 |
| Saint-Juste > Рубрикатор | Поддержать проект |
Аннотация
|
В сентябре после облачной и дождливой зимы в Сантьяго приходит весна. Небо над заснеженными вершинами Анд, у подножия которых раскинулся город, становится глубоким и синим. Зацветает мимоза, нежным ароматом тянет с персиковых деревьев, на которых распускаются белые, как жемчуг, соцветия. Но в сентябре 1973 года в весеннем воздухе Сантьяго плыли запахи гари. На улицах пылали костры из книг. Обуглены стены многих домов народных организаций. Испещрены автоматными и пулеметными очередями массивные металлические двери и решетки правительственных зданий в центре Сантьяго.
Минула уже неделя, как власть в Чили захватили фашисты, но советские журналисты, аккредитованные при правительстве Народного единства, все еще оставались в Сантьяго. С наступлением темноты в окна моей квартиры отчетливо доносятся тяжелый топот солдатских ботинок, команды офицеров, руководящих непрекращающимися облавами, глухие автоматные очереди.
Выходить на улицу опасно. Поэтому, чтобы хоть как-то следить за событиями, сижу у телевизора. По всем каналам явно с целью запугать людей продолжают показывать «доблесть» мятежников: солдаты с примкнутыми штыками врываются на завод, заставляют рабочих лечь на землю лицом вниз и держать руки на затылке. Стоит кому-нибудь пошевелиться, и его тут же бьют прикладом.
Программа новостей уже подходила к концу, когда диктор зачитал коротенькое сообщение, прозвучавшее словно оглушающий удар: «Умер известный певец-фольклорист Виктор Хара…» На фотографии, которая в этот момент появилась на экране, он выглядел моложе своих тридцати пяти лет. Виктор смотрел с экрана, полный жизни: спадавшие на лоб густые темные волосы, мужественное лицо, лучившиеся добротой ясные, широко открытые глаза. На нем было серое пончо с черно-белой окантовкой, и я вспомнил, как после одного из митингов подошел к Харе, с которым давно был знаком.
— Виктор, мы хотим снять для советского телевидения специальную программу о «Новой чилийской песне» [I]. Надеемся на твою помощь.
— В конце сентября я выезжаю с фольклорной группой в северные районы. Приглашаю присоединиться к нам. У вас будет прекрасная возможность увидеть, как поет народ...
До конца сентября Виктор не дожил.
Но как и где убили Виктора Хару? Скупые, отрывочные сведения об этом я услышал перед самым отъездом из Сантьяго от друзей, участвовавших в похоронах «всемирного чилийца» Пабло Неруды. На кладбище пришла и Джоан Хара — вдова Виктора. Глаза у нее покраснели от слез, голос дрожал. Джоан рассказала, что ей помогли отыскать Виктора среди множества других тел в городском морге. Грудь его была изрешечена пулями, руки раздроблены. К плечу лейкопластырем была прикреплена бирка с пометкой: «Неизвестный. Подобран на улице».
Как я узнал, Виктора расстреляли на том же самом крытом стадионе «Чили», после военного переворота превращенном хунтой во временный концлагерь, где четыре года назад он пережил свой звездный час — победу на первом фестивале «Новой чилийской песни». Тогда Виктору был вручен Золотой диплом за ставшую впоследствии широко известной песню «Призыв к труженику», в которой были пророческие слова: «Да будет так: на этом свете защитой слабых станешь ты!».
От Сантьяго до селения Лонкен, где Виктор провел часть своего детства, часа два на автомобиле. Дорога идет то под чеканной листвой эвкалиптов, то под плотными кронами тополей. Иногда в стороне прямо посреди поля торчат голыми скелетами стволы кактусов, на которых весной вспыхивают красными фонарями крупные цветы. На шоссе, прижимаясь к асфальту, ящерицами скользят сверкающие лаком лимузины, с грозным ревом мчатся многотонные грузовики. Теснясь к самому краю обочины, со скрипом катят высокие двухколесные телеги, запряженные неторопливыми быками, и восседающие наверху крестьяне молчаливо взирают на этот вечно куда-то спешащий, чуждый им мир. Сворачиваешь с автострады к Лонкену — и все больше встречается таких повозок, только теперь на правах хозяев, едущих уже по дорожному полотну. Селение вроде бы и недалеко от столицы, но ощущение такое, будто попал на другую планету. Вокруг зеленые холмы, виноградники, кукурузные поля, огороды, а в центре россыпь неказистых глинобитных домишек крестьян. Земля и богатство здесь переходят по наследству, бедность — тоже. Впрочем, как и она, в крестьянских семьях из поколения в поколение передаются еще старинные песни и танцы.
