после смерти В.И. Ленина уберет Я. Ганецкого-Фюрстенберга как одного из последних оставшихся в живых свидетелей миллионных сделок большевиков с кайзеровской Германией» [19]. К бульварным подробностям от членкора Космача придется еще вернуться, а пока просто уясним его алогичность и непоследовательность. Не может не удивить вскрытая Космачом дьявольская хитрость Сталина: он «убирает» Ганецкого и оставляет Коллонтай, но ведь они оба — свидетели. Это не образец изощренности Сталина, а лишь один из примеров того, как Космач безграмотно и ходульно подверстывает что угодно (репрессии против Ганецкого) к «немецким деньгам» и выдает это за доказательство, не замечая собственной нелогичности. Кстати, вы заметили, как Космач ловко взял Октябрьскую революцию в кавычки — мол, ха-ха, ерунда это, а не революция? А вот что он заявил в интервью в том же 2016 г. о 7 ноября: «… этот день был и остается для меня красным днем календаря, одним из любимых и значимых праздников. До сих пор храню светлые воспоминания о своей молодости, когда дружно, с душевным подъемом шли в колоннах праздничных демонстраций. Мы верили в наши идеалы. Они не потеряли своей актуальности и сегодня. Свобода, равенство, братство! Какая может быть этому альтернатива?». Космач указывает дорогу: «… научные центры обратятся к ренессансу изучения истории большевизма и советского периода. Безусловно, необходим взвешенный подход. Спустя столетие это сделать гораздо легче, чем по горячим следам» [20]. Видимо, свою статью этот доктор наук относит к взвешенному подходу. Ну подумаешь, что лозунги Французской революции он выдает за идеалы Октябрьской! Им все равно альтернативы нет — особенно если в этом кайзеровский генштаб помогает…
Не абы кто, а доктор философских наук Игорь Чубайс вещает на канале «Россия»: Керенский — «самый авторитетный источник» — «доказывает, что Ленин — изменник», да вдобавок «эту же мысль высказывает никто иной, как Владимир Владимирович Путин: […] Ленин заложил атомную бомбу под государство» [21]. Верноподданническая ссылка ультралиберала на Путина просто умиляет. Что Путин, что Керенский — оба историки так себе, но Чубайсу других не надо. Керенский получал сведения о Ленине от спецслужб, их он и повторяет в мемуарах. Чубайс с деланной наивностью доверяет сознательно сфальсифицированной информации. К сожалению, не раз еще придется столкнуться с лебезящим перед властью мнением: что сказали спецслужбы — то правда, что ляпнул вечно путающий Бернштейна с Бронштейном «национальный лидер» — то истина! На сайте «Каспаров» брат приватизатора всея Руси старательно воспроизводит свой конспект Керенского и призывает к ленинопаду [22].
Другой доктор философских наук, Владимир Жириновский в обычном для себя припадке клоунады вспоминает и о событиях 1917 г.: «… забастовки все были проплачены! Лишнее доказательство: за участие в забастовке платили в три раза больше, чем зарплата рабочего; […] все, кто дошел до хлебного прилавка, могли взять хлеба, сколько хотели; […] в стране есть конституция» (имеется в виду при царе); «немецкие деньги уже гуляли по стране, в 1905 г. японские деньги гуляли»; в 1905 г. «шли целые пароходы с оружием» — это были английские винтовки; это все, включая и Октябрь — «первые оранжевые революции» [23]. Ну так уж и первые? А как же Гришка Отрепьев с польскими кошельками и боевиками?
Не бросают докторов наук в одиночестве и спикеры первой величины, но их слова о врагах России 1917 года более абстрактны и обтекаемы. Нельзя мелочно требовать от них точности — они ведь высокие истины изрекают. Так, уже упоминавшийся президент еще летом 2014 г. на фоне одиозной PR-кампании достижений Первой мировой войны выразил свое негодование: «… победа была украдена теми, кто призывал к поражению своей армии, сеял распри внутри России, рвался к власти, предавая национальные интересы» [24]. Патриарх Гундяев (да-да, оперативный псевдоним Кирилл) углядел божье воздаяние: «Революция была великим преступлением, и те, кто обманывал народ, кто вводил его в заблуждение, кто провоцировал его на конфликты, преследовали совсем не те цели, которые они открыто декларировали. Была совсем другая повестка дня, о которой люди даже не помышляли. […] Почти каждый, кто совершал революцию, пал жертвой последующих репрессий, — те, кто проливал невинную кровь, кто пытал и мучил, кто разрушал основы народной жизни, кто искоренял веру и разрушал храмы» (курсив мой. — Р.В.) [25]. Возникает крамольная мысль: а все пресловутые «новомученики» — они тоже пали жертвами за пролитие невинной крови и искоренение веры? Или господь Кирилла в своей милости по другим причинам им такой же билет выдал? В другой раз Кирилл смелее вознес слово «правды»: «… как подвергалась оплеванию, биению, заушению Церковь наша в преддверии революционных событий, какие мифы использовались для того, чтобы скомпрометировать Церковь, скомпрометировать государя-императора, царствующую династию и тем самым подорвать основы государственного строя. И ведь удалось! Иногда, как бы ставя себя на место тех поколений, думаешь: “Какая была наивность! Неужели люди не понимали, что ими играют, что организована прекрасная пропагандистская работа, что эта работа осуществляется за деньги, чаще всего иностранные? Ведь так это ясно и просто!” Но сегодня практически повторяется то, что было в прошлом» [26]. Откуда такая уверенность — неужто чеки лично изучал?!
За патриархом петушком поспевает и православное «гражданское общество»: «Русская миссия» представила в Общественной палате документ «1917—2117. Взгляд в будущее». В нем Февраль и Октябрь 1917 года приравниваются к 1991 и 1993 годам и указывается: «Не стоит недооценивать и фактора внешнего вмешательства. Социальные противоречия […] были использованы злонамеренными или идеалистически-безответственными “элитными” силами, которые навязали свою волю стране через грубую силу, обман, заговор, политические манипуляции» [27].
Все эти ораторы избегают фактов, предпочитая делать агрессивные, но расплывчатые наскоки. Не требуется много усилий, чтобы догадаться, что они обращены против «предателей-большевиков». В их устах — и президента, и патриарха, и всех нижестоящих — это прекрасно соседствует с увещеваниями о «примирении», которое должны навязать обществу мероприятия этого, сотого года революции. И церковные, и светские власти воспроизводят лживую пропаганду смирения, идущую от дореволюционной РПЦ и предназначенную для обуздания угнетенных. Сами же они руководствуются мотивами страха и мести.
Наконец, и деятели, с позволения сказать, культуры своим «талантом» освящают конспирологические бредни. Режиссер Владимир Хотиненко подоспел к юбилейному году с сериалом «Меморандум Парвуса», который в итоге переименовали в «Демона революции» (это говорит о безграмотности создателей: так называли все-таки Троцкого, а не Парвуса). В период съемок Хотиненко делился светлыми мыслями. «Для меня история, за которую я взялся, — это своеобразное продолжение “Бесов” Достоевского: попытка разыскать причины произошедшего в октябре 1917-го. […] считаю, что революция была неизбежна. Если Господь попустил, чтобы это случилось, значит, так было нужно. […] Нужно было пройти через все эти ужасы для того, чтобы поменялся генотип. Чтобы появилось поколение, которое будет способно выдержать вот такое испытание. Какая химия судьбы российской!» [28] В чудовищной чехарде мыслей Хотиненко мелькает суждение о неизбежности и прогрессивности революции, но это не более чем треп, иначе почему же он решил заострить внимание на Парвусе? Хотел бы о неизбежности революции — снимал бы про Ленский расстрел, от фактуры 1912 года все «Левиафаны» завистливо заскулили бы. Хотел бы о прогрессивности — снимал бы о культурной революции в тысяче ее проявлений (попробовал бы он хотя бы приблизиться к уровню «Ангелов революции» Федорченко), об эмансипации женщин, о сельскохозяйственных коммунах (добровольных!), о симпатиях и интересе к молодому СССР во всем мире. Да нет же, Хотиненко нужна громкая сенсация, дутый скандал и корзина грязного белья. «Когда же я в это нырнул — горизонты открылись невероятные. Открылся новый, невероятный персонаж, который принял решительное участие — Парвус» [29]. И еще: «Мы рассказываем о том, что Парвус организовал поезд, в котором Ленин мог пересечь территорию воюющей Германии и вернуться в Россию. […] сюжет строится на событиях либо малоизвестных, либо тех, которых историки не касались вообще, — поэтому у нас не документальное кино» [30]. И чего он только юлит? Алкает человек лавров Толкина—Джексона — имеет полное право: немножко малоизвестных событий и — бац! — у вас уже «Ленин, или Туда и обратно», «Властелин революции: Возвращение Ленина». Голливуд обзавидуется!
Подельник под стать Хотиненко: «Вся канва событий полностью соответствует историческим фактам, а вот ее наполнение — то есть непосредственно поведение персонажей, их разговоры, взаимоотношения — это уже художественный домысел, — добавляет продюсер Александр Роднянский» [31]. Похоже, эта отговорка имени утомленного солнцем Михалкова стала своеобразным маркером: услышал ее — жди в «шедевре» крещенных мин (можно, кстати, сразу под Россию) да всех этих михалковых, бондарчуков, хабенских, безруковых и иже с ними, играющих михалковых, бондарчуков, хабенских, безруковых и прочая, прочая, прочая. Не иначе! Цель у них такая: состряпать по западным лекалам киноленту, всеми своими штампами ориентированную на голливудизированного зрителя — как же, Канны и Оскар им подавай! — и при этом нажиться с бюджетных средств в процессе съемок. И совсем неудивительно, что подобные «творцы» столь охотно рвутся скандализировать действительную историю. С одной стороны, киноистория всегда привлекает тех, кому не хватает времени или сил (в том числе умственных) на знакомство с первичными и вторичными источниками. С другой же, паразитирование на «интерпретациях» реальной истории позволяет легче скрывать интеллектуальную никчемность и совершеннейшую бесталанность «культурных величин» современности. Даром что Минкульт и Минобр на протяжении последней четверти века весьма ответственно подходят к делу формирования соответствующей аудитории — аудитории с ампутированным чувством брезгливости — массовых потребителей массовой продукции творческой жизнедеятельности.
И, будто бы в подтверждение этих мыслей, другой продюсер сериала, Сергей Мелькумов, выносит вердикт: история «о возвращении Ленина из эмиграции в революционный Петербург в пломбированном вагоне, о роли немецких денег в октябрьском перевороте […] — […] один из наименее известных и потому вызывающих жгучий интерес аудитории эпизодов революции. Первый вариант сценария был написан еще в 2009 году Эдуардом Володарским, но мы его неоднократно переписывали. […] Понятное дело, что в истории возвращения Ленина в Россию именно Парвус сыграл ключевую роль, поэтому логично, что все события развиваются вокруг него» [32]. Понятное дело! Куда уж в такой канаве… простите, канве без наполнителя из «художественного домысла»?
Интересны подробности создания сценария. Изначально он был спровоцирован безграмотным фильмом Е. Чавчавадзе «Кто заплатил Ленину?» (2004 г.). В первом варианте Володарского, по признанию Хотиненко, «… было маловато Ленина, зато Парвус был изображен крупными штрихами, этакий черный-пречерный человечище — оставалось дорисовать лишь рога, копыта и хвост» [33]. Хотиненко считает, что он внес объективность в сценарий.
Все вышеприведенные цитаты Хотиненко относятся к периоду съемок, к ним можно прибавить его суждение о Парвусе и Ленине: «… они были очень разные, просто совпали цели. Если сначала Парвус считал, что он выбрал себе орудие замечательное, то Ленин его обыграл просто. Он потом его отодвинул» [34]. Это явно нужно понимать так, что Ленин использовал Парвуса, то есть употребил на свои цели полученные тем от немцев деньги. Зато после съемок режиссер заявил: «Ленин же никаких денег от немцев не брал — это совершенно точно. Более того, Парвусу он, в конце концов, сказал: “Революцию надо делать чистыми руками!”» [35] На сем, казалось бы, и вопрос закрыть, да только снято было и пропагандироваться будет совершенно другое! Тем более, что Ленин сказал это не Парвусу, а Радеку (в его передаче это звучало так: «… нельзя браться за дело революции грязными руками») в ответ на очередной проект Парвуса — организовать вместе с большевиками всеобщую забастовку уже в Германии, если она не пойдет на заключение мира с Россией. Лично с Парвусом Ленин встречался последний раз летом 1915 г. и отказался от сотрудничества и предложенных денег, что в 1918 г. признал и сам Парвус, хотя он в тот момент был явно не заинтересован в преуменьшении своего влияния на большевиков [36].
И вот уже телеканал «Россия 1» вещает перед премьерой сериала: большевики, мол, были хитры, «от услуг Парвуса они не отказывались. Так, основанная им в Копенгагене в 1915 году импортно-экспортная компания исправно поставляла в Россию необходимые революционерам товары, иногда контрабандным путем». Эта контора Парвуса—Ганецкого продавала канцелярские и медицинские товары. Неужто подпольщики ими вооружались? Страшно даже представить, что озверевшие большевики вытворяли с несчастными городовыми и казаками при помощи дамских чулок, карандашей, термометров и презервативов! «Билеты оплачивает Парвус, и русские революционеры в опломбированном вагоне, из которого им запрещено выходить, отправляются в Стокгольм. […] стараниями Парвуса на Финляндском вокзале Петрограда Ильичу была организована торжественная встреча» [37]. Парвус руководил встречей из-за границы? Во всем революционном Петрограде своих организаторов не нашлось?
Другие СМИ не отстают и, либо, как «Ведомости», ломятся в открытую дверь и якобы срывают покровы тайны: «Долгие годы Парвуса в нашей истории как бы не было, как “не было” и немецких денег, влитых в октябрьский переворот» [38]. Либо, как «BFM», ударяются во вскрытие подковерных интриг во властных элитах: «Немецкие деньги, на которые была сделана революция, — движущая сила всего сюжета. Парвус в чем-то списан с Березовского, Ленин — с Навального…» [39]. О, этот журнализм высшей пробы! Навальный был как-то связан с Березовским? Не спутали ли, случаем, Навального с Путиным?
Смешно после этого слышать от Хотиненко, что он не очерняет Ленина. СМИ ловко используют его сериал как повод, чтобы обдурить читателей. Хотиненко дал прикрытие для новой антиреволюционной кампании накануне юбилея.
Итак, на читателя и зрителя оказывается сильное давление, их принуждают верить мифу о «немецком следе» в революции. Мифотворцы агрессивно атакуют, избегая приводить доказательства и подсовывая явную ложь об исторических событиях. Конечно, звучат и разоблачения этих домыслов, но они редки, они не подаются сенсационно, они чаще звучат как оправдание. Они уступают мифам, которые побеждают своей убогостью и примитивностью. Наглядным признаком затмения разума является участие в этой клеветнической кампании историков. Я собираюсь уделить особое внимание одному такому случаю. Он особенно отвратителен, потому что является откровенной попыткой нивелировать значение достоверных и очень важных документов.
Ценные сведения об истории создания мифа дает следственное дело большевиков, которое велось в июле—октябре 1917 г., и материалы которого в значительном объеме были опубликованы несколько лет назад (некоторые выдержки из них выходили в советских журналах еще в 1920-х). Многие документы из этого дела были изданы Светланой Сергеевной Поповой [40], которая на их основе показала несостоятельность мифа. Видимо, эта публикация была частной инициативой С.С. Поповой, которая провела огромное исследование и, к сожалению, умерла через год после его выхода.
Одновременно с этим к делу подключились большие игроки: издательство РОССПЭН заручилось поддержкой государства, получило грант и опубликовало до 70 % документов из дела против большевиков [41]. Казалось бы, изучение документов должно было завершиться разоблачением всех заблуждений вокруг «предательства» ленинцев. На деле же в предисловии и комментариях к этому изданию О.К. Иванцова воскресила самые вопиющие мифы.
Сама Иванцова со своими не только антибольшевистскими, но и антиисторическими взглядами, является печальным образчиком стремительно деградировавшей науки, поэтому нужно и ей самой уделить внимание. Ольга Константиновна Иванцова в 2004 г. получила степень кандидата философских наук за исследование «Философия либерального консерватизма: П.Б. Струве (Опыт историко-философского анализа)». В 2010 г. она поучаствовала в выпуске сразу нескольких книг близкой тематики: это были сборники работ того же Струве, Сергея Булгакова, российских идеалистов. Но еще в 2003 г. Иванцова была ответственным составителем и автором предисловия двухтомной публикации материалов о «деле генерала Корнилова». Не удалось установить, являлась ли она к этому моменту архивным работником, какой она имела опыт архивной работы, было ли у нее вообще историческое образование. Смущает не то, что кандидат философских наук занимается изданием архивных документов, а то, что нет никаких сведений о ее научных публикациях по историческим темам. Между тем, в 2014 г. она выступила также как составитель сборника материалов о гетмане Скоропадском и как автор предисловия к нему, а в 2016 г. участвовала в составлении трехтомника документов «Советский Союз и польское военно-политическое подполье, апрель 1943 — декабрь 1945», который тематически слишком уж выбивается из сферы ее прежних «интересов». Нетрудно подсчитать, что за семь лет, начиная с 2010 г. (без учета более раннего «корниловского» сборника), Иванцова осуществила шесть больших публикаторских проектов — такой работоспособностью вряд ли могли бы похвастаться и выдающиеся советские архивисты и ученые. Известно также, что ныне Иванцова является главным специалистом Государственного архива РФ, а в 2016 г. получила от Росархива диплом второй степени за участие в издании как раз «дела большевиков» [42].
Так или иначе, Иванцова предстает перед нами как вроде бы опытный научный сотрудник, казалось бы, умеющий работать с архивными документами и исследованиями других историков. Но ее финальный вывод в предисловии к «делу большевиков» говорит об обратном:
«С точки зрения 2012 г. мы смогли бы сформулировать обвинение против большевиков на двух уровнях: на уровне юридической науки и на уровне политической идеологии.
С точки зрения юридической науки мы имеем дело с государственной изменой: использованием полученных из германского источника через посредство А.Л. Гельфанда и через товарооборот фирмы Парвуса—Ганецкого денег для свержения законной власти и законом установленного порядка. Понятно, что шпионаж в пользу Германии — не более чем политический миф.
С точки зрения политической идеологии обвинить большевиков сложнее. В контексте социал-демократической теории факт получения финансовых субсидий от политического врага России — Германии превращался из негативного в позитивный.
С позиции теории перманентной революции, согласно которой страна, первая совершившая социалистическую революцию, способствовала развитию мирового революционного процесса и подталкивала революции в других странах, деятельность большевиков выглядит совершенно иначе: получая деньги от Германии, они если и оказывали ей “услугу”, то только “медвежью”. Последующие истории, и прежде всего истории революционных выступлений в Германии, наглядно иллюстрируют это.
А поэтому на уровне идеологии обвинение большевиков может быть сформулировано главным образом как несоответствие стратегии и тактики большевизма нормам политической морали.
После 70 лет советской истории наше поколение, может быть, как никакое другое, понимает, что государственная измена большевиков выражалась не в их коммерческой деятельности, вполне естественной для партии, которой нужны огромные средства, и не в получении денег из германского источника, которые революционная страна потом все равно обратит против этого самого источника, но в их антигосударственной по сути идеологии.
Но это не было очевидным для того поколения, которое вело расследование в 1917 г.
Октябрьский переворот не дал возможности предъявить большевикам уже сформулированное на языке юридической науки обвинение. Но на языке идеологии им вынесла обвинение, как ни банально это звучит, сама история. С нормами права и политической морали большевики всегда были “не в ладах”. Последующие почти 70 лет российской истории — лучшее доказательство справедливости такого обвинения, так и не сформулированного в рамках Предварительного следствия в июле—октябре 1917 г.» [43].
Стоило ли заниматься (или делать вид, что занимаешься?) изучением подлинных свидетельств, чтобы в итоге выпалить стандартную антибольшевистскую глупость? Вывод Иванцовой ничуть не отличается от вышеприведенных наветов, авторы коих не только в архивы не заглядывают, но и всем доступные книги не читают или читают крайне избирательно. Эти утверждения Иванцовой не имели подтверждения и в прежних документальных публикациях, не имеют они доказательств и в материалах ее собственной книги.
При этом сама Иванцова так отзывается о работе С.С. Поповой: « …трудно назвать исследование объективным, если на его титуле значится: “Документальное опровержение одной новомодной антисоветской фальшивки”. Убежденность автора в деле Ленина как в такой “антисоветской фальшивке” заставляет автора крайне односторонне относиться ко всем богатейшим документальным свидетельствам…». И даже так: «… идеологическая ангажированность авторов способна свести на “нет” все попытки обратиться к новым источникам (С.С. Попова)» [44]. Цепляние Иванцовой к надписи на титуле может только рассмешить, ведь эта надпись является не частью названия книги, а способом привлечь внимание читателя. И добавило эту надпись издание скорее всего без участия С.С. Поповой. К тому же, по сути к этой формулировке может быть только одна претензия: фальшивка эта далеко не новомодная!
Если бы все руководствовались принципом объективности по Иванцовой, то многие исторические исследования приобрели бы довольно странный вид. Владимиру Бурцеву (настроенному, кстати, антибольшевистски) пришлось бы тогда «неодносторонне» разоблачать фальшивку царской охранки — «Протоколы сионских мудрецов». Филолог Андрей Зализняк был бы вынужден искать компромисс с выдумками «Влесовой книги». Джон Рид, Джордж Кеннан и Виталий Старцев должны были бы умерить свой пыл и не разносить в пух и прах фальшивку Оссендовского — «документы Сиссона». И многие белогвардейские антикоммунистические подделки («Письмо Зиновьева» и т.п.) нельзя было бы называть подделками. Тогда бы обо всех этих псевдодокументах пришлось бы говорить в духе Иванцовой: «ну да, в них есть бездоказательные заявления, но ведь вообще написано красиво и все по делу!» Да и нацистов, выходит, нужно было призывать к компромиссу: сожгите, мол, книги Брехта, а хоть Фейхтвангера оставьте! И их сегодняшних наследников, стало быть, нужно уговаривать: валите памятники Ленину, черт с ним, а Петровского все же пощадите! Ну-ну.
О самой же Иванцовой даже нельзя сказать, что она ангажирована — она попросту безграмотна и глупа. Достаточно приступить к сравнению ее предисловия к собранию документов с содержанием самих документов, как вас начнет преследовать крамольная мысль: либо предисловие писалось человеком, даже не посчитавшим нужным ознакомиться с публикуемыми им документами, либо предисловие писалось для тех, кто дальше предисловий обычно не читает, однако очень хочет заполучить тома аргументированных доказательств! Все от того, что в собственных суждениях Иванцова поразительно нагло игнорирует документы, которые сама же и делает доступными всем желающим. Ни профессионализм, ни стремление сохранить свое честное имя и не прослыть лжецом не останавливают ее — и это она-то рассуждает о том, как надо быть в ладах с моралью?! Это она-то, не имея тематических научных публикаций, пытается учить объективности С.С. Попову, которая свою первую статью по этой теме выпустила еще в 1994 г. [45] Очень морально и профессионально! Несомненно, это полностью лежит в русле заветов неоконсервативной пропаганды (мораль, смирение, примирение), которые не мешают самим пропагандистам откровенно сводить счеты со своими историческими и сегодняшними противниками.
Иванцова не прогадала: ей вручили награду за эту, с позволения сказать, работу, и никто не подверг критике ее антинаучные писания [46]. В специализированных журналах («Вопросы истории», «Российская история», «Новая и новейшая история», «Отечественные архивы») за 2012—2014 гг. нет рецензий на книгу Иванцовой. Возникает вопрос: какие были основания вручать ей награду, если не было вообще никакого отзыва на ее работу?! Это какая-то михалковщина от архивов — награждаем сами себя по собственному решению.
Позором для всего «исторического сообщества» является то, что столь вызывающие высказывания Иванцовой по отнюдь не маргинальной теме остались без достойного ответа. Например, историк Александр Шубин, ссылаясь в своих публикациях на сведения из следственного дела, не находит нужным хоть вкратце сказать о позиции Иванцовой, не говоря уже о том, чтобы написать об этом отдельно и подробно [47]. Федор Гайда и Федор Селезнев, пересказывая в своей заметке основные постулаты Иванцовой, тоже ни полусловом не оценивают их обоснованность и лишь в конце отмечают то, что и Иванцова вынуждена признать: следователям «не удалось доказать … шпионской деятельности большевиков» [48]. Все это — очевидный признак полного отказа ученых от ответственности перед читателем, просвещению которого они обязаны помогать и путем опровержения выдумок таких зарвавшихся лжеученых как Иванцова. Эти историки издают собственные книги, но не читают чужие работы или же трусят высказываться об их качестве, либо же просто считают это «нерациональным»: грант на критический разбор о творении Иванцовой не получишь, да и не всякое издание такую статью примет — так стоит ли дразнить гусей?! Как Иванцова, возможно, не читала того, что публикует, так и специалисты по теме, вероятно, не читают Иванцову. Безнаказанность за подобную псевдонаучную работу приведет к тому, что лженаука заполонит абсолютно все. Равнодушное молчание сменится могильной тишиной.
Я буду широко использовать документы из публикации Иванцовой, сравнивая их с тем, что утверждает она сама [49].
— Вот, — кричит [полковник], — ваши депутаты… Головы им поотвертывать за подрыв дисциплины… Дурак дурака чище, а, может быть, и немецкие шпионы. Качнулись посунулись задышали едуче… — Шпио-о-оны? — Во-о-о… — Ты, господин полковник, наших болячек не ковыряй… Плохие, да свои. — Хищный гад, ему бы старый режим. — Шпиёны, слышь? — Дай ему, Кужель, бам барарам по-лягушиному, впереверт его по-мартышиному, три кишки, погано очко!.. Дай ему, в нем золотой дух Николая Второго!.. [...] Раздергали мы командировы ребра, растоптали его кишки, а зверство наше только еще силу набирало, сердце в каждом ходило волной, и кулак просил удара…
Артём Весёлый. «Россия, кровью умытая»
Царско-буржуазная империи к 1917 г. стала поразительным в своей отвратительности вместилищем всего отжившего и уродливого, лишенного способности бороться и сознавать требования времени и масс. Захлестнувшие все шпиономания и германофобия — наглядные примеры бессилия осознать истинные причины происходящего. Постылый абсолютизм, позорная распутинщина и бесславные поражения на фронтах всемерно поощряли поиски «темных сил». Бездарная правительственная пропаганда могла лишь насаждать образ врага, что оборачивалось немецкими погромами, но не была способна объяснить, ради чего стоит воевать. Неграмотные бойцы пели в окопах «вы германцы-азиаты, из-за вас идем в солдаты…», но их фронтовой опыт, стоивший многой крови, все же заставлял понять, что счет нужно предъявлять своим властителям и погонщикам. А эти последние, стоявшие одной ногой уже на свалке истории, продолжали сетовать о «происках врага».
Лев Троцкий описал, как обвинения в прислуживании немцам перебрасывались справа налево: «Либералы заодно с неудачливыми генералами везде и во всем искали немецкую руку. Камарилья считалась германофильской. Клику Распутина в целом либералы считали или, по крайней мере, объявляли действующей по инструкциям Потсдама. Царицу широко и открыто обвиняли в шпионстве: ей приписывали, даже в придворных кругах, ответственность за потопление немцами судна, на котором генерал Китченер ехал в Россию. Правые, разумеется, не оставались в долгу. Завадский рассказывает, как товарищ министра внутренних дел Белецкий пытался в начале 1916 года создать дело против национал-либерального промышленника Гучкова, обвиняя его в “действиях, граничащих по военному времени с государственной изменой...”. Разоблачая подвиги Белецкого, Курлов, тоже бывший товарищ министра внутренних дел, в свою очередь спрашивает Милюкова: “За какую честную по отношению к родине работу были получены им двести тысяч рублей «финляндских» денег, переведенных по почте ему на имя швейцара его дома?” Кавычки над “финляндскими” деньгами должны показать, что дело шло о немецких деньгах. А между тем Милюков имел вполне заслуженную репутацию германофоба! В правительственных кругах считали вообще доказанным, что все оппозиционные партии действуют на немецкие деньги. В августе 1915 года, когда ждали волнений в связи с намеченным роспуском Думы, морской министр Григорович, считавшийся почти либералом, говорил на заседании правительства: “Немцы ведут усиленную пропаганду и заваливают деньгами противоправительственные организации”. Октябристы и кадеты, негодуя на такого рода инсинуации, не задумывались, однако, отводить их влево от себя. По поводу полупатриотической речи меньшевика Чхеидзе в начале войны председатель Думы Родзянко писал: “Последствия доказали в дальнейшем близость Чхеидзе к германским кругам”. Тщетно было бы ждать хоть тени доказательства!» [50]. Приведя далее еще ряд подобных обвинений в адрес деятелей Петросовета, исходивших от вчерашних «немецких шпионов», Троцкий подытожил: «Проезд Ленина через Германию открыл перед шовинистической демагогией неисчерпаемые возможности» [51].
Все эти однообразные обличения оставались без доказательств. Но от обилия германофобской риторики обыватель мог начать искренне верить в то, что выстраивается целая очередь в кассу за получением оплаты от Германии. После такой безостановочной пропаганды обвинение кого угодно в пособничестве немцам уже вряд ли могло удивить. Доказательств тоже уже не требовалось. Вот, скажем, малоизвестный факт «разоблачения» охранкой турецкой панисламистской пропаганды в Туркестане во время мировой войны. После того, как в конце 1914 г. Турция вступила в войну против России, местная охранка гордо отрапортовала об аресте богача, на квартире которого были найдены прокламации с печатью и с призывом жертвовать в пользу панисламского движения. Однако когда один из администраторов взялся проверить победные реляции спецслужб, оказалось, что прокламации печатались и хранились на квартире сотрудника охранки, который и подбросил их богачу. Затем в Ташкенте были арестованы почти все местные судьи по обвинению в переписке с афганским эмиром, но вскоре они были выпущены, а письма припрятаны подальше, так как вскрылся факт изготовления их той же охранкой [52]. Эти факты на заседании Думы в декабре 1916 г. озвучил Керенский, и голоса депутатов слева откликнулись: «здорово, это обычно» (курсив мой. — Р.В.). Напомню, что на тот момент большевистские депутаты слева уже не сидели, они были сосланы в Сибирь. А сам Керенский через полгода не погнушается участием в подобной же охоте на ведьм против Ленина.
Ксенофобия и шпиономания, являвшиеся признаками неспособности вести войну — вот что стало первым фактором, который позволил клевете на большевиков распространиться со скоростью лесного пожара.
Вместо этой придуманной очереди «немецких агентов» существовала самая реальная свора выгодополучателей от войны. Промышленники обогащались на военных заказах и желали, чтобы произведенное ими вооружение было уничтожено в очередной атаке, — ведь это сулило им новые заказы. Каждый новый день войны стоил стране порядка 55 млн руб. (эту цифру называло само Временное правительство [53]). Помещики, успешно уклонявшиеся от военных реквизиций, требовали себе на поля пленных (бесплатный труд) и беженцев (труд за копейки), нанимали голодающих крестьян за еду и наживались на выгодных правительственных закупках продовольствия [54]. Спекулянты в ситуации галопирующей инфляции придерживали товары на складах, ожидая скачка цен и провоцируя панику потребителей. Миллионеры-булочники, не желая продавать пайковый хлеб по государственным ценам, куда больше прежнего выпекали булочно-кондитерские изделия и продавали их по рыночной цене [55]. Никогда еще так громко и нагло над страной не раздавался «хруст французской булки»!
Военные, воспитанные в шовинизме, грезили о кресте над Святой Софией. Снабженческие тыловые организации плодили теплые места для интеллектуалов, щеголявших в камуфляже по своей причастности к делу войны. Пропагандисты милитаризма не сходили с газетных страниц и с церковных амвонов. Все рвачи и проныры мечтали зарекомендовать себя стойкими сторонниками войны и через это выслужиться и, дай бог, ухватить награду. Все деляги жаждали завоеваний и открытия новых рынков, и даже записной либерал Милюков требовал империалистических захватов на Черном море, заслужив за это «титул» Дарданелльский.
За всем этим стоял по часам росший государственный долг. К мировой войне романовская империя с 1860-х гг., свято исповедуя веру в иностранный капитал (ничего не напоминает?), накопила 5,9 млрд руб. внешнего долга. Для сравнения: по оценкам крупнейшего знатока царских финансов И.Ф. Гиндина, за этот же срок 6,5 млрд были потрачены сугубо на поддержку дворянства — т.е. объективно впустую для страны [56]. Примечательно, что в 1914 г. из не зависимых и не полуколониальных стран внешний государственный долг имели только Япония и Россия; российский долг был в 2,6 раз больше японского [57]. К октябрю 1917 г. внешний долг вырос до 14,9 млрд (на 9 млрд за годы войны), внутренний — до 26,7 (за войну — на 19,3), что в сумме дало 41,6 млрд руб. [58] (для сравнения, довоенный годовой доход империи — 2—3 млрд). Только за осень 1917 г. шедшее к краху Временное правительство назанимало у союзников порядка 700 млн в разных валютах, но и этих средств не хватало, чтобы покрыть военные заказы в этих странах. Однако и достигнутые договоренности союзники позволяли себе не выполнять: за 1917 г. они поставили только 2/3 угля и ½ военных грузов от обещанного, а на 1918 г. собирались дать только ¼ тоннажа, необходимого для перевозки грузов [59]. На этом плачевном примере можно наблюдать, как страну затягивало в механизм зависимости: Россия вгонялась в долги, выделенные ей деньги сразу шли союзническим компаниям, произведенное ими вооружение не доходило до России, которая тем не менее должна была держать фронт! Союзники уже не брали в расчет собственную позицию России, например, ведя без ее ведома сепаратные переговоры с Австрией [60]. При сдаче русскими войсками Риги в августе и высадке германского десанта на острове Эзель в сентябре флот союзников-англичан никак не помогал русским войскам. Зато еще заранее главнокомандующий Корнилов и все буржуазное общество обвиняло Советы в будущей сдаче, и после именно на них и на большевиков валило всю ответственность за разложение армии. Однако сами события показали, что тесно связанные с большевиками латышские стрелки и балтийские матросы оборонялись упорнее всех [61]. Союзники не только не помогали русским войскам, но и уничтожали их. Во Франции стояла русская дивизия, услужливо переброшенная на Западный фронт в 1916 г. Под влиянием революционных новостей часть низших чинов потребовала возвращения в Россию. Не поддержавшие их сослуживцы вместе с французскими военными в начале сентября открыли по ним артиллерийский огонь, убив 8 и ранив 44 солдат. И это по официальным данным военных, которые ни французское, ни Временное правительство проверять не собирались, совершенно равнодушно относясь к убийству солдат. Дивизия отказывалась сдаваться в течение недели. После сдачи солдаты были брошены в тюрьмы и отправлены на каторгу в Новую Каледонию. Тем, кто смог пережить это, посчастливилось вернуться домой только в 1919—1921 гг. [62] И вот перед такими «союзниками» нужно было исполнять свои обязательства?!
Под нависающим козырьком долгов союзники вели все более откровенное вмешательство в политику усилиями их активных миссий и советников и в военное дело путем подчинения своему контролю заграничных заказов для армии. Дело шло уже и к их проникновению в экономику: надо же проследить, чтобы России было с чего отдавать этот величайший денежный долг после того, как она отдаст свой долг союзника, бросая в бой все новые контингенты по призыву Антанты. Стоп! А почему Россия должна платить долг дважды?! Не думайте, не думайте! Слушайте хруст булки, высматривайте на горизонте Дарданеллы!
Можно как угодно относиться к деятельности Парвуса, но нельзя не признать справедливость его слов: «В то время как вы ищете немецкие деньги и клеймите торговца, который приобретает немецкий товар, как политического преступника, вы не замечаете или не хотите замечать, как английские, французские, американские деньги коррумпируют государство, экономически закабаляют, политически порабощают державу» [63].
Слушали и высматривали. А тех, кто слышал стон, видел кровь и задавал вопросы, травили. Крестьяне недовольны реквизициями? — слепцы! Солдаты мрачны и не хотят в атаку? — малодушные! Рабочие просят прибавить оклад? — шкурники! Революционеры пророчат поражение и крах? — у-у-у, изменники!
Для этой «приличной» воинствующей России спор заключался лишь в одном: затягивать войну в надежде на то, что экономика Германской, Австро-Венгерской и Османской империй надорвется быстрее собственной, или накопить силы и броситься в последнее самоубийственное наступление. И то, и другое означало для рабочих и крестьян крепкое затягивание поясов, для солдат — новые жертвы, для буржуазии — растущие доходы, и для всех — усиление воинствующего шовинизма и затмение разума. Революция означала остановку этого гигантского потока прибылей для верхушки общества. Желание безостановочно набивать карманы — еще один фактор готовности к борьбе с революцией любыми средствами.
Почему-то нынешние апологеты царя, церкви, армии, интеллектуалов, кадетов и буржуазной демократии забывают о существовании этих очевидных ненасытных меркантильных устремлений. Неужели действительно трое суток езды Ленина с товарищами по территории Германии страшнее трех лет войны, которую вели и желали продолжать все эти господа? Разве не очевидно, что открытые и твердые революционные взгляды большевиков — это последовательная позиция, а позорная беспринципность — это как раз в начале войны быстрое «переобувание» интеллектуалов, экстренно принявшихся изгонять немцев из своих кругов, и правых, которые «совершенно не смущались тем обстоятельством, что вплоть до 1914 г. германофильские настроения бурно процветали именно в их среде» [64].
Застивший глаза шовинизм — вот еще фактор, подготовивший в 1917 г. почву для клеветы против большевиков.
Такое же шкурное поведение было свойственно и главным черносотенцам — династии Романовых. Александр III, этот лубочный «самый русский царь», получив рикошетом от народовольческой бомбы корону, не долго думая, перевел в «Bank of England» 18—20 млн руб. личных средств. В 1900 г. Николай II закрыл этот счет, но, по предположению историка И.В. Зимина, он «повторно открыл счет в одном из банков Англии в промежутке между 1907 и 1914 гг. Судя по всему, этот счет был довольно крупным, однако никаких документальных свидетельств его существования нам обнаружить не удалось», к началу 1917 г. эти деньги были исчерпаны [65]. Но основные личные средства Николай размещал в Германии: «только с ноября 1905 по июль 1906 г. на секретных счетах в Германском имперском банке разместили 462 936 ф. ст. и 9 487 100 немецких марок. И это только те суммы, которые автор достоверно отследил по указанным в сносках архивным документам» [66]. Нетрудно заметить, что Николай, следуя примеры папаши, вывозил деньги в разгар революции, заключив в то же время знаменитый «контрреволюционный заем» в 1 млрд руб. Более того, в 1905 г. он был готов бежать из страны на кайзеровском военном корабле (есть основания полагать, что германская подлодка в течение пяти месяцев дежурила у дворца царя в Петергофе) [67]. Перед мировой войной в Германии на счетах царских дочек лежало почти 13 млн руб., они так и назывались — «детские деньги». В 1914 г. эти деньги, как и деньги царицы, не были выведены со счетов, следовательно, проценты на них продолжали начисляться! Зимин считает, что таким образом царь якобы пожертвовал личными средствами, оставив их на счетах в немецких банках, чтобы сим высокодуховным деянием замаскировать вывод из тех же немецких банков средств государственных (до 100 млн руб.), что всякому имеющему начальное представление о бухгалтерском учете покажется немного фантастичным. С такой внимательностью еврейских банкиров (или банкиров немецкого генштаба) никакого жидомасонского (антирусского) заговора не сваришь! Напрашивается иное объяснение: Германия, против которой он вел войну, представлялась царю надежным и приветливым местом! Романов снова принялся вывозить деньги в закипающей обстановке начала 1917 г.: «В январе 1917 г. 2 244 ящика с золотом в слитках и в золотых монетах отправлялись в США из Владивостока на закупки оружия. При этом 5,5 т “личного золота” Николая II должны были быть переправлены из США в “Бразерс Бэрринг Банк” в Лондоне. Эти 5,5 т составляли 20 млн ф. ст., или 187 млн золотых рублей»; в конце концов эти деньги были захвачены японцами [68]. Почему любители поискать руку Лондона или Берлина в вечно пустой революционной кассе закрывают глаза на такие факты? Почему не рассуждают громогласно о том, как Романов был зависим от западных банкиров, хранящих его личные деньги, и от правителей, спасавших его лично? Эти факты биографии царя теснейшим образом сближают его с нынешним правящим классом, который под прикрытием дурнейшего патриотизма вывозит капитал на Запад, обворовывая, как и Романовы в свое время, всех трудящихся.