...Виктор едет в Лонкен, окрыленный первым успехом в Сантьяго. Еще бы, ведь его приняли в столичный фольклорный ансамбль «Кункумен», который собирал старинные народные песни и танцы центральных районов Чили и воскрешал их для новой жизни! Впрочем, в «Кункумене» считали, что повезло им. Этот невысокий, хорошо сложенный парень с крестьянской непосредственностью в манерах был не просто «человеком от земли», а талантливым самородком, настоящей находкой для ансамбля. Хара тонко, как собственное сердце, чувствовал струны гитары, легко и красиво танцевал деревенские танцы, знал много старинных крестьянских песен. А главное, у него был свободно льющийся, чистый звенящий голос.
Когда Виктор впервые вышел на сцену в коротком узком пиджаке, похожем на жилетку с длинными рукавами, перетянутый широким цветным поясом, в узких черных брюках поверх сапог с позванивавшими шпорами, он чувствовал себя стесненно в этом праздничном костюме чилийского уасо. Когда-то индейцы называли так белых поселенцев, пахавших землю на лошади. Постепенно пришельцы смешались с коренными обитателями. Имя уасо закрепилось за потомками-метисами, имевшими свой надел и лошадь, а потом оно стало нарицательным для чилийского крестьянина.
Виктор вспоминал отца, вся жизнь которого прошла на земле, что ему не принадлежала. И никогда не было у Мануэля живописного одеяния уасо — только грубошерстное пончо. Немало горя пришлось на долю отца. Вместе с семьей он кочевал из селения в селение, и везде издольщика ждала одна и та же участь: работай от зари до зари, а половину урожая отдай помещику за клочок тощей земли. Маленькому Виктору очень нравилось наблюдать, как пахал его отец, напевая протяжные, грустные песни. Да только слишком рано кончились эти первые «музыкальные уроки»: доведенный до отчаяния беспросветной нуждой, Мануэль снова решил поискать счастья в другом месте, да так и пропал. С тех пор о нем ничего не слышали. Наверное, где-нибудь заболел и умер.
Все заботы о детях — а их было шестеро братьев и сестер — легли на хрупкие плечи матери, которая годами носила одно платье, штопая и латая его, лишь бы ее дети были одеты не хуже других. Но как бы тяжело ни приходилось крестьянке Аманде, никогда не расставалась она с песней, а на самом почетном месте в доме всегда висела гитара. Мать пела, когда готовила обед, стирала, работала в поле. Она славилась пением по всей округе, и поэтому без нее не обходился ни один деревенский праздник. Приглашали Аманду и на веселую свадьбу, и на печальный обряд «велорио», чтобы оплакать грустными песнями смерть маленького ребенка. И повсюду, держась для смелости за старенькую, выгоревшую юбку, шел за голосистой крестьянкой похожий на цыганенка мальчуган. Это был самый младший в семье — Виктор.
...Хотя прошло немало времени, в Лонкене Виктора признали за своего.
— А, приехал сын доньи Аманды, нашей канторы [1]. Смотрите, каким красавцем стал, настоящий уасо. Вот бы мать порадовалась, — говорили одни.
— Как она пела, — вздыхали другие, — жаль, что рано умерла. Это все город виноват. Зачем было уезжать туда?
На следующее утро Хара пораньше направился к энрамаде — месту традиционных гуляний в чилийских селениях, где должен был проходить «Фиестас патриас» [2]. Делают энрамаду повсюду одинаково: ставят столбы, на них укрепляют навес из плотных свежих ветвей, защищающих от солнца, и деревенский «зеленый театр» готов. В этот день на энрамаде собралось столько народа, что там было не протолкнуться, и много празднично принарядившихся мужчин и женщин толпились вокруг. Были среди них и в костюмах уасо, и в обычной одежде, но каждый второй в пончо.
Праздник начался выступлениями лучших кантор. Виктор вслушивался в мелодии песен, многие из которых знал еще от матери, и не переставал удивляться тому, как точно соответствуют они характеру чилийского крестьянина: обстоятельного, неторопливого и в то же время готового вспыхнуть, как пожар. Живуч, оказывается, старый обычай: на деревенских праздниках развлекают людей своим пением непременно канторы, а мужчины должны показать себя, танцуя вместе с дамой куэку, «ла рейна де энрамада» — «королеву энрамады».
В Чили это самая любимая народная песня и танец, как самбо у бразильцев или танго у аргентинцев. Танцуют ее обязательно под песню. Но есть куэки, которые только поют. Без куэки нет чилийца, и потому без нее не обходится ни одно торжество, свадьба или день рождения. Недаром чилийцы говорят: «Пусть даже случится землетрясение, все равно станцуем куэку». Она может выражать самые разные оттенки человеческих чувств. Ее мелодия и слова бывают радостными и печальными, лирическими и гневными, а все тексты, в большинстве своем сочиненные безвестными авторами из народа, не перечесть. Ведь куэкой чилиец откликается на все, с чем сталкивается в повседневной жизни. Есть, например, даже «Профсоюзная куэка»[II], а после военного переворота появилась зовущая к борьбе куэка «Сальвадор Альенде».
Но не одни только фольклорные записи интересовали Виктора Хару во время поездок по отдаленным деревням и селениям. Он стремился глубже понять мысли и чаяния тех, кто живет в них, чтобы рассказать об этом в своих песнях. «На сцене должен быть не просто артист, услаждающий зрителей своим голосом, а настоящий крестьянин, знающий цену хлебу, которому бы они верили, сопереживали...» — считал он.
Поэтому-то, отказавшись от броского костюма уасо, Хара стал петь на сцене обязательно в пончо, истинной одежде латиноамериканских сельских тружеников, которая кажется европейцам столь экзотичной. Тяжелое пончо на плечах, какое носили еще деды и прадеды, заменяет крестьянину и, пиджак и пальто, а частенько и одеяло. Виктор, например, хорошо помнил, как в детстве мать укрывала их, малышей, в постели широким отцовским пончо. По цвету и по тому, как соткано оно, чилиец безошибочно может сказать, откуда родом его владелец. Если пончо длиннополое, как плащ, из толстой черной шерсти, значит, человек приехал с острова пронзительных морских ветров Чилоэ; грубошерстное, песочного цвета — из Пуэрто-Монта; расшитое цветным орнаментом носят в центральных районах; пестрое, из шерсти ламы, делают в горах Северного Чили. Знатоки утверждают, что в расцветке пончо есть все краски родных мест — рек, гор, долин, пампы, пустынь. Индейцы, например, вкрапливают в нее яркие цвета, чтобы такой же радостной была жизнь у того, кто его носит. Словом, пончо само уже целая фольклорная поэма. Не зря чилийские крестьяне, когда хотят узнать, что у человека на душе, спрашивают: «Что прячешь ты под пончо?»
Хара предпочитал однотонное, серое или темное, пончо, ибо не такой уж радостной была жизнь трудового люда, о которой он рассказывал в своих песнях. В нем он ездил по всей стране в составе артистической группы «Чили смеется и поет», в которой собрались выдающиеся представители «Новой чилийской песни». Среди них была «фиалка» национального фольклора Виолета Парра[III] — духовная наставница Виктора в искусстве.
Когда группа приехала в крестьянский кооператив в местечке Кебрада-де-лос-Камаронес на севере Чили, пришлось выступать под открытым небом, без всякой сцены.
В заключение концерта Виктор пел свою новую песню «Плуг». Крестьяне слушали молча, словно погруженные в свои думы, и лишь когда прозвучали завершающие аккорды, радостно зашумели. Это было равносильно буре оваций в обычном концертном зале.
Затем ведущий объявил, что концерт окончен, но люди не расходились. Хара опять взял в руки гитару и еще раз спел «Плуг» на столь необычный, беззвучный «бис», а потом подошел к ним. Пожилой крестьянин выступил вперед и обратился к певцу:
— Ты что же, сам-то будешь от земли?
— Да, из крестьян.
— Вот я и смотрю, песня-то такая...
— Какая такая?
— А как обо мне или моем брате...
О большей похвале Виктор не смел и мечтать.