Неспособность соизмерить эти деяния коронованных грабителей и революционеров-бессребреников — это тоже способствовало раздуванию мифа о большевиках.
Распространяя ложь об иностранных миллионах у Ленина, милитаристы всех сортов на самом деле отнимали миллионы у народа.
Местная интеллигенция и эсеры распространяли слух, что я привожу с собой очень много германского золота и подкупаю крестьян. Указывая на мои сундуки с литературой, они говорили:
— Еле ведь тащит, наверно полные золотом...
Из воспоминаний солдата-большевика Ивана Чиненова о работе в 1917 г. на Орловщине
Внимание, вопрос: какой европейский социалист в 1917 г. предал свой народ и помог правящим классам другой страны осуществить их интересы в войне? Думаете, Ленин, добившийся перемирия с немцами? Конечно, нет. Этим предателем и пособником был французский социалист Альбер Тома. Он так горячо ратовал за ведение войны, что удостоился особого поста, порожденного войной, — министра вооружений и военной промышленности. Когда весной 1917 г. антивоенные настроения стали укрепляться в России и грозили перекинуться на другие воюющие страны, Тома вместе с такими же социалистами-пособниками буржуазии отправился в Россию, чтобы своим авторитетом «левого» поднять шовинистический настрой солдат. Т.е. втянуть в новые мясорубки и русские, и французские, и все остальные армии. «Пимен» нашей революции, Николай Суханов, назвал его Шейлоком, который явился «требовать за свои червонцы живого мяса и высасывать кровь из нашей революции» [69]. Тома курировал создание союзниками комиссии по пропаганде для воздействия на русских солдат, которая за три месяца требовала вливания 1 млн руб. [70] Усилия Тома даром не пропали: война продолжилась, еще десятки тысяч солдат погибли, еще миллионы прибылей достались военным поставщикам. В моем вопросе было небольшое лукавство: Тома прежде всего помогал правящим классам Франции, а российским уже попутно перепадало. Да и интересы своего народа он впервые предал еще раньше 1917 г., когда стал сотрудничать с буржуазией.
Для продолжения войны кроме того требовалось расправиться с ее противниками, затушевать все другие вопросы. Прочитайте «Записки о революции» Суханова, чтобы увидеть, как буржуазная пресса, не желавшая знать ничего, кроме войны, переходила от одной антисоветской и милитаристской кампании к другой — это было еще до приезда Ленина, до усиления большевиков и направлено не только против них, но и против всех социалистов. Чтобы не дать Советам усилиться, правительству нужно было затруднить возвращение из эмиграции большевиков и других групп интернационалистов-«пораженцев». Факты говорят за себя. Если группа из сорока человек (в том числе и Г.А. Алексинский, о котором еще пойдет речь) в главе с «оборонцем» Плехановым отплыла из Англии в Россию на военном корабле в сопровождении миноносцев для защиты от немецких подлодок, то революционеры Карпович и Янсон погибли на корабле, потопленном подлодкой. Эсер-«пораженец» Виктор Чернов был задержан при отъезде из Франции, а Лев Троцкий с пятью товарищами — при отъезде из США. Меньшевик-интернационалист Юлий Мартов первым предложил план проезда через Германию, которым воспользовался Ленин, но затем засомневался и стал дожидаться согласия Временного правительства. После месяца бесплодного ожидания гарантий от ареста «за измену» он решился и с соратниками последовал за Лениным без разрешения Милюкова, пропустив важнейшие события революции [71]. Ленин тем и отличался от Мартова и многих других, что понимал наивность ожидания официального дозволения. Он и использовал первую возможность, чтобы оказаться в гуще событий, а не ждать милости от чиновников. Среди тех, кто поддержал его и отправился в «ленинском вагоне» в Россию, помимо 19 немецких шпионов-большевиков, видимо, на сдачу с кайзеровских миллионов, было насыпано еще несколько бундовцев, сотрудников газеты «Наше слово» и эсер Розенблюм-Фирсов.
Для большевиков не было секретом, что немецкие власти желали выхода России из войны и рассчитывали, что возвращение «пораженцев» этому поспособствует. Они понимали и то, что их политические противники после этого станут еще громче кричать об их связях с немцами. Поэтому перед отъездом из Швейцарии Ленин с товарищами составили заявление, в котором подчеркивали: «Интернационалисты всех стран не только вправе, но обязаны использовать эту спекуляцию [германского] империалистического правительства в интересах пролетариата, не отказываясь от своего пути и не делая правительствам ни малейшей уступки. […] после завоевания рабочим классом политической власти в России мы допускаем революционную войну против империалистической Германии» (курсив мой. — Р.В.) [72]. К этой позиции присоединились интернационалисты Франции, Швейцарии, Польши, Германии и Швеции: «Не сомневаясь в том, что германское правительство спекулирует на одностороннем усилении антивоенных тенденций в России, мы заявляем:
Русские интернационалисты, которые в течение всей войны вели самую резкую борьбу против империализма вообще и германского империализма в особенности, отправляются теперь в Россию, чтобы служить там делу революции, помогут нам поднять и пролетариев других стран, и в особенности пролетариев Германии и Австрии, против их правительств. Пример героической борьбы русского пролетариата послужит лучшим поощрением для пролетариев других стран» (курсив мой. — Р.В.) [73]. Подготовка к поездке велась революционерами открыто, связанные с ней интересы обозначались ими без утайки.
Оказавшись в Петрограде, Ленин и Зиновьев выступили в Исполкоме Петросовета, где обнародовали данные о своем возвращении и доказали, что иного пути, кроме как через Германию, у них не было. В газетах и листовках они опубликовали официальные документы, раскрывавшие трудности их подготовки к возвращению. В 1924 г. было издано еще больше документальных материалов об этих событиях [74]. Хотелось бы знать, многие ли представители власти — что монархической, что буржуазной, что тогдашней, что современной — так оперативно публиковали сведения о своих действиях, чтобы рассеять все подозрения?!
Вынудив революционеров ехать через Германию, буржуазная власть получила предлог для распространения клеветы о них. Но вот почему-то активный устроитель этой провокации, министр иностранных дел Милюков, не возражал и не подстрекал, когда в 1915 г. таким же способом в Россию из Германии вернулся ученый Максим Ковалевский. Более того, лицемер Милюков встречал его на вокзале! [75]
Абсолютно нелепо видеть в этом проезде Ленина способ взаимодействия с немцами. «Курьезной» назвал вероятность этого меньшевик Рафаил Рейн: «Если б какие-либо русские захотели вступить в преступные соглашения с германским правительством, они нашли бы для этого более подходящее время и место, хотя бы до отъезда в Швейцарию. А кроме того, такие лица уже, наверное, приехали бы через Англию и Францию, чтобы отвлечь от себя всякие подозрения» [76]. Организовывавшие отъезд из Швейцарии эмигранты Плотник и Ильин в ответ на правительственные заявления о «подлости» в выборе пути через Германию заявили: «В одинаковой степени мы считаем правительства всех стран врагами народов, равно виновными в мировой бойне. Мы не имеем предпочтения к той или иной группировке правительств, а равную ненависть ко всем» [77].
Ленин пробил брешь, прорыв дамбы Лениным, шлюзы открыты — такими выражениями Вернер Хальвег описал значение первого транзита через Германию. Следующие группы эмигрантов решаются отправиться по этому маршруту, получая при этом у кайзеровского правительства согласие на те же условия, что были выработаны Лениным (в двух составах проехали более 400 человек, и сторонники Ленина среди них были в меньшинстве!). Как бы в ответ Антанта «прямо-таки навязывает революционерам проезд через союзную территорию» [78].
После возвращения революционеров-противников войны Милюкову и прочим оставалось только искать повода для их ареста. После апрельской демонстрации и незадолго до того, как вылететь из кабинета, Милюков говорил о Ленине, что «войска готовы арестовать его, когда правительство отдаст об этом приказ», и оно «выжидает лишь психологического момента» [79]. Для этого требовалось еще повысить истерические настроения, одного лишь факта транзита через Германию было совершенно недостаточно. Помощниками буржуазии в этом стали «социалисты», торговавшие направо своей «левизной».
В начале июня все тот же Альбер Тома дает поручение своему однофамильцу Л. Тома — военному атташе в Швеции: «Нужно дать непосредственно правительству Керенского возможность не только арестовать, но и прежде всего дискредитировать (!!) в глазах общественного мнения Ленина и его последователей, выяснив, при каких условиях эти противники революции смогли проникнуть на территорию новой Республики, откуда поступают деньги, которые они так легко (?) распределяют, и кто за ними стоит. По моим первым сведениям, ключ проблемы в Швеции» [80]. Преднамеренность очевидна.
Французскую разведку заинтересовал занимавшийся коммерцией в Швеции польский социал-демократ Яков Ганецкий (партийная кличка Я.С. Фюрстенберга). В мае были перехвачены его телеграммы в Петроград, в том числе и к Ленину, с указанием нового адреса. Разведчики, на скорую руку собирая о нем информацию, тут же нарисовали требуемый шпионский образ Ганецкого и его окружения, якобы занимавшегося немецкой пропагандой и переброской средств большевикам в Петроград под прикрытием коммерческой деятельности [81]. Внимание привлекло и его сотрудничество с Александром Парвусом, в прошлом известным социалистом, а затем по своей авантюрности и финансовой нечистоплотности исключенным из партии и бычьим цепнем присосавшимся к экономическим спекуляциям европейских правительств. Многие революционеры полностью политически отмежевались от Парвуса, что, однако, не противоречило ведению чисто деловых отношений с ним. Ганецкий занимался коммерцией, предоставляя из своих личных доходов средства для партии. В глазах тех, кто был покалечен шовинизмом, германо- и юдофобиями, это сразу складывалось в цепочку, протянутую от Германии к Ленину. Поиск надежных доказательств представлялся излишним. Так, уже в середине июня один Тома уточняет другому об источнике денег: «… доказать в интересах (!) Временного русского правительства, что группа большевиков из окружения Ленина получает немецкие деньги» [82]. Что это, если не «ангажированность», которая обычно так смущает людей вроде Иванцовой, если она направлена в пользу большевиков? Один из ответственных за это дело, французский капитан Лоран, крайне небрежно собирал данные (скажем, «Известия» Петросовета он искренне считал газетой большевиков, хотя 12 мая большевик Бонч-Бруевич и другие левые социалисты были изгнаны из редакции «Известий», ставших с тех пор «правительственным официозом», тираж которого неудержимо падал [83]), но в итоге он передал российской контрразведке первые телеграммы подозреваемых и даже умудрился составить по просьбе российских министров, как он выразился, «обвинительный акт против основных большевистских руководителей». Руководитель контрразведки в 1917 г. Б.В. Никитин, пустивший в ход ложь о получении большевиками денег из Германии, по требованию французской контрразведки молчал о той роли, которую сыграл Лоран в фабрикации клеветы [84]. После Октябрьской революции Лоран как представитель французской разведки активно помогал белогвардейской реакции [85].
В те же дни 1917 г. английская контрразведка лихо «добывала» сведения того же рода: «Германцы выслали в Россию более 500 агентов под видом социалистов … Ленин получил 4 мил. марок с поручением действовать в пользу сепаратного мира…» [86].
Однако то, что французским разведчикам реально удалось найти на этом этапе, выглядело, как говорится, «не так однозначно». В своих воспоминаниях бывший военный атташе Тома объясняет, почему. Ему удалось ознакомиться с торговыми книгами стокгольмского «Нового банка» («Nya banken») и якобы найти там следы сделки большевиков и Германии через Ганецкого. Но, утверждает он, были там и чековые книжки на имена неких крупных чинов царского правительства, которые получали деньги от немцев, оказывая давление на царя в пользу заключения мира. Тома благоговейно замечает: «… не стоит слишком заострять внимание на неприятностях от нравственного падения наших союзников» [87]. Вот они, двойные стандарты, о которых было сказано в начале.
Нет больших оснований доверять словам Тома о раздаче немцами денег, никто другой эти банковские книги не перепроверял. Вопрос же о выплатах царским чиновникам за «давление на царя в пользу заключения мира», пожалуй, специально никем не ставился. Однако советские историки, изучавшие и отечественные, и германские документы, не выявили ни явных фактов лоббирования членами правительства перед царем идеи мира, ни германского финансирования. Спор у историков шел скорее о том, насколько серьезно придворная камарилья, неофициальное правительство, пыталась вести дело к мирным переговорам. Но удалось установить лишь факты попыток камарильи прозондировать почву в Германии. Нелепо предполагать, что за эти действия Берлин им и платил. Деятели камарильи придерживались крайне правых взглядов. Открытые выступления с ультраправых позиций против войны с Германией не наказывались царской властью. Все годы войны выходили издания, публиковавшие такие призывы, которые дополнялись разоблачением «заговора жидовства» против родственных монархий России и Германии, негодованием по адресу либерализма и Англии, сомнениями в возможность победы. За такие открытые «изменнические» высказывания головы никому не снимали, а даже наоборот: князь Жевахов, выступавший с подобными заявлениями в офицерском собрании в Ставке (!), был затем назначен товарищем (заместителем) обер-прокурора Синода [88]. Это были те «идейные» черносотенцы, которые сохранили свои германофильские убеждения. Можно, конечно, если хочется, подозревать, что за это они получали субсидии из Берлина, но никаких доказательств этого нет. Правда, историк В.В. Лебедев в своей статье указал, что немцами «финансировалась, кроме того, проводимая некоторыми российскими газетами пропаганда “сближения с Германией”» [89], но фактов он не назвал.
Вероятно, ныне известен лишь единственный случай получения деятелями камарильи денег за услуги Германии. Летом 1916 г. чиновник-авантюрист, многолетний сотрудник Витте, И.И. Колышко в Стокгольме получил 2 млн руб. на финансирование пронемецкой пропаганды в России. Деньги ему предоставил МИД Германии, одолжив (!) их у крупного промышленника Гуго Стиннеса. Нет точных сведений, как были истрачены эти деньги, но, вероятно, он успел купить газету «Петербургский курьер» до своего ареста в мае 1917 г. [90] Для сравнения, Александр Парвус получил от имперского МИДа вдвое меньше — только 1 млн руб. Однако напрасно ожидать, что о Парвусе и говорить будут в два раза реже, чем о Колышко! Не о Колышко решил снимать свой сериал Хотиненко, ведь деньги Парвуса можно «достоверно» увязать с революцией, а деньги Колышко — лишь с трухлявой гнилостью режима. Впрочем, нет таких крепостей безумия, которые не брали бы российские контрразведчики! Б.В. Никитин заявлял, что с К[олышко] был связан «некий Степин», и «расследование, законченное уже после дела К., обнаруживает, что Степин был агентом Ленина по найму солдат и рабочих для участия за деньги в демонстрациях большевиков» [91]. Но в деле против большевиков нет никаких упоминаний столь важного «Степина», что крайне странно, ведь именно «всезнающий» Никитин и передал в июле 1917 г. следствию первичные сведения против большевиков. Впрочем, они оказались такими же беспочвенными домыслами. Бездоказательны утверждения и о том, что на деньги Колышко Горький стал издавать газету «Новая жизнь» [92]. Удивительны эти примитивные попытки связать с социал-демократами ушлого Колышко, который, среди прочих своих авантюр, одновременно публиковался и в архиреакционном «Гражданине» Мещерского, и в либеральном «Русском слове» [93]. Измученные конспирологией умишки либо предпочитают молчать о происках Колышко, либо топорно сводят его с большевиками и Горьким! Вот так даже действия камарильи пытаются подверстать к причинам революции…
Вернемся к поискам свидетельств против большевиков. Тома утверждает, что данные из банка были переданы русскому правительству и послужили основанием для ареста большевиков. Но показательно то, что затем следствие по этому делу не ознакомилось с книгами «Нового банка», хотя его директор Ашберг дал свое согласие [94]. Видимо, собаку съевшие на политических провокациях службисты вполне понимали истинность заявления Ашберга о том, что его банк не имел дел ни с какими партийными деньгами, а Ганецкий делал в Петроград небольшие переводы [95]. Именно это позже и установит следствие, изучив счета петроградских банков.
Поскольку прозвучала фамилия Ашберга, в дальнейшем получившего славу «красного банкира», сторонника СССР и, в устах конспирологов, уже поэтому и дореволюционного спонсора большевиков, нужно подчеркнуть, что он в 1915 г. способствовал получению правительством Николая II от США ссуды в 50 млн долларов, а в 1917 г. в «заем свободы» Временного правительства вложил 2 млн руб. [96] Странно было бы считать эти действия маскировкой его поддержки большевиков.
Все эти преувеличения и неточности, допущенные зарубежными спецслужбистами и заставляющие задуматься о качестве их работы и моральном облике сотрудников, оказались очень на руку инициаторам этого дела, желавшим дискредитировать партию Ленина, особенно после вооруженной демонстрации 3—5 июля в Петрограде.
Позже, в эмиграции, деятелям контрреволюции оставалось только препираться, доказывая свое первенство в решении арестовать и дискредитировать большевиков. Контрразведчик Б.В. Никитин утверждал, что он еще 1 июля выписал ордера на арест большевистских лидеров во главе с Лениным и «приказал отменить производство всех 913 дел по шпионажу, больших и малых, находящихся в разработке контрразведки и не имеющих прямого отношения к большевикам, дабы усилить работу против большевиков», тем самым развязав руки 21 юристу и 180 агентам — масштаб подготовки впечатляет [97]. Керенский заявлял, что именно он 4 июля с фронта потребовал у премьера Львова «ускорить опубликование сведений, имеющихся в руках министра иностранных дел» [98]. Бывший министр юстиции Переверзев считал, что это он, с одобрения главы МИДа Терещенко, первым подписал приказ об аресте большевиков [99].
Так или иначе, во время июльских дней у министра (!) юстиции (!!) социалиста (!!!) Переверзева нашелся единственный аргумент против большевиков. Он с гордостью писал позже, что «приказал вызвать представителей ротных комитетов Преображенского, Измайловского и Павловского полков и, объявив им, на основании этих документов, что Ленин и его приспешники, — германские шпионы, я указал им затем на совпадение большевицкого восстания с наступлением немцев на фронте. Я сказал солдатам, что они не имеют права оставаться нейтральными и должны стать на защиту правительства России» [100]. На деле же большевики восстание не поднимали и не собирались захватывать государственные учреждения [101]. Наступление немцев было лишь следствием провала авантюрного наступления русской армии, запущенного Керенским, которого в революционном Кронштадте называли «социалист-грабитель и кровопийца».
Переверзев получил накануне от Б.В. Никитина сведения французской разведки и самостоятельно собранную русской контрразведкой информацию. Для создания пресловутого «психологического момента» нужно было опубликовать данные о «предательстве» большевиков. И для этого грязного дела нашлись исполнители — снова из «социалистов».
«Почетная» роль досталась Г.А. Алексинскому, давно порвавшему с большевиками: сначала его занесло до крайности влево, а с началом мировой войны — до упора вправо, после чего он взял за обычай всех обвинять в службе немецкому кайзеру. Еще в 1915 г. во Франции он обвинил в этом Парвуса, но аргументы его были слабые: созданный Парвусом Институт по исследованию причин и последствий мировой войны был якобы прикрытием шпионской деятельности социал-демократов в пользу Германии. В нейтральной стране, где бы можно было обратиться в суд, Алексинский публиковать их отказался; многие социал-демократы, сами не шедшие на сотрудничество с Парвусом, тем не менее выступили в его защиту; а Парвус печатно опроверг домыслы Алексинского [102]. Обвинения против Парвуса имели основания, но требовали совершенно других доказательств. Факт его сотрудничества с немецкими ведомствами никак не может порочить российскую революцию и революционеров, поскольку на них Парвус так и не смог оказать влияние. Алексинский же вешал собак на Парвуса для того, чтобы оклеветать революционеров. Он был за победу в войне царского правительства, Парвус — за победу кайзеровского. Отыскивая и выдумывая германских агентов, Алексинский отводил глаза от ответственности власти Николая II за войну. Из-за скандальной репутации Алексинского даже его однопартийцы — умеренные меньшевики — отказались вводить его в состав Петросовета.
Алексинский подходил для целей правительства, т.к. не был связан со все менее популярным Временным правительством, имел статус революционера и бывшего члена Госдумы и был готов подписаться под чем угодно, лишь бы поддержать ведение войны. Вместе с бывшим народовольцем, а ныне эсером (что снова примечательно) Панкратовым, он, заявив 4 июля об имеющихся у него документах, 5 июля потряс общественное мнение публикацией в газете «социалистов-патриотов» «Живое слово» допроса прапорщика Ермоленко. Через несколько дней он стал публиковать телеграммы, якобы вскрывающие подготовку восстания, в специально для этого основанном еженедельнике «Без лишних слов», на который ему дал деньги еще один социалист (как и сам Алексинский — сторонник ушедшего далеко вправо Плеханова) — журналист и драматург Леонид Добронравов [103].
Все это легло на почву темных слухов и газетных публикаций, в которых на все лады заявлялось о связях Ленина и большевиков с Германией, и число которых к июню достигло почти двухсот [104]. Активнейшим участником этой кампании был журналист газеты «День» Заславский, состоявший — удивитесь! — членом социалистической партии Бунд. В своих статьях он «ставил вопросы» о деле провокатора Малиновского, через которого большевики якобы сотрудничали с охранкой, о контрабандисте Ганецком под прикрытием Парвуса и т.п. Как мы убедимся дальше, это все являлось домыслами.
Кроме Алексинского и Панкратова, поставивших свои подписи под оголтелыми обвинениям, значительную роль сыграл еще один бывший — бывший эсер Е.П. Семенов. Он заведовал редакцией «Демократического издательства», созданного как раз благословленной Альбером Тома комиссией по пропаганде. Пользуясь своим положением, Семенов сумел убедить издателя «Живого слова» дать ход «разоблачающим» документам, откуда они уже растеклись по прочим изданиям [105]. Колесо сансары завершило оборот, снова возвратившись к Тома
Такова роль «социалистов» в завязке дела против большевиков. Начиная с министериабельных Тома — инициатора поиска «немецкого следа» и Переверзева — инициатора публикации непроверенных сведений, заканчивая бывшими левыми Панкратовым, Алексинским, Добронравовым, Заславским и Семеновым, которые для убеждения толпы продали свою «левизну», подписавшись под тем, что так небрежно было собрано разведчиками, благоразумно оставшимися в тени. Эти деятели, спекулируя слухами вокруг «пломбированного вагона» и т.п., травили своих же однопартийцев — социал-демократов, эсеров и бундовцев, ехавших с Лениным. Не нужно думать, что поругание партийной чести — это какое-то новое явление, оно, к сожалению, существовало и в «благословенные» времена российской революции.
Кому вы рассказываете свои басни о «немецких деньгах и агитаторах»? Если рабочему классу, так он только посмеивается над вашим завираньем, так как эти агитаторы работают рядом с ним за одним станком, а «немецкие деньги» рабочие урывают из своего скудного заработка. Быть может, вы хотите скрыть, что Россия подготовляется и уже накануне второй революции?
Из большевистской листовки времен империалистической войны
Царское правосудие достаточно зарекомендовало себя как нетерпимое по политическим, религиозным и национальным мотивам. Оно отметилось позорными инсинуациями в деле Бейлиса и в мултанском деле, направленными на очернение неправославных верований и неславянских народностей. Практически любые дела против революционеров решались за закрытыми дверьми и имели предрешенный приговор. Наконец, уже во время мировой войны стремление представить толпе козла отпущения, якобы повинного во всеобщем развале, выразилось в фальсифицированных процессах над «изменниками» — полковником Мясоедовым и министром Сухомлиновым.
Крайне важно отметить, что Мясоедов в 1915 г. был обвинен в шпионаже ровно по той же схеме, что через два года пытались применить и к большевикам при помощи доносов. Поручик Колаковский в конце 1914 г. вышел из немецкого плена в обмен на обещание стать шпионом, «взорвать мост через Вислу за 200 тыс. руб., убить верховного главнокомандующего Николая Николаевича за 1 млн руб. и убедить коменданта крепости Новогеоргиевск сдать ее тоже за 1 млн руб.». Все это он сообщил Охранному отделению, а на третьем допросе «вспомнил» о Мясоедове, якобы к которому немцы его и направили, но не сумел назвать следователям ни паролей, ни явок. Фамилия Мясоедова возникла в деле явно потому, что он еще до войны подозревался в шпионаже. Тогда Мясоедов был оправдан.
Охранка поначалу не придала значение этим новым бредням от Колаковского, но глава МВД Джунковский и генштаб ухватились за этот шанс доказать, что они не зря едят хлеб. Следствие не выявило никаких доказательств, обвинение изобиловало выражениями типа «через посредство не обнаруженных лиц ... довел до сведения германских военных властей» данные о перемещении одного из русских корпусов, Мясоедов был повешен лишь на основе бездоказательного доноса Колаковского [106]. Военным прокурором на этом процессе был В.Г. Орлов, «военный следователь по особо важным делам при штабе Главковерха, имевший репутацию юриста, умеющего создать улики при их отсутствии». По окончании трибунала он «взял шашку Мясоедова на память и носил ее потом в качестве талисмана на счастье». А позже, сугубо в частных беседах, признавался, «… что следствие вел не без пристрастия, “под давлением”, и что абсолютной уверенности в измене Мясоедова у него не было» [107]. Так Орлов привел человека к казни, не имея никаких улик против него. Да еще и шашку смародерствовал. Нестерпимо сияющее белизной благородство!
Через год были казнены еще семь человек из круга Мясоедова, судили их с нескрываемыми нарушениями и заранее готовым приговором. Сухомлинова же осудили уже в дни Временного правительства (при царе следствие вел тот же Орлов), и обвинение его в измене доказать не удалось, но на него была свалена ответственность за неподготовленность армии к войне. Это еще при живом-то Николае Романове!
Уильям Фуллер в своей книге подробно описал биографии самих Мясоедова и Сухомлинова, а также их друзей и врагов [108]. После ее прочтения хочется безостановочно мыть руки! Фуллер вскрыл настоящий гадюшник военных, жандармов, судей, придворных, политиков и коммерсантов, которые были изъедены сребролюбием, коррупцией, кумовством, сладострастием, ложью, пресмыкательством и безответственностью неслыханных масштабов. Обвинители тут были ничуть не лучше обвиняемых. Фуллер прав, говоря, что дело Мясоедова и Сухомлинова «позволяет увидеть самый процесс разложения и распада русского общества» [109]. К сожалению, идеологические предубеждения не позволили автору провести параллели и понять, что дело против большевиков, против новой и здоровой России, велось теми же разлагающимися элементами общества. Фуллер заявляет, что суд над Мясоедовым родственен сталинским процессам 1937 г. — и там, и там господствовала презумпция виновности, подозрение заменяло доказательство. Беда, когда кругозор историка так узок: он знает только свою тему и про тирана Сталина. Остальное ему не интересно. А ведь не составляет большого труда увидеть, что большевиков в 1917 г. (и до сих пор) ругают изменниками, не имея доказательств. Большевики заведомо виноваты: в Германии где-то выдают деньги — это Ленину! Фуллер, будучи убежден в сотрудничестве революционеров с Германией, сетует на то, что против них не провели процесс. Я же предположу, что бездарно проведенный суд над Сухомлиновым, который парадоксальным образом вызвал рост симпатий к Сухомлинову, а не рост поддержки «карающего измену» Временного правительства, заставил задуматься правящие сферы и отказаться от идеи подобного же судилища над большевиками. Большевики — не старичок Сухомлинов, они бы такой злонамеренный суд на клочки пустили.
Прапорщик Ермоленко до мировой войны служил начальником сыскного отделения и в военной контрразведке [110]. Судя по всему, этот опыт ему очень помог в сочинении мистификации, да и рядом с ним оказались умелые люди. Уже осенью 1914 г. Ермоленко попал в немецкий плен и просидел в нем два с половиной года. По его словам, начальство лагеря много раз предлагало ему стать агентом, весной 1917 г. он согласился на это. В конце апреля он оказался на русском фронте и 28 апреля дал армейским разведчикам сенсационные показания, касающиеся Ленина, который якобы работает на Германию. Мне придется подробно разобрать то, как изменялись эти показания. Не может быть и речи о получении из них достоверной информации о Ленине. Но, изучив их, можно понять, как работала фирма контрразведки по фабрикации оголтелых доносов с обвинением в шпионаже в пользу Германии.
В первом своем показании горе-агент Ермоленко заявил, что немецкие генштабисты перед заброской якобы сообщили ему, что подрывную работу в России уже ведут Скоропис-Иолтуховский (украинский националист с социалистическим прошлым, член «Союза освобождения Украины», которому приписывалось получение денег от германского и австрийского правительств) и Ленин. Ленин упоминается лишь один раз в начале длинного показания о передвижениях Ермоленко. Зато в самом конце, когда прапорщик завершает свое повествование, он делает неожиданное дополнение: Ленин и Скоропис получают деньги из Берлина, в феврале 1917 г. они вместе приезжали в Берлин на съезд социалистов [111]. Подобное появление важнейших для следствия сведений выглядит довольно искусственно!
С.С. Попова обращает внимание на то, что в одном из документов, излагающем первые показания Ермоленко, не называется Ленин; фронтовое начальство заинтересовалось только Скорописом и украинской пропагандой [112]. Это позволило С.С. Поповой предположить, что Ермоленко надоумили упомянуть Ленина начальник контрразведки при верховном главнокомандующем Терехов и находившийся при нем известный публицист Бурцев, и за это прапорщик получил 50 тыс. руб. [113] Нельзя точно утверждать, приложил ли Терехов руку к апрельскому показанию с припиской. Но на следующем показании Ермоленко от 10 мая появляется подпись Терехова и … Орлова! Фамилия Орлова стояла и на документе, на которой указала С.С. Попова. Там нет инициалов, и историк связала эту подпись с другим Орловым. Но должность в контрразведке и звание прапорщика позволяют со значительной уверенностью предположить, что это именно В.Г. Орлов, опытный уже фальсификатор и душегуб. В пользу этого говорит и то, что известный советский разведчик и публицист Эрнст Генри со ссылкой на сведения эмигрантской прессы выдвинул версию, что Ермоленко поступил в обработку к В.Г. Орлову (и Терехову) — «прожженному провокатору и жандармскому палачу» [114]. Генри дает характеристику провокаторских действий Орлова против революционеров еще до дела Мясоедова. Согласно Генри, Бурцев имел связи с Орловым и в дальнейшем восхвалял его. Терехов же и был тем, кто ввел Орлова в разведку [115]. Вдвоем они летом 1917 г. в Киеве разрабатывали дело о Скорописе [116]. Думаю, можно считать вполне обоснованным предположение, что троица Орлов—Терехов—Бурцев совместно заварила кашу с подлогом! Долго ли умеючи!
На допросе 10 мая, который вели (во всех смыслах) Терехов и Орлов, Ермоленко добавил, что Ленин по заданию немцев должен пропагандировать мир, подрывать авторитет Временного правительства и лично Гучкова и Милюкова «как людей, стоящих поперек проведения германских стремлений в заключение мира»; что на это дело Ленин из Стокгольма получает «чеки на русские банки», и что в Берлине было даже два съезда социалистов, и Ленин там всегда останавливался у Скорописа [117]. Водя рукой Ермоленко, контрразведчики явно собирались утопить Ленина.
Вернемся к 50 тыс., полученным Ермоленко. Он был уверен, что вручивший ему эти деньги на улице незнакомец являлся немецким агентом. Впрочем, в своих показаниях прапорщик утверждал, что немцы положили ему 8 тыс. ежемесячного содержания. Неужели же незнакомец оплатил его работу на Германию за полгода вперед?! Правда, ему также должны были платить до 30 % от стоимости разрушенных его «диверсионной группой» объектов [118]. Выходит, Ермоленко успел что-то расколотить на 167 тыс.? Вряд ли посуда в кабаках стоила так дорого…
Происхождение этого нешуточного гонорара так и не было выяснено. Предпочтения спецслужб очевидны: неважно, откуда получил деньги Ермоленко, главное — доказать, что у Ленина средства от немцев (сравните с меланхоличным рассуждением Тома в том же духе)! Для этого были явно сфальсифицированы показания и сделана прямолинейная попытка связать Ленина со скомпрометированным националистом. Тем, кто выдумал эту связь, было неизвестно, что еще в конце 1914 г. представитель этого «Союза» Басок (М.И. Меленевский) в письме Ленину выражал желание «вступить с большевиками в более тесные сношения», обещая оказать «всякую материальную и другую помощь». На это Ленин ответил: «… мы стоим на точке зрения интернациональной революционной с[оциал]-д[емокра]тии, а Вы — на точке зрения национально-буржуазной. […] Нам не по дороге» [119]. Поэтому заявление Ермоленко — явная ложь. Но и этого показалось мало.
После июльских дней прапорщика-сочинителя срочно вызывают для дачи новых показаний. Он услужливо добавляет к прежнему, что, оказывается, жаждущие растерзать Россию генштабисты 4 апреля поручили ему целый ряд задач: взорвать мосты на Дальнем Востоке, собрать сведения о передвижении войск, сагитировать за отделение Украины и поднять восстания в южных городах, убить английского посла Бьюкенена (находившегося в Петрограде), в чем он и расписался на договорах, которые были составлены на незнакомом ему немецком языке [120]. Копии договора ему не дали, и он даже не был уверен, назвали ли банки, через которые ему должны будут идти деньги [121]. Не смейтесь, чего только не бывает на свете!
Помочь в этих многотрудных операциях, организуемых, как видно, во всех концах страны, ему должны были Ленин и другие агенты. 4 же апреля генштабисты якобы сообщили, что «Ленин работает во дворце Кшесинской», что Ермоленко 11 июля с удовольствием и подтвердил: «сопоставляя числа, теперь я вижу, что действительно дворец Кшесинской был тогда в руках ленинцев» [122].
Так после июльских дней в показаниях бывшего сыщика возникают ошеломляющие подробности, подсовываемые в дело все более неуклюже. Немецкие генштабисты, конечно, могли 4 апреля знать, что Петербургский комитет большевиков занял часть помещений особняка Кшесинской, ибо это произошло 25 марта, но только если внимательно читали большевистскую «Правду». Это не исключено, но маловероятно. Но про место работы Ленина они знать не могли, потому что он лишь 16 апреля прибыл в Петроград (все даты — по новому стилю). А вот к июлю дворец Кшесинской и Ленин стали неразлучными символами, поэтому и попали в «исправленное и дополненное» издание сочинений прапорщика-ищейки.
Однако его вероятный куратор Терехов в своих показаниях произвел еще более грандиозную подтасовку. В сентябре он заявил, что немцами возлагалась на Ермоленко «организация взрывов и поджогов: 1) заводов Обуховского и Путиловского в Петрограде; 2) в Николаеве, и Севастополе, и Одессе — по его собственному усмотрению и 3) в Одессе — крупнейшую мельницу». Не слишком сообразительный полковник сам тут же и сообщил, что подобные происшествия произошли в 1917 г., так что нам нетрудно догадаться об источнике его фантазии [123]. Это уже не показания, это какие-то противопоказания.
В сочинениях беспринципного Ермоленко хватает и других нелепостей, но несомненным венцом творчества стало его письмо в октябре 1918 г. к Бурцеву. В нем Ермоленко пожаловался, что сначала большевики заковали его в кандалы, потом Ленин лично допрашивал его в Кремле и хотел выдать Мирбаху, затем его решили вместе с Алексинским расстрелять, но ему удалось сбежать. Теперь же штатские и военные «опять начеле разныя подходы под меня метать за своего литера Ленина» (орфография оригинала), поэтому он просил Бурцева помочь добиться покровительства иностранных консулов [124]. Фантастичность и этого рассказа Ермоленко очевидна, учитывая, что Алексинский, публично оклеветавший большевиков, под ружьем не дрожал, а был отпущен на поруки и работал в советских учреждениях, пока не сбежал за границу.
Таковы чудные выдумки Ермоленко, который, не в укор ему будет сказано, пять раз был контужен. Иванцова, у которой мы находим чудесную в своей незамутненной преданности апологию действий контрразведки и следствия, пытается нас убедить, что опытным органам контрразведки весной 1917 г. «была понятна невозможность вести следствие по этому пути и видны нелепости в показаниях Ермоленко. Но после июльского вооруженного выступления возникла некоторая эйфория» [125]. «Эйфория» в лексиконе Иванцовой означает уверенность в предательстве большевиков и готовность поверить Ермоленко, пустившись во все тяжкие. Вместе с преданностью спецслужбам у Иванцовой наблюдается и полная нелогичность в рассуждениях (соседство страшное, но предсказуемое). Допустим, она не верит, что контрразведчики могли приложить руку к показаниям Ермоленко. Но ведь она сама пишет, что глава контрразведки Б.В. Никитин передал Переверзеву, а тот — Алексинскому телеграфную переписку подозреваемых и протокол допроса Ермоленко [126]. И Алексинский 5 июля опубликовал именно протокол. Если контрразведчики сразу распознали надуманность показаний, зачем же дали им ход? Очевидно: их не волновала недостоверность сведений, им нужно было дискредитировать большевиков.
Нашелся и еще один славный сын России, который «вскрыл» связь большевиков с немцами. Таковым оказался купец Бурштейн. Летом 1915 г. он с компаньонами решил найти за границей спонсоров для своего петроградского пароходного общества «Помор». Случайно они познакомились с присяжным поверенным Козловским, и тот свел их с Ганецким и Парвусом в Копенгагене [127]. Было решено, что Козловский в качестве поверенного Парвуса проверит в Петрограде положение фирмы, о чем был составлен документ [128]. К декабрю 1915 г. Козловский навел справки и сообщил, что это предприятие приемлемо. Но в то же время он узнал, что Алексинский обвинил Парвуса в работе на германское правительство. Плохая репутация Алексинского, его слабые доказательства и ручательство социал-демократов давали перевес в пользу Парвуса, но Козловский решил избежать пересудов и не участвовать в одном деле с ним. Согласно показаниям Козловского, после этого начались споры с петроградскими компаньонами, которые заняли у Ганецкого денег и не собирались их возвращать до первой прибыли от «Помора», так что получить с них долг удалось лишь угрозой ареста их как чужестранцев; кроме того, они не верили, что во время войны перевозка трудовых мигрантов будет невыгодна, боялись, что у них просто хотят перехватить дело, и требовали возмещения убытков, иначе обещали устроить скандал в печати [129]. По показаниям же Бурштейна, они сами отказались иметь дело с подозрительным Парвусом, спокойно вернули деньги и уехали из Копенгагена. Сразу после этого Бурштейн отправил донос на Парвуса в МВД, в котором с гордостью напоминал о своих доблестях: «Мои разоблачения Мясоедова и К° начались в 1911 г. и продолжались до их казнений, что я сделал безвозмездно, не жалея ни труда, ни времени» [130]. Итак, вслед за Орловым еще один мясоедовоед вступил в дело. Совсем уже удивительным (и не принятым ранее историками в расчет) оказывается то, что Бурштейн, как и Ермоленко, был бывшим жандармом! Во время следствия по делу Мясоедова в 1915 г. «капитан Дмитриев из Курляндского жандармского управления даже назвал имя одного из тех, кто особенно усердствовал в оговоре Фрейдбергов, — некоего Бруштейна, бывшего их сотрудника, уволенного за бесчестное поведение» [131]. Фрейдберги — это компаньоны Мясоедова, а «Бруштейн», несомненно, — Бурштейн! Можно себе представить масштаб этой личности, если его турнули за бесчестность из жандармерии — не самого высоконравственного заведения! Ушедший в коммерцию Бурштейн отлично понимал нравы спецслужб и знал, какими обвинениями можно привлечь их внимание и изгадить жизнь жертве.
Интересно, как и в случае с Ермоленко, сопоставить разные варианты наводки Бурштейна на Козловского, Ганецкого и Парвуса. В первом небольшом доносе в декабре 1915 г. он «уличает» своих новых знакомых в содействии целям Германии в войне, в выпуске пропагандистской литературы, в проживании в подозрительных местах и общении с подозрительными людьми. Выглядит неубедительно. Через несколько дней Бурштейн дополняет: оказывается, что эти три заговорщика и сами ездят в Берлин, и своих сообщников из Польши через Германию легко переправляют, засылая их затем в Россию [132]. Это уже более предметное «обвинение», хотя столь же мало доказуемое. В показаниях в июле 1917 г. Бурштейн придумывает «доказательства» своих утверждений: дескать, об отъезде Козловского и Парвуса в Берлин, который они пытались скрыть, ему сообщила подруга содержанки (!) Парвуса, «наивная датчанка»; а то, что Ганецкий ездил через Германию при помощи Парвуса — это «факт был общеизвестный»; наконец, уже безо всяких попыток придать вид достоверности своим «сведениям», Бурштейн заявляет, что эти люди, а также родственники Ганецкого, много раз ездили в Германию, откуда и к ним приезжали разные лица [133]. Нетрудно заметить, что и в этом случае от доноса к доносу появляются все более страшные подробности. Вот как «шили дела» в благословенной России!
Как же отнеслись к сообщениям Бурштейна ответственные органы? В декабре 1915 г. сотрудники российского генштаба обменивались сообщениями, в которых так определяли Бурштейна: «… личность весьма подозрительная, т.к. с 1913 г. о нем поступали сведения как о крупном мошеннике и аферисте, причем имелись указания на возможную причастность его к шпионству и занятие эмиграцией». Занятие эмиграцией — это организация отъездов крестьян и рабочих на заработки за границу на пароходах. Генштабисты считали, что Бурштейн делал доносы на других организаторов эмиграции (Фрейдбергов, Мясоедова и других) с целью избавиться от конкурентов. Им было известно, как Бурштейн угрожал Козловскому, что «ему будет сделана мерзость», поэтому они сомневались, передавать ли начальству кляузу подозрительного купца [134]. Наконец, Бурштейн за коммерческие махинации был лишен права жительства во многих местах империи и охарактеризован еще одним сотрудником генштаба как не заслуживающий никакого доверия «темный делец» [135].
Козловский в своих показаниях дает такую же характеристику этого коммерсанта.
О лживости доноса Бурштейна свидетельствует и еще один источник. Русская миссия в Дании проверяла его сообщение о сношениях эмигрантов с германскими коммерсантами и выявила их отсутствие [136].
Любопытно, что компаньон Бурштейна, Лыкошин (брат сподвижника Столыпина), пытался обелить того при помощи якобы положительных оценок, которые Бурштейну дали зарубежные партнеры. Но в предоставленных им трех отзывах лишь один раз было сказано, что партнеры обнаружили «у Ваших славных сотрудников г[осподи]на Бурштейна и Рабиновича такую тонкую наблюдательность и сметливый ум…» [137]. Вряд ли эта формула вежливости перевешивает негативную оценку Бурштейна, в которой сходились революционер, дипломаты и генштабисты! К его словам не прислушались даже тогда, когда уже набирала ход «борьба с немецким засильем», «охота» на иностранные фирмы. Н.В. Греков, изучивший методы работы контрразведчиков, пишет: «… разработка версии о существовании фирм-шпионов открывала необъятные возможности для карьеристов. Дело в том, что практически все крупные иностранные фирмы имели правления в столицах и филиалы в провинции, следовательно, обладали потенциальными возможностями вести разведку» [138]. Летом 1915 г. по всей стране были проведены повальные обыски у фирмы «Зингер», обернувшиеся позором для ищеек: только против двух ее сотрудников были выдвинуты обвинения в государственной измене [139]. Фальсификации стали нормой и даже главным методом работы царских спецслужб — это подтверждают выводы Грекова, указанные выше проделки охранки в Туркестане, дело Мясоедова и данные, приводимые Соболевым. Вот как ловко научились изыскивать «врагов» бравые борцы с иностранным шпионажем, которые расплодились перед войной и за 1911—1913 гг. съели 2,5 млн руб. бюджета [140].
Тем не менее Иванцова ищет какие-то посторонние причины невнимания к обращению всем омерзительного Бурштейна: «Органы контрразведки, возможно, по причине своей загруженности в военное время сочли его несерьезным» [141]. (Думаю, кстати, что «несерьезным» что-либо признается не из-за «загруженности» оценивающего, а из-за незначительности самого предмета, его ничтожности; но, так и быть, спишем это просто на неудачную формулировку). И в этом вопросе она переламывает свое подобострастие перед спецслужбами и указывает на их слепоту: «… “темный делец”, явно намеревающийся за свои услуги вернуть себе право пребывания на территории Российской империи», «абсолютно верно» (!!) охарактеризовал «сам характер связи российских социал-демократов с германскими источниками финансирования: “Излюбленный прием германцев придать политическим своим целям коммерческий характер”» [142]. У Иванцовой сомнений нет: предательство было.
На это совершенно дикое заявление, на это доверие к умозаключениям проходимца можно ответить словами того же Н.В. Грекова: «Видимо, три обстоятельства подтолкнули русские власти к идее отождествить тайную агентурную сеть противника и действующие на территории империи иностранные фирмы (особенно имевшие в составе правлений германских подданных). Во-первых, регулярные доносы сыпались, прежде всего на известных в мире бизнеса людей, многие из которых были австрийскими или германскими подданными, либо являлись этническими немцами с русским подданством. Во-вторых, высшие правительственные органы уже в начале войны подали пример огульного обвинения иностранцев в пособничестве врагу. В-третьих, тыловая контрразведка лихорадочно, но безуспешно пыталась нащупать выходы на агентурную сеть противника, и поэтому, не находя иных способов, все чаще обращала внимание на легально действовавшие предпринимательские структуры, в которых видную роль играли немцы» [143]. То есть подлинными причинами таких заявлений Бурштейна было превратное, своекорыстное толкование патриотизма и кризис государственного аппарата. Я даже готов предположить, что Бурштейн и ему подобные доносчики в какой-то степени искренне переживали поражения царской армии и желали наказания виновных, но в ответ их спящее сознание порождало лишь подобные химеры, превозносимые теперь Иванцовой в качестве истины. А в условиях уже полного краха старого порядка, пишет далее Н.В. Греков, «в отчетных документах контрразведывательных органов, касавшихся проблемы “фирм-шпионов”, в 1917 году анализ фактов окончательно подменили оценочные, эмоционально-окрашенные суждения, основанные на домыслах, даже стиль изложения приобретает публицистический оттенок» [144]. Тогда-то и Бурштейн пришелся ко двору. Вот какими красками блистала заря свободы России в 1917 г. при Временном правительстве!
Контрразведчики вполне могли ошибаться в своей оценке Бурштейна, как и во всем деле. Но Иванцова берет «под защиту» лишь Бурштейна, а никак не революционеров, на которых спецслужбы составляли порой очень странные досье. Чтобы выгородить Бурштейна, она должна очернить Козловского, который дал подробные показания по этому эпизоду.
Первый ее аргумент снова попросту нелогичен: «… следствием была выяснена и скрытая интрига донесений Бурштейна, наличие которой позволило с еще большим доверием отнестись к его показаниям»: «сам факт его донесений был спровоцирован внутренним денежным конфликтом с М.Ю. Козловским, в силу которого последний и решил “сообщить” о роде деятельности своего бывшего партнера по бизнесу» [145]. Из ее слов получается, будто Козловский первый донес на Бурштейна в отместку за денежный конфликт. Это ложь, ибо как раз Бурштейн писал донос, и относиться к нему с доверием, конечно, нельзя, поскольку он был спровоцирован спором из-за денег. Иванцова выворачивает все наизнанку!
Затем она так оценивает показания Козловского: «Налицо искажение М.Ю. Козловским действительности и его стремление дистанцироваться от А.Л. Гельфанда (Парвуса)», в то время как очевидно «его участие в коммерческом проекте в качестве представителя и доверенного лица Парвуса». И далее: «По сути Козловский являлся главным представителем и доверенным лицом Ганецкого и Парвуса в России» [146]. Утверждая это, Иванцова ссылается на единственный документ — на тот самый договор, по которому Козловский как представитель Парвуса должен был выяснить финансовое положение «Помора». Этот документ опубликован и С.С. Поповой, и Иванцовой, но последняя никак не объясняет, почему дата его составления исправлена с августа на декабрь, а фамилия Козловского заменена на Рабиновича [147]. Очевидно, что эти исправления сделаны в тот момент, когда Козловский отказался участвовать в деле с Парвусом, а петроградские компаньоны хотели продолжать сотрудничество, т.е. еще до разрыва и написания Бурштейном доноса. Конечно, такой исправленный документ терял юридическую силу, становясь просто черновиком. Нелепо уличать при помощи него Козловского в чем-либо!
Завершается кампания Иванцовой по защите Бурштейна рядом лживых утверждений. В первом она разоблачает сама себя: «Установлено, что Парвус и М.Ю. Козловский выезжали по торговым делам из Копенгагена, в том числе и в Стокгольм, однако о его других посещениях Берлина весною 1915 г. не известно. … В связи с этим ложными являются показания М.Ю. Козловского, который при его допросе 24 июля 1917 г. опровергал утверждение З.И. Бурштейна о совместной с Парвусом поездке в Берлин летом 1915 г.» [148]. Поясню для непонятливых. Иванцова говорит: нет сведений, что Козловский был в Берлине, но он лжет, опровергая это! Далее мы увидим, что она всего-навсего позаимствовала такой способ «доказательства» у следствия 1917 г. Кстати, сам Козловский указывал следствию, что он знал о доносе Бурштейна, но спокойно вернулся в Россию, ибо не был ни в чем повинен, а осенью 1916 г. ему снова был разрешен выезд за границу, т.е. власти не придали значение клевете Бурштейна! [149]
Иванцова, уже все менее отличимая от Бурштейна, бездоказательно заявляет, что, поскольку «были известны случаи, когда с целью контрабандного ввоза были задействованы суда нейтральных стран, по пути следования менявших курс и привозивших в союзнические страны немецкий товар как товар из нейтральных стран», то «все сходилось на том, что Парвус намеревался с этой же целью использовать судна приобретаемого пароходства» (орфография и стиль автора сохранены. — Р.В.) [150]. Хорошо все сходится, когда доказывать не надо!
Кончается все утверждением Иванцовой, что созданный в 1915 г. Парвусом Институт по исследованию причин и последствий мировой войны был «лишь прикрытием другого рода деятельности, преимущественно направленной на пропаганду прогерманских идей» [151]. Объяснений у автора мы не найдем. Она просто повторяет то, что заявлял Алексинский в 1915 г. Зато даже биографы Парвуса, убежденные в существовании связки «Германия—Парвус—Ленин», признают, что хотя Парвус и замышлял Институт для прикрытия своей политической деятельности и привлечения русских эмигрантов, но нанятые им сотрудники из революционеров сразу же отказались от политического сотрудничества с Парвусом и на выделенные им средства на самом деле выпускали научные труды и собирали библиотеку [152].
Итак, очень показательно, что сведения о «связях» революционеров с Германией дали двое таких проныр, как бывшие жандармы Ермоленко и Бурштейн при участии контрразведчика В.Г. Орлова. У них были необходимые «профессиональные» качества, подмеченные Н.В. Грековым, — «буйная фантазия в сочетании со знанием основ конспирации и розыскной работы…» [153]. Бурштейн и Орлов были причастны к делу Мясоедова, и в контрразведке явно желали повторить этот свой опыт тотальной компрометации подозреваемого, фабрикации дела и казни без доказательств!
Нелепость и злонамеренность этих доносов очевидна, но в июльские дни им дали ход для дискредитации большевиков. Это совсем не удивительно. Но поразительно то, что спустя почти сто лет Иванцова, имея на руках все материалы следствия, беззаветно доверяет словам Бурштейна. Измышления Ермоленко признать достоверными даже у нее не находится сил, но она одобряет их использование для начала травли большевиков. Видимо, это не противоречит морали, о которой Иванцова так печалится.
До июльских дней контрразведка наткнулась на еще один «источник». Произошло это так. В конце мая на Козловского поступил донос о том, что у него живет иностранец (это был Ганецкий). По запросу генштаб передал контрразведке Петроградского военного округа дело 1915—1916 гг. о Бурштейне. За Козловским установили наблюдение, а чуть позже изъяли телеграфную переписку (в дополнение к переданной ранее капитаном Лораном) всех, названных Бурштейном, и в ней обнаружили имена Ленина и других большевиков [154]. Контрразведка перехитрила саму себя, расценив коммерческие и личные телеграммы как закодированные сообщения, и возложила большие надежды на них в деле дальнейшего разоблачения большевиков. Вот так контрразведка профессионально выдумывала измену!
Наша партийная позиция есть позиция интернационалистов, и мы держим курс на всемирную революцию, которой одинаково и Вильгельм, как и Николай, и все коронованные грабители ненавистны
Из показаний Ивана (Юкки) Рахья, 22 июля 1917 г.
Прогремевшая в июле антибольшевистская кампания в буквальном смысле поставила Ленина на колени. Ленину, скрывшемуся от ареста в Разливе, необходима была фотография на поддельные документы — та самая, знаменитая, без бороды и в парике. Для съемки к нему приехал фотограф Лещенко, но плохое освещение и устройство аппарата не позволяли получить хороший кадр. Тогда Ленин опустился на колени, и снимок вышел удачным [155]. После Ленин поднялся, отряхнул брюки и пошел. Через три месяца вся Россия встала с колен, отряхнула буржуазно-контрреволюционный прах от ног своих и двинулась к свободе.
Заведенное прокуратурой после июльских дней дело против большевиков имело три задачи: 1. лишить революционные массы организующего и координирующего центра, физически изъяв из него видных руководителей-большевиков, 2. расколоть и политически обезвредить все более влиятельный левый фланг, вынуждая умеренных и колеблющихся отмежеваться от активно дискредитируемых «предателей родины», как максимум и 3. парализовать и свести деятельность Петроградского Совета к балагану, навязав ему внутренние склоки и «охоту на немецких ведьм», как минимум.
Прокуратура использовала сведения, полученные от союзнической разведки, и клеветнические показания Ермоленко и Бурштейна, сфабрикованные отечественной контрразведкой. На этой гнилой почве домыслов и злонамеренности необходимо было выстроить следствие.
Для выполнения первой задачи по заключению большевиков в тюрьму эти надуманные обвинения вполне годились. Против арестованных после июльских дней к 21 июля следователем П.А. Александровым было сфабриковано предварительное обвинение [156]. Начиналось оно с описания движения 3—5 июля и должно было доказать, что во время этих событий имело место соучастие (ст. 51) в насильственном посягательстве на ниспровержение законной власти (ст. 100), сопряженное с государственной изменой и шпионажем (п. 1 ст. 108).
Для этого привлекались показания Ермоленко, Бурштейна и писательский талант Алексинского. Нельзя не отметить того, как голословные доносы Бурштейна были облагорожены следователем Александровым: под его умелым пером подруга содержанки Парвуса, «наивная датчанка», превратилась уже во множественные «лица, близкие к ним» (т.е. к Парвусу, Ганецкому и Козловскому), сообщившие, что эти трое «уезжали в Берлин».
Кроме этого, были использованы показания нескольких людей, которых иначе как выдающимися политическими аналитиками и назвать нельзя. Судите сами.
Вернувшийся из долгого плена инвалид Зиненко сообщил, «со слов других (!) военнопленных, что Ленин, проезжая во время войны через Германию, объезжал лагеря (!!), в которых находились пленные украинцы (!!!), и вел среди них пропаганду отделения Украины от России». Далее цитируется «мнение свидетеля» Зиненко: Ленин «приехал в Петроград, войдя в соглашение с Германией, с целью способствовать успешному ведению войны ее с Россией и путем смуты на почве большевизма, а в действительности на денежной почве благоприятствовать Германии во враждебных действиях с Россией». Невольно подумаешь: неплохо унтер-офицер Зиненко разбирается в международных делах!
Но если открыть имеющееся в опубликованном деле само показание Зиненко, то окажется, что в показании этих слов нет… Надо думать, что перед нами очередной пример «художественного домысла». У Хотиненко были хорошие учителя. Зато там есть трогательное дополнение от Зиненко, написанное гораздо более коряво, чем «мнение»: «В русских Ленин не принимал участия об облегчении их, а вот в украинцах принимал участие, доказывая и призывая их к отделению от России» [157]. Распропагандированных украинцев немцы начинали кормить лучше. Почему это никто не дал прочитать деятелям «ленинопада»?..
За этим следует «характерный» «установленный следствием факт, удостоверенный сестрой милосердия Шеляховскою»: около особняка Кшесинской ленинцы раздавали червонцами тысячи рублей за участие в демонстрации. Если же заглянуть в показания сестры, то выяснится, что эту картину она «наблюдала» 21 апреля (события этого дня в обвинении вообще не фигурируют, поскольку никак не связаны с «восстанием»). Но воистину милосердная сестра как бы сжаливается над несчастным следователем и говорит: «Что касается событий 3—5 июля, то очевидицей их не была, но мне известно, что этого числа событие было подготовлено также путем подкупа деньгами», это она услышала от неизвестной ей другой сестры милосердия, которую она единственный раз видела: мол, подкупленные за 40 рублей (ставки растут!) переодевались в солдат [158]. Ты посмотри, большевики уже контролируют многие воинские части в городе, а им все мало, они заставляют людей переодеваться!
Приобщение к делу удобного рассказа о событиях 21 апреля, с выкидыванием упоминания о неудобной дате, дополненное слухом о 3—5 июля, — это очередная творческая интерпретация, а на профессиональном жаргоне историков — фальсификация со стороны следствия. Непосредственно ощущаешь, как трудились законники! В публикуемых показаниях Шеляховской от 5 мая каким-то образом фигурируют июльские дни, при этом показания даны о случившемся 21 апреля. И вот эти показания подверстываются к обвинению! Наконец, 2 августа те же показания переписываются, и сообщают теперь только о 3—5 июля, без упоминания 21 апреля.
Эта же свидетельница проявляет поразительную прозорливость: «… я положительно и самым категорическим образом удостоверить могу, что пропаганда о выступлении вооруженном с лозунгами о свержении правительства и приостановлении военных действий против Германии и Австрии велась на деньги путем подкупа. На вопрос, из какого источника, я могу ответить, что это — первоначальный источник из Германии. У меня даже имеются некоторые факты (!), которые, прежде чем передать Вам, должна проверить (!!). Мое внимание всегда останавливало явление, знаю я многих лиц нуждающихся, и как только стал “большевиком”, смотрю, — метаморфоза — обладают средствами и даже большими. Узнаю, смотрю — посещают Ленина и Зиновьева. Совпадение поразительное. И это не мое мнение, а я передаю Вам это как факт. Бывало, курсисткой помогала многим, даже рубашки посылали. Смотришь, стал посещать Ленина, Зиновьева, сделался большевиком, и не узнать в материальном отношении» [159]. Жаль, что в деле нет показаний этой Маты Хари от милосердия о методах и результатах предпринятых ею оперативно-розыскных мероприятий. Очень бы это следствию подсобило!
Еще один свидетель, техник Константиновский, самолично установил, что Стокгольм «является крупным центром по рассылке в Россию германских шпионов, а также агитаторов для пропаганды сепаратного мира». Лично ему, специалисту по шоссейным дорогам, некто предлагал помочь открыть в России антисоюзническую газету… (Ну вы знаете этих немецких резидентов: для них, что шоссе с антицарскими и прогерманскими лозунгами издавать, что дорогу пачками «Искры» и «Правды» прокладывать — все едино!) Он отказался, зато сумел узнать прямо от служащих «Ниа банка», что «Ленин заходил в банк, производил какие-то денежные операции», этим же занимались и другие «вожаки эмигрантов».
Нужно отметить, что на основе рассказа Константиновского еще 9 июня «Биржевые ведомости» дали статью «Немецкие деньги для пропаганды в России». Ее автором был Н. Брешко-Брешковский, военный корреспондент и один из родоначальников русского шпионского детектива. (Забавно, что позднее, достаточно отточив свой писательский талант на ниве разоблачения «жидо-немецко-большевистского заговора» и благоразумно «потеряв» неудобное промежуточное звено из этой удобной доктрины, сын «бабушки русской революции» поступит на службу в ведомство Геббельса, но это уже совсем другая история). В статье говорилось, что «симпатичный инженер» Константинович (так!), «заглушая в себе весьма понятное, брезгливое чувство», шел на разговоры с немцами; что агентам нужны были «люди с положением, люди, которым будут верить. Люди русские, с настоящими русскими именами»; о Ленине в статье речи не шло, зато назывались имена этих агентов, не упоминаемые потом Константиновским в показаниях [160].
Отвлекаясь от содержания предварительного обвинения, уместно здесь сказать о более поздних допросах коллег Константиновского, вместе с которыми он вычислял шпионов в Стокгольме. Шабанов, Каблуков и Колюбакин (еще двое отговорились незнанием шведского языка) дали показания, структурно и текстуально схожие. Уверенность в том, что Стокгольм — шпионский центр, сложилась у них: «под влиянием целого ряда разных мелких фактов, разговоров и впечатлений, привести которые в настоящее время в систематическом порядке я затрудняюсь», говорит Колюбакин [161]; «на основании целого ряда мелких фактов, различных разговоров с разными лицами и ряда личных впечатлений. Привести в настоящее время все эти факты и данные я затрудняюсь», говорит Каблуков [162]. И т.д. Перед нами еще один подлог от следствия.
Кроме того, Шабанов, например, говорит следующее: «В отношении Ленина я могу вам передать следующее. Сам я в глаза его не видел, но мне передавали многие лица, с которыми мне приходилось беседовать, сейчас фамилии их не помню, [...] что Ленин, немецкий агент [...]» [163]. Где-то мы уже читали о переданном с чужих слов и подзабытых фамилиях…
Наблюдательные и патриотичные инженеры с готовностью сообщали о скупке рублей, об антивоенной пропаганде, о евреях-инструкторах, о внезапно обогатившихся эмигрантах, об отправке денег в Россию подозрительным получателям. Но на уточняющие вопросы о Ленине, о конкретных банках, об источниках денег ничего ответить не могли. Завершил эту эпопею сам Константиновский. В сентябре его попросили уточнить, действительно ли Ульянов-Ленин заходил в «Ниа банк», но он заосторожничал: «… я отказываюсь отвечать ввиду современного политического положения» [164]. Видимо, над Константиновским лично Ленин с топором навис. Постойте, Ленин же в подполье тогда был. Значит, Троцкий.
Кстати, разве не интересно это сравнить с днем сегодняшним? Познакомиться, так сказать, с достигнутым за истекшие сто лет прогрессом: почитать очередной приговор российского суда за «экстремизм», послушать рассуждения отечественных патриотов или либералов, посмотреть какой-нибудь украинский канал, где опять разоблачают «агентов Путина» [165], или понаблюдать брифинг представителя Госдепа, обосновывающего новую интервенцию США сведениями из «фейсбука»?..
Вернемся к составу обвинения. В нем также упоминалась история с провокатором Малиновским (об этом ниже). Утверждалось, что обнаружена подозрительная телеграфная переписка и подозрительные банковские счета, которые еще предстоит проверить.
Наконец, уже без ссылок на свидетелей, обвинение заявляло, что в июльские дни агитаторы (Луначарский, Троцкий, Коллонтай, Семашко) «путем демагогических, а иногда и провокационных способов вели усиленную пропаганду необходимости свержения вооруженным восстанием Временного правительства», что «указания идти в Таврический дворец с требованием о низвержении Временного правительства были даны Лениным» (о «доказательствах» этого — ниже). Кроме того, были попытки «к аресту некоторых членов правительства». Это прекрасное в своей неадекватности завершение, потому что во время этого ныне широко известного и даже ставшего классическим эпизода революции матросы действительно задержали министра Чернова, и никто иной, как Троцкий, его освободил [166]. Резонно заключив, что если факты противоречат нужной теории, тем хуже для фактов, следствие предпочло предельно грозную и расплывчатую формулировку: может там десятерых министров арестовать пытались, да те насилу отбились!
Из всего это делался вывод, что пропаганда благоприятствовала «неприятелю в его враждебных против России действиях». Ну что же, если не учитывать развал экономики, бездарное правительство, бесцельность войны для солдат; если все указанные подлоги следствия принять за доказательства — тогда, да, виновата пропаганда. Но не будет же в самом деле следователь заниматься такими абстрактными вещами, его дело маленькое: фальсификация и предзаданность. И следователь решил выдвинуть обвинение против 13 человек: Ульянова (Ленина), Апфельбаума (Зиновьева), Бронштейна (Троцкого), Луначарского, Коллонтай, Козловского, Суменсон, Гельфанда (Парвуса), Фюрстенберга (Ганецкого), Ильина (Раскольникова), Семашко, Рошаля, Сахарова. Позже к делу были привлечены и другие лица. Всего было задержано более 140 человек [167].
Я так подробно остановился на составе предварительного обвинения, чтобы было ясно, каким способом обосновывался арест большевиков. Дело явно было шито белыми нитками. Но подкрасить эти нитки старались в цвета черной сотни. Это обвинение пошло в газеты и не хуже иных журналистских пасквилей работало на очернение большевиков. Кстати, когда всего три недели спустя — на процессе Сухомлинова — присяжные попросят взять себе для внимательного ознакомления текст стостраничного обвинения, суд этого не разрешит: адвокаты, ссылаясь на недопустимость нарушения принципа справедливости, напомнят об обязанности прокуроров в прениях доказать свою точку зрения [168]. Зато в случае с большевиками обвинение будет выставлено на всю страну, и газеты отнюдь не поторопятся дать им свои полосы для возражений!
Интересно мнение по этому поводу крупного специалиста по многим вопросам и особенно по морали — Иванцовой. Вынужденная признать «поспешность» и «натянутость» обвинения, она разглядела в нем только «состав преступления по ст. 100 Уголовного уложения (насильственное посягательство на законом установленный государственный порядок), чего нельзя сказать о ст. 108, т. е. собственно обвинения в государственной измене и шпионаже в пользу Германии» [169]. По ее мнению, это вовсе «не показатель недобросовестности работы комиссии», но «вынужденная мера, вызванная необходимостью скорейшего предъявления обвинения содержащимся под стражей. В силу этого следствие идет на определенный компромисс: формулирует обвинение по двум статьям одновременно, не имея на то достаточных оснований, но зато удерживая подследственных под стражей и получая возможность вести расследование дальше» (курсив мой. — Р.В.) [170]. Снова мы видим у «неангажированной» Иванцовой оправдание беззаконных методов. Современники же событий были крайне удивлены, когда с помпой опубликованные «материалы следствия» на поверку оказались крайне низкокачественной кляузой. Поэт Скандербег (Н.А. Фольбаум) дал на это саркастический отклик под заголовком «Спешка» (курсив мой. — Р.В.):
Чем в суесловьи вам бродить, Как за иголкой в чаще бора, Чем обвинять, да чем судить — Начните прямо с приговора!
Еще в первые дни громкой клеветы в прессе рабочие Московского телефонного завода заявили: «Требуем положить конец клеветнической травле большевиков, обвиняющей их в работе на германские деньги, и находим, что подобные сообщения являются погромными призывами к избиению и беспорядкам, а поэтому только данные, установленные следственной властью, подлежат опубликованию» [171]. Трагизм момента состоял в том, что сведения следствия мало чем отличались от газетных воплей, потому что проистекали из одного источника!
Но какое дело до мнения современников и свидетелей событий, когда из политических мотивов необходимо изнасиловать и формальную логику тоже? Так, Иванцова даже не утруждает себя объяснениями того, почему нельзя было задержать подозреваемых на основании обвинения по одной лишь ст. 100. Неужели же только потому, что это не позволило бы арестовать Козловского и Суменсон (Ганецкий и Парвус были за границей) и предать тем самым определенный политический душок обвинению? Следствие 1917 года это понимало и искало любые пути, чтобы связать в единую преступную сеть эмиграцию и Петроград. Понимает это и Иванцова 2012 года, просто хваленая «неангажированность» перевешивает: кому-то быть исправником пристало, а кому-то — и исправником от истории…
Разбор дальнейшего хода дела стоит начать с рассказа о Козловском и Суменсон и о примененных к ним методам следствия. И если больше всего проблем следствию создал Козловский, то следствие в свой черед больше всего проблем создало Суменсон.
Евгения Суменсон была поверенной Ганецкого в Петрограде. Она была задержана, так как ее имя значилось в «подозрительных» банковских счетах и телеграммах. Никакого отношения не то, что к большевикам, но и к политике в целом она не имела.
Первым делом при аресте она была избита: «… конно-артиллеристы арестовали в Павловске знаменитую Суменсон… Выхожу к ним и вижу уныло сидящую в углу г-жу Суменсон в крайне печальном виде: вся в синяках и кровоподтеках, лицо распухло, — словом, избитая до неузнаваемости. … сердечно (!) благодарю их за правильное понимание долга (!!) и за оказанную моей контрразведке услугу, но заканчиваю тем, что бабу так бить не следовало бы. Вижу по солдатским лицам, что госпожа Суменсон отделалась, по их мнению, еще слишком легко, а потому на этой подробности не настаиваю» [172]. За два месяца содержания под стражей Суменсон была доведена до состояния тяжелой неврастении, отказалась от пищи и прогулок, лишилась сна [173]. Так отразились страшные обвинения на человеке, совершенно не причастном к делу и по своей политической неграмотности не понимавшем, почему ей приписывают государственные преступления.
Мечислав Козловский, напротив, будучи юристом и революционером, понимал причину этих обвинений и их цену. Он одолевал следователей своими запросами, указывая на тенденциозность предъявленных материалов. Например, 18 сентября в своем заявлении он указывал, что следователь Александров при допросе свидетелей Бурштейна, Ермоленко и др. не задавал уточняющих вопросов, не реагировал на их очевидно нелепые суждения, а дословно переносил их в обвинительный акт [174].
Разоблачая подобные показания, он требовал освобождения из-под стражи, поскольку не было оснований для лишения его свободы. На это следователь ему отвечал, что «в деле не усматривается обстоятельств, кои доказывали бы ложность показания свидетеля Бурштейна, на что особенно настаивает Козловский, и отсутствие связи с Лениным, Коллонтай и другими в подготовлении ими и устройстве вооруженного выступления в г. Петрограде 3—5 июля» [175].
Когда жалоба Козловского дошла в сентябре до судебной палаты, та в ответ выдвинула феерически обоснования. Помимо уже известных показаний, судьи не шутя ссылались на слова бывшего пленного Кушнира: «… министр внутренних дел Циммерман (!), главнокомандующий Гинденбург (!) и заведующий организацией шпионажа, состоящий при главном штабе в Берлине Фридерикс, старались его привлечь на свою сторону и побудить заняться шпионской деятельностью в России в пользу Германии, причем Фридерикс ему сообщил, что Германия уже командировала 84 человека в Россию для агитации во главе с Лениным, Козловским (!!), Зиновьевым и Троцким…» [176]. При этом на первом допросе Кушнир ничего не сказал о Зиновьеве и Троцком и «вспомнил» о них лишь после наводящего вопроса следователей [177]. Ясно также, что фамилию Козловского он узнал либо со слов следователей, либо из клеветнических газетных столбцов, на которых писаки опускались и до обвинения Козловского в членстве в «Союзе русского народа» [178].
Судьи утверждали, что раз Козловский ничего не сказал против показаний Кушнира и никак не объяснил упоминание своего имени в телеграммах Ганецкого (в них указывались небольшие денежные переводы от Ганецкого через Козловского для социал-демократов), то освобождать его нет причин. А на его критику утверждений Бурштейна они реагировали так: «Учредитель же общества “Помор” Лыкошин удостоверил, что представители многих бразильских и аргентинских фирм давали хорошие отзывы о Бурштейне и Рабиновиче» (о пустом содержании этих отзывов было сказано выше), а «показание Бурштейна не может быть отстранено, ибо оно пока ничем не опорочено» [179]. Судьи, конечно, решили не задумываться, а чем же именно опорочен сам Козловский. Тому оставалось только назвать всю кампанию против Ленина и партии «удушливыми газами» [180].
В конце концов, Козловский был освобожден под залог — одним из последних — уже 8 октября, когда следствие посчитало дело завершенным. Все обвиняемые отказались знакомиться с материалами предвзятого расследования. Окончательного обвинения выдвинуто не было, поскольку прокурор еще не успел изучить дело. Точку в этом фарсе поставила Октябрьская революция. Но мы должны рассмотреть собранные следствием сведения, чтобы оценить, могли ли они дать основания для формально-юридического осуждения большевиков.
Прежде всего, рассмотрим до конца сюжет дела, связанный с Парвусом, Ганецким, Козловским, Суменсон, их деньгами, банками и телеграммами, т.е. вопрос о «немецких деньгах».
По документам кайзеровских ведомств, которые были опубликованы после Второй мировой войны, вырисовывается деятельность Парвуса. В начале 1915 г. он предложил имперскому МИДу свой план организации революции в России — «Меморандум доктора Гельфанда». В нем, основываясь на опыте революции 1905—1907 гг., Парвус утверждал вполне понятную идею: нужно поднимать забастовки по регионам, которые бы превратились во всеобщую забастовку, и нужно организовывать восстания на окраинах, чтобы окружить и истощить царский Петроград. План хороший, но он никак не соотносится с реальными событиями 1917 г., когда основная борьба происходила именно в столице. Другие промахи Парвуса, давно уже не соприкасавшегося с психологией и практикой революционного движения, но мыслившего категориями меж- и внутригосударственных интриг, показывают, что он слабо представлял себе положение в Петрограде, заявляя, например, про эсеров, что «у них есть какое-то число сторонников только на Балтийском заводе», а саму революцию обещая 9 января 1916 г. — на годовщину «Кровавого воскресенья» [181]. Парвус запросил 20 млн руб., чтобы профинансировать революционные партии, в том числе и большевиков. МИД согласился с планом, получил у министерства финансов 5 млн марок и в конце 1915 г. выдал Парвусу под расписку 1 млн руб. Но сойтись с Лениным и другими большевиками и развернуть антивоенную пропаганду Парвусу не удалось: революционеры упорно уклонялись от политических контактов с Парвусом из-за его очевидной социал-шовинистской позиции, из-за его поддержки войны. Нужно подчеркнуть обоснованность этого отношения большевиков к нему, особенно на фоне тех истерических обвинений, которыми все вокруг осыпали Парвуса. Когда в 1915 г. он вернулся из Турции в Германию, уже сотрудничая тайно с МИДом, члены СДПГ, которые и сами были преданными сторонниками воюющего правительства, поспешили заклеймить его как турецкого и российского агента! [182] В 1918 г., когда он осел в Швейцарии, тамошние газеты объявили его советским агентом, а нацисты проклинали его как создателя Веймарской республики [183]. Так что клевета от российских журналистов и историков — это лишь малая толика того, что обрушилось на Парвуса. Настоящий Интернационал клеветы!
Не наладив связи с революционерами, Парвус не мог влиять ни на их действия (в том числе по возвращению в Россию Ленина), ни на массовое движение в России [184]. Когда в январе 1916 г. выяснилось, что Парвус не может поднять забастовку, «козырная карта революции оказалась липой», после чего «в течение года … Гельфанда не просили продолжать организацию подрывной деятельности в России» [185]. Начальник Петроградского охранного отделения Глобачев (честный жандарм — на вес золота!) понял то, чего не понимают всяческие конспирологи: «Это только мечты, которым никогда не суждено осуществиться, ибо для создания подобного грандиозного движения, помимо денег, нужен авторитет, которого у Парвуса ныне уже нет, а остальные лидеры социал-демократии, видимо, к этому никаких попыток не предпринимали» [186]. В апреле 1917 г. германский МИД снова выпросил у минфина 5 млн марок на политические цели в России, но куда пошли эти деньги — неизвестно, никаких доказательств получения их Парвусом нет [187]. В августе 1917 г. сам Парвус заявил в своей брошюре «Мой ответ Керенскому и компании»: «Ни Ленин, ни другие большевики, чьи имена вы называете, никогда не просили и не получали от меня никаких денег ни в виде займа, ни в подарок» [188]. Далее Парвус отметил свою идейную роль: «… я был одним из тех людей, кто наделил духовной пищей революционное самосознание российского пролетариата». Это суждение Парвуса о себе справедливо применительно к событиям революции 1905—1907 гг., когда он был значительным деятелем Петросовета и вместе с Троцким издавал «Русскую газету» с полумиллионным тиражом, но оно неверно по отношению к 1917 г., когда политический вес Парвуса бесследно и бесповоротно исчез.
Парвус является малопривлекательной личностью, но его очернение просто невежественно (симптоматично и переименование сериала Хотиненко о Парвусе в «Демон революции» — эта в буквальном смысле «демонизация» Парвуса совершенно нелепа по причине незначительности его участия в событиях 1917 г.; контрреволюционное именование Троцкого «демоном» куда более адекватно с учетом его выдающегося вклада в революцию). Выпячивая авантюры Парвуса, хулители революции оттесняют с первого плана десятки тысяч искренних и честных участников социального переворота, которые не заколачивали миллионы, как Парвус, а все свои средства отдавали революции, которые с представителями власти общались не в качестве подельников, а в качестве арестованных, ссыльных, заключенных. Парвус — ничто на их фоне, но его образ усиленно насаждают в качестве центрального в событиях революции.
Есть и другая причина пристального внимания к Парвусу. Он используется как громоотвод обвинений против опозорившихся немецких социал-демократов, почти поголовно поддержавших ведение кайзером империалистической войны. Усердное шельмование одного определенного и четко персонифицируемого эсдека-оборонца призвано отвлечь и увести внимание от феномена массового предательства революционных — классовых — интересов со стороны казалось бы радикального движения! Вопрос надо ставить не только о том, как плохо служить чужому генштабу или МИДу, но и о том, почему целые парламентские фракции эсдеков (за исключением буквально единиц, типа «русского шпиона» Карла Либкнехта) предпочли присосаться к барышам отнюдь не мифических генштабов, а не воспротивиться развязыванию войны.
Вражеская пропаганда ежедневно вдалбливает, что выдвинувший свой план, взявший деньги у МИДа и устроивший себе шикарную жизнь Парвус — исчадие ада. Под этим подразумевается, что тысячи более скромных социал-шовинистов, обслуживавших нужды имперского правительства, армии, банков, газет, контор и институтов — хорошие люди. Но мы-то должны задать вопрос: почему только одна сторона обуржуазивания левого движения должна быть порицаема? Почему не все обуржуазивание в принципе? Парвус-то тут лишь частный случай, а Шейдеманы—Носке, Бауэры, Каутские и, как предел, Муссолини — случай общий. Эти люди, в отличие от Парвуса, причастны к развязыванию войны в 1914 г. (и, как следствие, к приходу фашистов к власти и развязывании Второй мировой войны). И их русские побратимы — Алексинский, Семенов, Керенский и прочие — точно также прокладывали дорогу русскому фашизму, от которого спасли страну большевики.