«Человек всегда пел, — сказал Виктор в одном телевизионном выступлении, — и до сего времени пение неотрывно от укрепления духа людей в борьбе со злом, с враждебными силами, которые его угнетают. Человек пел, чтобы урожай был хороший и чтобы подбодрить себя на удачную охоту. Пением он наивно стремился вызвать дождь и отвести бурю. Древние инки звуками тростниковой флейты “кеныˮ успокаивали и собирали отару в тиши андского плоскогорья. В долинах Венесуэлы индейцы пели во время сбора кукурузы, а когда мололи початки, под ритм мелодии двигались их тело и руки. В Чили арауканы[IV] созывали народ на праздник “нгуильятунˮ[V] и пели хором, чтобы земля была плодородной. В настоящее время песня-протест возникает как могучий импульс, придающий трепетность основным свойствам пения. Люди восстают с песней против угнетения».
Пуэрто-Монт — небольшой городок и порт на юге Чили, где кончается железнодорожная линия. Дальше, до самого мыса Горн, вдоль тихоокеанского побережья тянутся острова и островки, проливы и фиорды, переплетающиеся в причудливый лабиринт. В Пуэрто-Монте Виктору нравилось бывать в приморском квартале Анхельмо — месте паломничества чилийских художников, для которых словно специально природа приготовила живописную натуру: невысокие светлые домики под красными черепичными крышами на зеленых холмах вокруг тихой бухточки, забитой рыбацкими шхунами, лодками, парусниками. Но главная достопримечательность Анхельмо — пестрый базар со своими знаменитыми «океанскими рядами», где играют всеми красками дары моря — зеленые, круглые, как шары, морские ежи и свежие устрицы в плоских раковинах; крабы и кальмары; сушеные моллюски, как грибы, нанизанные на палочки; груды свежей и вяленой рыбы; связки толстых сухих водорослей для супа.
Однажды на рынке Анхельмо к Харе подошел бедно одетый парень, назвавшийся коренным жителем Пуэрто-Монта. Он сказал, что накануне слушал, как пел Виктор, и добавил: «Вам ведь нравится Пуэрто-Монт. Может, сочините песню о нем?» Певец только улыбнулся. Не ответил тогда ни «да», ни «нет». Но случилось так, что Хара все же сочинил песню о Пуэрто-Монте, только не о красивом городе на зеленых холмах.
 |
...10 марта 1969 года, раскрыв газету «Сигло», Виктор прочитал сообщение о кровавой расправе в Пуэрто-Монте. «Восемь человек убито, шестьдесят ранено!» — кричал заголовок. Сенатор-социалист Сальвадор Альенде и сенатор-коммунистка Хульетта Кампусано срочно вылетели на место трагических событий. Возвратившись, они выступили на чрезвычайной сессии сената, осудив правительство и главного виновника расправы — министра внутренних дел Переса Суховича. И хотя сам Хара не был в далеком порту, он отчетливо представил, что произошло там[VI].
 |
(Фото из журнала «Пунто финаль») |
Около ста бездомных семей, доведенных до отчаяния отказом муниципалитета выделить участки под строительство лачуг, захватили на окраине Пуэрто-Монта пустовавшие земли богатого семейства Иригоина. За одну ночь на пустыре выросли сбитые из досок, фанеры, кусков жести жилища. На следующий день прибыли полицейские патрули, осмотрели «грибной поселок» и, ни слова не сказав, уехали. В напряженном молчании провожали их бедняки, предчувствуя что-то недоброе. Тут же приняли решение: «Если даже нас будут сгонять силой, не уйдем».
9 марта, когда холодные лучи рассвета едва забрезжили со стороны гор, в «грибной поселок» ворвались карабинеры и сразу наткнулись на самодельные сигналы тревоги, установленные поселенцами. Разноголосо забренчали жестяные банки, привязанные к проволоке. Разбуженные шумом люди выбегали из своих лачуг, которые карабинеры уже начали разносить ударами прикладов. Часть мужчин, встав цепью, попыталась преградить дорогу карабинерам. Раздались глухие разрывы гранат со слезоточивым газом. Задыхаясь в облаках ядовитого тумана, поселенцы в ответ пустили в ход камни. Но что могли сделать безоружные люди против озверевшей солдатни? По команде офицера затрещали автоматы. Под прикрытием их огня карабинеры медленно продвигались к центру поселка, обливая лачуги бензином и поджигая их. Среди языков пламени, плача детей, криков женщин, стонов раненых метались обезумевшие люди. «Это был сущий ад...» — писали газеты.