Отношения Парвуса и Ганецкого носили деловой характер и касались только лишь поставок товаров в Россию. Несмотря на войну Германии и России, товарооборот между странами происходил, составив в период с августа 1915 г. по июнь 1916 г. более 11 млн руб. [189]. Многие товары поступали легально, но большой была и контрабанда, например, лекарств, которые отсталая Россия сама не производила. Транзитом их через Скандинавию занимались многие предприниматели, а также российские военные агенты [190]. Этим же занималась экспортно-импортная компания Парвуса, управляющим который был Ганецкий. Видеть в организации ими доставки необходимых для жителей России товаров предательство — безумие. Козловский был юрисконсультом Ганецкого, а Суменсон — поверенной Ганецкого в Петрограде. Очевидно, что если в Россию поступали иностранные товары, то выручка от их продажи шла из России за границу.
Следствие желало доказать обратное: что деньги шли из Германии в Россию, т.е. происходило финансирование революционеров. Вероятно, еще в тот момент, когда расследование вела контрразведка, была совершена попытка подлога: «6-го сего июля помощник главного военного прокурора генерал К.Н. Шрейтерфельд заявил Центральному контрразведывательному отделению, что лично ему знакомый член правления Азовско-Донского банка профессор Каминка сообщил ему по телефону нижеследующее: у арестованной 5-го июля г[оспожи] Н. Суменсон в настоящее время на текущем счету в Азовско-Донском банке состоит 180 000 руб. С января с.г. с текущего счета ею взято 750 000 руб. Деньги на ее счет вносились наличными деньгами разными лицами» [191]. Здесь прекрасно все: от поражающего воображение способа ведения дознания (у личного знакомого и по телефону), до безошибочной точности установления личности подозреваемой (Суменсон, если что, Евгения). Так и хочется спросить, а без личных знакомых сумело бы следствие выкрутиться из сложившейся ситуации?
Однако в предварительное обвинение эта информация все равно была включена [192]. Она повторялась в показаниях сотрудников контрразведки, утверждавших к тому же о наличии «миллионных оборотов» у Суменсон, которая выдавала «большие деньги» Козловскому, собиравшемуся «открыть в России социалистическую газету крайнего направления» и т.п. [193]. Подобные рассуждения об их банковских счетах повторял и начальник Петроградской контрразведки Б.В. Никитин, и Иванцова, цитируя его, стремится придать сим утверждениям доказательную силу [194]. Но мы уже видели, как контрразведка собирала данные. Художественные вымыслы ее сотрудников — не более чем показатель краха этой структуры. А самым комичным изводом этих выдумок надо признать рассказ 1956 г. эмигрантки Кусковой, позаимствованный ей якобы из неопубликованного фрагмента мемуаров чехословацкого президента Масарика. Кускова поведала, что в 1917 г. в России действовала очень сильная чешская разведка, которая и выяснила, что Суменсон работала на немцев и передавала деньги большевикам, но дальше не стала углубляться в дело, обнаружив в нем участие дружественных себе американцев; от такой безумной версии открестился даже Керенский [195].
Следствием были получены заверенные справки из банков, которые позволили экспертам сделать однозначный вывод о том, что в российские банки не поступали средства от Парвуса и Ганецкого, что Ганецкий отправил в Россию товаров на 2 млн руб., Суменсон продала их на 803 тыс. руб. и успела перевести ему за границу 576 тыс. руб. (видимо, в связи с отсутствием прибылей контора была закрыта в июне 1917 г.), а суммы, полученные Козловским и некоторыми большевиками, не превышали нескольких тысяч [196]. Оставшиеся 227 тыс. руб. (803 минус 576) лежали на банковском счете (а не на кармане Ленина, как хотелось бы некоторым) в ожидании отправки за границу, которую (отправку) оттянули исключительно героические действия следствия — арест Суменсон. На этом разговор об иностранном финансировании большевиков можно считать законченным. Деньги фирмы Парвуса и Ганецкого шли из России, а не в Россию, Суменсон деньги не получала, а отправляла . Это были лишенные какого бы то ни было двойного (немецко-большевистского) или даже тройного (жидо-немецко-большевистского) дна деловые операции. Революционеры Ганецкий и Козловский занимались ими, чтобы прокормить себя и свои семьи и из остатков своих заработков оказать помощь нуждающимся товарищам, которые находились на нелегальном положении.
По результатам проверки пресловутой телеграфной переписки не было обнаружено иносказаний и политического заговора (позднее к тому же заключению пришел занимавшийся этим вопросом американский историк Ляндрес [197]). Сообщения свидетельствовали о трудностях, с которыми сталкивалась контора Ганецкого и Суменсон, логичным следствием которых и явилось ее закрытие [198].
Большевиков подозревали в том, что полученные якобы из-за границы деньги они использовали для издания своих газет. Это повторяет и Иванцова: «… экспертами вероятностная доля (?) “левого”, германского (?), капитала была обнаружена только в коммерческой отчетности контор газет “Правда” и “Солдатская Правда”. Прежде всего, по коммерческой документации не прошла сумма, затраченная на покупку типографии центрального печатного органа большевиков» [199]. Это утверждение Иванцовой — наглая ложь! Эксперт черным по белому писал в заключении: «На основании изложенного я заключаю, что не было никаких посторонних поступлений в кассу “Правды”, кроме перечисленных в кассовом отчете № 2.
Благодаря крупным поступлениям в “железный” фонд и в фонд типографии, а также благодаря и имевшимся в кассе суммам подписной платы, внесенной вперед с 1 июля, и невозвращенным суммам разных лиц и учреждений, в кассе газеты “Правда” оказались деньги, которыми были оправданы не только расходы по изданию газеты, но и приобретение типографии и ее оборудование, стоившее около 240 000 руб.» [200].
Здесь не место подробно говорить об источниках денег на революционную деятельность. Мещанское сознание, все переводящее на язык денег, безнадежно опошляет революцию. Спорить с таким зашоренным взглядом бесполезно. Однако любой, кто прочитает любые мемуары участников революции, легко увидит, какую большую работу совершали революционеры и сочувствующие им абсолютно бескорыстно, в ущерб собственному здоровью и благополучию — вот это и есть необходимый базис. Но эти мотивы мещанин не поймет по определению. При этом нужно с сожалением признать, что эта важная и побуждающая к действию тема беззаветного революционного труда не разработана, обобщающих работ нет. Как говорится, тема ждет своего исследователя. Я приведу лишь несколько фактов относительно источников средств для большевистской пропаганды, чтобы у читателя были аргументы против голословных заявлений о том, что деньги шли из Германии.
Для начала я сделаю отступление в эпоху Первой революции в связи с вопросом о роли в ней японских денег, ведь и такой титан мысли как Жириновский их помянул. Д.Б. Павлов, вероятно, подробнее всех изучил источники по этому вопросу и определил, что «объектами финансирования Японией явились партия социалистов-революционеров, [...] Грузинская партия социалистов-федералистов-революционеров, Польская социалистическая партия и Финляндская партия активного сопротивления. Кроме того, прямые контакты с полковником Акаси, главным действующим лицом всего этого предприятия с японской стороны, поддерживали руководители армянской партии Дашнакцутюн и польской Лиги народовой» [201]. Этим организациям Акаси передал не менее 1 млн иен (более 40 млн сегодняшних долларов), которые были потрачены на такие виды деятельности: «печатание и распространение нелегальной литературы, упрочение межпартийных связей, военно-техническая подготовка вооруженного восстания» [202]. Важен вывод Д.Б. Павлова: «Субсидирование из Токио деятельности российских революционных и оппозиционных партий не повлияло сколько-нибудь заметным образом ни на итог русско-японской войны, ни на ход русской революции, которая развивалась по своим внутренним законам. В этом смысле японская разведка сработала в Западной Европе вхолостую и огромные средства были потрачены напрасно» [203]. Мотивацию этих партий рассматривать здесь невозможно. Грустно видеть, что наряду со здравыми и верифицируемыми выводами в голове автора уживается алогичный и аисторичный социальный заказ. Дескать, Ленин и большевики не смогли запустить руку в карман Акаси только потому, что ЦК РСДРП, в котором большинство тогда имели меньшевики, отказался от контактов с полковником [204]. Развенчивать такие домыслы Д.Б. Павлова здесь неуместно. Однако, походя все же отметим, что гневно обличаемые автором факты, предосудительными могут быть лишь с точки зрения правящего класса: Ленин пытался перехватить груз парохода «Джон Графтон» — оружие, купленное на деньги Акаси [205]; Бонч-Бруевич отправлял большевистские издания в японские лагеря русским военнопленным не только через тамошние социалистические организации, но и через японских дипломатов [206]. Большевики и без знакомства со всякими Акаси стремились к восстанию как высшей форме политической борьбы, к лучшему средству мотивации к действию, а для него нужно оружие и те, кто имеет опыт использования этого оружия. В 1905 г., как известно, армия в основном осталась лояльна царю, поэтому ее оружие не могло попасть в руки большевикам, его нужно было добывать за границей. В 1917 г. армия была глубоко затронута революцией, большевики имели с ней прочные связи, никакой необходимости в иностранном оружии не было. И ведь не Бонч работал на японских дипломатов, а они фактически работали на пользу РСДРП! Наконец, Д.Б. Павлов, пытаясь поставить жирный крест на большевиках, ссылается на разговор Плеханова и Алексинского в 1915 г. о том, что «уже во время русско-японской войны ленинский центр не брезговал помощью японского правительства» [207]. Здесь автор абсолютно отказывается от принципов научной объективности. Наивно, если не злонамеренно, выдавать мнение заведомых политических противников; мнение, не подтверждаемое перекрестной проверкой источников; мнение, которому противоречит написанное сами же Павловым ранее — большевики так и не смогли запустить руку в карман Акаси! — за решение вопроса. Значимо и то, что эти «сведения» Алексинский постеснялся публиковать даже в горячую пору клеветы против большевиков — его записи были напечатаны только в 1981 г. Что-то остановило даже Алексинского, а Павлова — нет.
В начале 1917 г. у петроградских большевиков в кассе было лишь несколько тысяч рублей, невелик был и бюджет ЦК, поэтому и приходилось агенту Зарубежного бюро Александру Шляпникову искать средства у сочувствующих и у бывших партийцев, ныне хорошо зарабатывающих. Деньги дали лишь Максим Горький (3 тыс.) и А.И. Браудо, к вящей радости жидоборцев всех мастей, еврей и масон (правда, как и положено уважающему себя фольклорному архетипу, не просто так, а за те материалы о еврейских погромах, что Шляпников собирал на протяжении нескольких лет и в 1916 г. передал американским евреям; итого: 1 тыс. руб. уплачено) [208]. На эти деньги и были выпущены первые номера «Правды» [209]. Дальнейшее улучшение денежных дел партии связано с вовлечением масс в политическую борьбу. В одном только Петрограде средства давали 500 фабрик и заводов и почти 100 воинских частей и корабельных экипажей. Финансовый распорядитель «Правды» К.М. Шведчиков вспоминал, что «с заводов Петрограда рабочие приносили деньги большими пакетами и узлами в платках», в основном это были пятикопеечные боны; их разбирали «около десятка товарищей из курсисток Бестужевских и Стебутовских курсов и других товарищей. Работали не покладая рук, часов по 15 в день, и многие бесплатно» [210]. Вот вам пример бескорыстного изматывающего труда! Большевик М.С. Кедров в более восторженном духе описывает сбор пожертвований: «Грузовик мчится в рабочие районы, предусмотрительно избегая появляться в центре.
Через несколько часов громадина возвращается, нагруженная доверху “германскими миллионами” — бумажными пятаками, копейками, марками и другим ценным добром. На несколько номеров “Солдатская правда” обеспечена» [211].
Чтобы пополнить свой бюджет, петроградские большевики в конце мая решили от митингов, которые уже не отвечают запросам масс, перейти к платным лекциям. Понятно, что плата — копеечная, но от тысячных аудиторий касса могла пополняться [212].
Тот же Шведчиков, предварительно избитый, на допросах по делу большевиков показывал, что ежемесячный расход на издание «Правды» составлял около 100 тыс., а доход с продажи газеты за июнь (последний месяц свободной работы) — 150 тыс. Всего с 5 марта по 25 октября 1917 г. в фонд «Правды» было собрано около 500 тыс. руб. [213]
В Москве газета большевиков «Социал-демократ» существовала благодаря средствам от местных фабзавкомов; особенно важна эта поддержка была после июльских дней: рабочие направляли делегации в Моссовет, требуя гарантий того, что газета не будет закрыта, готовы они были и вскладчину купить типографское оборудование для выпуска газеты нелегально [214].
Были и другие источники. «Курьезным» назвал Владлен Логинов пожертвование большевикам от известного миллионера Нобеля [215]. На большевистскую «Окопную правду» деньги дал Исполком Советов солдатских депутатов 12-й армии, на «Волну» (Гельсингфорс) — выделили из судовой кассы броненосца «Республика». Видимо, и другие фронтовые газеты большевиков получали деньги из армейских штабов через солдатские комитеты [216]. Совсем уж удивительно, что некоторые генералы поддерживали распространение на фронте газет большевиков. Командующий Юго-Западным фронтом генерал А.Е. Гутор открыл кредит в 100 тыс. руб. на их выпуск, а командующий Северным фронтом генерал В.А. Черемисов давал казенные средства на издание большевистской газеты «Наш путь» [217]. Небезынтересно узнать, чем именно руководствовался Черемисов: «Если она и делает ошибки, повторяя большевистские лозунги, то ведь мы знаем, что матросы — самые ярые большевики, а сколько они обнаружили героизма в последних боях. Мы видим, что большевики умеют драться. При этом — у нас свобода печати» [218]. То есть Черемисов был тем редким генералом, который просто понимал солдат! Пока у верноподданнически настроенных разрывает шаблоны, разумным гражданам будет полезно узнать, что в 1917 г. из 170 военных газет «только около 20 были большевистского направления, в то время как эсеро-меньшевистскую линию проводили не менее 100 печатных органов» (всего же у большевиков на начало июля было более 40 изданий с тиражом 1,5 млн экземпляров в неделю) [219]. Нельзя забывать и такой фактор разложения фронта, как кадетская «Речь», которая «регулярно смаковала на своих страницах шокирующие факты о развале фронта» [220].
Справедливости ради нужно отметить, что известные лидеры правых социалистов совершенно точно получали деньги из-за рубежа: Брешко-Брешковская — 1 млн долл. от американцев, Бурцев — от французов, Керенский, возможно, от немцев (на его счете большевики обнаружили более 1 млн руб.) [221]; некоторые социалистические партии — японские деньги во время Первой русской революции. Очевидно, что и у этих партий было много работников, трудившихся не за барыши, а за совесть, что приведенные факты совершенно не позволяют нам пренебрежительно отмахнуться от этих партий, заклеймив их беспринципными платными агентами. Эти факты нужно уточнять, прояснять, обсуждать, но только наравне с изучением теоретических взглядов и практических действий этих партий.
Наконец, о том, что издания большевиков находили поддержку в армейских массах, и те были готовы помочь партии, говорит хотя бы тот факт, что у секретаря ЦК Стасовой были обнаружены 53 медали, в основном георгиевские, и два георгиевских креста [222]. Это фронтовики сдали партии свои награды, чтобы на вырученные за них деньги печатать «Солдатскую правду». Можно сказать, эти 53 солдата проявили отвагу дважды: не только в битве, но и в политическом бою, поддержав большевиков.
Конечно, такая политическая грамотность и сознательность фронтовиков была скорее редкостью, поэтому следствие продолжало коллекционировать в меру безумные показания бывших пленных о приезжавших в немецкие лагеря «Ленине» и «Троцком». Один из пленных даже попал с «Троцким» на снимок, и заметил, что «военнопленные, преподнося мне фотографию, извинялись, что в их среде на фотографии находится Троцкий» [223]. Подобные рассказы в стиле Ермоленко, само собой, никакой доказательной силой не обладали и поддержать обвинение большевиков в измене и шпионаже никак не могли.
Однако разоблачающие клевету мнения в печать не допускались. Военная цензура в сентябре задержала отправленное из Стокгольма письмо того самого Скорописа в «Новую жизнь», в котором он издевательски разоблачал несуразицу Ермоленко и отрицал всякую свою связь с Лениным. Формулировка цезуры была предельно откровенна: публикация этого документа «содействовала бы возбуждению общественного мнения против Временного правительства, а, в частности, против контрразведки». Спустя три недели контрразведчики запрашивали у следователя Александрова, стоит ли публиковать это письмо. Ответ последнего неизвестен, но в печати оно так и не появилось [224].
Еще одним способом обнаружить измену Ленина в пользу Германии был дальнейший поиск по направлению, заданному Бурштейном и Константиновским. Несмотря на обилие показаний о Парвусе и Ганецком, достоверной информации они содержали немного, часто являясь уже знакомым нам пересказом чужих слов: «О Фюрстенберге, проживающем в Стокгольме, мне говорили, что он официально состоит на службе у германского правительства, причем это его положение никогда не внушало никаких сомнений» [225].
Зачастую это были явно предвзятые сообщения, как, скажем, в случае с Р. Фирстенберг (именно так, не Фюрстенберг), бывшей женой младшего брата Ганецкого, которая утверждала, что сама слышала от Ганецкого, что Ленин получает на «Правду» «большие деньги» от неназванного лица. Но пикантность ее показанию придает тот факт, что в момент дачи его она вместе с сожителем работала на русскую разведку в Стокгольме [226]. Да и сама разведка слишком часто поставляла какие-то курьезы, указывая, например, об отъезде «фанатических последователей Ленина, включая и его самого», из Швейцарии, которых якобы провожал лично «граф Таттенбах, начальник отдела по делам русских революционеров» [227]. Само по себе громкое название отдела говорит о неуемной и неумной фантазии разведчиков. Не были сотрудники имперского МИДа настолько идиотами, чтобы так называть свои структуры. 20-летний граф Таттенбах был всего-навсего секретарем отдела немецкого посольства в Берне, которого на эту должность — подальше от фронта — протежировала его аристократическая родня [228]. О том же, что Ленин, предвидя подобные обвинения, избегал каких-либо встреч даже со швейцарскими чиновниками и организовывал возвращение сугубо через посредника Платтена — читайте, как уже сказано, у Логинова.
Пожалуй, можно было бы похвалить следствие за его попытку привлечь по этой линии расследования в качестве вещественного доказательства какой-никакой документ, если бы содержание того не было столь смехотворно. В дневниковой записи (!) подпоручика лейб-гвардейского Петроградского полка Тимрота, сделанной в Стокгольме 4 июня, сообщалось: «На террасе “Гранд-Отеля” ужинал рядом с нашим столиком вдвоем с кем-то пресловутый фон Луциус, германский посол в Стокгольме. Был он сильно пьян. Его собеседник не менее. Среди разговора фон Луциус, отвечая на слова своего собеседника, сказал буквально следующее: … “Не может быть никакой речи, что Ленин нам очень дорого обходится. Он сберегает нашу кровь, которая во много раз дороже, чем золото”». Подпоручик резюмировал: «Сказано это было скороговоркой, но смысл яснее и проще стакана воды. И стало для меня все ясно» [229]. Жаль только, что посла фон Луциуса не удалось вызвать на допрос в Петроград и, доведя на следственном эксперименте до соответствующего состояния подпития, снова услышать дорогие сердцу каждого великодержавного патриота слова.
В развернутой погромной кампании против большевиков и их соратников использовались и ложно интерпретированные реальные факты. Например, в июле в «Биржевых ведомостях» за подписью семи журналистов была размещена статья под заглавием «Дело “Ганецкий—Козловский—Парвус”. Расследование русских журналистов в Копенгагене». В ней среди прочего сообщалось следующее о Ганецком: «Уличенный в неоднократном контрабандном провозе товаров, он был в начале 1917 г. арестован и только благодаря заступничеству Парвуса отделался крупным денежным штрафом и высылкой из пределов Дании» [230]. Эти сведения перекочевали и в другие газеты, а их источником, очевидно, было одно из донесений французской разведки, правда, в нем они были датированы 1916 г. Действительно, в 1916 г. в Дании Ганецкий был арестован и оштрафован (без высылки!) за то, что один из его экспедиторов отправил партию медикаментов без разрешения на вывоз. Когда этот эпизод стали раскручивать петроградские газеты, Ганецкий обратился в Данию и получил подтверждение, что никакого преследования против него не велось [231].
Наконец, следствие попыталось найти в архивах царских спецслужб доказательства изменнической деятельности большевиков еще до революции. Для этого были допрошены сотрудники соответствующих ведомств. Здесь тоже встречались анекдотические сообщения. Рабочий-провокатор Романов, который якобы переписывался с Лениным, убеждал следствие, что охранка очень любила Ленина, т.к. тот раскалывал партию социал-демократов, и через Романова даже предлагала ему приехать в Россию, обещая его не арестовывать [232]. Бывший полицейский Гагарин, слышал, что грандиозные забастовки 1914 г. (а также предшествовавшие им отравления на фабриках) были оплачены немецкими деньгами, что лидеры стачки — и в том числе Ленин — успели скрыться за границу, а у стачкома была найдена ассигновка на 1,5 млн марок от немецкого посла Пурталеса. Более того, уже в годы войны Ленин с товарищами якобы не раз въезжали в Россию, и охранка их не трогала, из чего бывший полицейский делал вывод, что эти «лица могли быть невольными сотрудниками Охранного отделения, хотя не имею данных отрицать того обстоятельства, что они были сознательными сотрудниками, в особенности если принять во внимание их заблаговременный отъезд при аресте стачечного комитета…» [233]. Хорошее выражение — «не имею данных отрицать». Наверное, следователи его у Гагарина и позаимствовали, а у них — Иванцова. Из его слов также выходит, что охранка как-то взаимодействовала с послом. Это ли он хотел сообщить?.. Наконец, безграмотная, но ретивая агентура поставляла явные измышления о якобы откровенных связях большевиков с австро-германцами: дескать, в 1912 г. питерские члены РСДРП собирались в австрийском посольстве, а Ленин в 1916 г. посещал немецкого посла в Берне [234]. Последнюю фальшивку и ей подобные до сих пор распространяет историк Фельштинский [235].
Подобная «информация» от рядовых сотрудников может объясняться как низким уровнем их грамотности и зависимостью от слухов, так и стремлением выслужиться, сообщив нечто нужное начальству. Крайне показательно, что из десятка допрошенных следствием высокопоставленных деятелей полиции, охранки и разведки никто не смог дать сведений о большевиках как о сотрудниках охранки или германских агентах [236]. Напротив, заграничная агентура Департамента полиции прекрасно знала, что кайзеровское правительство через своих прикормленных социал-демократов предлагало денежные субсидии эсерам (Чернову и Камкову), меньшевикам (Чхенкели) и большевикам (Коллонтай и Шляпников), и она также знала, что те их отвергли! [237]
В противовес всем начальникам спецслужб только бывший глава полиции Белецкий (кстати, именно ему и адресовал свои кляузы Бурштейн) решительно повторил некоторые выдумки, ничем не подкрепляя их [238]. Позднее большевистский комиссар по тюрьмам вспоминал, что премьер Керенский засаживал Белецкого в карцер, добиваясь признания того, что Ленин был агентом охранки, но такого даже Белецкий не мог выдумать [239].
Белецкий во многом ссылался на слова провокатора Малиновского, чья фамилия фигурировала и в обвинительном заключении, и чьей деятельностью интересовалось следствие. Этот сюжет побочен для нашей темы, но кратко о нем сказать нужно. Наличие провокаторов в революционном движении компрометирует, конечно, не движение, а внедрявшую их полицию и содержавший такую службу романовский режим. Не зря специалист по истории охранки З.И. Перегудова отметила «крайне невысокое состояние полицейской морали», указав, что «причина неэффективности, “застоя” и упадка была отнюдь не в самих полицейских учреждениях, а в режиме, в рамках которого им приходилось действовать» [240].
Прибегая к методу провокаторства, полиция не пресекала то, что сама и оценивала как политические преступления, а способствовала им. В случае с Малиновским это была определенная помощь со стороны полиции в избрании его в Госдуму, а затем — предоставление ему возможности озвучивать большевистские идеи с думской трибуны. Малиновский сообщал служителям режима сведения о подполье и выдавал отдельных революционеров, но в то же время привлекал к большевикам сторонников, помогал в доставке «Правды» из-за рубежа (он был единственным социал-демократическим депутатом, который перевозил нелегальную газету через границу). Поэтому стоит согласиться с Лениным, для которого вся история с Малиновским была тяжелым ударом, что большевики больше, чем охранка, выиграли от действий провокатора [241]. Суть не в отдельном эпизоде успешного внедрения агента, а в том, что называется тотальностью: охранка выполняла рутинную чиновничью работу и собирала сведения о партии для того, чтобы оправдывать смысл собственного существования и продолжать заниматься тем же; большевики же работали на слом этой системы, и провокаторы в целях получения доверия подлаживались под эту работу и тем самым вносили вклад в дело борьбы. Нарастающее революционное движение смогло направленные против него усилия охранки хотя бы частично нейтрализовать и обернуть в пользу для себя. Речь не идет о сотрудничестве с охранкой, о махинациях в духе Азефа. В качестве еще одного примера можно привести рассказ питерских рабочих-большевиков, которые на своих плечах вынесли партию в эпоху реакции, о жизни подполья в годы мировой войны: пролетарии испытывали нехватку интеллигентных партийцев, которые могли бы составить листовку для заводов, и в основном они были написаны Черномазовым, оказавшимся провокатором, но это не помешало партийцам продолжать распространять эти тексты, которые делали свое дело независимо от личности их автора [242]. Те же рабочие рассказали, что и других провокаторов они вычисляли, отсекали их от самых тайных дел и использовали в своих интересах. И не зря авторы с иронией отметили, что издаваемый ими подпольно агитжурнал, который они печатали очень качественно благодаря собственной смелости и смекалке, вызывал подозрение у не имевших своей печати эсеров: раз так добротно выглядит, уж не охранкой ли он сделан? [243] Но нынешний мещанин, сам ничего не умеющий делать хорошо и бескорыстно, также будет лопотать о необходимости больших денег и связей.
Антисоветская буржуазная пресса в 1917 г. пыталась сообщениями о провокаторах опорочить партию: уже в начале марта была запущена первая газетная антиреволюционная кампания — клевета на большевиков в связи с разоблачением вышеупомянутого Черномазова, которого тем не менее раскрыли сами большевики. Но способная промышлять только подобными грязными новостями, эта пресса отправилась вскоре вослед охранке. Эти публицисты могли демонстрировать крепость задним умом, но даже такой известный знаток провокации как Бурцев, обвиняя в 1917 г. большевиков в недолжным образом проведенном расследовании дела Малиновского, забывал при этом упомянуть, что созданная ими комиссия в 1914 г. обращалась к нему самому, и он не нашел оснований считать Малиновского провокатором [244].
В конечном итоге, все поиски следствием признаков шпионажа и агентурной работы большевиков завершились ничем.
Обвинения против них в мятеже 3—5 июля также опровергались показаниями. В деле указано, что, например, Троцкий обвинялся на основании показаний пятерых названных свидетелей «и других» [245]. Но в опубликованных материалах имеются показания лишь двоих из них, и если один очевидец утверждает, что Троцкий подводил к мысли о свержении Временного правительства, то второй сам Троцкого и не видел, а лишь слышал от других его якобы призыв к выступлению; к этому можно добавить показания еще пары свидетелей, которые слышали у Ленина призыв «к свержению во что бы то ни стало Временного правительства» и полагали, что «Центральный комитет большевиков был глубоко уверен, что вооруженным выступлением удастся свергнуть Временное правительство и передать власть Совету» [246]. Зато более десятка свидетелей сообщали, что демонстрация организовывалась как мирная, что не было призывов к свержению правительства, что, наконец, большевики старались сдержать выступление [247].
Я специально хочу подчеркнуть, что отрицание большевиками обвинения в мятеже и говорящие о том же свидетельства доказывают лишь то, что в июльские дни они стремились удержать разгоряченные массы от преждевременного выступления. На тот момент большевики не снимали лозунга перехода власти к Совету — т.е. лозунга мирной революции, а восстание считали явно не подготовленным и обреченным на поражение. Удерживая массы, они стремились спасти рабочих, солдат и матросов от раздробления сил и гибели, а не защитить Временное правительство и соблюсти буржуазное законодательство. Короче говоря, большевистского мятежа в июле не было, но принципиальная готовность к вооруженной классовой борьбе была.
Следовательно, при объективном рассмотрении дела, оно бы неизбежно рассыпалось, и обвинения в мятеже и шпионаже не имели бы подтверждений. Опровергающих их показаний было значительно больше. Поэтому уверенность Иванцовой, что было готово «уже сформулированное на языке юридической науки обвинение», относится к области верноподданнических — любому, лишь бы правящему, режиму — фантазий и антиреволюционных предубеждений.
После подробного рассмотрения реальных обстоятельств и конспирологических домыслов, остается лишь свести счеты с почти нетронутыми авгиевыми конюшнями предисловия Иванцовой. Уже можно было заметить, что она тут и там вставляет суждения, поддерживающие суть мифа и беспокоящие, как камешки в сандале. Суммируясь, они обращаются в камнепад, призванный сбить читателя с толку.
Иванцовой нужно убедить читателя в предательстве большевиков. По ее мнению, следствию только оставалось установить, кто был прав: Ермоленко или Бурштейн, а другими словами, «снабжаются ли лидеры большевиков деньгами напрямую за определенные услуги или же связь их с германским правительством носит опосредованно-коммерческий характер». Из этого она делает вывод: «в этой дилемме — вся смысловая нагрузка “дела Ленина”. И в том и другом случае мы имеем дело с антигосударственной деятельностью большевиков» [248]. Иванцова может быть и ироничной: «… германские деньги оказались для следствия тем самым белым кроликом, за которым движется Алиса в Стране чудес: “Он точно есть, но здесь его нет, и где он есть, непонятно”» [249]. Да-да: «и стало для меня все ясно», «не имею данных отрицать».
Далее я последовательно представлю цитаты из опуса Иванцовой и попытаюсь выделить ее основную мысль. Предупреждаю, что это будет непросто.
— «…создается впечатление, что российская контрразведка знала почти все о финансировании российских большевиков из германских источников. Контрразведка обладала информацией, но она все еще не обладала документальными доказательствами, достаточными для предъявления обвинения» [250]. Тезис 1: контрразведка не имеет прямых доказательств.
— Переданные контрразведкой следователям «документы самым существенным образом дополнили документальную базу следствия, все же они не изменили ход расследования». Полученный ими самими материал подвел «следователей официальной комиссии Временного правительства практически к тем же выводам, к которым пришли и контрразведчики» [251]. Тезис 1: контрразведка не имеет прямых доказательств, тезис 2: следователи сами установили истину, тезис 3: контрразведка имеет прямые доказательства.
— «В определенном смысле поступившие из контрразведки документы дали готовые ответы на те вопросы, над решением которых уже работали следователи», после их передачи происходят значительные изменения в следствии, свидетельствующие «о качественном прорыве в его ходе» [252]. Тезис 3: контрразведка имеет прямые доказательства, тезис 4: следователи не сами установили истину.
— «… документы контрразведки [...] наглядно проиллюстрировали всю цепочку связи “немцы—Парвус—большевики”» [253]. Тезис 3: контрразведка имеет прямые доказательства.
— «… следователи [...] были вынуждены констатировать косвенный характер тех документальных свидетельств, на которых контрразведка строила свои выводы. И здесь речь шла о телеграфной переписке обвиняемых» [254]. Тезис 1: контрразведка не имеет прямых доказательств.
— «… вначале российская контрразведка, а позже Предварительное следствие, принявшее на доследование материалы контрразведки, собрали, что называется, “полный пакет документов”, исчерпывающе характеризующий деятельность всю цепочку связи “немцы—Парвус—большевики”» [255]. Снова, видимо, тезисы 2 и 3, которые, как и во втором суждении, вступают в противоречие, ведь если у контрразведки были прямые доказательства, то следствию, после получения их, уже не требовалось самому устанавливать истину.
Противоположные тезисы у автора постоянно чередуются, и в итоге нельзя понять, что же именно она хочет сказать. Точнее, то, что она хочет сказать, ясно уже давно. Но она не может это доказать. По-моему, это довольно саморазоблачительная формулировка: «обладала информацией, но она все еще не обладала документальными доказательствами». Приснилось, иными словами.
Затем все выглядит так, будто следователи сами установили истину (тезис 2), потому что они изучили финансовые документы, неизвестные контрразведке, и «на их основе следствием выстраивалась вся доказательная база выдвинутого против большевиков обвинения» [256]. Выходит, эти данные доказывают получение большевиками немецких денег? Нет: «Все, что удалось обнаружить экспертам, это лишь неряшливость в ведении коммерческой документации, свойственную Е.М. Суменсон, но... не более того» [257]. Выше я уже сказал об этом. Итак, главное доказательство ничего не доказывает. Обвинять не в чем. И Ермоленко, и Бурштейн оказались лжецами.
Однако Иванцова добавляет еще одно противоречие: «… к началу сентября Предварительное следствие было готово предъявить окончательное обвинение. Такой вывод нам позволяют сделать содержащиеся в его делах так называемые “протоколы предъявления следствия”. Каждый из таких протоколов содержал в себе фразу об окончании следствия» [258]. Но автор умалчивает о том, что подследственные отказались принимать материалы, потому что им снова стали читать показания Ермоленко! [259] Более того, об окончательном обвинении тогда не могло идти речи, т.к. финансовые документы еще не были изучены экспертами! [260] Лишь к середине сентября были готовы заключения по ним, материалы еще раз были предложены большевикам, и те снова отказались их изучать по принципиальным мотивам.
Это бесконечное нагромождение парадоксов завершается тем, что Иванцова фактически отрицает значение выводов экспертов и приводит информацию, которая, судя по ее логике, и должна была войти в окончательное обвинение. При этом она снова отрицает и саму себя. Сначала она утверждает, что «на сегодняшний день документально подтвержден только 1 миллион марок, полученный Парвусом на “развертывание революционной пропаганды” и скорейшее заключение мира от германского правительства в 1915 г. Существуют косвенные свидетельства о получении им [в 1917 г.] еще четырех миллионов, но не более» [261]. Это верно, выше уже было сказано, что нет сведений о передаче сумм из этого миллиона большевикам, которые не желали иметь дел с Парвусом.
Но к концу предисловия Иванцова теряет связь с реальностью и со своей предыдущей мыслью и утверждает: «Нам представляется, что наиболее близки к истине все те исследования темы германских денег, в которых общая сумма германских денег, осевших в партийном кармане, оценена... в 1 млн руб. В ту сумму, которая требовалась большевикам для постановки изданий и содержания газет “Правда” и “Солдатская Правда”, а также на многочисленные иные издательские цели (листовки, брошюры и пр.)» [262]. По воле Иванцовой немецкие деньги Парвуса не просто «обнаруживаются» у большевиков, а оказываются «вложены» в пропаганду! Это откровенная ложь, ибо бюджеты большевистских газет были «чисты», как показало следствие. Но Иванцову такая «мелочь» не останавливает. Ее вообще, как видно, мало интересует объективная реальность. Вот еще пример: утверждая об 1 млн в карманах большевиков, она ссылается на журнал «Schpigel special», 2007, Oktober, № 6, а до этого сообщает, что в нем (на стр. 34) есть ее интервью [263]. В действительности же это издание называется «Spiegel special» (Иванцова и тут следует правилу «как слышу, так и пишу, а проверять не буду»!), и в нем нет ни материалов о «немецких деньгах», ни ее интервью [264]. Их нужно искать в журнале «Der Spiegel» [265]. Стоит отметить, что это вполне уважаемое издание, воздерживающееся от распространения исторической «клюквы» и «клубники». И очень показательно, что к 90-летию Октября владельцы все-таки выкрутили руки редакции и добились публикации отнюдь не блестящей и не научной статьи, в которой утверждается, что в годы мировой войны «большевики и другие революционеры» получали из Берлина «деньги, боеприпасы и оружие» для борьбы с царизмом, и один только германский МИД выдал на эти цели 26 млн марок! Сообщаются и более достоверные сведения о том, что Парвус получил один миллион рублей в 1915 году, что «незадолго до возвращения Ленина» МИД получил еще 5 млн марок, что «до сих пор неизвестно, какова была доля большевиков». Как видим, здесь все-таки нет никаких доказательств существования цепочки «немцы—Парвус—большевики—пропаганда»! Но ведь именно в этом пыталась убедить нас Иванцова, давая свою корявую ссылку. Ах да, там ведь есть и ее интервью, но на стр. 48. В тексте сказано, что полмиллиона листовок стоили всего лишь 1 153 рубля, и «достаточно было совсем небольших вливаний, — отмечает московский эксперт Ольга Иванцова, — чтобы достичь весьма значительных результатов». Это и есть все ее «интервью»! К чести «Шпигеля» надо заметить, что он даже не называет Иванцову историком…
Ну и наконец Иванцова заявляет, что «остатки тех 4 млн немецких марок, которые были выделены германским Генеральным штабом для субсидирования левого крыла российской социал-демократии и свидетельства о которых были обнаружены в немецких архивах, следует искать в совершенно другом кармане — кармане самого Парвуса», если только Ганецкий и Радек не привезли их лично [266]. Какая ей разница, что не 4, а 5 млн, и что не генштабом, а МИДом, и что нет сведений о том, как, куда и когда они покинули карманы чиновников МИДа. Можно продолжать все валить на Парвуса — как это делали социал-шовинисты и нацисты. Поздравим Иванцову со вступлением в этот клуб!
Не испытывая моральных сомнений, она подает это как установленные факты, которые будто бы могли быть учтены следствием. Сославшись на сколь громогласное, столь же и бездоказательное высказывание Бернштейна о деньгах от немецкого кайзера, она прокламирует: «большевики знали источник их происхождения» [267], и выставляет это как главное обвинение против Ленина. Но Бернштейн не имел никаких документальных подтверждений, а излагал то, что услышал от чиновников МИДа [268], которые, как будет показано дальше, были большими профанами и любителями выдумывать небылицы (а также и верить в них). Документов у Бернштейна не было, а слухи стоят недорого!
Напоследок Иванцова свидетельствует о том, чего на самом деле нет: «Принято считать, что сближение Ленина с германским властными структурами было связано с обстоятельствами его возвращения в Россию в апреле 1917 г. Но материалы Предварительного следствия показывают, что это сближение не ограничивалось одним только этим и проезд его через территорию Германии не был единственным режимом благоприятствования, созданным для него» [269]. Только абсолютно интеллектуально невинный может считать осторожнейшим образом организованный большевиками транзит через Германию — способом взаимодействия с «кураторами». О том же, что материалы следствия доказывают неправоту предвзятых убеждений Иванцовой, много раз сказано выше.
Все эти многократные утверждения Иванцовой о доказанности вины большевиков преследуют одну цель — за счет постоянных повторов вдолбить в сознание читающего эту мысль. Иванцова не может толком сформулировать аргументы, отсюда противоречия между ее собственными тезисами. Она вынуждена постоянно игнорировать и перевирать материалы дела, уходить от их изложения, подменять их домыслами на основе других «источников». Ей необходимо максимально нейтрализовать исторические документы, чтобы они не «работали», чтобы даже после знакомства с ними у читателя в голове сидел вбитый Иванцовой миф.
Материалы рассмотренного дела дают наглядное представление об обстановке, в которой раздувался миф, о способах и целях этого. Без учета этого общего положения нельзя подходить и к другим фрагментам мифа.