Сама собой в душе Виктора рождалась драматически напряженная мелодия и энергичные, чеканные слова песни: «Пуэрто-Монт, о Пуэрто-Монт! Вы должны ответить, сеньор Перес Сухович, за то, что против беззащитных людей направили пули...» Пожалуй, не было другой песни, которую бы Виктор сочинил так быстро. Он пел ее уже на первых манифестациях и митингах протеста против расправы над бездомными семьями. По горячим следам событий Хара записывает пластинку в Дискотеке народной песни[VII], созданной Союзом коммунистической молодежи Чили.
В то время мятежные настроения все больше охватывали чилийскую молодежь. Брожение проникло даже в привилегированный колледж Сент-Джордж, в котором учились сыновья Переса Суховича. Оппозиционно настроенные студенты пригласили Хару выступить у них на вечере. Певца предупредили: «Только вы должны быть готовы ко всему. У вас здесь немало недругов...» Да и сами «недруги» накануне концерта пытались запугать Виктора, недвусмысленно пригрозив, что «не отвечают за последствия, если он осмелится переступить порог колледжа».
Певец принял вызов, решив дать бой песней в зале, где будут сидеть сынки виновников кровавой расправы в Пуэрто-Монте.
Столько раз Виктор проезжал по широкой, мощенной булыжником улице Педро де Вальдивия мимо большого здания колледжа, окидывая взглядом этажи с широкими окнами. Но никогда не думал, что ему доведется побывать там, внутри, и даже выступать со своим репертуаром. Как меняется время!
 |
(Фото из журнала «Пунто финаль») |
Знакомые студенты встретили Виктора у входа и провели на сцену. Настраивая гитару, он спокойно изучал лица молодых людей, битком набившихся в просторный зал. В одних глазах — нескрываемая враждебность, в других — любопытство, в третьих — дружеское расположение. Когда Хара запел народные песни, зал встретил их спокойно. Но вот зазвучали социальные песни, и атмосфера сразу же стала накаляться. Послышались шиканье, топот ног, сердитые выкрики. И тогда Виктор решается на рискованный шаг. Вскинув голову, он ударил пальцами по струнам гитары и громко запел: «Пуэрто-Монт, о Пуэрто-Монт!..»
В зале заскрипели, зашумели, засвистели. Кто-то злобно завопил «Хватит сеять ненависть!», и, словно по команде, разъяренные юнцы принялись швырять в Хару все, что было в карманах: монеты, ручки... Некоторые рвались на сцену. Певца окружили пригласившие его студенты и проводили до выхода...
И песни Виктора Хары победили вместе с Народным единством. Певец был очень взволнован, когда министр жилищного строительства Карлос Кортес в январе 1971 года передал новые дома вдовам рабочих, расстрелянных на окраине Пуэрто-Монта при прежнем правительстве.
Но с первых же дней своего существования правительство Народного единства столкнулось с серьезными проблемами, как оставленными им в наследство прежними режимами, так и новыми. Виктор принимал близко к сердцу, что их было столько у демократической власти. Особенно в напряженные дни, когда «мумии» — так в Чили называли реакционеров — пытались парализовать экономику страны забастовкой владельцев грузовиков.
Тогда я приехал на железнодорожные склады Сантьяго, где скопились мешки и ящики с продуктами. Около широких, распахнутых настежь дверей стоял молодой шофер с красным флажком в петлице, на котором было написано: «Я работаю для Чили». Он был в стальной каске. Объяснил, что это для защиты от нападений в пути. И показал на свою машину с разбитым стеклом и следами пуль.
— Видите, запугивают водителей, которые хотят работать. Что еще можно ожидать от фашистов?
Его машина была уже нагружена. Он ожидал, пока загрузят другую, чтобы ехать вместе.
— А кто здесь работает?
— Студенты Технического университета, с ними есть и профессора. Виктор Хара тоже здесь.
Внутри склада я увидел его на горе мешков. Обнаженный до пояса, со слипшимися волосами, он смахивал пот с лица. Кивком головы Виктор ответил на мое приветствие.