1) Протестуем против буржуазной клеветы, направленной против революционной с.-д. (большевиков).
2) В ответ на гнусную клевету и травлю, мы доверяем и всемерно будем поддерживать партию революционной с.-д. (большевиков), с ней нам не будет страшна никакая контрреволюция.
Из резолюции рабочих Атигского завода (Пермская губерния), 13 августа 1917 г.
Вряд ли счастливым человеком считал себя Лев Троцкий, когда он, в 1929 г. изгнанный сталинской бюрократией из СССР, где многие его соратники находились в ссылках, и не принятый ни одной европейской страной, смог найти пристанище лишь на турецком острове Принкипо. Но все-таки, как теперь ясно, он был счастлив тем, что мог в своей «Истории русской революции» главу, посвященную травле большевиков после июльских дней 1917 г., озаглавить «Месяц великой клеветы». Сейчас мы знаем, что месяцем дело не ограничилось.
Открытое против большевиков дело и арест некоторых из них дали буржуазной прессе «право» — по принципу «нет дыма без огня» — запустить самую шумную и гнусную из всех волн антипролетарской и антиреволюционной агитации за 1917 г. Я думаю, что полезно было бы издать подборку материалов тогдашней антисоветской печати и сравнить их стиль и содержание с публикациями большевиков. Многих бы удивила сдержанность, разумность и обоснованность последних на фоне копающихся в помоях бездарных газетчиков, всеми способами затемнявших настоящие народные вопросы революции и подменявших их обсуждением скандальчиков типа того, что революционер Накамхес подавал на имя царя формальное прошение о смене фамилии на Стеклова.
Материалы следственного дела дают некоторое представление о способе мышления таких акул пера.
26 июля в вечернем выпуске «Биржевых ведомостей» Гальберштадт дал статью «Из истории большевистского заговора», в которой старательно демонизировал деятелей Военной организации большевиков в июльские дни. Они, якобы, приняли дословно такое решение: «перешагнуть через трупы меньшевиков и эсеров, если они будут мешать выступлению», и явно намеревались это сделать: совершили «насилие над эсером министром Черновым» и искали меньшевика министра Церетели [270]. «Насилие» над Черновым — это та самая «попытка ареста» из предварительного обвинительного заключения. А к требовавшим Церетели к ответу демонстрантам вышел большевик Зиновьев и посмешил их началом своей речи: «Вместо Церетели к вам вышел я», чем сразу снизил градус напряжения. Поэтому, как уже сказано, это было откровенно надуманное обвинение в адрес «заговорщиков», ибо они сами «насилие» и пресекли. Множество свидетелей в ходе следствия именно так и описали происходившее. Что мешало Гальберштадту и следствию сразу же выяснить картину этого конфликта, проходившего на глазах у сотен людей, и не распространять неделями эту клевету? Ответ ясен — предубеждение против большевиков. Перед ним умолкает этика и журналиста, и законника. Мели, Емеля, твоя неделя.
Наглядный пример того, из каких источников и какими путями поступала затопившая газеты смрадная грязь, дают показания того же Гальберштадта. Он сообщил, что ему «достоверно известно, что Парвус-Гельфанд действительно состоит агентом германского правительства и посредником в сношениях Германии с русскими большевиками во главе с Лениным-Ульяновым и в качестве такого посредника снабжает их крупными денежными суммами» [271]. К счастью, из следственного дела можно установить, откуда он получил эту «достоверную» информацию. Считайте, сколько звеньев она прошла. Депутат рейхстага Гаазе сообщил якобы об этом некоему русскому журналисту в Копенгагене, тот там же передал ее журналисту Лейтесу, который связался с тамошним чиновником МИДа Мейендорфом, он в свою очередь отправил сведения в Петроград, где, наконец, сотрудник министерства Богоявленский довел их до Гальберштадта. Когда Парвус в прессе потребовал у Гаазе опровержения, тот ответил следующей телеграммой: «Само собой разумеется, я никогда не говорил, что Вы являетесь посредником между Министерством иностранных дел и Лениным или какими-то большевиками» [272].
Лгал ли прежде теперь замолчавший Гаазе, или его слова были искажены — сознательно ли, случайно ли — при передаче, для нас сейчас неважно. Важно то, что в большинстве подобных случаев информация разительно отличалась в начале и в конце цепочки. Но проверять ее писаки не торопились, соревнуясь в хлесткости обвинений против большевиков.
Журналист Файнзингер на допросе вволю рассуждал о предприятиях Парвуса и выражал уверенность, что тот открыл Институт по исследованию причин и последствий мировой войны с целью вызвать в России «революцию большевистского характера, т.е. необходимую для Германии», что Парвус откупил Ганецкого от обвинений в контрабанде в Дании. Файнзингер даже назвал свои источники — это русские журналисты в Скандинавии, которые «категорически заявили, что для них нет сомнений, что большевистские организации в России так или иначе находятся в тесном единении с Парвусом и субсидируются немецкими деньгами. То, что они говорили мне, по моему мнению, основано на каких-либо фактических данных» [273]. И этому Рабинович «Биттлз» насвистел...
Его коллега по непростому ремеслу бульварной журналистики Кливанский пламенно уверял следователя в том, что он всегда выступал против «контрреволюционных и враждебных интересам России» большевиков и подозревал у них и шпионов, и немецко-австрийские субсидии. Но он вовремя подстелил себе соломку: «… прошу внести поправку в том смысле, что лично не имею фактов или данных подозревать то обстоятельство, чтобы ленинизм почерпал средства от немцев или австрийцев» [274].
Газетчик Никитин якобы нашел в выброшенных из сожженного здания охранки папках неопровержимые данные о «многолетнем провокаторском поведении Ленина». Именно так он и озаглавил свою статью и начал ее с прочувствованных слов: «Побивший рекорд предательства и превзошедший в этом отношении всех Азефов и Мясоедовых, вместе взятых, Ленин имеет за собой долгий стаж предательской работы. Еще в 1912 г. вождь германских социал-демократов Гаазе, обличающий ныне в работе на германские деньги лучшего друга Ленина Парвуса-Гельфанда, сообщал о Ленине компрометирующие последнего сведения» и т.д. Так что же сказал «обличающий» Гаазе? Да всего лишь то, что Ленин не имел права выступать от имени всей социал-демократии России. Как бы там ни было, маловато оснований, чтобы Никитин мог разглагольствовать про «истинное лицо предателя» и «иудину роль» Ленина [275]. Свобода слова, скажете? Свобода клеветы!
Для либералов, по которым революция так шоркнула, что в них сразу обнаружился крепостник, Ленин был самым страшным признаком народного восстания. Но бить они хотели не просто по Ленину, а по всей революции. Поэтому вскоре после того, как Ленин ушел в подполье, и клевета по его адресу стала уже обыденностью, пресса принялась ровно такими же приемами порочить и менее радикальных социалистов. Связи с немцами «обнаружили» у «селянского министра» Чернова — и он ушел в отставку до окончания расследования; припомнили и Церетели, очень лояльному к правительству, его былое революционное прошлое [276]. Бывший жандармский полковник Балабин дал показания, заявив о связях Каменева с киевской охранкой. Журналисты, конечно же, вынесли это на всеобщее обозрение. Каменев отстранился от работы в ЦИКе до разбора дела, реабилитирован он был лишь через полтора месяца — жандарм «спутал» его с однофамильцем [277]. Против Луначарского тоже была запущена сплетня: якобы он служил охранке в Нижнем Новгороде [278]. Эту передвижку удара вправо, по умеренным социалистам, Николай Суханов объяснил так: «В интересах буржуазной диктатуры, ставшей такой близкой и возможной, надо было именно Советы стереть с лица земли» (курсив автора) [279]. А уже совсем накануне Октября распоясавшийся Бурцев дошел до обвинения военного министра Верховского в получении немецкого золота — Бурцев только так был способен объяснить осторожные замечания министра о необходимость сепаратного мира. Временное правительство замело эту историю под ковер: оно отправило в «отпуск» Верховского, специально опровергнув его слова в защиту сепаратного мира, и закрыло газету Бурцева [280].
Журналистика столь низкого сорта была прямым наследием царизма, плодом оголтелого милитаризма последних лет: «… сказалась привычка российских газет играть скорее на поле пропаганды, чем на поле информации, которую при “старом режиме” было трудно искать и которую было опасно использовать в публикациях ввиду вероятности преследований» [281]. Профессия нуждалась в очистке от ловцов дешевых сенсаций, которые назывались журналистами. Возражения типа «большевики сами были такими же пропагандистами, но на свой лад», не принимаются: умение партийных публицистов добывать информацию в народе и извлекать данные из сообщений других изданий было в разы выше, на этом и строилась их более качественная пропаганда, нашедшая в итоге искреннюю поддержку масс.
Истерического стиля публикации лета 1917 г. сделали свое дело и подняли антибольшевистские настроения. При аресте большевиков после июльских дней у многих были найдены черносотенные письма и приобщены к делу.
У Александры Коллонтай нашлись четыре телеграммы еще конца июня, отправитель которых демонстрировал знакомство с «предметом»: «… наступление успешно продолжается, для вашей братии — это нож острый. Плакали немецкие денежки» и т.д. [282].
У Анатолия Луначарского было изъято послание погромщика (и при этом — сторонника Госдумы!), оскорбленного тем, что «ловкие прохвосты, понаехавшие из-за границы, инспирируемые германскими шпионами и провокаторами, учинили на заре революции еще одну незаконную власть, захваченную самочинными советами, — там засели жиды и всякие инородцы, а теперь русские негодяи, вроде Соколова, болтают и дерут глотки вот уже четыре месяца, бесчинствуют, потворствуют открыто преступлениям, укрывают предателей, совершают гнуснейшие преступления против Родины» [283]. Примечательно то, что автор-антисоветчик назвал грузина Чхеизде «хитрым и двуличным армянином», «которого упорно заподазривают в сношениях с Лениным и в получении от последнего денег, происхождение которых всем теперь известно». Зачем знать, что Ленин ни во что не ставил правого эсдека Чхеидзе. Всех под одну гребенку!
Льву Троцкому еще в июне отправил письмишко казак Блохин, начав его так: «Как казак, я уже являюсь по натуре интернационалистом…», а закончив так: «Из русских Вы никогда не сделаете интернационалистов, так как мы имели свое государство до сего времени; тем, кто это потерял более двух тысяч лет тому [назад], это гораздо легче». Ничего, что логики нет, зато есть намек на еврейство Троцкого. Есть и обвинение: «Ваши же лозунги имеют темные пятна и даже больше, они отзывают коммерческой сделкой, где объектом купли-продажи является Россия и ее все свободы». Есть и предупреждение: «Я Вам не угрожаю, а говорю как гражданин» [284].
А некий недоброжелатель прислал весточку даже Мечиславу Козловскому в тюрьму с обращением «Предатель России, агент Вильгельма II-го, шпион, продавшийся Германии, “присяжный поверенный”, аферист, провокатор, паскуднейшая “адвокатская” душонка, ленинец злосчастный». И далее: «Напрасно ты дожидаешься оправдаться. Кайся, каналья, лучше! … Документально ясно, что все вы агентами сделались Германии и Вильгельма. … по твоему распоряжению прохвосты-ленинцы стреляли в мирных жителей 3—4 июля … Получил ты деньги из Германии прямым способом» [285]. Видите, отправитель уже раздавлен валом пропаганды и убежден в наличии документальных доказательств!
Открытка одного шутника была доставлена Ленину в редакцию «Правды», которую он назвал «бюро провокаторов, охранников и шпионов»: «… Я надеюсь, что благодаря Вам наш высочайший покровитель и патрон, Вильгельм, в скором времени возьмет Петроград, в чем и я прилагаю все свои силы, хотя, конечно, не с таким успехом, как Вы, дорогой учитель. Желаю Вам много успехов в нашем общем и священном деле. Первоклассный германский провокатор В. Блумберг» [286].
Доходила до большевиков и корреспонденция с фронта, в которой встречались и положительные письма, и ругательные. В последних издания ленинской партии назывались «Лжеправда» и «Анархист», к их авторам обращались «Сволочи Ленин и К°. Когда же, наконец, Вы перестанете сеять рознь в наши боевые ряды и своими лозунгами, пропагандой служить Вильгельму?» и заверяли: «Не думайте, товарищи, что Ваши грязные ничтожные листы, т. н. “Солдатская правда” читаются с большим интересом, нет. Они у нас в большом количестве висят, попросту сказать, в сортире. Покорнейшая просьба, прислать “Солдатской” и “Окопной Правды” как можно больше для подтирания жопы!!» [287].
Клевета о «немецких деньгах» оказалась последним «мирным» средством буржуазии против большевиков, после которого последовало уже развязывание гражданской войны. Сто лет назад она не смогла сдержать революционное наступление. Но миф остался сначала как сластящая пилюля для дряблой, разбитой и выкинутой на задний двор отжившей России. В наши дни он стал более страшной силой антиреволюционной пропаганды.
Выше уже были разобраны «российский» след (следственное дело и связанные с ним материалы) и «французский» след (сведения о попытке французских политиков и разведчиков добыть или выдумать компромат на большевиков) этого мифа. Основная заслуга в их распутывании принадлежит покойной Светлане Поповой. Для полноты картины необходимо выяснить, есть ли основания доверять «американскому» следу (точнее, «русско-американскому» — «документам Сиссона») и «германскому» следу (документам МИДа Рейха).
Уже сразу после Октября распространение мифа пошло по накатанной схеме.
Вышвырнутые члены чахлого правительства кивали: это все подстроено из Германии. Кадет Шингарев даже привлек доказательство: дескать, обыскав одну из квартир, большевистские солдаты «оставили кое-что и свое: на полу после их ухода нашлась германская марка» [288]. Принято сожалеть о самосуде над Шингаревым, случившемся через пару месяцев. Но если еще раз перечитать эти его слова…
Западная пресса не отставала от Шингарева. Даже насквозь показушный «наказ» (позиция по вопросам внешней политики) меньшевистского ЦИКа, который хотели вместе со Скобелевым отправить от «демократии» на конференцию союзников в Париж в начале октября, подвергся ругани со стороны союзной печати как документ, имевший немецкое происхождение! [289] Еще в разгар событий летом 1917 г. лондонская «Таймс» клеветала на всех революционеров скопом, видя в них «… в основном иностранцев еврейского типа, среди которых практически нет ни рабочих, ни солдат, а про некоторых из них известно, что им платит Германия». Ну а уж после прихода большевиков к власти «Таймс» было просто не остановить: они «являются авантюристами германо-еврейской крови и оплачиваются германцами», — вопила газета [290]. Пишущая братия приняла эстафету расплескивания помоев. Нью-йорская «Таймс» на основе анонимного сообщения из Парижа утверждала, что у французского правительства имеются «абсолютные доказательства» того, что Ленин «является креатурой службы прусской пропаганды». Лондонская «Морнинг пост» величала Крыленко «германско-еврейским шпионом», а Ленина — Иудой Искариотом по фамилии Цедербаум (Цедербаум, как известно, — фамилия меньшевика Мартова). «Пост» выражала уверенность: «Учитывая безусловное разоблачение Ленина как платного германо-австрийского ставленника, мы не очень удивлены известием, что после перемирия он сможет найти убежище в Германии». Парижская «Фигаро» тиражировала заявление некоего крупного финансиста, «наблюдавшего» в Петрограде поток немецкого золота, и трезвонила: «… в руки и карманы приспешников Ленина ежедневно направляются миллионы рублей. […] То, что большинство большевистских лидеров оплачиваются Германией, ясно как день» [291]. Все эти выдумки лихо расползались и по коридорам власти. Если весной американский посол в Петрограде Фрэнсис гадательно замечал, что Ленин с соратниками, «возможно, даже оплачиваются Германией», то чуть позже сотрудник американской миссии генерал Скотт уже желал крови «сотни таких германских агитаторов… как Ленин и Троцкий», а 1 декабря 1917 г. в секретном меморандуме Государственного департамента сообщалось, что есть трудности в получении «какой-либо связной информации о карьере Ленина», но тут же и заявлялось о существовании «достаточных доказательств» того, что его «значительные средства» — «германского происхождения», и «мало сомнений, что он является германским агентом» [292]. Черчилль тоже подпел хору: «Россия окончательно повержена […] не только германской сталью, но и германским золотом» [293]. Все та же картина! «Солидные» издания и деятели ни капли не стеснялись городить откровенную ложь. Вранье для них было привычным методом пропаганды, так что им вообще ни в чем нельзя верить.
Если хилые бывшие министры только сокрушались и выражали уверенность в заговоре, то озлобленные проныры пускали в ход свою наглость и ловкость. Уже упомянутый Семенов (Коган), сыгравший важную роль в запуске антибольшевистской фальшивки, стал одним из создателей второго ее издания — пресловутых «документов Сиссона». Дореволюционная биография Семенова во многом остается таинственной, но некоторые свидетельства заставляют усомниться в его чистоплотности. В 1882 г. он был арестован в Одессе по подозрению в связях с «Народной волей». Участник «стрельниковского процесса» П.И. Торгашов (П. Надин) указывал, что Коган был выпущен до суда на поруки и скрылся за границей [294]. Но, например, народоволец В.И. Сухомлин считал, что Семенов был освобожден благодаря тому, что написал покаянную и оговорил кого-то, так что доверия в революционных кругах он так и не восстановил. Этот же автор дал Семенову такую характеристику: «Этому недурному по натуре человеку, при всех его блестящих внешних качествах, недоставало моральной стойкости и умственной глубины» [295]. В литературе встречается и менее достоверное мнение о том, что вскоре после своей эмиграции Семенов стал агентом Рачковского — заведующего заграничной агентурой полиции и инициатора фабрикации «Протоколов сионских мудрецов» [296]. Составитель подборки сведений о Семенове, «Az Netlenen», задается справедливым вопросом, почему Б.И. Николаевский, ведший переписку с Семеновым, не прояснил этот скандальный момент.
Нелишне отметить мнение историка Виталия Старцева, который предполагает, что Семенов мог получать деньги от японского разведчика Акаси во время русско-японской войны; в таком случае его борьба с «продавшимися немцам» ленинцами приобретает особую пикантность [297]. Эта догадка Старцева весьма может быть истиной, тем более что есть указания на близкие связи Семенова с лидером финляндских активистов Цилиакусом [298], который был главным партнером Акаси.
В 1917 г. Семенов был редактором газеты «Вечернее время» и заведующим издательством «Демократическая Россия», созданного под эгидой Тома. Семенов был причастен к кругу журналистов и промышленников, уже в апреле обсуждавших выдвижение Корнилова в диктаторы. К этой мысли их, видимо, подтолкнул Тома, требовавший более активного участия России в войне [299]. Ф.А. Селезнев старается представить Семенова не правым заговорщиком, но обычным эсером. Однако сам мнимый эсер через десять лет так обозначил свои предпочтения, изложив их в сочувственном предисловии к воспоминаниям романовского холуя Волкова: «… мы все, за исключением социалистов, осуждаем керенщину и ее деятелей…» [300]. После июльских дней и начала провокации против большевиков Семенов для сотрудников военно-судебного ведомства читал лекции о немецкой пропаганде [301].
В качестве иллюстрации добродетелей Семенова можно привести такой пример: он пытался убедить представителей союзников в том, что переданные им документы (изготовленные Оссендовским) собрал немецкий офицер Бауэрмайстер — эта фамилия была известна Семенову из русских газет 1915 г. в связи с обвинениями против Мясоедова; мемуары самого Бауэрмайстера отвергают эти домыслы, над которыми он, по его собственному выражению, «был вынужден от души посмеяться» [302]. Вот так Семенов пытался свою ложь подкрепить при помощи другой лжи, так что как минимум отзыв Сухомлина о его недостатках выглядит очень похожим на правду. Семенов был из тех, кого «грел» образ качающегося на веревке трупа Мясоедова, обозначая их взгляд на будущее большевиков.
Подельником Семенова, во многом его превосходившим талантами, был Фердинанд Оссендовский — прощелыга, мистификатор и антигерманский затравщик, ранее уже отметившийся на ниве подделок документов. Не позднее 1913 г. он повел в печати кампанию против одной немецкой фирмы во Владивостоке, занимавшейся там якобы шпионской деятельностью, за что он, вполне вероятно, получал деньги от непосредственных конкурентов этой фирмы [303]. Оссендовский развил нешуточную активность, написал целый воз статей, издал их отдельной книгой и даже угрожал снять фильм-пьесу о торговцах-шпионах, при помощи поддельных документов шантажируя хозяина под видом третьего лица и добиваясь мзды за молчание. Фирма выдвинула против него иск, но судебный процесс так и не случился [304]. На волне германофобии в годы мировой войны Оссендовский составлял для спецслужб такие доклады, как «Торгово-промышленная агентура Австро-Германского Генерального штаба» и «Военно-политический элемент в германской торгово-промышленной программе и борьба с ним». Как заметил историк Геннадий Соболев, «реальной и полезной информации в этих “документах” было не густо, зато фантазий хоть отбавляй» [305]. «… после Февральской революции и среди втянутых в политику обывателей больше пользовались публичные лекции о вредоносной работе “промышленной агентуры” Германии» — одним из таких лекторов был Оссендовский. Он стращал положением в глубоком тылу: все сибирское масло захватили австро-германские экспортеры, они «разработали план германской колонизации вдоль Сибирской железной дороги, и немецкие поселки очень скоро вытянулись длинной полосой от станции Курган почти до самого Красноярска» [306]. В газете Семенова «Вечернее время» была открыта еженедельная колонка «оголтелого националиста Осендовского, изливавшего на правительство потоки критики за недостаточную решительность в борьбе против “немецкого засилья”» [307].
Оссендовский в одном из писем к колчаковцам так сообщил об этой своей деятельности: «я вел борьбу с германцами во всех отраслях нашей жизни, пользуясь материалами и денежными средствами, предоставленными в мое распоряжение Н.А. Второвым, А.И. Гучковым, польскими деятелями и др. Вместе с Панкратовым и Алексинским я разоблачал большевиков после их первого выступления в июле 1917 г.» [308]. Можно с сомнением относиться к этим словам, зная патологическую лживость Оссендовского, но стоит отметить, что разоблачитель «продавшихся большевиков» совсем не стесняется сообщить, что он сам был куплен Гучковым и др. Как заметил Джордж Кеннан, «Оссендовский зарабатывал на жизнь в качестве профессионального поставщика антигерманского пропагандистского материала» [309]. Как-то уже не удивляет, что очередной громогласный обвинитель большевиков имеет рыльце в пушку! Вслед за Орловым и Бурштейном в дело против большевиков вступает очередной спец по борьбе с «германским засилием»!
В ноябре 1917 — апреле 1918 гг. Оссендовский изготовил 142 фальшивых документа о заговоре большевиков и Рейха и при помощи Семенова часть из них продал за 25 тыс. долл. американскому разведчику Сиссону. Часть полученных документов Сиссон опубликовал в 1918 г. в виде брошюры «Германско-большевистский заговор» тиражом в 137 тыс. экземпляров. Главным экспертом, оценивавшим их подлинность, был профессор русского языка Самуэль Харпер (летом 1917 г. он был в России, являясь неофициальным сотрудником американского посла [310]). В своем заключении Харпер указал: «… мы, не колеблясь, заявляем, что у нас нет оснований сомневаться в подлинности или достоверности этих документов», в них нет «ничего, что прямо исключало бы представление об их подлинности, и немного того, что дало бы им основание сомневаться в ней…» [311]. Чем это принципиально отличается от приводившихся выше примеров журналистской работы с источниками информации или свидетельскими показаниями в духе «не имею данных отрицать»? Гораздо позже в мемуарах Харпер более откровенно высказался о причинах, заставивших его утверждать о достоверности документов, отказавшись от объективного рассмотрения: «Мой опыт работы с документами ясно показал степень давления, оказываемого на сотрудников Университета во время войны. [...] я считал, что в мою задачу как ученого входит объяснение того, почему большевики выступали против продолжения войны не только со стороны России, но и в целом. [...] но как сотруднику Университета мне было невозможно не внести вклад в поднятие боевого духа, даже если это означало принятие заявлений явно тенденциозного характера» (курсив мой. — Р.В.) [312].
Госдепартамент был против обнародования «документов Сиссона» и после их выхода стремился провести новую экспертизу (а ведь в декабре 1917 г. это ведомство клеймило Ленина как немецкого шпиона!). Но президент Вильсон в обход госдепартамента дал распоряжение о публикации, а затем отказался предоставить переданные ему оригиналы документов, тем самым воспрепятствовав их более широкому изучению. Поэтому американская пресса долгое время тиражировала мнение об их подлинности. Оригиналы были обнаружены лишь в 1952 г. [313] Изучивший их в 1956 г. Джордж Кеннан — «архитектор “холодной войны”» — был человеком явно антисоветских убеждений, и тем ценнее его признание, что «документы Сиссона» — фальшивка. Пример Кеннана — откровенный укор в адрес сегодняшних российских политиков и особенно ученых, которые в своей ненависти к революции доходят до отрицания очевидного, до распространения фальшивок. В своей работе Кеннан помимо прочего ссылался на выводы брошюры, выпущенной в 1919 г. от имени германского правительства и армии и подтверждавшей, что «документы Сиссона полностью подделаны», так как в них использованы выдуманные названия учреждений, фамилии офицеров и т.п.; а также на заключение британского специалиста по подчеркам Уэбба о том, что «… отчетливые признаки неуверенности встречаются в некоторых подписях, и это указывает на их поддельность» [314].
Можно добавить, что английский разведчик Роберт Локкарт советовал британскому Военному кабинету признать власть большевиков и не доверять слухам об их сговоре с немцами, и эту позицию поддержали Ллойд Джордж и Бальфур, но остались в меньшинстве; а в США эксперты в том же духе составили доклад для госсекретаря Роберта Лансинга, и вообще многие общественные деятели и государственные чиновники со скепсисом относились к версии о «немецком следе», к брошюре Сиссона [315]. Среди этих людей был журналист и сотрудник Сиссона Артур Буллард, известный своим уничижительным отношением ко всем левым партиям, но и он не признавал подлинность «документов Сиссона» [316]. Вместе с Локкартом североамериканский разведчик Робинс и французский разведчик Садуль «единодушно отвергали поспешное утверждение, что большевики состояли на оплате Германии или подчинялись интересам германской политики» [317].
Заподозрить всех этих людей в симпатиях к большевизму также невозможно. Если уж они раскритиковали «документы», то, значит, доказательная база в последних была совсем никудышней. Разумеется, что всегда может найтись какой-нибудь Стариков, который совершит фортель и разоблачит «англосаксов»: «Германия дала добро на проезд “Ленина и К°” через свою территорию только со второго раза. Будь он “немецким шпионом”, заминки бы не возникло. Затея с поездкой в Россию была бы крайне рискованной, не будь у революционеров гарантий, что Временное правительство их не арестует. … Кто же мог гарантировать Ильичу безопасную дорогу и теплый прием на родине? Только Антанта, которой было подконтрольно Временное правительство. Именно страны Антанты, судя по всему, согласовали с Берлином эту поездку в пломбированном вагоне. Цель Великобритании и Франции была простой: вызвать революцию в России и, словно искрами от горящей головешки, поджечь Германию» [318]. Никакого труда не составит, следуя такой логике, процитированных англичан и американцев записать в хитроумных злодеев, которые то ли сами наняли большевиков, то ли покрывают их связь с немцами и перекупают их на свою сторону. Прежде чем всерьез говорить о подобной версии «английского» или «американского» (в стиле «еврейские банкиры США и Троцкий») следа (а равно как и «австро-венгерского» или «японского»), Стариковым всех мастей стоит предоставить хотя бы минимальные документальные подтверждения этого (и чтобы они были поубедительнее марки Шингарева), опровергнуть доказательства обратного, выполнить хотя бы сотую долю той исследовательской работы, которую выполнили Кеннан, Ляндрес, Старцев, Соболев, Попова. Без этого их сугубо «логичные» рассуждения будут оставаться злословием и презренной клеветой. А лично Старикову полезно задуматься над тем, как теперь он будет опровергать слова своего бывшего дружка «нодовца» Федорова о том, что Стариков финансируется из Лондона [319]. Вот так порой оборачивается бездумный голем против собственного создателя.
Кеннан и Старцев указывают на множество очевидных признаков подделки в «документах Сиссона». Оссендовский выдумал названия трех немецких учреждений, якобы связанных с генштабом, как выдумал и русскую революционную «Контрразведку при Ставке». В их «циркулярах» и «переписке» он и поместил «доказательства» работы большевиков на Германию. Анализ текстов показывает, что они сначала были написаны на русском, а потом переведены на немецкий [320]. Русские фамилии реальных людей в своих подделках он почти всегда приводил без инициалов, так как не знал имен революционеров, а когда пытался их додумать, допускал очевидные промашки; своим немецким персонажам он давал самые простые фамилии. В сфальсифицированных им документах якобы большевистских организаций вместо обращения «товарищ» используется старорежимное «господин» [321]. В псевдонемецких бумагах даты приводятся по старому русскому стилю [322]. Оссендовский присвоил каждому «документу» исходящий номер, но прокололся в том, что ни разу эти номера не повторяются, хотя по мысли создателя «документы» принадлежали шести разным «организациям». Авантюрист был предубежден против таких повторов, видя в них основания для разоблачения, но при этом допустил массу нелепых ошибок, когда исходящие номера шли как бы поочередно у разных «учреждений», имели большие разрывы или вообще шли в обратном порядке [323]. Джордж Кеннан подытожил: «… доказательства сходства подлинных образцов почерка Оссендовского и надписей на документах Сиссона многочисленны и убедительны» [324]. Самая простейшая внешняя критика источника показывает его поддельность.
Разбирая внутреннее содержание фальшивок, Виталий Старцев точно показывает «один из главных методов работы Оссендовского: изготовление документов под реальный, уже свершившийся факт» [325]. Фальсификатор соединял действительные события, слухи и собственные домыслы и в «документах» обращал их в историю. В качестве примера можно назвать подделку, опубликованнаую Сиссоном и являющуюся одной из популярнейших сегодня. На нее в частности ссылается и сошедший с ума на почве исследования спецслужб Соколов, который толкует о большевистских мерах «зачистки доказательной базы их финансирования из зарубежных источников» и приводит «сохранившийся документ» [326]. В нем якобы сотрудники наркомата индел сообщают председателю СНК: «В архиве министерства юстиции … изъят приказ германского императорского банка за № 7433 от 2-го марта 1917 года об отпуске денег тт. Ленину, Зиновьеву, Каменеву, Троцкому, Суменсон, Козловскому и др. за пропаганду мира в России» (сам «приказ» тоже был изготовлен Оссендовским). Появление фамилии Суменсон здесь явно инспирировано газетными публикациями периода травли большевиков, до их появления ее имя никому не было известно, политических связей с большевиками она не имела. Попадание Троцкого в «мартовский» «документ» в компании с большевиками тоже нелепо, так как он стал их союзником лишь летом 1917 г., а до этого имел славу одного из главных их оппонентов. Джордж Кеннан тоже обратил внимание на несуразность этого «документа»: «Не было никакой необходимости цитировать здесь инкриминирующее содержание изъятых документов; председатель совета народных комиссаров был бы полностью в курсе дела. Если, как дают понять документы, он был бы озабочен сокрытием доказательств, то последнее, чего бы он хотел, было бы их распространение на другой официальный документ» [327]. Виталий Старцев более подробно и тонко разбирает это и прочие сообщения «документов» [328]. А первым разбор их нелепостей провел знаменитый Джон Рид, хорошо узнавший революционный мир России 1917 г. [329] Старцев также показал, что антибольшевистские подделки, известные под названием «Документы, находящиеся в российской контрразведке», таким же образом созданы задним числом под случившееся событие (к примеру, в якобы довоенных документах с точностью предугаданы военные союзы Первой мировой). Как отметил Г. Соболев, особенность этих фальшивок лишь в том, что они в советское время хранились в фонде Ленина (ведь он в них упоминается), и постсоветские разоблачители ухватились за это: раз они из архива, значит, подлинные [330].
Кеннан выделил основные невероятные идеи «документов Сиссона», явно расходящиеся с исторической правдой: советские вожди были тайными агентами кайзеровского генштаба — и сумели это навсегда скрыть от ближайших товарищей по партии, генштаб контролировал выборы в ЦИК в январе 1918 г. и организовал избрание в него ряда большевиков, генштаб секретно имел два полноценных отделения в Петрограде — и смог полностью скрыть сведения о них, переговоры в Брест-Литовске и в Петрограде (с послом Мирбахом и адмиралом Кайзерлингом) были средством для обмана общественного мнения — и советские переговорщики все время были под полным контролем немцев. Кроме того, американский исследователь отметил, что «почти на каждом шагу в этих документах встречаются особенности, которые никаким образом не соответствуют обычной практике правительств. Организации, занимающиеся вопросами, требующими конфиденциальности и секретности, обычно избегают излагать в письменном виде, а тем более хранить, записи, содержащие самообвинения. Для правительств необычно вносить без необходимости в письменные документы, и особенно в переписку с другими правительствами, сведения, которые могут быть использованы против них, уж тем более в военное время. В документах же Сиссона постоянно встречаются случаи беспричинного и очевидно совершенно ненужного внесения сведений такого свойства»; например, абсолютно неуместно перечисление имен германских агентов в документах, отправленных большевикам [331].
Совсем не удивительно, что миф о «немецком золоте» продвигал столь явный авантюрист, циник и стяжатель, как Оссендовский. Не он первый, не он, к сожалению, последний. Для наущавшего Ермоленко Орлова опыт фальсификаций и обмана тоже не прошел даром. Во время Гражданской войны он работал под прикрытием в ЧК. Затем в Берлине под эгидой белогвардейщины и английской разведки он создал лабораторию для фабрикации антикоммунистических фальшивок; в Берлине обитал и его подельник Терехов, руководя разведкой одной из белогвардейских шаек. Орлов одновременно работал осведомителем немецкой политической полиции, которая в 1929 г. отвела от него угрозу наказания, когда Орлова судили за подлоги; безнаказанной осталась его известная фальсификация 1924 г. — «Письмо Зиновьева» (или «Письмо Коминтерна») [332]. Примечательно, что одним из заказчиков и покупателей фальшивок Орлова был и другой, уже знакомый нам, подстрекатель против большевиков в 1917 г. — французский капитан Лоран! [333] Так в эмиграции сошлись две изначально параллельные линии антибольшевистской провокации. Любопытно заметить, что там же встретились две прежде независимые линии махинаций Орлова и Оссендовского. Личностью, соединившей их, был Борис Бразоль. По молодости он флиртовал с социализмом. Затем, когда его чиновничье-юридическая карьера пошла в гору, под гору покатились его убеждения. В 1911—1913 г. он приобрел авторитет в черносотенных кругах, выступив как организатор погромного антисемитского «дела Бейлиса»! После 1917 г. он оказался в США, где стал представителем Колчака, а затем собирателем белогвардейских сил крайне правого толка. Бразоль сотрудничал с американской разведкой и консультировал ФБР по вопросам «красной опасности». С 1920 г. он работал на Форда и в его антисемитских изданиях пропагандировал «Протоколы сионских мудрецов» [334]. Отметился Бразоль и в распространении подделок Оссендовского [335]. Видимо, в связи с этим направлением деятельности он еще в 1918 г. составил для Госдепартамента доклад «Большевизм и иудаизм», в котором развивал популярную и поныне идею о сговоре российских революционеров и американо-еврейского банкира Шиффа, в феврале 1916 г. будто бы решивших свергнуть царское правительство [336]. А в 1929 г. Бразоль «участвовал вместе с Орловым в подлоге писем, якобы уличавших либеральных американских сенаторов Бора и Норриса в получении субсидий из Москвы. В 1930 г. он был замешан […] в еще более громком деле подлога “письма Коминтерна американским коммунистам”. В то же время в руках Бразоля сходились нити к фашистским вожакам в США» [337]. Столь ценный кадр не пропал втуне и стал затем пособником германских нацистов и сторонником сотрудничавшего с нацистами претендента на русский престол Кирилла Романова [338]. Умилительно то, что именно Бразоль в 1959 г. составил насквозь лживую брошюрку «Царствование Императора Николая II в цифрах и фактах (1894—1917 гг.)», до сих пор являющуюся источником сокровенного знания о «России, которую мы потеряли» для целых отрядов бело-черносотенцев, несмотря на ее детальное разоблачение историком Андреем Анфимовым [339].
Так в отстойнике эмиграции сплетались в пучок антибольшевистские фальсификаторы 1917 г. — разведчики, иностранные и российские, и писаки. Подобное притягивает подобное! К этому можно добавить только то, что, видать, такова вообще судьба псевдопатриотичных черносотенцев: порождать фальшивки. Начали они это в виде фабрикации уголовных дел Бейлиса, Мясоедова и других, провокацией против большевиков. Продолжили это увлекательное занятие, став белоэмигрантами. К детищу Оссендовского и к фальшивкам Орлова (да к и воспевающим Николая II вымыслам Бразоля) можно добавить знаменитую «Влесову книгу» Миролюбова и наполовину выдуманный список масонов, в который без каких-либо доказательств были внесены и известные большевики. Этот список в 1932 г., прикрывшись псевдонимом, опубликовал полковник белой армии Н.Ф. Степанов, позднее пошедший на сотрудничество с гестапо (и такая траектория антибольшевистских лжецов — на примере Брешко-Брешковского и Бразоля — нам уже не в новинку) [340].
Итак, этот «русско-американский след», это дело рук авантюриста Оссендовского сегодня не может восприниматься всерьез ни одним здравомыслящим человеком. Но уже знакомый нам доктор исторических наук Космач твердо убежден: «… германское руководство нашло множество каналов финансирования большевиков. Этот факт полностью доказывается (!!) многими немецкими и русскими документами. Причем это не только (!!) известные “Документы Сиссона”, но и обнаруженные американцами в горах Гарца в конце Второй мировой войны в пяти замках тысячи (!!) отчетов, писем и телеграмм, раскрывающих закулисные отношения между большевиками и правительством кайзера Вильгельма II, между ленинцами и министром иностранных дел Германии, а также опубликованные и неопубликованные документы из российских архивов, которые стали доступны исследователям после 1985 г.» [341]. Вдохновивший Космача Фельштинский лжет изящнее: историки, мол, напрасно объявили эти документы подделкой в целом, заметив в них следы фабрикации, ведь «достоверные в своей основе, документы были “подредактированы” заинтересованными лицами, гнавшимися за политической сенсацией» [342]. Так без тени сомнения провозглашается подлинность «документов Сиссона»! Горбатых могила исправит… Нам осталось рассмотреть упомянутые немецкие документы и выяснить, что для обвинения большевиков дает «германский след».
У мужика замычка большевика, но он еще не достиг узнать все; в уме у него есть, да объяснить не может. Я про себя скажу. Приехал я после Пасхи [1917 г.] в Москву, пошел в Кремль, а там кадеты. Я не знал, что они за господа, думал, что теперь все люди хорошие. Я и скажи несколько слов в защиту себя, — а они на меня: — Ленинец ты. — Нет, говорю, я смоленский. — Значит, ты шпион германский. — Нет, говорю, я крестьянин. Я не знал, что такое Ленин, и думал, что это губерния. Но потом понял
Письмо крестьянина Г. Андреева в большевистскую газету, май 1917 г.
Может быть, во многом виновата магия имен? Ведь фамилию Гельфанда (Helphand), можно перевести с английского как «рука помощи», а его псевдоним «Парвус» на латыни означает «незаметный». Парвусами в Средние века назывались серебряные монеты в странах Европы. Возможно, поэтому многим хочется в нем разглядеть тайную руку финансовой помощи большевикам… Именно в англоязычных США «документы Сиссона» получили в свое время широкое распространение и поддержку, и версия о «германско-большевистском заговоре» стала там популярна. Не последнюю роль в этом сыграли слушания Сената США начала 1919 г., на которых были озвучены и «засвидетельствованы» самые дикие выдумки против большевиков: от получения немецких денег и еврейского происхождения всех революционеров до кровавых расправ и национализации женщин. Именно на этих слушаниях Брешко-Брешковская обратилась к Сенату с просьбой отправить против коммунистов 50 тыс. американских солдат, а американским журналистам Джону Риду, Альберту Рису Вильямсу и Луизе Брайант пришлось защищать Советскую Россию от самых грязных инсинуаций [343]. Однако во времена «холодной войны», когда пентагоновские пропагандисты не гнушались никаким враньем против СССР, тему «немецких денег» даже они раскручивать не стали.
Есть ли аргументы в пользу версии о заговоре в немецких документах?
Прежде всего нужно сказать, что ни военное командование, ни разведка, ни кайзер Рейха совершенно не причастны к делу возвращения большевиков в Россию. Обвинения в «шпионаже», в «службе кайзеру» опровергают слова самих «нанимателей». Главнокомандующий Людендорф писал, что именно имперское правительство взяло на себя ответственность по организации проезда Ленина, а у армии даже не было на это средств! Он также признавался, что не имел никакого понятия о Ленине, что МИД обратился по этому делу к военному начальству лишь потому, что оно ведало выдачей паспортов, и Людендорф только выразил согласие с мнением правительства, что эмигранты ослабят Россию и приблизят мир [344]. Историк Юрий Бахурин обратил внимание на то, что слова Людендорфа о пропуске Ленина через Германию часто выдирают из этого контекста, не говоря уже о том, что игнорируют опасения главнокомандующего относительно революции, могущей перекинуться с России на Германию, и, главное, проходят мимо его прямого вывода: «Теперь, задним числом, я могу утверждать, что наше поражение явно началось с русской революции» [345].
Точно таким же образом избирательно цитируют (как сделал и «Первый канал») начальника штаба Восточного фронта генерал-майора Гофмана, который заявлял, что он имеет право применять «против вражеских сил средства пропаганды», как применяет гранаты и газы (и из этих слов напрашивается вывод, что он-то большевиков и забросил), но опускают его важнейшие слова: «Мы узнали об этом лишь несколько месяцев спустя, когда заграничные газеты начали упрекать за это Германию и называть нас отцами русской революции [...] Лично я ничего не знал о перевозке Ленина. Но если бы меня об этом спросили, то я вряд ли стал бы делать какие-либо возражения против этого» [346].
Руководитель разведслужбы немецкого генштаба Вальтер Николаи также высказывался вполне определенно. 23 марта 1917 г. он сообщил жене: «Моего ведомства это касалось постольку, поскольку проезд Ленина через Германию не должен был использоваться для агитации, а его единомышленники в Германии не организовали бы демонстрации. Я не возражаю против желания Министерства иностранных дел…» [347]. В мемуарах он уточнил, что МИД надеялся (!) тем самым создать трудности русскому правительству, а военное командование было вообще против таких методов [348]. Ни о каком прямом взаимодействии немцев с Лениным речи быть не может.
Наконец, кайзер Вильгельм II узнал о проезде через его империю первой группы эмигрантов лишь 11 апреля, когда они уже приближались к ее северной границе, и даже дал себе смелость порекомендовать литературу революционерам для успешной агитации, включая и речи канцлера, без которых те, надо думать, никак не справились бы [349]. Как видно, скромности дядюшке Николая II было не занимать.
Опубликованные Вернером Хальвегом в 1957 г. (в 1990 г. изданы на русском) и Збинеком Земаном в 1958 г. [350] документы германского МИДа показали: там действительно ожидали, что революция может вывести Россию из войны. Именно в МИД отправил свой «меморандум» Парвус и оттуда получил 1 млн руб.
Как уже было сказано, безосновательно деньги Парвуса считать деньгами большевиков. В документах МИДа есть и иные упоминания о переводах средств и предложения их выделить, но их тоже невозможно увязать с большевиками. Указаны там и выплаты конкретным деятелям: эстонскому националисту Александру Кескюла (агент Штейн) и эсеру Цивину (агент Вейс). Они посылали в МИД отчеты о своей широчайшей и успешной деятельности. Стоит только вчитаться в их реляции, чтобы понять степень их неосведомленности и масштабы вранья, которым могли довольствоваться только еще более безграмотные чиновники. Кескюла как минимум еще с 1911 г. занимался подозрительной деятельностью: создав в Швейцарии «Объединение эстонских социал-демократических эмигрантов, он не пытался его расширять, а, видимо, лишь использовал его название для внедрения в партийные круги. В этот период он откровенно сдвигается к националистическим взглядам, а сразу после начала мировой войны резко улучшает свое материальное положение, вскоре переселяясь в семикомнатную виллу с прислугой. По его собственным подсчетам, он «занял» 300 тыс. марок у кайзеровских ведомств, с которыми порвал связи летом 1916 г. [351] Кескюла, отрабатывая германские подачки, перехватывал кое-что из ленинской корреспонденции (поэтому сообщал и верную информацию) и усиленно создавал впечатление, что он тесно сотрудничает с большевиками. Он даже сумел всунуть 1 500 крон секретарю стокгольмских большевиков Богровскому, за что тот, вероятно, и предоставил доступ к партийной корреспонденции [352]. Этот неприглядный факт был тогда же раскрыт в ходе внутрипартийного расследования, но он гораздо показательнее высвечивает самого Кескюла, который был сугубо мелким шпиончиком, а не представителем революционеров, как его неосмотрительно называет Хальвег.
Кескюла сообщал немецкому послу в Швейцарии Ромбергу кое-что о деятельности революционеров, об идеях Ленина, а в 1915 г. в памятной записке «Внутриполитическое положение России» указывал на то, что Ленин и другие революционеры могут быть противовесом опасности появления кадетского правительства. Среди достоверно изложенных пунктов программы большевиков великий знаток Кескюла отметил: «вступление русской армии в Индию». Секрет агентурной работы прост: Кескюла просто списывал то, что открыто публиковалось в газете «Социал-демократ», а идею поддержки революции в колониях он своим скудным умом истолковал как введение войск в Индию. Из этого донесения Ромберг сделал более чем странный вывод: ленинская программа, будучи использована «в неприятельских странах», особенно во Франции, может оказать «неоценимую услугу» [353]. Очевидно, этот гениальный стратег полагал, что программой Ленина можно так запугать французское правительство, что оно пойдет на сепаратный мир с Германией. О степени здравомыслия посла судите сами. Военное же командование отвергло план. А Фельштинский такое сообщение Кескюлы принимает за «условия, на которых Ленин соглашался подписать с германским правительством мир...» [354]. Так сказать, измена в глазах смотрящего…
Наверняка именно Кескюла обогатил Ромберга такой нетривиальной мыслью: «Цель ленинцев — действовать главным образом в волжских областях, центре русского крестьянства, где, как сообщают, происходят серьезные аграрные беспорядки» [355]. Смехотворно выглядят сообщения о том, что Кескюла в 1916 г. неоднократно засылал в Россию скандинавских (!) социалистов для контактов с ведущими (!) деятелями. От них он якобы получал полезнейшую информацию и передавал ее в том числе Ленину [356].
Послания Цивина, которому удавалось надувать сначала австрийцев, потом немцев, вызывают еще большее недоумение. В 1916 г. Цивин заявлял, что он и с военнопленными работал, и людей в Россию посылал, и манифесты издавал, и теракты совершал. Создать мощную организацию эсеров в России ему якобы удалось именно в военное время, она имела сотни тысяч сторонников, включая и офицеров. Не останавливаясь ни перед чем в погоне за очередной выплатой, Цивин утверждал, что «эсеров поддерживают также большевики (социал-демократы) во главе с Лениным» [357]. А в апреле 1917 г., еще даже до приезда Ленина в Россию, он передавал очередные выдумки и заверял, что в Петросовете произошел раскол, и, с одной стороны, в нем все больше становилось сторонников Ленина, а, с другой, тамошние социал-патриоты берут огромные суммы у англичан [358]. Такая англофобская черточка не могла не радовать его кураторов, которые в документах регулярно свои неудачи списывали на происки англичан…
Отсюда ясно, что никакой деятельной связи Кескюла и Цивин с революционным движением не имели. Как видим, даже к подпольной жизни примазывались ушлые элементы и наживались на своей якобы осведомленности. Нет никаких доказательств о передаче этими агентами денег в руки партий, благосостояние Кескюла указывает, на что тратились средства. Историк Борис Колоницкий, который, в отличие от армии конспирологов, не только работает в архиве, но и перепроверяет данные и не размахивает первым попавшимся документом как знаменем истины, рассказал о найденной им подобной истории: «Однажды я сам оказался в такой ситуации, когда работал в политическом архиве Министерства иностранных дел Германии. Там нашлись совершено чудесные доказательства того, что некие украинские революционеры обещали немецкому правительству поднять восстание кубанских казаков, революционизировать Черноморский флот… Короче, дайте грант, и все будет в порядке.
Вначале я зажегся этой историей. Но, съездив в архив еще раз, нашел другие документы, по которым стало ясно, что несколько украинских ребят получили этот грант, потратили часть денег на веселую жизнь в Вене. Что касается революционной работы, то максимум их деятельности свелся к вырезкам из русских газет, которые они где-то изредка доставали… […] Поэтому все отчеты спецслужб того времени требуют осторожного отношения к тому, что в них понаписано» [359].
Многочисленные спецслужбистские фальсификации, о которых часто приходится здесь говорить, вырастали именно на почве незнания ищейками революционной жизни. Несмотря на отдельные провалы, революционерам удавалось скрываться от их глаз. Но полицейские чиновники должны же были что-то писать в своих отчетах — вот они и посвящали целые страницы домыслам и выдумкам! Поэтому попросту ненаучными являются популярные ныне попытки вынести вердикт революционному движению, основываясь на данных полиции и т.п. служб. Примером такого безграмотного почина является книга писателя Ханса Бьёркегрена (под названием «Русская почта» вышла в Стокгольме в 1985 г.), который является убежденным сторонником самых нелепых мифических сплетен о большевиках и Германии и истово исповедует принцип «презумпции виновности» по отношению к ним. Бьёркегрен рассматривает эти сюжеты на основе данных шведской полиции и доверяет самым странным ее сообщениям о деятельности революционеров. Если бы не было так грустно, это было бы просто смешно, потому что в начале и в конце книги он по сути выносит приговор неквалифицированности полиции. Рассматривая ее «неопытную» деятельность в 1906 г., когда в Стокгольме проходил «объединительный» съезд РСДРП, автор констатирует: «Судя по всему, полиция судила о приезжающих по одежде, исходя из предположения, что официальные представители социал-демократии должны быть экипированы получше, чем беженцы-оборванцы, идущие вместе с ними одним потоком» [360]. После же Октябрьской революции в Стокгольме был даже создан новый полицейский политический отдел, который отметился тем, что «… пользовался неразборчивыми методами; отличаясь четко выраженным антисемитизмом, отдел зачастую оценивал политическую подоплеку различных событий в черно-белых красках без полутонов». Дела отдела оказались «набиты слухами об обороте огромных сумм» из России, под влиянием коих его сотрудники впадали в «теории заговора» и «легкую истерику» [361]. Писатель вынужден признать: стокгольмская полиция не знала революционного мира. Хочется спросить: а в промежутке, в частности, в 1917 г., неужто она работала совсем на ином уровне и собирала сугубо достоверную информацию? Ответ, пожалуй, будет ясен всем, кроме российских, шведских и всех прочих иванцовых.
Нужно еще остановиться на фигуре Цивина. Точнее, на том, как к его казусу отнеслись антисоветские эмигранты — правые социалисты. Их переписку по этому вопросу опубликовал Фельштинский, завзятый сторонник антибольшевистских мифов, предоставив тем самым еще один аргумент против своих безграмотных утверждений. Когда в конце 1950-х гг. вышла книга Земана с документами, доказывающими сотрудничество эсера Цивина с германским МИДом, бывшие левые меньшевики Николаевский и Абрамович и эсер Павловский (последний, кстати, вернулся в Россию в 1917 г. в качестве переводчика инициатора антибольшевистской кампании министра Тома!) стали настойчиво открещивать лидеров эсеров Чернова и Натансона от финансовых связей с Цивиным. Аргументы эмигрантов были вполне справедливы, потому что Цивин в своих отчетах не скупился на явную ложь. Но при этом им пришлось признать, что Чернов все-таки какое-то время брал деньги на газету от Цивина, но вообще лидеры эсеров «помощи от немцев сознательно не получали» [362]. Эмигранты также установили, что партийный эсеровский суд так и не вынес Цивину осуждающего вердикта: тому, вероятно, удалось скрыть источники своих средств; но эсер Гольдштейн остался с подозрением, что руководство партии слишком нуждалось в деньгах Цивина [363]. Николаевский так охарактеризовал Цивина и его подельника: «Они не были изменниками России, они не были союзниками немцев, они просто легкомысленно выманивали деньги у немецких дураков, которые такие деньги раздавали налево и направо, ничего не проверяя и не контролируя» (курсив мой. — Р.В.) [364]. Николаевский нашел еще более хлесткие (и правильные!) слова по адресу имперских ведомств: «Люди, привыкшие считать немцев чрезвычайно деловыми и дотошными людьми, вряд ли поверят, что германские военные и гражданские власти могли проявлять такую совершенно детскую доверчивость и наивность с людьми, именовавшими себя русскими революционерами» (курсив мой. — Р.В.) [365]. Легко убедиться, что это именно тот подход, правоту которого я доказываю. Но фантасмагоричность сюжету придает убежденность названных эмигрантов в том, что большевики-то немецкую помощь получали и получали сознательно! Причем в пересказе Фельштинского их «доказательства» выглядят просто смешными: деньги шли от австрийско-венгерского, а не германского генштаба; существует телеграмма от 24 июля 1917 г., переданная Ганецким при помощи шифра кайзеровского МИДа; немцы печатали прокламации для большевиков то ли в типографии своего морского ведомства и пересылали их через Стокгольм, то ли в типографии самого российского морского министерства (для этого они должны были его захватить, разве нет?) [366]. И Фельштинский, многозначительно это излагая, почему-то избегает публиковать такие сильные козыри!
Словно пораженные слепотой, эмигранты пишут о германско-большевистских деньгах на тех же страницах, где только что сами высмеяли наивных немцев и заклеймили Цивина в авантюризме, начисто отказываясь видеть, что с Парвусом и большевиками история ровно та же. Да, Парвус — деятель более значительный, чем Кескюла или Цивин, поэтому он и сумел шире поставить авантюрное дело, составить свой вполне логичный «Меморандум», установить более прочные связи с немецкими чиновниками и вытрясти из них больше денег. Но суть этих казусов одинакова: прохвосты не имели влияния на революционное движение! Однако антисоветские эмигранты действовали по принципу «здесь читаю, здесь рыбу заворачиваю». Этот искаженный взгляд сложился в обстановке ошалелого эмигрантского антибольшевизма. Еще один его представитель, историк Катков, выдал в те же годы примечательную по своей предубежденности фразу: «… удивительно то, что беспристрастные историки на Западе, кажется, с течением времени придают все меньше и меньше значения обвинениям, которые в тот момент угрожали большевикам…» [367]. По убеждениям Каткова, антибольшевизм должен быть составной частью беспристрастности!
Итак, именно МИД, крайне поверхностно (и часто ошибочно) понимавший идеи российских революционеров, дал согласие большевикам и другим эмигрантам на проезд через Германию на их условиях и организовал это предприятие. По опубликованным документам видно, что посредником между МИДом и большевиками был швейцарский социалист Фриц Платтен, обвинять которого в работе на Германию сейчас никому на ум не приходит [368]. А такие сомнительные личности, как Скларц (сотрудник Парвуса) и Гримм (швейцарский правительственный социалист, который почему-то видел себя великим миротворцем и методами тайной дипломатии рассчитывал устроить сепаратный мир между Россией и Германией; революционеров он предлагал переправлять под видом больных в компании со стариками, женщинами и детьми [369]) мелькают в этих документах буквально по одному разу и исчезают. Это совпадает и с заявлениями большевиков, которые в процессе переговоров отмежевались от этих деятелей. Вопреки совпадающей информации из двух разных источников, сторонники, как сказали бы белогвардейцы, «ликвидации большевичества» и поныне твердят о роли Парвуса и Гримма в «операции по заброске» ленинцев. Хотя это именно Ленин навязал германским ведомствам свои условия проезда.
В тех же документах можно не раз встретить оптимистические рассуждения немецких чиновников о том, как вернувшиеся в Россию «социалисты-пацифисты» развернут пропаганду за мир, что в итоге приведет к выходу России из войны и к победе Германии над союзниками. Довольствуясь этими цитатами, особо прозорливые делают вывод если не о подчиненности большевиков кайзеровским ведомствам, то о совпадении их целей. Выше я уже привел заявления Ленина и товарищей и поддержавших их европейских социалистов, из которых ясно, что они имели собственные цели, понимали замысел пропускавших их немцев и четко от него отмежевывались. Нельзя забывать, что, как сказал Троцкий, «два противоположных плана пересеклись в одной точке, и что этой точкой был “пломбированный” вагон…» [370]. Пересекающиеся прямые — это не совпадающие, должно же это быть понятно. Вернер Хальвег, изучив документы, изумился: «… неужели немецкие ответственные службы не отдавали себе отчета, что взаимодействие с большевиками было подобно игре с огнем?» Он пришел к выводу, что «эти службы вряд ли обстоятельно занимались теорией и практикой большевизма или просто учитывали характер самого Ленина и его идей», поэтому не давали себе отчета в том, что революция может вспыхнуть и в самой Германии [371]. Хальвег отлично понял причины такой слепоты: этим делом занималась «влиятельная бюрократия», которая следовала «сиюминутной» концепции (лишь бы выиграть войну) и переброску революционеров понимала только как техническую задачу. «Для нее главное — чтобы все шло “надлежащим порядком”. Вопросы “почему?” и “с какой целью?” отступают на задний план» [372]. Нет доказательств, что ленинцы выполняли заказ немцев, напротив, Хальвег говорит о факте «невольного содействия немецкой политики большевистской России» (курсив автора). Очень уместно призвав в помощь диалектику Гегеля, Хальвег подытожил: «Революция заставила эту поездку служить собственной цели — ей безразлично, что при этом будет разрушено, или кто при этом погибнет: падет ли германский кайзеровский рейх, сметен ли будет Людендорф, позже в советском исправительно-трудовом лагере погибнет как жертва сталинизма Фриц Платтен, а самому Ленину будет отпущено для его деятельности всего несколько коротких лет» [373]. Земан также пришел к выводу, что, даже вступая в контакты с имперскими правительственными структурами, большевики не собирались защищать их интересы — «социалистическая революция была их целью» [374]. Нетрудно понять, почему чиновники оказались так наивны. Они получали искаженные и ложные сведения о революционерах из уст таких проходимцев, как Кескюла, Цивин и др., так что о каком понимании идей мировой революции здесь можно говорить! Лишь одного немецкого чиновника озарило уже в конце декабря 1917 г.: «большевики часто провозглашали мир своей целью, однако не мир с буржуазными правительствами, заключенный путем переговоров, но путь разжигания революции в нашей стране, что тоже, естественно, приведет к миру» [375].
На все это могут ответить, что невыгодный для России Брестский мир все же был подписан. Однако нелепо из этого выводить, что большевики выполняли некий выданный им план и в рамках его заключили этот мир. Это рассуждение пóшло уже потому, что у немецкого руководства не было такого плана. Вот ряд совершенно разноречивых суждений «влиятельной бюрократии». Статс-секретарь МИДа Циммерман: «Так как мы заинтересованы в том, чтобы влияние радикального крыла революционеров в России одержало верх, мне кажется допустимым возможное разрешение проезда через Германию» (23 марта 1917 г.) [376]. Член рейхстага Эрцбергер: «Было бы крупнейшей ошибкой считать, что Германия сможет добиться посредством социал-демократического правительства более почетного мира, чем при нынешнем либеральном правительстве» (26 марта) [377]. Посланник в Копенгагене Брокдорф-Ранцау сначала развил мысль о том, что в России нужно, оказав предпочтение крайним элементам, посеять хаос и развал и тогда военным ударом разрушить русскую мощь. Но тут же он оговорился: «… если до конца этого года мы не в состоянии продолжить войну с перспективами на успех, то следовало бы попробовать пойти на сближение с находящимися у власти в России умеренными партиями» (2 апреля). Посланник в Берне Ромберг: «Еще совсем не ясно, какое примет развитие революция. Возможно, окажется достаточной замена социалистами отдельных членов Временного правительства, таких как Милюков и Гучков» (30 апреля) [378]. Статс-секретарь МИДа Кюльман: «Без нашей постоянной поддержки большевистское движение никогда не смогло бы достигнуть такого размаха и влияния, какое оно сейчас имеет» (29 сентября). Представитель МИД при Ставке Лерснер: «Генерал Людендорф послал следующую телеграмму: “Согласно перехваченным радиограммам, в Петрограде разразилась революция, в ходе которой, как полагают, победил Совет рабочих и солдатских депутатов. Совет, по-видимому, старается не допустить уход войск с фронта в Петроград. Тем не менее победа Совета рабочих и солдатских депутатов желательна с нашей точки зрения. Поэтому прошу использовать перехваченные радиосообщения в целях пропаганды этой победы”» (9 ноября). Советник миссии в Стокгольме Рицлер: «Здравый смысл подсказывает, что [...] не более чем через несколько месяцев [...] правительство [большевиков] будет сметено волной всероссийской враждебности. [...] Даже попытка связать будущее русско-немецких отношений с судьбами людей, которые в России сейчас стоят у власти, была бы, вероятно, серьезной политической ошибкой. За то время, что это правительство продержится у власти, удастся добиться разве что перемирия или, быть может, формального мира» (26 ноября). Заместитель статс-секретаря иностранных дел Бусше: «… правительство в Петрограде терпит огромные финансовые затруднения. Поэтому чрезвычайно желательно, чтобы им выслали деньги» (28 ноября). Статс-секретарь МИДа Кюльман: «Только когда мы по разным каналам и под разными предлогами обеспечили большевикам постоянный приток фондов, они сумели проводить энергичную пропаганду в своем главном органе “Правде” и значительно расширить прежде весьма слабый базис своей партии. [...] в наших интересах использовать этот период, пока они находятся у власти [...], чтобы добиться сначала перемирия, а затем, по возможности, мира» (3 декабря). Посол в России Мирбах: «… наши интересы все еще требуют продления власти большевистского правительства» (13 мая 1918 г.). Мирбах же: «Если мы примем за факт, что большевизм достиг конца своей власти, тогда, я думаю, нам следует попытаться обеспечить заполнение вакуума. [...] Ядро нужных нам людей должно состоять из умеренных правого крыла, октябристов и кадетов…» (25 июня) [379]. Мирбах не проживет и двух недель, его империя не проживет и полгода, а большевики останутся. При столь очевидных колебаниях чиновников в оценке роли и перспектив большевиков становится ясно, что последние не могли быть «проектом» немцев. Опять же важно подчеркнуть, что из-за плохой своей информированности бюрократы не могли составить хоть сколько-то отвечающий реальным условиям план. Непоследовательные оценки революционных сил говорят именно о незнании их! Вот что необходимо четко понять и тыкать в это носом каждого, кто тяжело контужен конспирологией и верит в полную осведомленность спецслужб обо всем на свете!
Здесь приведены и два знаменитых высказывания Кюльмана, якобы подтверждающих денежные вливания в партию Ленина. Оценивая документ от 29 сентября, Геннадий Соболев отметил в нем отсутствие «всякой конкретики и фактуры», а ведь будь Кюльман «руководителем», он мог бы «высказаться более определенно о перспективах большевистского движения, но для этого надо было определенно владеть детальной информацией» [380]. Действительно, это заявление Кюльмана — первое после пяти месяцев молчания о большевиках в переписке (точнее, еще Циммерман 3 июня сообщал, что «Правда» уже имеет тираж в 300 тыс., но «скромно» ни словечка не сказал о «роли немцев» в этом! [381]), в течение которых произошли и июльские дни, и отпор корниловскому мятежу, и рост Красной Гвардии, и получение большевиками большинства в Петросовете и других учреждениях, и т.п. Более того, к этому времени «Ленин, скрываясь в Финляндии, уже направил в Петроград свои письма, в которых ставилась задача взятия власти путем восстания. Кюльман же [...] больше озабочен тем, как помочь “финскому восстанию” [...] Получается таким образом, что “немецкие покровители” Ленина даже не были осведомлены о том, что собирается предпринять их подопечный в ближайшее время» [382]. Как же можно верить Кюльману?! Столь же хвастливо и бездоказательно его второе утверждение о фондах для «Правды». В уже цитированном заключении экспертов было сказано, что все поступления в ее бюджет были зафиксированы, названы были и реальные источники на большевистские издания.
Из текста телеграммы Людендорфа от 9 ноября ясно, что военное командование и МИД узнали об Октябрьском перевороте из перехваченных радиограмм — это, видимо, неопровержимо доказывает, что они были заказчиками этого события, да?
Большой значимостью обладают комментарии Джорджа Кеннана, который имел доступ и к трофейным германским документам, не вошедшим в изданные сборники, и сделал вывод, что они «содержат множество солидных доказательств, что таких отношений [между большевистскими вождями и немцами] не существовало вообще». Он дает характеристику некоторым из них: «… откровенное удивление Людендорфа при известии о начале первого советского перемирия […]; телеграмму Кюльмана Мирбаху в Петроград в начале января, указывающую, что он должен быть готов к отъезду, так как переговоры вскоре могут быть прерваны […]; признание Кюльмана в середине января в телеграмме Циммерману из министерства иностранных дел, что у него (Кюльмана) нет никаких возможностей настаивать на лучшем отношении к прибалтийским немцам со стороны русских коммунистов, но что он поднимет этот вопрос в Брест-Литовске, как только сможет […]; и особенно прямой отказ Германского министерства иностранных дел, 24 января 1918 г., от предложения посредников в Стокгольме предоставить большевикам скрытый кредит для ускорения переговоров в Брест-Литовске…» [383]
Кеннан уверен, что, если бы существовал некий договор, то следы от связей все равно бы остались: «Предположить, что немцы, которые в это время готовили свое большое окончательное наступление на западе и крайне нуждались в установлении ясной и надежной ситуации на востоке, не использовали бы до крайних пределов такой секретный канал, дававший им власть над большевиками, как указывают эти документы, является полным абсурдом. [...] Надо также отметить, что, если бы такие предполагаемые отношения связывали бы немцев с большевиками, они не замедлили бы стать предметом рассмотрения немецкого парламентского расследования причин развала Германии в 1918 г. Это расследование подвергло самому тщательному рассмотрению политические установки высшего немецкого командования на переговорах в Брест-Литовске, к чему любые секретные каналы влияния на большевиков имели бы прямое отношение. Однако никакого упоминания о документах Сиссона или положении, ими предполагаемого, не отмечалось ни разу в течение этого продолжительного и интенсивного расследования, участники которого имели доступ ко всем секретным немецким сводкам» [384]. Это ценные свидетельства человека, понимающего, что информация, проходящая по бюрократическим каналам, не может не оставлять следов.
На одной из фраз Кеннана необходимо остановиться подробнее: «… прямой отказ Германского министерства иностранных дел, 24 января 1918 г., от предложения посредников в Стокгольме предоставить большевикам скрытый кредит для ускорения переговоров в Брест-Литовске…». Он отмечает, что это — текст письма Эрцбергера барону фон Бергену, полученный им «от знакомого, работающего с немецкими материалами, хранящимися в Англии» (вероятно, это все-таки ответ на данное письмо: депутат Эрцбергер был агентом немецкого правительства в Швеции, а Берген — советником Политического отдела МИДа). Это достаточно отрывочное сообщение свидетельствует, казалось бы, что большевики сами просили денег у немцев, но те не дали. Факт отказа однозначен; дальнейшее затягивание переговоров общеизвестно — значит, «кредита» большевики не получали. Но шла ли эта просьба от самих большевиков? Имеющиеся данные это не проясняют. Под «посредником в Стокгольме» вполне мог подразумеваться сам Эрцбергер, и идея кредита могла принадлежать всецело ему; тем более что, как сообщают Земан и Шарлау, Эрцбергер не был беспрекословным исполнителем воли правительства, а вынашивал собственные планы [385]. Делать громогласные выводы иного толка нет оснований.
Нужно отметить, что историки Старцев и Соболев, убедительно доказывая отсутствие финансовых связей Германии и большевиков до их прихода к власти, считают, что после 25 октября 1917 г. эти связи возникли и позволили СНК удержаться у власти. Вообще говоря, нет ничего предосудительного в денежной помощи германского правительства советскому правительству; ведь как царское, так и Временное правительства преспокойно занимали у союзников огромные суммы. Так что Старцев и Соболев стали заложниками буржуазной логики, связав этот сюжет с дооктябрьскими мифами. К сожалению, раз такая сцепка в общественном сознании уже утвердилось, то и мне придется проанализировать этот сюжет.
Ярослав Козлов изучил аргументы обоих уважаемых историков и показал, что их утверждения по этому вопросу недостаточно обоснованы [386]. Остается только признать правоту Я. Козлова: документы, на которые ссылаются эти историки, содержат сообщения МИДа о запросах денежных средств и их переводах, но в них не указаны получатели. Все сказанное мною выше в этой статье доказывает, что в 1917 г. и раньше у немцев не было связей с большевиками, зато были контакты с разной степени сомнительности личностями, выдающими себя за знатоков и руководителей российской революционной жизни. При этом немцы, конечно, совсем не разбирались в тонкостях этой жизни. Резонно полагать, что и после 25 октября МИД мог отчислять деньги именно околореволюционным проходимцам, в том числе и в надежде, что они помогут большевикам удержаться у власти, когда немцы считали это выгодным для себя. «… средства могли выделять различным политическим силам, чтобы тем самым склонить их к союзу с большевиками, к их поддержке, что конечно же способствовало стабилизации политической обстановки и тем самым позволяло большевикам находиться спокойно у власти», — верно отмечает Я. Козлов. Куда очевиднее, что Германия пыталась воздействовать на революцию через уже имеющиеся у нее каналы, чем то, что ей вдруг удалось установить тайные (помимо официальных, межправительственных, используемых для переговоров о мире) контакты с большевиками.
Однако нельзя пройти мимо утверждения Г.Л. Соболева, которое вроде бы подтверждает наличие этих тайных контактов. Он сопоставил сообщение Бусше от 28 ноября (см. выше) с телеграммой из Стокгольма 15 ноября от Воровского — представителя (совместно с Радеком и Ганецким) СНК за границей: «Выполните, пожалуйста, немедленно ваше обещание. Основываясь на нем, мы связали себя обязательствами, потому что к нам предъявляют большие требования». Историк счел это подтверждением просьбы большевиков о «финансовой помощи» [387]. Однако помощь эта была своеобразна.
Дело в том, что просьба Воровского была обращена к человеку, названному в немецких документах Байером. Под этим именем действовал швейцарский социалист Карл Моор. Его тоже зачастую демонизируют. В. Космач скопировал у Хереш ложь о том, что Моор был сотрудником Института Парвуса и его агентом [388]. В сборнике мифических помоев от «Русской семерки» указывается: «Немецкие деньги большевикам переводил также некий господин Моор, немецкий агент» [389]. Удачная формулировка: может он миллионы или миллиарды переводил — понимай, как хочешь! Однако в случае Моора четко зафиксированы и суммы, и их использование. Необходимо остановиться на обстоятельствах получения денег от него.
Моор был известен российским социал-демократам задолго до революции, он оказывал денежную помощь разным партиям из собственных средств, полученных по завещанию. Весной 1917 г. он установил связь с германскими ведомствами и выдвинул план передачи средств российским революционерам-противникам войны. Затем Моор предложил средства большевикам, но те проявили большую осторожность и решили установить, нет ли у него подозрительных связей. Обнаружить их большевикам не удалось, но даже при этом возможность получения денег от Моора обсуждалась несколько недель. Это был самый тяжелый период для партии — после июльской травли. Политическим самоубийством было бы для большевиков взять деньги у заведомого немецкого агента в этих обстоятельствах. Видимо, некоторую сумму от Моора Заграничное бюро ЦК по собственному почину получило еще в июне, но затем оно продолжало добиваться от ЦК разрешения на дальнейшее субсидирование. Возможно, и в этот раз деньги были из личных средств Моора, а не из казны МИДа, но в любом случае Моор действовал с согласия кайзеровских чиновников. Можно считать его чем-то средним между Парвусом и Гриммом: еще не так авантюристичен, как первый, и уже не столь наивен, как второй. Судя по всему, он действительно желал помочь революции в России и выманивал у МИДа деньги для нее.
Всего Моор дал в долг (который был возвращен в 1920-х гг.) около 150 тыс. швейцарских франков (сумма, примерно эквивалентная такой же сумме в рублях), при этом бóльшая часть этих средств была получена партией скорее всего уже после Октябрьского переворота. Деньги были использованы за рубежом для революционной пропаганды и в качестве помощи европейским левым партиям, в том числе и в самой Германии [390].
Итак, получение денег от Моора долго обсуждалось в партии, было зафиксировано письменно, они были использованы вне России и позднее возвращены швейцарцу. При этом ясно, что большевики не знали о контактах Моора с немцами. Наконец, полученная от него сумма сама по себе была небольшая и не могла обеспечить победу большевикам.
Е.М. Лаврова считает, что Воровский и просил у Байера денег. Но я бы не сбрасывал со счетов еще одно обстоятельство. Текст просьбы Воровского был передан Моором военному атташе Германии в Берне Нассе. Последующая переписка свидетельствует, что они вдвоем контактировали с Заграничным бюро большевиков по вопросу о мирных переговорах (последние хотели добиться их проведения в нейтральной стране, чтобы привлечь и страны Антанты, а не в оккупированном немцами Брест-Литовске) [391]. Земан поэтому трактует смысл запроса Воровского как уточнение обстоятельств переговоров, а не как просьбу денег [392]. В любом случае, суждение Соболева нуждается в корректировке.
Необоснованные суждения Старцева о послеоктябрьском финансировании большевиков привели к совсем неприличным последствиям. Через два года после смерти Старцева под его именем в очень посредственной коллективной работе были даны такие домыслы: «В большой тайне германское правительство 89 ноября (так в тексте. — Р.В.) открыло финансирование Совету Народных Комиссаров, выделив из своего военного бюджета первые 15 млн. марок. … С этого момента начинается прямая и регулярная финансовая помощь кайзеровской Германии большевикам, достигшая к октябрю 1918 г. 60 млн. “золотых” марок в швейцарской валюте. Деньги эти, можно предположить, впервые были привезены в Петроград в декабре 1917 г., когда в гостинице “Европа” обосновалось представительство Германии во главе с графом Мирбахом» [393]. Трудно сказать, насколько Старцев ответственен за этот текст. Не удивлюсь, если его так подставили «коллеги», так как и весь остальной текст, «принадлежащий» Старцеву, переполнен суждениями, идущими в разрез с прежними работами и тем самым порочащими честь ученого! По-хорошему, это должно быть предметом расследования. Но нужно признать, что его собственное, сделанное походя и не подтвержденное несомненными фактами, заявление о получении большевиками денег после Октября открывало дорогу подобным домыслам.
Чтобы сегодня не опускаться до штампов петроградской антибольшевистской прессы 1917 г. и белогвардейских агиток, нужно помнить, что большевики, ведя переговоры с Германией, не отказывались от целей мировой революции. Так что нелепо делать далеко идущие выводы о «заговоре». Тем более неуместно при этом морализировать в пользу царского и буржуазного режимов — как уже было сказано в начале, эти правительства наделали долгов на десятки миллиардов рублей и запродали страну Антанте, которая прямо во время войны взялась ликвидировать суверенитет своего союзника. Примером этого являются действия английских офицеров, встретивших ленинскую группу политэмигрантов на границе нейтральной Швеции и Финляндии (части России на тот момент). Распоряжались офицеры там как хозяева, не пустив швейцарца Платтена через границу. Остальных граждан наконец-то свободной России перед въездом на родину англичане подвергли тщательному обыску с унизительным раздеванием догола [394]. Временное правительство почему-то не задавалось вопросом, что забыли английские офицеры на российской границе. Неплохой стимул ленинцам для борьбы с империализмом, как вы считаете?
Завершая сюжет с послеоктябрьским финансированием Германией большевиков, стоит упомянуть и сумму в 40 млн марок, которую в начале июня 1918 г. минфин предоставил МИДу для развития связей с различными политическим партиями — на случай будущего падения большевиков [395]. Так как и раньше МИД высказывался об их возможном крахе, то можно предположить, что и прежде деньги могли использоваться в этих целях. В какие-то периоды эта помощь могла идти на условиях поддержки большевиков, о чем было сказано выше. Документы большевиков историки обнюхали со всех сторон в поисках «немецких денег», а изучалась ли столь же пристально под этим прицелом деятельность других партий — вот это вопрос!
Сумма же в 40 млн марок, скорее всего, так и не дошла до германского посольства в Москве, так как до убийства посла Мирбаха она еще не пришла, а его преемник пробыл на посту лишь 10 дней [396]. Биографы Парвуса сообщают о том, как была потрачена часть этих денег: Парвус принялся издавать антибольшевистские альманахи для российских крестьян, но доставка их уже в конце 1918 г. обернулась провалом — груз не пропустили на советской границе [397].
Здесь необходимо перейти к более общему вопросу: насколько во время мировой войны осуществлялись планы по подрыву противника изнутри? Для обладателя нашпигованного конспирологией и простыми ответами сознания все ясно: Германия желала революции в России — и вот она случилась, результативность стопроцентная. Однако, все сказанное выше в этой статье подтверждает обратную точку зрения: у немецкого правительства не было четкого плана и устойчивого отношения к революции (как к планируемой, так и к свершившейся) в России, глупо считать его куратором большевиков. Для сравнения посмотрим на другие страны. (О дорогостоящей, но бесполезной деятельности полковника Акаси десятилетием ранее уже написано выше).
Часто приводятся такие цифры (подсчеты историка Фишера): Германия к началу 1918 г. истратила 382 млн марок на мирную пропаганду в странах, которые необходимо было «вывести» из войны или удержать от вступления в нее на стороне Антанты. Из этой суммы на Россию ушло лишь 40 млн марок, а на Румынию и Италию — больше, что все равно не помешало этим двум странам выступить на стороне Антанты [398]. Как же так, денежный ключик не сработал?!
Есть и другие сведения о расходах Германии на эти цели: «… согласно газете “Лоиташе” от 11/24 июня 1916 г. со ссылкой на американского журналиста Дж. Больдерстопа, Германия тратила на пропаганду в мире 1 815 млн. марок: на САСШ — 375, на Турцию — 350, на Италию — 250, на Болгарию — 125, на Грецию — 100, на Китай — 100, на Швецию — 75, на Румынию — 75, на Персию — 75, на Испанию — 75, на Голландию — 50, на Норвегию — 40, на Данию — 25, на Швейцарию — 25, на Аргентину — 25, на Бразилию — 25, на Перу — 10 млн. марок» [399].
Десятки миллионов марок были потрачены немцами в попытках подкупить французские газеты, в некоторых второстепенных изданиях даже удалось устроить антианглийские публикации; существовали планы открытия агентства, фабрикующего дезинформационные сообщения для Франции, и подкупа видных политиков, а некоторые из них действительно получили несколько миллионов марок [400]. Само собой, в таких условиях во Франции нашлись ухватистые ребята, которые вступили в отношения с германским МИДом, убеждали его в силе антивоенных настроений французов и призывали слать побольше денег [401]. Естественно, что при такой политике в немецких ведомствах отложились многие документы, в которых преувеличено оцениваются готовность ряда политиков к сотрудничеству и вообще склонность Франции к сепаратному миру, описываются планы передачи денег и организации соответствующих мероприятий. Некоторые из этих бумаг выглядят куда сенсационнее, чем документы, опубликованные Хальвегом и Земаном, но в целом их риторика схожа.