— Готовлю репортаж о добровольных работах, — сказал я.
— Прекрасная тема, я и сам ею увлекся, — засмеялся он.
— А гитара с тобой? — невольно вырвалось у меня.
— Сегодня моя музыка вот, — показал Виктор на мешки.
Когда я уже уходил со склада, Виктор продолжал перетаскивать увесистые мешки. Сразу было видно, что его сильные руки умеют держать не только гитару. И не случайно песни Хары, созданные в годы Народного единства, пронизаны пафосом трудовых усилий народа. «Я иду на работу», «Добровольные работы», «Гимн рабочих-строителей»...
Чилийская журналистка Лихея Бальядарес рассказала мне, что за три дня до переворота, 8 сентября 1973 года, она беседовала с Виктором у микрофона коммунистической радиостанции «Магальянес». На этот раз он не пел, а говорил. В конце Лихея спросила:
— Виктор, ты артист, имеющий большие возможности заработать много денег и жить припеваючи, путешествовать по другим странам. Почему ты так бескорыстно, так самоотверженно, не думая о своих личных выгодах, отдаешься трудному делу Народного единства?
 |
(Фото из журнала «Пунто финаль») |
— Я думаю, — ответил Виктор, — что артист — это частица народа, и, когда у него есть это ощущение, он раскрывается по-настоящему. Я хочу, чтобы все наши юноши имели возможность развиваться, сочиняют ли они музыку, добывают ли руду, выращивают ли хлеб. Именно такие возможности открывает правительство Народного единства. При нем народ получил право определять судьбу своей страны. Изменения, в которых мы участвуем, — это лучшее из того, что может происходить на моей родине...
10 сентября, за день до военного переворота, мне позвонила председатель Чилийского комитета защиты мира профессор Ольга Поблете[VIII].
— Завтра в Техническом университете открывается выставка «За жизнь, против фашизма». Будет выступать Сальвадор Альенде. Будет петь Виктор Хара. Приглашаем советских журналистов.
Накануне я видел большой плакат, сделанный для выставки. На нем — мать, кормящая грудью ребенка, и тень обоих, залитая кровью. Это был кричащий в своем молчании призыв защитить жизнь от фашизма. Виктор тоже хотел организовать агитационную поездку по стране, чтобы предостеречь народ. Началом и должна была стать антифашистская выставка в Техническом университете.
11 сентября выставка не открылась. Сальвадор Альенде выступил в этот день, но не в университетском зале «Греческий форум», а из осажденного путчистами дворца «Ла Монеда» с последним обращением к народу. Виктор же рано приехал в университет. И петь ему пришлось не со сцены, а расхаживая с гитарой среди студентов и подбадривая их. Воздух вокруг здания уже разрывали автоматные очереди. Виктор позвонил домой, где остались жена Джоан и дочки Мануэла и Аманда.
— Не выходите из дома. Попозже я еще позвоню.
Второй раз Виктор позвонил уже к вечеру.
— Мне еще нужно остаться здесь на какое-то время с товарищами. Не волнуйтесь. Ждите меня. Я обязательно вернусь.
Но университет уже окружали танки и солдаты на бронетранспортерах. Всю ночь готовились к атаке, как будто перед ними была военная крепость. Когда после массированного обстрела солдаты ворвались в здание, они стали избивать прикладами безоружных студентов. Кинооператор Уго Арайа, которому не пришлось снять открытие выставки, навел камеру на торжествующих «победителей». Его тотчас сразила пуля. Виктора вместе с другими студентами швырнули на пол, заставив лечь лицом вниз.
— Пристрелим каждого, кто пошевелится! — кричали офицеры.
Несколько часов солдаты топтали сапогами лежавших людей, не позволяя им подняться, пока не пришел приказ о переводе «военнопленных», захваченных в Техническом университете, на стадион «Чили». Как и Национальный стадион, он уже принимал первых узников.
...Прошло время, и журналистские дороги привели меня в Мексику, где я встретил человека, который провел рядом с Виктором Харой последние дни жизни певца на стадионе «Чили». Это был личный врач Сальвадора Альенде Данило Бартулин[IX] (внук югославских переселенцев, отсюда славянские имя и фамилия). Ему чудом удалось выжить и вырваться из Чили.