Можно даже сказать, что именно Францию немцы довели до переворота. Константин Гайворонский пишет: «Газету виднейшего оппозиционера Жоржа Клемансо L’Homme Enchaine с критикой власти немцы даже распространяли в лагерях французских военнопленных, считая ее лучшей пропагандой». Это при том, что Клемансо критиковал правительство за нерешительность в войне! В итоге президент Пуанкаре назначил «Тигра» Клемансо главой правительства [402]. Получается, гораздо крепче железный кулак Берлина ударил по Франции, а до России дотянулась только какая-то бессильная культя Берлина. Вот так Клемансо стал премьером, а к смертной казни по обвинению в связях с Германией приговорили французского коммуниста Анри Гильбо, использовав для этого очередную фальшивку [403].
В оккупированной Бельгии немцы стремились повлиять на движение фламандцев, чтобы присоединить к себе их часть страны, апеллируя к их родственной немецкой культуре [404]. Но даже этого они не добились.
Германия старалась применять стратегию укрепления национальных движений и против России: уже в 1914 г. в Берлине был организован грузинский комитет, деньги были выданы «представителю» еврейских организаций, который обещал «в течение 10 дней возбудить там [в Бессарабии] восстание, а затем и общую революцию против России», уже известный Кескюла развивал идеи революции в Эстонии, большой интерес для немцев представляла Финляндия — и все эти действия были предприняты еще до предложения Парвусом своего меморандума [405]. В связи с этим неудивительно, что Кюльман, как было отмечено выше, за месяц до Октябрьского восстания большевиков, претендуя на лавры их куратора, рассуждал именно о национальном восстании в Финляндии, а не о социалистическом в Петрограде. Он попросту воспроизводил логику заученной чиновниками стратегии подогрева национальных конфликтов. Только вот от многочисленных повторов успешнее она не становилась.
Более того, «Берлин в те далекие годы очень рассчитывал на исламскую революцию в мире.
Расчет ясен: значительная часть мусульман жила во владениях Российской, Британской, Французской империй. К этому можно добавить, что в Германии часть мусульман пользовалась особым статусом военнопленных. Они находились в двух специальных лагерях как “гости Кайзера на немецкой земле”. Показательно, что газета для мусульман на территории Германии издавалась на арабском, турецком, татарском и русском языках. Ее название было “Джихад”.
Таким образом, германское правительство в своих интересах финансировало подготовку мирового джихада. Правда, никаких больших восстаний этой пропагандой достигнуто не было» [406].
В общем, как подытожил тот же Колоницкий, «сама логика контактов с могущественной бюрократической организацией требовала все новых, все более внушительных отчетов — для получения новых кредитов. В них личные и дружеские групповые связи подчас выдавались за эффективные политические структуры, приватные поездки — за важные командировки, разговоры в кафе — за влиятельные совещания. Получение новых средств зависело от расширения размаха деятельности — реального или мнимого» [407].
Считаю уместным сказать и о пропагандистских усилиях военных и гражданских ведомств царской России, тем более, что они были очень схожи с действиями Германии. Александр Асташов так охарактеризовал их: «Основным средством являлся апробированный как в самой России, так и в ее деятельности за рубежом в работе с заграничной печатью подкуп представителей печати (курсив мой. — Р.В.). Не принимался во внимание общественный характер этого вида оборонительной деятельности. […] Это походило на постановку дела в Германии, где организация пропаганды также оказалась всецело в руках бюрократии, но значительно отличалась от ситуации в Англии и Франции, где общественность была представлена в значительно большем объеме, хотя действовала в начале войны несогласованно»; поэтому российская пропаганда «осталась вторичной, проигрывала по всем статьям даже самой отсталой на тот момент германской пропаганде. Правда, эффективность германской пропаганды определялась, кроме наличия общего культурного потенциала, отсутствовавшего в России, критикой именно язв русской действительности» (курсив мой. — Р.В.) [408]. Во время совещания российских чиновников при МИДе прозвучал одинокий возглас разума и замолк без поддержки: за деньги будут работать «лишь наименее значительные и наименее щепетильные в нравственном отношении журналисты, которые руководствовались бы исключительно корыстными побуждениями и едва ли могли бы оказывать какое-либо существенное влияния на общественное мнение» [409]. Минфин взял на содержание французскую газету «Temps», публикуя выгодные ему внешнеполитические сообщения, зато на тему внутренней российской политики газета высказывалась достаточно свободно. МИД готов был платить этому же изданию 150 тыс. франков в год за желательные для царизма статьи. Минфин и МИД долго перепирались о влиянии на газету, «проблема была разрешена в нужном для МИД варианте... в апреле 1917 г.» [410].
Избранный убогий метод был понятен, но, помимо чиновничьих распрей, существовала проблема нехватки средств: расходы на пропаганду «составили на весь период войны около 1 млн. руб. Это значительно уступало, например, США, где на дело пропаганды только Комитетом общественной информации США было потрачено около 7,5 млн долларов (то есть, около 15 млн руб.), или Германии, тратившей на зарубежную пропаганду сотни миллионов марок» (эквивалентная сумма в рублях — вдвое больше) [411].
Крайне существенно, что консервативные чиновники полуфеодальных режимов России и Германии знать ничего не хотели, кроме методов подкупа, в отличие от западной буржуазии. Последняя, находясь в условиях буржуазного гражданского общества, использовала его ресурсы в целях своей империалистической политики, добиваясь и большей эффективности, и экономии средств. Германия, работая по старинке, хотя бы готовилась к этому и располагала необходимым бюджетом, но в итоге провалилась со своими расчетами, потому что подкупить миллионные массы оказалось невозможным. Романовская же Россия, не имевшая ни денег на пропаганду, ни понимания ее механизмов, опозорилась вконец. В свете этих сравнений становится понятной причина убежденности чиновников и пишущей братии в хождении «немецких денег» — эти люди были искалечены царским режимом и мещанским бытом и не могли помыслить, что у революционеров может быть немеркантильная заинтересованность в критике режима. Это было столкновение двух Россий: России бескорыстия, правды и мысли (т.е. революции) — и России подкупа, обмана и мракобесия (реакции и контрреволюции). Сегодня чиновники, журналисты и историки за новое слово истины выдают все то же ошибочное архаичное понимание, опровергнутое жизнью уже сто лет назад. И, как и тогда, это явно свидетельствует о глубочайшем кризисе режима и его апологетов, режима, который оказывается лишь повторением истории столетней давности с предсказуемым крахом.
— Ты, верно, думаешь, — презрительно перебил студент, — что Ленин — истинный друг пролетариата?
— Да, думаю, — отвечал солдат. Ему было очень тяжело.
— Хорошо, дружок! А знаешь ли ты, что Ленина прислали из Германии в запломбированном вагоне? Знаешь, что Ленин получает деньги от немцев?
— Ну, этого я не знаю, — упрямо отвечал солдат. — Но мне кажется, Ленин говорит то самое, что мне хотелось бы слышать. И весь простой народ говорит так. Ведь есть два класса: буржуазия и пролетариат… […] И кто не за один класс, тот, значит, за другой…
Джон Рид. «Десять дней, которые потрясли мир»
Как «социалисты», создавшие миф о «немецких деньгах», на деле боролись против социализма, — так и «ученый» Иванцова действует против науки. Низкопробные публицисты и доносчики извращали факты и откровенно лгали ради своего благополучия, — так и Иванцова передергивает и врет, чтобы не разочаровать РОССПЭН. Чиновники, ни бельмеса не понимая в революционных идеях, судили о них и думали поставить их себе на службу, — так и Иванцова со своим канцелярским умом пытается вынести окончательное суждение о сути революции. Все эти лентяи, профанаторы и бездари ничего не созидали и вели страну к краху и подчинению западному империализму, — так и Иванцова халтурит и думает лишь о том, как бы опорочить «антигосударственников»-большевиков, очерняя главное самобытное достижение России — теорию и практику ее революции.
Особое внимание в статье пришлось уделить именно лжеученому Иванцовой, потому что она из кожи вон лезет, лишь бы запутать читателя и извратить смысл ей же публикуемых документов. Хотя в ее руках были все материалы, чтобы развеять мифы, она кинулась в лагерь лжецов. Громадным позором для современной исторической науки является то, что многие представители лагеря мифотворцев являются профессиональными историками. Распространяя ложь, они уничтожают и саму науку. Поэтому неудивительно, что рядом с ними в строю лжецов располагаются и откровенно безграмотные публицисты, клевещущие на большевиков и нагло плюющие на научный подход.
Необходимо разобрать утверждения тех из них, кто прямо сейчас, в год столетия великого переворота, чернит нашу историю. Этот разбор не является сугубым спором историков, а важнейшей общественно-пропагандистской задачей борьбы с усердно раздуваемой правящими классами и их обслугой идеологической войной, которая ежедневно ведется против всех угнетенных слоев населения. Их пичкают ложной информацией и лишают подлинных знаний, им на всех углах твердят о том, что революция — зло, чтобы они смирились и сдались.
В качестве исключения, лишь подтверждающего правило, сначала я скажу об авторе, о котором в 2017 г. вряд ли многие слышали, но пример которого не менее знаменателен, чем фигура Иванцовой. Речь идет об известном советском и российском историке И.Я. Фроянове, декане исторического факультета ЛГУ/СПбГУ в 1982—2001 гг., члене КПРФ с 1993 г. В отличие от многих псевдоученых лениноедов, Фроянов еще в советское время имел научный авторитет в связи с исследованиями в таком непростом предмете, как история Древней Руси. Здесь не место обсуждать суть воззрений Фроянова на общественный строй древнерусского общества, но следует признать, что критически работать со сложнейшими текстами он умел. И начисто разучился это делать, когда взялся за Октябрьскую революцию и «немецкий след» в ней. Утверждая о наличии этого «следа», Фроянов либо ссылается на слова не чуждых антисемитизму монархистов Витте и Шульгина о роли еврейского банкира Шиффа, либо заимствует у антигермански настроенных кадетов Набокова и Милюкова рассуждения о «немецких деньгах» [412]. Фроянова не смущает предзаданность этих обвинений! В качестве документальных подтверждений он ссылается на бумаги германского МИДа о выплатах эсеру Цивину и отсюда делает умопомрачительный вывод: эсеро-меньшевистский ЦИК Петросовета именно поэтому пытался убедить Временное правительство не публиковать клевету Алексинского против большевиков — чтобы не портить имидж всех левых партий [413]. О Цивине, который писал немцам галиматью и вряд ли с кем-то, кроме них, был связан, уже сказано выше. Та простая мысль, что меньшевики, в отличие от консервативных либералов и откровенных черносотенцев, все же имели уважение к достоверной информации, Фроянову в голову не приходит. Не понимает он и того, что меньшевики не были союзниками большевиков и не кинулись грудью защищать их после публикации клеветы, а извлекали собственную выгоду из ситуации.
С тем же метром Фроянов подходит к вопросу о следствии над большевиками после июльских дней. По его мнению, деятели Временного правительства не искоренили тогда большевизм, «… потому что сами были запятнаны. Не исключено и то, что они получили какие-то указания и по масонской линии» [414]. Это утверждение вообще голословно, и читателю остается только верить в то, что масоны покрывали Ленина (уж не упомянутой ли фальшивкой белоэмигранта Степанова обчитался Фроянов?). Фроянов демонстрирует свой обывательский уровень, не понимая того простого факта, что у правительства не было сил для объявления открытой войны всем большевистским организациям. А потому оно и пошло по пути клеветы, собираемой в следственном деле как раз очень усердно. Николай Суханов резонно заметил, что Временное правительство в начале сентября одновременно выпустило из тюрем Троцкого и черносотенца Пуришкевича, недавно арестованного в дни корниловского мятежа (а многих явных корниловцев и вовсе не задерживали). «Но Пуришкевич вышел из тюрьмы чистый как голубь, а Троцкого присоединили к “делу Дрейфуса” [т.е. к клеветническому делу против большевиков. — Р.В.] и взяли с него залог в три тысячи рублей…» [415]. Суханов указал еще несколько реальных уступок Керенского — и отнюдь не в пользу большевиков. Казаки самопровозглашенной Кубанской республики не только не получили от премьера той гневной отповеди, которую он обращал к Украине и Финляндии, но и безнаказанно ввели свои оккупационные отряды на Донбасс. Затем они на личной встрече с Керенским с угрозами потребовали от него перестать якшаться с Советами, после чего отправились … к английскому послу Бьюкенену, причем газеты даже не поинтересовались выяснить, о чем у них шла речь! Суханов разводит руками: «Любопытно, что было бы, если бы российский посол в Лондоне принял депутацию шинфейнеров [борцов за независимость Ирландии. — Р.В.] или повел бы мирную беседу с представителями индийских повстанцев» [416]. А за неделю до Октябрьского восстания в Калуге казаки и драгуны разогнали местный Совет солдатских депутатов, убив его членов-большевиков [417]. Эти примеры показывают, что правительство давало куда больше свободы погромщикам и казакам, чем революционерам.
Фроянов ничегошеньки не смыслит в обстоятельствах событий, о которых взялся рассуждать. Неудивительно, что он заканчивает этот отрывок такой сентенцией: «… деньги брали многие участники революционного движения в России, а отнюдь не только большевики. И не следует демонизировать поведение тех, кто брал. То была земная прагматическая партийная политика…» [418]. Так Фроянов встал над схваткой и с историософской высоты всех уличил (без достаточных на то оснований) в грехе и тут же миловал. Нет надобности останавливаться на его утверждении, что Парвус снабжал большевиков деньгами Германии, об этом все сказано выше.
После такого постыдного грехопадения бывшего квалифицированного историка Фроянова что уж говорить о других авторах, которые никогда звезд с неба не хватали и особых достижений даже в узких темах не добивались. Но до чего же их тянет вынести приговор Ленину и подгадить на юбилей революции! Вот насквозь номенклатурный академик А.О. Чубарьян, научный руководитель Института всеобщей истории РАН, заявив, что есть все основания опровергнуть «ходячий миф, что Германия сделала революцию в России», не удержался и ляпнул: «не надо отрицать того, что Германия давала деньги», на них Ленин и «ехал в пломбированном вагоне, такая полукриминальная история» [419]. Ярослав Козлов в ответ на эти слова резонно заметил, что академик должен был озвучить факты того, что «не надо отрицать». Ясно, что от Чубарьяна не дождешься, не для того он карьеру свою строил, чтобы за слова отвечать, поэтому Ярослав Козлов сам привел опубликованные документы, из которых ясно, что возвращавшиеся в ленинском вагоне эмигранты из своих средств оплачивали дорогу [420].
Ведущие научные учреждения подленькими способами тоже протаскивают на юбилейные мероприятия антибольшевистские сплетни. Российский Государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ) на выставке, посвященной Ленину, вывесил одну из фальшивок под видом документа о переводе 315 тыс. марок Ленину в июне 1917 г. После вмешательства Ярослава Козлова «экспонат» сняли. Директор архива, кандидат исторических наук, А. Сорокин лицемерно заявил, что его сотрудники выставили не тот документ, просто перепутав папки. Однако еще в 2014 г. Сорокин в интервью ссылался именно на эту фальшивку, разглагольствуя о немецких деньгах для большевиков! Наверняка Сорокин сам и повелел разместить столь полюбившееся ему «доказательство». Руководитель Росархива Артизов тоже соврал, сказав, что в организации выставки принимал участие Владлен Логинов, что сам историк опроверг [421].
Директор Государственного исторического музея, кандидат исторических наук, А. Левыкин во всеуслышание объявил: «…Ленин получал финансовую поддержку со стороны немецкого Генерального штаба, со стороны немецкого Министерства иностранных дел, — это доказанный факт», сославшись на неназванные документы. Через три дня интервью было удалено якобы из-за того, что в нем «была допущена некорректная смысловая ошибка» [422].
На выставке Эрмитажа, посвященной печати и революции, развесили плакаты 1917 г., среди которых плакат «Вернуть Ленина Вильгельму» представлен в шести (!) копиях. Куратор выставки Е.Ю. Соломаха так это обосновала: «В июле 1917 года В.И. Ленин был объявлен немецким шпионом […] Плакат, тем самым, отражает эпоху и представления народных масс того времени». Ярослав Козлов отметил, что этот плакат был пронесен на милитаристской демонстрации инвалидов еще в апреле, которая была не очень многочисленной, а лозунгов более массовых манифестаций на выставке почему-то меньше [423]. Вот вам суть нынешней антиреволюционной пропаганды: доказательств нет, поэтому берут количеством! Прелестно, что развешано все это в Зимнем дворце, который без Октябрьского восстания никогда бы Эрмитажу не достался! Излишние плакаты снимать не собираются.
Все эти случаи накануне Октябрьского юбилея явно выстраиваются в одну линию.
Сошки поменьше забронзовевшего Чубарьяна и официальных учреждений могут позволить себе резче высказаться о «предательстве» и «руке Берлина». Имеющийся у них статус докторов наук совсем не удерживает от бандитских заявлений, а, надо думать, только больше подзуживает, поощряет безнаказанностью. Вернемся, как я и обещал в начале, к статьям Хавкина, мещански понимающего идеи Ленина, и Космача, двулично разглагольствующего о революции.
Космач уже на первой странице своего опуса приводит как важное мнение по вопросу о «немецких деньгах» слова … М. Веллера! Кому же еще в наше время довериться доктору наук!! Много у него ссылок и на книги Хереш и Шиссера, которые построены на всецелой демонизации Парвуса и «презумпции виновности» большевиков, что делает их абсолютно ненаучными. Весь текст статьи Космача — это изложение самых жгуче-черносотенных выдумок, от показаний Ермоленко и мнимых переводов денег в Петроград к Суменсон до выяснения того, кто был чьим сожителем (например, Суменсон — Козловского, не ожидали?!), и подозрений по адресу Радека в убийстве Либкнехта и Люксембург… Этак половину текста составляют длиннющие цитаты из германских документов и перечисление основных биографических данных ряда большевиков и их «хозяев». Неужто скажете, что это не уровень профессора и академика?!
Этот пересказ доктор Космач временами прерывает, чтобы вставить свое квалифицированное суждение, никак не вытекающее из цитируемых документов. Например, такого рода: Ленин и другие партийцы — «германская агентура в России», что не мешает ему далее заявить, что «Ленин не был ничьим агентом» [424]. Кому верить — Космачу или Космачу? Автор уверенно заявляет, не давая никаких ссылок: «Связь Я. Ганецкого с кайзеровским правительством установлена из архивов МИД Германии […] Организационно-финансовая помощь А. Парвуса германо-большевистскому сговору неопровержимо доказана опубликованными материалами из архивов МИД Германии». Само собой, что «… немецкие деньги через посредничество различных банков и агентуры золотым потоком поплыли в партийные кассы большевиков» [425]. Золотым потоком льются бесценные и веские слова светоча белорусских и российских университетов!
Некоторые попытки подкрепить свои суждения ссылками заканчиваются для Космача позором. Он называет германского разведчика В. Николаи «старым и надежным куратором большевиков» [426] и ссылается (без указания страниц) на его книгу, изданную в 1925 г. в Москве — надо понимать, что вся книга Николаи и наполнена рассказами, как он большевиков курировал? Совсем неприлично получилось с одному Космачу ведомым «Делом о государственной измене В.И. Ленина», представляющим собой, по его словам, «неопубликованное архивное дело», в составе которого «известен 21 том» [427]. Конечно, речь идет о «Предварительном следствии о вооруженном выступлении 3—5 июля 1917 г. в г. Петрограде против государственной власти» (официальное название), о «деле большевиков», говоря проще. В его заголовке имени «В.И. Ленин» стоять и не могло: в таком виде оно закрепилось лишь в 1920-х гг. И уж точно самому Космачу 21 том не «известен», иначе он не называл бы дело «неопубликованным» — напомню, что его издание (в трех томах) было предпринято Иванцовой в 2012 г. Почему-то обитатель академических высот не решился за 4 года открыть эту книгу, зато выписок из объемистой книги Фельштинского 2013 г. понаделал — ну ведь у Фельштинского все понятно и поэтому приятно: большевики — купленные! Да и не похоже, что в архиве Космач дело штудировал, ему известен только один листик из него — с допросом Ермоленко [428]. Не сомневаюсь, что ссылку он у кого-то просто содрал. Текст Космача — не статья, а какой-то лоток с исторической «клюквой» и «клубникой», размещенный, между прочим, сразу на нескольких ресурсах Интернета!
Теперь о Хавкине. В одном из первых абзацев Хавкин преподает «урок объективности». Он пишет: «Высказываются противоположные точки зрения: от тезиса о немецких деньгах, которые привели к власти большевиков, до утверждения, что немецкие деньги, выделенные на русскую революцию, — это миф» [429], при этом указывая фамилии и работы авторов, поддерживающих тезис о немецких деньгах, и не называя представителей обратной точки зрения! Наверное, у него руки судорогой начинает сводить при попытке написать фамилии Кеннана, Поповой, Старцева, которых он вообще не упоминает, и Соболева, чье имя он умудрился назвать пару раз, утаив его взгляды на обсуждаемый вопрос!
Хавкин в одних случаях готов помянуть все мелочи — и к «немецким деньгам» причисляет даже те 300 ф. ст., полученные большевиками от СДПГ в 1907 г., насчет которых я разъяснял в начале статьи. В других же вопросах он предпочитает в частности не лезть, так что ведет разговор «о финансировании русской революции Германским рейхом (генштабом и министерством иностранных дел) как до и во время Октябрьского переворота, так и после него». Снова зловещий генштаб! Хавкину нет дела до того, что документы показывают неучастие генштаба в попытках финансового влияния на революцию, которые принадлежали всецело только МИДу. Ну МИД, ну генштаб, какая разница! А вот 300 фунтов — это для Хавкина вопрос из принципиальных! Но он и насчет денег готов приврать, лишь бы против большевиков: «В 1915 году Парвус получил от МИД и генштаба Германии три транша: 1 млн марок, еще 1 млн рублей и 5 млн марок». Как помнит читатель, документально подтверждено получение Парвусом 1 млн рублей.
Вся последующая история Хавкиным подается в самом контрразведчески-консервативном ключе. Интересен такой отрывок: «Были преданы гласности документы, из которых следовало, что Ленин и большевики через посредников, главным из которых является Парвус, получают деньги от германского правительства». Аргументы Хавкина показывают его полную профнепригодность как историка. Для начала он ссылается на сообщения журналистов из Копенгагена, но нам уже известно, с какой легкостью выдумывались эти свидетельства. Понимая, что этого недостаточно, Хавкин ссылается на «документ» из архива — «циркуляр германского имперского банка от 2 ноября 1914 года. Согласно этому циркуляру, русским революционерам Зиновьеву и Луначарскому предоставлялся кредит на ведение агитации и пропаганды […] Посредником между русскими революционерами и имперским банком выступал Парвус». Этот нелепый циркуляр, «примирявший» в 1914 г. двух оппонентов — Зиновьева и Луначарского, был одной из фальшивок Оссендовского (он, кстати, воспроизведен и на обложке первого тома книги Иванцовой) [430]. На сомнительной ценности цитируемых Хавкиным архивных документов я не буду останавливаться, замечу лишь, что одну архивную ссылку (прим. 57) он просто украл у О. Соловьева из статьи о Парвусе, на которую в других случаях ссылается. Публикация «дела большевиков» для него осталась тайной, а вот на вышедший после нее сборник от Фельштинского, а также на работы Хереш и Шиссера, он с удовольствием ссылается — ровно как Космач!
Старцеву Хавкин предпочитал иное чтиво, о чем нам откровенно и сообщает. Он воздает хвалу «современной австрийской исследовательнице Э. Хереш, которая опубликовала документы о финансировании немцами большевиков». Геннадий Соболев так отозвался о способностях Хереш: «… австрийская писательница в силу своей исторической непросвещенности “открыла” в архиве то, что было открыто и опубликовано до нее историками 30 лет тому назад […] Если бы “австрийский историк” знала об этом, то, возможно, она не вдохновилась бы своим “открытием” и не загорелась желанием написать книгу, в которой столько нелепостей, ошибок, натяжек и фантазии» [431]. Речь идет о документах, опубликованных Земаном, которые не дают оснований утверждать о финансировании. Дальнейшие вдохновения Хавкин тоже черпает за рубежом: «В историографии ФРГ утверждается, что “без финансовой помощи кайзера Вильгельма II Ленину не было бы Октябрьской революции. Более того: без поддержки Германии большевики едва ли удержались бы у власти в первый, решающий год”». Здесь Хавкин ссылается на уже разобранный мною низкопробный материал из № 50 «Der Spiegel» от 2007 г., в котором, может быть, и «утверждается», но никак не доказывается. А в устах Хавкина это уже целая историография! Зато Соболев, Старцев и Попова для него — не историография! Ну и уже совсем в духе выставления напоказ своих самых убогих комплексов, Хавкин ссылается на академика А.Н. Яковлева, руководствуясь его словами и о том, что «кайзеровские деньги» большевикам передавал Парвус, и о том, что «большевики имели и другие каналы связи с Берлином». Я не удивлюсь, если Хавкин перед фотографией «прораба перестройки» до сих пор земные поклоны кладет, но в публичном пространстве надо бы себя как-то сдерживать от столь идиотской угодливости! Ничего удивительного, что подобные приседания Хавкина были отмечены в комментариях к статье: «В общем, очередной воинственный борец с кровавыми большевиками пыжился, пыжился и смог только снова воспроизвести агитацию времен перестройки, и спеть песенку, под которую обворовывали миллионы честных русских трудяг».
Вот о воровстве очень к месту сказано. Ведь статья Хавкина в значительной мере — плагиат текста Сергея Земляного, тоже выдержанного в конспирологическом духе [432]. Хавкин не постеснялся заимствовать невинные суждения типа: «Видимо, именно одесской гимназии Израиль Гельфанд был обязан своим прекрасным литературным русским языком и знанием языков европейских: лингвистические барьеры для него не существовали» (у Земляного так: «Видимо, именно одесской гимназии он был обязан своим нетипичным для человека из местечка грамотным русским языком и знанием языков европейских: языковые барьеры для него не существовали»). Но позарился Хавкин и на зловещие выводы: «Парвус создал в Копенгагене Институт научного и статистического анализа (Институт изучения последствий войны) как легальную “крышу” для конспиративной деятельности и сбора информации… […] В деле доставки Ленина в Россию Парвус заручился поддержкой кайзеровского Генерального штаба и доверил Фюрстенбергу-Ганецкому сообщить Ленину, что для него в Германии устроен железнодорожный коридор, не уточняя, что предложение исходит от Парвуса. […] Из Берлина Парвус отбыл снова в Стокгольм, где находился в постоянном контакте с членами заграничного бюро ЦК большевистской партии Радеком, Воровским и Фюрстенбергом-Ганецким. Через них шла перекачка германских денег в Россию, в большевистскую кассу». За исключением пары неважных деталей, все это — дословные выражения из текста Земляного! Хавкин, как и Земляной, никак не пытается их доказать, а к словам о доставке Ленина Парвусом небрежно прикрепляет ссылку на публикации Хальвега без указания страниц. У того действительно есть подобное суждение о Парвусе: «…в процесс подготовки поездки он включается через своего агента Георга Склярца, поддерживает связь с большевистским доверенным лицом Фюрстенбергом-Ганецким в Стокгольме…» [433]. Но сами же документы Хальвега опровергают этот домысел: как я уже отмечал, имя Склярца в них появляется буквально однажды, зато хорошо прослеживается основная роль Платтена в организации транзита. Суммарно «одолженный» у Земляного материал составляет ¼ того раздела текста Хавкина, где он пишет о Парвусе. Если же исключить из подсчета обширные цитаты, то плагиат займет уже более 1/3 текста Хавкина. От такого, думаю, фотография Яковлева на стене Хавкина замироточила!
Наконец, весь раздел о Парвусе этой статьи января 2017 г. является слегка подправленной копией статьи самого Хавкина еще 2008 г. [434] Разумеется, в новой статье никаких указаний на это нет. Хавкин выдает свой материал десятилетней давности за последнее слово науки, даже не подумав его пересмотреть на основе свежих работ по теме. Вот стиль настоящего ученого!
В сентябре 2017 г. тот же самый текст Хавкин разместил в «Независимом военном обозрении» [435]. С теми же самыми идеями он выступил во ВШЭ, по сути, прочитав вслух свою всевечную статью с комментариями, благодаря которым уронил себя еще ниже (хотя, казалось бы, куда еще?): Шиффа назвал Штиффом, Красина спутал с Бухариным, шалаш в Разливе из-под Сестрорецка перенес в Финляндию и т.д. [436] На слайдах он продемонстрировал несколько давно известных документов. Конечно, никакой вины большевиков они, вопреки словам Хавкина, не доказывают, но на публику, надо думать, это произвело впечатление.
Из кусков январской статьи Хавкин соорудил публикацию для октябрьского номера «Вопросов истории» [437]. Разумеется, ничего даже отдаленно похожего на объективность в статье нет. Хавкин по-прежнему игнорирует не устраивающие его работы по этой теме. И вот эту основанную на фальшивках халтуру и самокопирование печатают в главном историческом журнале страны! Тут два варианта: либо всем наплевать на качество публикаций, либо даже в этом журнале никто не способен разглядеть низкосортность творения Хавкина. В любом случае, после этого такой журнал и такой исторический цех нужно разгонять и наказывать.
У статьи Хавкина с «Гефтера», имеющей в сети несколько републикаций, стоит подзаголовок «Проделки напополам с плутнями: либретто большевистского театра». Стоило бы назвать так: «Домыслы напополам с воровством: отрыжка перестроечного шабаша».
Я не буду разбирать вторую часть этой статьи Хавкина, где он коллекционирует всяческие инсинуации, силясь доказать, что большевики убили Мирбаха, потому что он хотел освободить Николая Романова, а Николая Романова убили, потому что его хотел освободить Мирбах. Лучше я предупрежу читателя, что Хавкин и в работах по своей узкопрофессиональной диссертационной теме (Вторая мировая) прибегает к вранью, давая лживые ссылки, искажая смысл документов, выдумывая цитаты, демонстрируя банальную неграмотность в истории нацистского движения [438].
Вслед за Хавкиным еще один германист и доктор исторических наук, А.И. Егоров из г. Дзержинска, заверяет: «Мы знаем прекрасно, что сто лет назад большевики работали не только на чисто российских деньгах, там были использованы и другие ресурсы, в том числе, деньги немецкого генерального штаба» [439]. Вот пошли бы они на пару с Хавкиным в германские архивы и изучили бы работу имперских чиновников. Но ведь для этого голову надо иметь. А когда ее нет — остается только нудить про генштаб и большевиков.
Известные одиозные историки Борис Миронов и Владимир Лавров, ни минуты не занимавшиеся темой отношений большевиков с Германией, сошлись во мнении. Миронов, доктор исторических наук, главный научный сотрудник Санкт-Петербургского института истории РАН, вынес вердикт: «... германские деньги есть. [...] даже те, кто минимизирует влияние Германии, говорят, что эти средства были существенные, потому что вся пропаганда политическая большевиков [...] сделана на немецкие деньги. [...] Фактор этот, безусловно, существенный» [440]. Лавров, доктор исторических наук, главный научный сотрудник Института российской истории РАН, отрапортовал: «Немецкие спецслужбы вступили в контакт с Лениным, переправили его в Россию и оказали помощь в издании огромными тиражами (сотни тысяч экземпляров) большевистских газет. Для этого деньги в Германии выделялись по статье “на пропаганду мира в России”. Надо признать, что немецким спецслужбам удалось взорвать Россию» [441].
Заграница тоже решила нам помочь выяснить, как заграница помогала большевикам. Североамериканский автор Шон Макмикин издал об этом книгу и поведал тайны в эфире «Радио “Свобода”» [442]. Сама лондонская «Таймс», храня верность своим левоедским традициям еще столетней давности, выразила одобрение книге, которая якобы доказывает, что «Русская революция была самым успешным криминальным заговором в истории. Захватом целой нации бесстыдными барышниками, поддержанными враждебной иностранной державой» [443]. «Радио “Свобода”» углядела новизну книги «в том, на что ни в российской, ни в западной историографии Октября обычно не обращали внимания — на финансовую базу большевистской партии». То, как «не обращали внимания», показано выше. Всегда берет умиление, когда читаешь такой пассаж, предваряющий и как бы оправдывающий очередное изложение домыслов. И Макмикин именно проходится по знакомым нам злачным местам антибольшевистского мифа, несмотря на утверждение о кропотливой работе в 24 архивах.
Каковы же самые сильные козыри Макмикина? «В Германии мне посчастливилось разыскать документы о поставках в Россию через подставные фирмы немецких товаров, в частности медикаментов, термометров и редких и очень дорогих контрацептивов. Выручка от их продажи шла большевикам. Эти транзакции осуществлялись в рублях, что позволяло большевикам использовать огромные суммы наличных денег». Автор утверждает, что таким способом «германское правительство было способно перевести огромные суммы партии Ленина в Петрограде, вплоть до 50 миллионов золотых марок». «Многие из этих фактов были обнаружены комиссией Временного правительства…». Почему-то этот счастливчик не называет тут имен Парвуса и Ганецкого, но речь идет, конечно, об их фирме. И, как известно, следствие прокуратуры (а не комиссия правительства) обнаружило перевод этих денег из России за границу. И эти суммы были космически далеки от 50 млн марок! Макмикин лжет. Далее он заявляет, что большевики уничтожили документы о сотрудничестве «с зарубежными спонсорами», но «кое-что обличающее их сохранилось». Фактов он не приводит, так что вряд ли я ошибусь, если предположу, что он намекает на уже упоминавшуюся подделку Оссендовского — мнимое обращение НКИД к СНК с сообщением об изъятии документов. Надо думать, коварные большевики дотянулись и до архивов зарубежных организаций — австро-германских генштабов и МИДов. Никак Макмикин не подтверждает и следующее свое высказывание: «Даже после захвата власти большевики не были уверены, что им удастся долго продержаться. Существуют многочисленные свидетельства, что многие в руководстве партии обзаводились на всякий случай счетами в иностранных банках и отправляли родственников в Швецию и Швейцарию». Хоть бы одну фамилию назвал!
Макмикин, не способный ничего толком сказать по означенной теме, стремится прикрыть свою безграмотность, изображая революцию как жуткую вакханалию: «В процессе штурма [Зимнего] несколько ударниц были изнасилованы, одна покончила с собой. Это были героические женщины, сражавшиеся до конца». Они сражались до конца? Но тогда бы их всех убили, не так ли? На самом деле они сдались — и правильно сделали. Об этих событиях есть рассказ ударницы Бочарниковой. И никто из ударниц особо не горевал, за исключением одной, которая как раз покончила самоубийством, так как батальон расформировали [444]. Макмикин пóшло намекает, что она совершила это после насилия. Но насилий не было. Бочарникова вспоминала, что арестованных ударниц отвели в казармы, где солдаты их бранили и угрожали, но это было пресечено:
«— Товарищи! — вдруг раздался громкий голос. К двери через толпу протиснулись два солдата — члены полкового комитета, с перевязкой на рукаве. — Товарищи, мы завтра разберем, как доброволицы попали во дворец. А сейчас прошу всех разойтись!
Появление комитетчиков подействовало на солдат отрезвляюще» [445]. Хотя далее Бочарникова причитает об ужасных насилиях, единственный случай, который она подробно описывает, закончился тем же — наведение порядка комитетчиками. И уж тем более не говорит она об изнасилованиях в процессе штурма, как бы сладострастно не представлял это себе Макмикин. За насильниками в его рассказе появляются и грабители: «Двух-трех сотен вооруженных мародеров оказалось достаточно для ареста правительства». Разграбление Зимнего было, но началось оно до его взятия, занявшие его революционные части пресекали его, провозглашая революционную дисциплину и переход ценностей в народное достояние, и расхищено всего было на 50 тыс. руб., — обо всем этом сразу после событий писал Джон Рид [446].
Нагромождение мерзостей нужно Макмикину, чтобы совершить суд над нами: «… многие нынешние проблемы России вызваны в основном неизжитой традицией советской власти и намеренно культивируемым наследием коммунизма». Кайтесь, сограждане!
Макмикин нагло заявляет, что «без немецких и других денег партия Ленина и Троцкого не вошла бы в историю». Это очередное вранье. Они и вошли в историю безо всяких денег. А вот лжецы и либеральные джингоисты вроде Макмикина, чье интервью достаточно широко расползлось по сети, действительно могут наследить, лишь разбрасывая псевдоисторическую грязь.
«Нью-Йорк таймс», вслед за лондонской тезкой, тоже предоставила свои страницы Макмикину [447]. Не ограничиваясь его выдумками, газета поместила статью историка Кэтрин Мерридейл, где речь идет о «финансировании» Ленина через фирму Парвуса—Ганецкого. «Радио “Свобода”», поспевая за флагманами западной прессы, записало интервью и с Мерридейл. Как ни странно, та развенчала пару мифов, но для подтверждения самого главного призвала силу логики: «... предположение, что они могли финансировать Ленина и его партию, было абсолютно логичным, естественным и правдоподобным. И единственным странным моментом было яростное отрицание этого Лениным» [448]. Когда все так логично выходит, не хочется отвлекаться на факты!
Но не оскудела талантами и земля русская! На прилавки выгружаются свежеизданные конспирологические бредни: например, сборник В.И. Кузнецова, творение Е.Н. Чавчавадзе [449], переиздание книги Саттона про революцию и Уолл-стрит. Отдельно нужно сказать о новых лицах в сфере антибольшевистских поделок. Под крылом Института социально-экономических и политических исследований (ИСЭПИ) А. Мартынов и Р. Газенко осчастливили мир трудом «Идеальный шторм. Технология разрушения государства» (2016). Ее эпиграф — слова Путина о Ленине и атомной бомбе — сразу настраивает на правильную волну. Далее авторы скользят по поверхности исторических фактов. О «Меморандуме доктора Гельфанда» они говорят так: «Можно подвергать эти документы сомнению относительно деталей, но финансирование русской революции из-за рубежа — факт вполне доказанный» [450]. Как помнит читатель, в этом плане Парвуса ничего не говорится и по определению не может говориться о фактах получения денег. Там нет подобного рода «деталей», так что и нет оснований для сомнения в них; эта фраза — сплошная нелепость. Однако авторы считают, что таким образом Парвуса они разоблачили и переходят к погрому следующего супостата: «Есть опубликованная информация о том, что уже в августе 1917 года, то есть еще при Временном правительстве, банкиры Уолл-стрит (читай консорциум западных спецслужб) из собственного кармана (а не в счет немецкого кредита) выдали большевикам первый миллион долларов и послали в Россию группу своих представителей, которая была замаскирована под “гуманитарную миссию Красного Креста”. То есть поддержка шла с обеих воюющих сторон» [451]. На заборе, конечно, тоже опубликовано, но прекрасно известно, что так замаскированный миллион долларов получила от американцев полублаженная эсерка Брешко-Брешковская, я это отмечал выше. Забавно то, что, как сообщает Р. Уорт, еще в 1917 г. «…прошел слух, что миллион Томпсона был потрачен на большевистскую пропаганду, и никакие опровержения не могли заставить людей поверить в настоящие цели Томпсона» [452]. Бравые путинисты побираются слухами столетней давности — так укрепят государство!
Ну а как же все-таки разрушали пышущую здоровьем и силой империю Романовых? «Уолл-стрит сделало (так в тексте. — Р.В.) ставку […] на радикальных марксистов-антикапиталистов Ленина с Троцким […] Главной причиной этого было нежелание и дальше видеть Россию в качестве мощного геополитического соперника […] Западу нужны были гарантии 20-летней форы развития. И такие гарантии были даны. […] Россию предстояло максимально ослабить и превратить в колонию […] А для этой цели разрушительный пыл марксистов годился лучше всего. Уроки Английской и Французской революций никогда не были забыты западным миром» [453]. Авторы молодцы, так и побуждают задавать вопросы. Например, хочется знать, в каком виде были даны такие гарантии, и каким образом авторы с ними ознакомились? Не на Уолл-стрит ли им показали копию договора?! Какие 20 лет из истории Советской России авторы считают отказом от экономического развития для предоставления форы? Не путают ли они это с последними 20 годами нашей истории? Точно ли они помнят признаки колонии и уверены ли, что к ним относятся самостоятельное освоение космоса, развитие ядерной энергетики, всеобщая грамотность и членство в Совете Безопасности ООН? Что они хотели сказать, упоминая «уроки революций», которые как раз не разрушили, а ускорили экономическое развитие Англии и Франции, да и произошли без участия хотя бы одного марксиста за неимением на тот момент таковых?
Кое-какие объяснения гасители штормов дали на устроенной «РИА Новости» презентации своей псевдоработы [454]. Мартынов заявил, что западные страны получили 20 лет форы, втянув Россию в Первую мировую войну. Если сопоставить это с их текстом, то выходит, что Ленин и Троцкий в 1914 г. дали Антанте гарантии вступления России в войну! Мысль новая, свежая, но права на существование не имеющая. Вся презентация и «обсуждение» книжонки проходило под знаком подобных безответственных и бессодержательных деклараций. Из достижений скудного ума Мартынова стоит отметить такое заявление об империи: «… было разрушено великое государство, которому была не одна тысяча лет!» Ага, видимо, даже больше, чем Китаю! И все эти тысячелетия — великие, и все — при Романовых, надо думать
Все прочие ораторы, не отреагировав на эту глупость и тем самым причастившись исторгнутой Мартыновым субстанцией, тоже кинулись на защиту тысячелетних устоев. Каждый из пяти нашел свои слова для демонизации революции: «любая революция это плохо», «революция это перманентная угроза», «революция это имманентная угроза» (какие умища!), «революцией нечего гордиться, ведь миллионы погибли», «революция случается, когда время хороших решений прошло».
Газенко потужился развенчать тезис о том, что Первая революция была вызвана поражением в русско-японской войне. Но он взялся доказывать не социально-экономические причины революции, что делали бы все адекватные историки, а значение фактора внешнего вмешательства и применение антироссийских революционных технологий. С этой целью он смело пустился в сравнения: мол, другие же войны, от Отечественной до Великой Отечественной, революцию в стране не вызывали, а мобилизовывали население. Манихейское мышление Газенко, конечно, не вмещает такие факты: во время войны 1812 г. крестьяне, спасшие страну, вели и классовую борьбу против помещиков [455] (не следует преувеличивать низкую степень сознательности крестьян и при борьбе с Наполеоном, и при бунтах); позорная Крымская война, совпавшая с кризисом крепостнического режима, поспособствовала первой революционной ситуации, а дипломатическое фиаско после русско-турецкой войны 1877—1878 гг. — второй [456]; с русско-японской и Первой мировой и так все ясно — они обе и начинались уже в обстановке предреволюционного перегрева; ну а Великая Отечественная война вообще должна быть исключена из этого сравнения, проводимого безграмотным милитаристски ориентированным Газенко. Это каким же дураком нужно быть, чтобы предполагать возможность революции в СССР в 1940-х гг.? Царизм и буржуазный строй, к сведению Газенко, были уже свергнуты, все революционные задачи были решены до войны, а сама война со стороны СССР имела очевидный справедливый, освободительный и (в отличие от войны 1812 г.) всемирно-прогрессивный характер.
Сидящие вокруг Газенко мудрецы ему не перечили. Они вообще договорились до того, что революция — это всего лишь вопрос технологий, полностью отвергнув существование социально-экономических причин! Однако они струсили сказать, кто же именно применял эти технологии. Главным подрывным методом они назвали дискредитацию власти, Мартынов пропел панегирик божественной ответственности монархической власти, а Газенко восславил высокий рейтинг Путина как гарант стабильности. Как же бороться с этими подрывающими «технологиями»? Скрытое желание болтавших вокруг да около наиболее явно выразил Воронин, формально самый академичный из них — профессор МГПИ, благожелательно сославшись на Шульгина: не нашлось, дескать, нескольких сотен людей, сочувствовавших власти. Напомню, что воинствующий монархист Шульгин скрежетал зубами, выдавливая такие слова: «Пулеметов — вот чего мне хотелось. Ибо я чувствовал, что только язык пулеметов доступен уличной толпе…» и т.д. Профессор Воронин смягчил ненависть Шульгина, но у всех собравшихся конспирологов явно на уме была одна контрреволюционная технология — стрелять в народ!
Все эти разговоры о «революционных технологиях» на самом деле являются превращенной формой осознания сегодняшних действий правящего класса. Его власть опирается вовсе не на народную поддержку и политическое действие, а именно что на технологии манипулирования общественным мнением через образование, масскульт, прессу, на технологии псевдодемократических институтов. И выступавшие «знатоки», сами участвующие в деятельности по одурачиванию, стараются перевести стрелки на революционеров: они ведь якобы обманывают народ, да при этом еще и рушат все устои, а у нас нынче хоть не все честно, зато стабильно. Их мотивация ровно та же, что и у антибольшевистских пропагандистов в 1917 г.
И вот такую-то ахинею, замешанную на кровожадности и на апологии режима, представляют как заслуживающее внимания осмысление революции. Отвратителен цинизм этих бездарных последышей бездарных Старикова и Федорова. Газенко на голубом глазу объявил: мы, мол, «вынужденные историки», «непросвещенные»; мы тут написали, пусть ученые оценят; мы ничего не утверждаем, мы не передергиваем; мы за дискуссию. А Воронин подмазал: «… книга хороша, […] она ставит ряд провокационных вопросов, но наша историческая наука всегда развивается, только отвечая на эти провокационные вопросы». На науку этому отбеливателю шульгинистов-путинистов, конечно, плевать. Если бы он был обеспокоен ее состоянием, то хотя бы полусловом упомянул работы Старцева, Соболева, Поповой и других, положивших свои силы на ответ подобным провокациям. А то, что он с умным видом заявил, это подмена понятий, обман и покрывание преступных по отношению к науке и интересам общества дельцов.
Наконец, Гаспарян отрекомендовал книгу как замечательную, которая должна помочь побороть всеобщую безграмотность в исторических вопросах и столь популярные россказни о «немецких деньгах» и «деньгах Уолл-стрита». При этих словах на лощенных лицах хвалимых авторов промелькнуло недоумение — ведь именно эти россказни они и поместили в книгу! Но снова никто никому не возразил, а то, не дай бог, пошатнули бы еще раз «многотысячелетную» государственность! Весьма по-фрейдовски прозвучала оговорка ведущей, вообще сочувствующей всем этим недоумкам, которая назвала авторов «Идеального шторма» «коллегами-псевдоисториками». Таковым были, конечно, все «кукушки и петухи» этого слета
Либеральная оппозиция, пребывая в меньшинстве, отважно борется с глашатаями «антимайдана» за право в свою пользу истолковать «германско-большевистский заговор». Рядышком с Игорем Чубайсом на сайте «Каспаров» примостился плодовитый публицист Израиль Зайдман [457]. Он ссылается на уже знакомые нам донесения шпиончика Кескюлы немецкому МИДу — якобы они шли от Ленина, который к тому же будто бы сообщал Кескюле «донесения своей агентуры из России о положении в стране». Далее все идет по накатанной: Парвус организовал переезд Ленина, переводимые МИДом деньги — это обязательно для большевиков; выдернутые из контекста фрагменты переписки кайзеровских чиновников, цитаты консервативных историков. Без щепотки откровенной лжи тоже никак не обойтись. Зайдман «цитирует» Мирбаха от 3 июня 1918 г.: «… для поддержания режима большевиков ему нужно ежемесячно 3 млн марок». На самом деле посол телеграфировал: «В связи с сильной конкуренцией со стороны Антанты необходимо 3 млн марок в месяц» [458]. Зайдман знает: не соврешь — не проживешь.
Все эти страсти Зайдман рисует, чтобы смело поставить вопрос: «Вам, уважаемый читатель, описание того, как определенные круги Германии в 1917—1918 гг. сделали все, чтобы привести в России большевиков к власти и, что еще важнее, удержали ее, ничего не напоминает?
Кому ныне в Германии не терпится поскорее отменить наложенные на путинскую Россию санкции? Тем же промышленным кругам и германскому МИДу». Достойный ответ Зайдмана «антимайдану»! Путин — вот кто главный большевичок-с!
Образцово-застенчивый либерал Явлинский тоже раскусил большевиков, которые «для реализации своих целей использовали финансовую помощь Германии» [459]. Явлинский наверняка смыслит в денежных вопросах — он же доктор экономических наук!
Злостное игнорирование научных работ и аргументов — вот что красной нитью проходит через все эти околоюбилейные публикации и сборища. Пересказы писаний неквалифицированных и откровенно злонамеренных авторов, ссылки на фальшивки, бесконечное обсасывание однообразных сюжетиков (вплоть до открытого плагиата и самоповтора в стиле Хавкина), страшное верхоглядство и просто воинствующая безграмотность — это сегодняшний уровень даже тех, кто по званию причислен к научному миру или бесстыдно сам себя к нему причисляет. Названные выше в этом разделе статьи и книги, надо признать, напрямую дойдут лишь до тысяч людей, в пересказах распространятся шире. Но необходимо сказать и о тех псевдоисторических непристойностях, которые сразу транслируются на миллионы читателей и зрителей.
В начале статьи были приведены фрагменты из передачи канала «ТВ Центр» [460]. Как теперь должно быть понятно читателю, явной ложью звучат утверждения о Парвусе как «близком соратнике Ленина», якобы сыгравшем «ключевую роль» в возвращении Ленина, и о «скрывавших детали» этой поездки большевиках. Но на этой лжи авторы передачи не остановились, выдав все подряд «по методичке»: Парвус вместе с немецкими властями разработал план переправки Ленина в пломбированном вагоне, и лидера партии не арестовывали по личному распоряжению кайзера! На самом же деле «дядя Вилли» узнал о проезде революционеров в день, когда они уже покидали Германию. Где у конспирологов кайзер — там и главнокомандующий Людендорф, чью «цитату» они также дают: «Мы взяли на себя большую ответственность, доставив Ленина в Россию, но это нужно было сделать, чтобы Россия пала». Однако в действительности Людендорф говорил, что это правительство взяло на себя ответственность, а у армии даже денег на это не было! В передаче совсем мельком упоминается о фирме Ганецкого, зато добавляется абсолютно неуместная в сюжете об апреле 1917 г. бульварщина об отношениях Арманд с Лениным.
Наконец, дается слову «эксперту» программы — вопиюще безграмотной ленино- и троцкоедке Чавчавадзе. Появление этой позорной фигуры обставляется соответствующим скандальным образом: она, дескать, в начале 2000-х гг. в германских архивах нашла план Парвуса! Даже здесь телеолухи ничего не смогли придумать свежего, а лишь содрали утверждение о том, что эти документы нашла Хереш (например, так ликовали «Аргументы и факты» в 1992 г.: «Оригинальные документы немецкого министерства иностранных дел в Бонне, к которым удалось получить доступ австрийской писательнице Элизабет Хереш, становятся доступными для всех впервые только сегодня» [461]). Если же это «открытие» Чавчавадзе не ложь, то тем хуже для нее — «знатоки» по третьему кругу открывают то, что уже полвека как было опубликовано Земаном. Но нужный коленкор соблюден: смотрите, мы делаем открытия!
Весьма примечательно, что 7 ноября 2017 г., ровно к годовщине революции, были опубликованы (пусть и на сайтах не первой значимости) интервью с Хереш и Чавчавадзе. Сайт «DW» сразу дал маху, представив Хереш как доктора исторических наук, хотя она сама называет себя не более чем публицистом (ну и еще «ведущей концертов и других шоу») [462]. Хереш оттарабанила по сценарию: германские деньги, план Парвуса, продажные большевики [463]. Чавчавадзе тоже заученно проскакала по всем революциям, обвинив в них иностранных врагов и левых, заодно скромно присвоив себе честь открытия роли Парвуса и цепочки передачи немецких денег через Кескюлу к Ленину [464]. О якобы гигантской роли Кескюлы эстонскому сайту «Postimees» поведала К. Мерридейл, заявив, что тот «первым сообщил германскому послу в Берне о том, кто такой Ленин. В старости он сказал в интервью: “Я создал Ленина”. [...] Кескюла продолжал работать с немцами на протяжении всей войны и сыграл важную роль в путешествии Ленина в пломбированном вагоне в Россию через Германию и Швецию» [465]. Вынесенное в заголовок заявление осталось без доказательств, интервью в основном было посвящено иным вопросам. Между прочим, сам Кескюла заявлял, что уже в середине 1916 г. он прекратил сношения с немцами… Если верить рассказам всех этих мифотворцев, то помогавших Ленину было так много, что они должны были ноги друг другу пооттаптывать подле вагона.
Совершенно по такому же шаблону «сенсационности» «Комсомолка» представляет Соколова, проведшего «собственное расследование» [466]. Тот играючи раскрывает операцию МИ-6: «Троцкий, в отличие от Ленина, выступал за продолжение войны с Германией до победного конца. Решено было срочно отправить его в Петроград, чтобы он противодействовал “немецкому агенту” Ленину и не дал вывести Россию из войны на стороне англичан. […] Как известно, Троцкий решительно выступал против сепаратного мира с Германией. Будучи руководителем советской делегации, сознательно затягивал переговоры. Но проиграл схватку с Лениным. 3 марта 1918 года большевики подписали кабальный Брестский мир с немцами» [467]. Троцкий за продолжение войны?! Вот слова самого Троцкого еще из 1915 г.: «… необходимость борьбы за скорейшее прекращение войны. Революция не заинтересована в дальнейшем накоплении поражений. Наоборот, борьба за мир является для нас заветом революционного самосохранения» [468]. Троцкий против мира с Германией?! Но ведь он и против войны: «ни мира, ни войны» с Германией; Троцкий за всеобщий мир, отказ союзников от которого может вынудить Советскую Россию заключить сепаратный мир. «Сепаратный мир, подписанный Россией, нанес бы несомненно тяжелый удар союзным странам, прежде всего Франции и Италии. Но предвидение неизбежных последствий сепаратного мира должно определять политику не только России, но и Франции, Италии и других союзных стран. Советская власть до сих пор всеми мерами боролась за всеобщий мир. […] Но в дальнейшем все зависит от самих союзных народов. […] Русская революция открыла дверь к немедленному всеобщему миру на основе соглашения» (декабрь 1917 г.) [469]. Жизнь подтвердила правоту опасений Троцкого. В те же декабрьские дни 1917 г., когда он выступал с такими призывами, англо-французские империалисты, всю войну туже затягивавшие поводок на шее России, заключили договор о разделе юго-западных регионов России на сферы влияния [470]. Позднее сам Троцкий так описывал обстоятельства, приведшие к «позорному» миру с Германией: «Декрет о мире был принят съездом Советов 26 октября, когда в наших руках был только Петроград. 7 ноября я по радиотелеграфу обратился к государствам Антанты и центральным империям с предложением заключить общий мир. Союзные правительства заявили через своих агентов главнокомандующему генералу Духонину, что дальнейшие шаги по пути сепаратных переговоров поведут за собою “тягчайшие последствия”. Я ответил на эту угрозу воззванием ко всем рабочим, солдатам и крестьянам. Смысл воззвания был категоричен: мы свалили свою буржуазию не для того, чтобы наша армия проливала свою кровь из-под палки иностранной буржуазии. 22 ноября нами было подписано соглашение о приостановке военных действий на всем фронте, от Балтийского моря до Черного. Мы снова обратились к союзникам с предложением вести вместе с нами мирные переговоры. Ответа мы не получили, но и угроз больше не было. Кое-что правительства Антанты успели понять. Мирные переговоры начались 9 декабря, через полтора месяца после принятия Декрета о мире: срок совершенно достаточный для того, чтобы страны Антанты могли определить свое отношение к вопросу. Наша делегация внесла с самого начала программное заявление об основах демократического мира. Противная сторона потребовала перерыва заседания. Возобновление работ откладывалось все далее и далее» [471]. Представители Антанты так и не отреагировали на переговоры.
Полагаю, что о противостоянии между засланным Германией Лениным и засланным союзниками Троцким Соколов даже не сам придумал, а подхватил идею у той же Чавчавадзе. Но и это еще не все. Соколов заявляет: «шеф германской разведки М. Варбург и решил организовать возвращение “пацифиста” Ленина на родину для разложения России и вывода ее из войны». Историк спецслужб слегка дал маху: известный банкир Варбург был только советником немецкого генштаба; его имя (как и имя Якоба Шиффа) широко раскручивала российская антинемецкая пропаганда, оно было усердно подхвачено и Оссендовским [472]. Сказать, что Парвус, делившийся идеями с кайзеровским МИДом, был его главой — это равносильно тому, что заявил Соколов о Варбурге. Далее следует «джентльменский набор» конспиролога: бахвальство Кюльмана о спонсировании «Правды», спекуляция на именах Парвуса и Кескюлы и на послеоктябрьских телеграммах германских чиновников с запросами денег, выдача фальшивки Оссендовского за подлинный документ (см. выше об этом), увязывание Троцкого с деньгами Шиффа, утверждение об участии Троцкого и Ленина в «шпионских интригах» — в том числе и в их «личных интересах». Вот ключ к сознанию обывателя: свести всю революцию к меркантильности ее лидеров, а революционных деятелей — к пешкам в чужой игре!
Видимо, «историк спецслужб» — это просто эвфемизм безграмотного словоблуда.
Зато «Новые известия» откровенно схалтурили и не устроили интервью даже с самым захудалым конспирологом. Они просто опубликовали в юбилейные дни несвежий пост из ЖЖ с байками о Парвусе, с набившими оскомину цитатами и со ссылками на фальшивки, заверив читателя, что «финансирование большевикам поступало от продажи германских товаров в Швеции и других странах Северной Европы» [473]. Выходит, товары фирмы Парвуса—Ганецкого даже не приходили в Россию. Сравните это, смеха ради, с версией канала «Россия 1», который убеждал, что большевики низвергали правительство посредством самих привезенных товаров. Да у нас каждое СМИ — с собственной теорией!
Ну и как же обойтись без сетований на «имморализм» большевиков! Именно эту затасканную и ничего не объясняющую в революции идейку в фильме канала НТВ озвучил Валерий Соловей, доктор исторических наук, профессор и заведующий кафедрой связей с общественностью МГИМО [474]. Обо всех остальных перипетиях 1917 г. зрителя просвещали такие же непревзойденные знатоки. Здесь были и маскирующиеся под историков с научными степенями узколобый и склонный к конспирологии Пыжиков, безудержный превозноситель Николая II Мультатули и научный руководитель ГАРФ Мироненко, известный тем, что совместно с РВИО Мединского распространял антибольшевистские фальшивки [475]. Следующую группу составили потомки Гучкова, Керенского, Родзянко, Троцкого, Молотова (небезызвестный Никонов). Наконец, слово имели и как бы люди духовности и культуры: архимандрит Шевкунов, писатели Прилепин и Шаргунов, танцовщик Цискаридзе, а также Вадим Самойлов («Агата Кристи»), чьей песенкой и заканчивается сей откровенно антинаучный проект.
Наплевательское отношение к труду историков выразил и режиссер Хотиненко, заявив: «… мы даже до конца не знаем, кто же все-таки ехал в этом поезде. Был там Радек или нет? […] Казалось бы, 32 человека, довольно много свидетелей, но непонятно, кто был до конца. Даже это может стать зоной интерпретаций. Давно уже никто всерьез не касался данной темы» [476]. Разве интересно этому интерпретатору, что об этом недавно писал Владлен Логинов, объясняя причины несовпадения сведений и указывая литературу для желающих изучить вопрос подробнее [477].
Неудивительно, что консерваторы, либералы и всяческие проходимцы рассказывают все эти мифы. Позорно, что окололевые деятели тоже оказались к этому причастны.
Доктор исторических наук, профессор РГГУ, руководитель Центра истории России, Украины и Белоруссии Института всеобщей истории РАН, А. Шубин многими считается «левым» — то ли «розовым», то ли «зеленым». Шубина читает левоориентированная молодежь. В 2006 г. в книге «Десять мифов советской страны» Шубин воспроизвел миф о немецких деньгах для большевиков, отрицая лишь получение ими средств от разведки и утверждая об операции по «отмывке» денег через Парвуса. Никаких новых фактов он сам не установил, лишь очень превратно истолковал уже известное [478]. Вот такая проверка фактов от левого историка!
В 2014 г. Шубин выпустил новую книгу, скопировав в нее большие куски текста из старой [479]. Как видно на примере Хавкина и Шубина, самоповтор — это неотъемлемая черта современного российского историка. Из этого издания Шубин исключил прежние наиболее одиозные заявления, однако остался убежден, что на 30 тыс. руб. бюджет «Правды» не сходится, и теперь всюду это утверждение повторяет. При этом Шубин заявляет, что лично изучил бухгалтерию газеты, что является ложью, ибо он знаком только с теми документами, которые опубликовала Иванцова [480]. Хуже всего то, что Шубин никак не дезавуировал свои суждения 2006 г.: книга «Десять мифов» выложена в сети, ее легко прочитать или скачать с десятка сайтов. Следовательно, все его заявления о получении большевиками денег германского «имперского казначейства» через Парвуса-Гельфанда, «финансировании большевиков немцами», 750—800 тысячах немецких денег и прекращении финансирования только в июне 1917 года по-прежнему доступны читателям и по-прежнему клевещут на большевиков [481]. При нынешнем законодательстве не является проблемой автору добиться изъятия с любого российского сайта его произведения, Шубин как автор имеет на это полное право. Если Шубин этого не делает, значит, не хочет. Значит, он сознательно способствует распространению лжи о ненавистных ему большевиках.
Сегодня многие левые позволяют себе безграмотные высказывания по этому вопросу, несмотря на все публикации последних лет. Может быть, им просто некогда заниматься такими древними темами, поскольку они работают над остро актуальными и глубоко теоретическим текстами? Или все-таки нет?..
Скажем, у Бориса Юлина (он тоже себя левым называет) никаких прорывных работ я не видел, все сплошь какая-то болтовня. И вот что в 2015 г. он наболтал о деньгах большевиков: «… главным, кто объявлял о снабжении немецким золотом революционеров, был некто Парвус. […] он был реальный, если по-современному говорить, эффективный менеджер. То есть он сумел выбить с кайзера Вильгельма большую сумму денег. Точно не помню, по-моему, три миллиарда марок. […] И стал как бы давать эти деньги на революцию в странах Антанты, в первую очередь — в России. […] В России революционеры стали из-за этого Парвуса собачиться друг с другом. В каком плане? Дело в том, что Парвус, общаясь со всеми, говорил: вот этим я дал денег, если вы будете делать правильно, я вам тоже дам. […] Так вот получается, что он не давал денег никому. […] Единственный, кто в этом собачении не участвовал, это Ленин. […] Поэтому Ленин оказался единственным, кто был вне подозрений в плане денег Парвуса» [482]. Тут что ни фраза — то открытие! Читатель для разминки может сам это проверить. В завершении своего удивительного рассказа Юлин заметил вообще о великих революциях и их деятелях: «… конечно, если кто-нибудь дал бы денег, то они, наверное, бы взяли. Но обычно никто не давал». Апломб, с которым Юлин все это произносит, соизмерим только с его же некомпетентностью в вопросе. Став одним из «рыцарей круглого стола» Пучкова-Гоблина, он упивается своей «значимостью», несет не пойми что и даже не задумывается о последствиях.
Борис Кагарлицкий в недавнем интервью тоже дал «разъяснения»: «Хорошо известны данные, говорящие о том, что немецкие деньги были не те и не оттуда, как было принято обвинять большевиков. Действительно, была создана Парвусом фирма, занимавшаяся по сути легальной контрабандой немецких товаров в Россию через Швецию. В этой фирме работала целая группа известных большевиков. […] И многим большевикам как топ-менеджерам положены были очень большие зарплаты. Просто люди, получавшие высокие зарплаты, большую часть денег добровольно и легально отдавали на работу партии. […] Да, определенные деньги из Германии приходили, но по совершенно открытым каналам. […] Иностранные деньги были у очень многих политиков в России, и большевики в этом плане были одними из самых скромных» [483]. Какие еще «многие большевики с очень большими зарплатами»? Кагарлицкий ссылается на книги Логинова, но у Логинова сказано, что Ганецкий «… получал жалование в 400 крон (200 рублей) и приличный процент с продаж», а Козловский как юрисконсульт фирмы заработал за 1916—1917 гг. 25 тыс. руб. [484] Небрежно брошенные Кагарлицким слова о «деньгах из Германии» и «скромности большевиков» в их получении оставляют такой «осадочек» клеветы, который на руку мифотворцам: «взяли, но немного», «взяли, но не из рук генштаба» и т.д. Позорно человеку, именующему себя левым, безответственно повторять ложь, пусть даже в «облегченной» версии.
Кагарлицкий искренне уверен, что он все знает и все помнит, и уверен в своем величии. Зачем ему проверять факты? Он выше этого. Сколько из-за своей безалаберности он уже нагородил выдумок, начиная с «революционных полевых командиров на тачанках» в Ливии и вообще замечательных перспектив левых в «арабской весне», и заканчивая «восстанием среднего класса»? [485] Кагарлицкий теперь старается обо всем этом не вспоминать. Но поздно — вред уже причинен. То же самое и с его залихватскими «пересказами» Логинова.
Еще один недостаток всех этих высказываний левых (или все-таки «левых»?) в том, что они носят оборонительный характер: обсуждается то, брали ли деньги большевики, а не причины распространения мифа прежде и сейчас и прямая заинтересованность реакционеров в его распространении.
Наконец, такие рассуждения внедряют в сознание левых крайне вредную идею допустимости заигрывания с бюрократическими органами и буржуазным сообществом. Это говорит о несоциалистическом мышлении, буржуазном мировоззрении, об идеологической зависимости от классового врага и навязанной им повестки. Порой это приводит к совсем уж вопиющим случаям. Именно подобное мышление и стало причиной знаменитой встречи в 2012 г. членов руководства «Левого фронта» с Таргамадзе, на которой обсуждался захват власти в отдельных регионах России. За эти разговоры Удальцов, Развозжаев и Лебедев сели. Вот иллюстрация эрозии сознания «левых». Подозрительно выглядят и многие действия Кагарлицкого. В 2006 г. в докладе «Штормовое предупреждение» он поведал о коррупции в КПРФ, за что потом по решению суда ему пришлось приносить извинения. На этом его рассказы о коррупции в российской политике закончились. Многих озадачило, почему же Кагарлицкий не начал разоблачения с правящей «Единой России». Такая его избирательность наводит на размышления. А в 2014 г. возглавляемый Кагарлицким ИГСО получил президентский грант через грантооператора ИСЭПИ (та самая организация, от которой теперь кормятся Газенко и Мартынов!). ИГСО достался один из самых крупных грантов в 3,2 млн. руб. на «оценку состояния и перспектив развития профсоюзного движения в России» [486]. Вряд ли тему профсоюзов можно считать чисто академической. Она откровеннейшим образом связана с политикой: властям нужно как можно больше знать о профсоюзах, чтобы не допускать их, профсоюзов, самостоятельности. В таком контексте сам бог велит Кагарлицкому заявлять, что Ленин получал «немецкие деньги», просто не столько и не те. Разумеется, нет ничего хорошего в получении Кагарлицким грантов и из других источников, о которых он сам рассказал в 2013 г.: «У нас был один потрясающий год […], когда в течение нескольких месяцев мы получили проекты, соответственно, финансирования от, во-первых, общественной палаты, во-вторых, от фонда Сороса, и в-третьих, от National Endowment for Democracy» [487]. Те из левых, кто и дальше будет доверять Шубину, Юлину, Кагарлицкому и им подобным в вопросах отношения с правящим классом и буржуазным сообществом, рискуют превратиться в ловко используемых марионеток. В этом положении им останется только грезить, что они сумеют обхитрить грантодателей «прямо как Ленин».
Необходимо отметить и еще одну абсолютно провальную стратегию левых в деле контрпропаганды, в том числе и по вопросу о «германско-большевистском заговоре». Они идут на территорию врага и пытаются там что-то жалко лепетать, подвергаясь злобному оплевыванию. Скажем, Сергей Соловьев в последнее время решил заняться просвещением на канале «Царьград-ТВ». Ну а где же еще? В конце октября он в очередной раз посетил сие богоспасаемое место, где на него вылили ушаты конспирологических помоев и вырванных из контекста цитат [488]. Поливавшими Соловьева были М. Смолин — один из начальников канала «Царьград-ТВ», кандидат исторических наук, и Дм. Володихин — профессор МГУ, доктор исторических наук, известный своими правыми и даже ультраправыми взглядами. Оба «консерватора» нагло, со смешками и с разведением пухлых рук, говорили о «немецких деньгах» и т.п. как о доказанном: все, мол, это знают. После трехминутного ответа Соловьева, разумеется, очень сжатого и выдержанного в духе оправдания, Смолин возопил: «Можно, чтобы это не превращалось в лекцию?». И слово перешло к черносотенцам, которые принялись скакать с темы на тему и орать.
Помимо прочего оппоненты определили Соловьева как неспособного к научному мышлению — просто потому, что он коммунист (в задоре «обличив» в том же и далеко не коммуниста Льва Данилкина). Они же провозгласили невозможным защищать действия революции. Себе же быть отпетыми монархистами они позволяют. На это Соловьев не нашелся, что ответить. А надо было воспользоваться случаем, напомнить, что коммунистические взгляды в России не запрещены, и заклеймить лжецов в том, что они едва прикрывают свой социальный фашизм.
Соловьеву не хватило «Царьград-ТВ», и он отправился на другой убогий канал — на «ОТР» [489]. Разумеется, и там первые роли исполняли противники революции — «репрессированный» Зубов (косплеющий Пуришкевича!), «Герострат» Пивоваров и член руководства «Ельцин-Центра» Никита Соколов. Все, между прочим, историки с научной степенью, а Пивоваров — так тот целый академик РАН. Защитники революции их не положили на обе лопатки, в том числе из-за своей пассивности и растерянности.
Какой смысл участвовать в этих шабашах? Кого Соловьев переубедил? Сергей, разве совсем не жалко своего замазанного лица и истраченных впустую нервов? Впрочем, настрадавшись в бесплодных прениях с правыми, Соловьев решил отдохнуть душой на канале КПРФ [490]. В ходе умиротворяющей беседы с участием трех седовласых старцев неоднократно была высказана необычайно «свежая» для КПРФ мысль о величии Октябрьской революции. Неужели Соловьев боится, что в КПРФ исподволь готовится пересмотр этого постулата? Или Соловьев подверг ревизии собственные взгляды, и уже не считает КПРФ живым трупом? Если до этого Соловьев бывал на шабашах, то теперь он заглянул в покойницкую.
Спрóсите, что же делать? Лично Соловьеву стоило бы учесть, что на «Царьград-ТВ», на «ОТР» и на «Красной линии» его представили как главного редактора журнала «Скепсис», а потом обратить внимание на коматозное состояние названного журнала. Неплохо было бы заняться собственным сайтом, а не поднятием рейтинга «Царьград-ТВ» и вселением в крайне правых «чувства глубокого удовлетворения». Пока что Соловьев действует как рантье, проживая тот социальный капитал, который ему дает статус «Скепсиса». Вес этого «капитала» явно помог Соловьеву попасть на эти малоприличные шоу. Но задумался ли Соловьев над тем, имеет ли он на это право? Порядочно ли он поступил по отношению к тем людям, которые вложили так много труда в «Скепсис»? Не слишком ли по-эксплуататорски он присвоил себе единоличное право распоряжаться накопленным «капиталом» и статусом журнала? Более того, ровно в тот момент, когда Соловьев посещает эти сборища, «Скепсис» бросает клич: «Мы просим наших читателей присылать нам свои рецензии на подобные произведения, прежде всего на сериалы “Демон революции” и скоро стартующий “Хождение по мукам” (с “Троцким” собираемся справиться своими силами). Разумеется, мы не можем обещать непременную публикацию, но хорошие тексты будут опубликованы» [491]. Получается так: Соловьев собирается и дальше «торговать фейсом» на разных телеканалах в компании с фашистами володихиными и геростратами пивоваровыми, а разоблачение сериалов должны для него писать какие-то неизвестные люди со стороны. И если им удастся это написать, «Скепсис» это опубликует, а Соловьев еще более повысит свой социальный статус и репутацию «Скепсиса» — и с еще большим основанием будет тусоваться в компании пивоваровых и володихиных. Как-то это все не очень красиво выглядит. Похоже, Соловьев берет пример с Кагарлицкого и Бузгалина — и напрасно. В отличие от Кагарлицкого и Бузгалина у него не получится быть на каждой свадьбе невестой и на каждых похоронах покойником.
Соловьеву давно бы пора перестать верить в то, что у нас существует «объективные», «нейтральные», «надклассовые» историческая наука и журналистика. Вот перед ним стояли сначала два, а потом три остепененных историка — и что, это были академические дискуссии с приличными людьми? Да это был позор. Давно пора заняться реанимацией «Скепсиса» и публиковать на нем нужные нормальным людям статьи. Там никто не сможет обрывать после трех минут и трех абзацев. Там можно будет размещать такие «лекции», чтобы всей своре смолиных и володихиных припекало.
Демонизация революции, цинизм, бессовестная мимикрия под историков одновременно с тотальным замалчиванием подлинных исследовательских работ и вранье, вранье, вранье — вот методы тех, кто сегодня вдалбливает народу мысль «революция — это плохо, не смейте!» Апологеты капитализма не могут действовать иначе, потому что правда свидетельствует против капитализма. Им необходимо отвлечь внимание от создаваемых капитализмом катастроф и для этого они поставили на поток идею заговора, идею вины противников капитализма. Они лгут, возлагая вину за все беды на Октябрьскую революцию, которая в действительности является величайшим позитивным достижением человечества. Перекладыванием ответственности на революцию апологеты пытаются оправдать существование капитализма как системы. Еще сто лет назад они состряпали совершенно неправдоподобный образ ужасного и могучего Парвуса. В случае Парвуса хотя бы была реальная основа — сотрудничество с правительством, из которой раздули стократную ложь. Но иные феерические вариации этого мифа вообще не имеют основы. Именно поэтому мифотворцы выдают их нескончаемым потоком: Ленин и германский Генштаб, Троцкий и американские банкиры (евреи, конечно), Ленин с Троцким — и английские спецслужбы, Ленин и японское правительство и т.п. сочетания; сюда же можно добавить: германский Генштаб и восстание в Ирландии 1916 г., Генштаб и революционное движение в Индии (так Германия «пыталась» взорвать колонии Англии и вывести ту из войны) и т.д. до наших дней. Адепты мифа не называют факты, связи, суммы, события — чем расплывчатее, тем страшнее, а потому убедительнее для мещанского сознания. Уверенность в том, что всем движут тайные силы, дегуманизирует представление об истории, отрицает способность людей понимать, действовать, самоорганизовываться. Так мещанин распространяет на всех собственное отсутствие творческих потенций. Ведомый принципом ложного индивидуализма, он возлагает вину на одного или крошечную группу людей, но тем самым он вообще изгоняет людей из исторического процесса. Пугающие обывателя «агенты» — это не люди, их связи с обществом оборваны, но они безошибочно воздействуют на людей при помощи рычагов своей тайной власти, совершенно не оставляя следов. Это — воплощенное зло, это — демоны. Так происходит возвращение к представлениям о сверхъестественных силах.
Если эта агрессивная пропаганда возводит в степень эпизодические, ничего не решавшие (хотя и малопривлекательные) моменты революции, позорные действия отдельных лиц, то тем самым она исключает понимание значимости в революции бескорыстия, товарищества, ответственности, демократизма, знания, геройства. Заплевывая их, она препятствует выработке этих качеств в современном поколении. Мифотворцы воспитывают тех, кто боится абстрактного Парвуса и сам хочет стать ну хотя бы парвусенком — то есть предать и продаться. Антибольшевистские мифы, которые шли от респектабельных европейских газет, от германских и российских правых социалистов, от драпавшей «с честью» из России «белуги» (которая, веря в миф о «немецких деньгах», сама жила за счет иностранной помощи против революционной России), вошли составной частью в идеологию нацизма, а некоторые их распространители сами стали соратниками Гитлера. Геббельс и Розенберг пришли уже на многое готовое. Вот с каким наследством связаны сегодняшние разносчики мифа.
Пагубные последствия пропаганды от Алексинского—Орлова—Оссендовского—Иванцовой—Путина—патриарха Кирилла выходят далеко за рамки сюжета о большевиках. Создатели и распространители мифа о «немецких деньгах» были и остаются социально опасными торговцами опиумом, поставщиками духовной сивухи, политическими наркодилерами. Подсаживая людей на примитивнейший способ объяснения всего и вся при помощи внешнего идейного влияния и денежного безмерного вливания, они подавляют развитие мышления. Одурманенный ими человек программируется на поиск готовых простейших ответов. Отравленный посредственностью, он боится сложности и неясности, его «ломает» от них. Он деградирует, пребывая в состоянии обманутости. Он оказывается втиснут в пробирку, отсечен от истинных сложных общественных отношений и неизбежно становится интеллектуальным, а поэтому и моральным, уродцем. Последствия такого зомбирования людей мы видим каждый день и на каждом углу: все глупое, недостойное и ложное выставлено напоказ и разрекламировано, все разумное, прекрасное и сложное осмеяно, поругано и подавлено.
При опровержении всех этих низкосортных подтасовок и выдумок, живучих как тараканы и вирусы, даже трудно испытать удовлетворение от восстановления исторической правды: объяснять приходится слишком простые вещи. Если и с их пониманием так много трудностей, то это показывает, что еще долгое время наше общество не будет способно воспринять сложные задачи и выступить с решительными действиями.
То, что торговцы духовной отравой часто объявляют себя патриотами, говорит лишь об их ксенофобии. Действительный путь, который они готовят для народов России, — это отказ от понимания коренных общественных проблем и необходимости самостоятельного их решения, это распад и умирание. Совсем не удивительна их остервенелость и ненависть к большевикам. Большевики опасны тем, что честно говорили об истинном положении вещей, а их оплеватели желают его утаить. Твердя о «деньгах для большевиков», об их «связях» с иностранными правительствами, они прикрывают настоящих буржуазных врагов народов России, которые, ровно как и сто лет назад, на самом деле набивают деньгами свои личные карманы от продажи родины оптом и в розницу, на самом деле связывают свои корыстные интересы с правящими классами стран метрополии, на самом деле зависят от них интеллектуально. Частое повторение мифа имеет целью не восстановить «историческую справедливость», не «примирить», а прикрыть существующую классовую рознь и урвать себе кусок.
Сегодня нам остается со всем усердием и основательностью разоблачать пропаганду этих вралей и рвачей. Как минимум, чтобы в дальнейшем они не смогли незаметно перекраситься. Как максимум, чтобы люди знали, с кого конкретно спрашивать за украденное у народа и навранное ему с три короба. Запомните эти имена: Ольга Иванцова, Борис Хавкин, Вениамин Космач, Михаил Смолин, Дмитрий Володихин, Борис Миронов, Владимир Лавров, Елена Чавчавадзе, Алексей Мартынов, Роман Газенко, Владимир Хотиненко, — и далее по списку, — чтобы никого не забыть, когда настанет день возмездия.
23 июня — 13 ноября 2017