Вот его рассказ:
«После ареста меня привезли на стадион “Чилиˮ. Это было во второй половине дня 12 сентября. Там уже скопилась огромная масса заключенных. Меня вместе с другими “новичкамиˮ построили в шеренгу и приказали закинуть руки за голову. Вдруг один офицер узнал меня.
— Так это же врач Чичо (так в народе называли Сальвадора Альенде).
Комендант концлагеря майор Манрике — о, какой это был ярый фашист! — подошел ко мне, достал из расстегнутой кобуры пистолет и приставил к моей голове со словами:
— Ну вот и настал твой час...
И уже обращаясь к солдатам:
— Отделите его от остальных и оставьте мне.
Меня отвели в сторону и сбили с ног. Я увидел, как под дулами автоматов ввели большую группу молодых людей. Коменданту доложили:
— Это из Технического университета.
Их тоже выстроили в шеренгу. Майор Манрике обошел их и ткнул пальцем в одного узника:
— Этого тоже оставьте.
Я не сразу поверил своим глазам. Рядом со мной был Виктор Хара. Некоторые солдаты оживились, увидев его: “Здесь певец Хара...ˮ. Но офицер обрезал их:
— Он не тот, за кого себя выдает. Это вожак экстремистов.
Такой квалификации было достаточно, чтобы оправдать убийство.
Нас с Виктором отделили от остальных заключенных и поместили в какой-то холодный проход. С семи вечера нас несколько часов избивали. Мы лежали распростертые на полу, не в силах пошевелиться. Лицо Виктора было в кровоподтеках, один глаз заплыл совсем...
Три дня пробыли мы вместе с Виктором на стадионе “Чилиˮ. Нас почти не кормили. Чувство голода мы заглушали водой. Мы переговорили с ним о многом за это время. Виктор столько рассказывал о своей семье, жене, дочках, которых очень любил. О новых песнях, которые мечтал создать... На фестивале, проходившем на этом же самом стадионе, ему аплодировали как победителю конкурса “Новой чилийской песниˮ, а теперь мы были здесь узниками. Виктор вел себя мужественно, с достоинством, он не просил пощады у тех, кто его истязал. Он оставался самим собой, хотя тревожное предчувствие надвигавшейся расправы не покидало его.
Стадион вместимостью в пять тысяч человек был переполнен. Чтобы предотвратить взрыв, заключенных в ночное время ослепляли лучами мощных прожекторов. Вертевшиеся на турелях крупнокалиберные пулеметы были постоянно нацелены на переполненные трибуны, чтобы запугать узников.
И вот заключенных стали срочно перевозить на Национальный стадион, где военным было легче контролировать положение. В последней группе, построенной перед отправкой туда, оказались и мы с Виктором. Всего в группе было человек пятьдесят. Вдруг появился комендант Манрике. Он обошел строй и приказал вывести из него Виктора Хару, известного юриста-коммуниста Литера Кирогу[X] и меня.
 |
— Отведите их вниз, — приказал он.
Я знал, что отправить “внизˮ означало смерть. Там была одна раздевалка с туалетами, приспособленная под специальную камеру пыток. Многих наших товарищей уводили туда, но оттуда никто не возвращался. Как-то меня вели мимо на допрос, и я увидел груду растерзанных и расчлененных тел. Потом их вывозили на грузовиках и выбрасывали прямо на улицах.
“Внизуˮ нас с Виктором поместили в туалет. В соседнем находился Литера Кирога. Мы с Виктором решили, что теперь нам не спастись; ведь мы были последними заключенными на стадионе “Чилиˮ. Но неожиданно раздалась команда, чтобы я вышел. Молча, одними взглядами мы попрощались с Виктором. Меня отвели к бронированному грузовику с уже заведенным мотором, впихнули внутрь и захлопнули дверцу. Машина была набита заключенными. Так я попал на Национальный стадион. И лишь там понял, почему меня не оставили в “раздевалке смертниковˮ вместе с Виктором Харой. Увидев меня среди «новичков», полковник карабинеров сказал:
— Это он. Надо, чтобы сообщил всю информацию об Альенде.
Начались непрерывные допросы и пытки. Меня хотели вынудить сделать некие “признанияˮ для дискредитации жизни и личности народного президента. Трижды я пережил жуткие инсценировки расстрела...
Потом я узнал, что тело Виктора нашли около кладбища “Метрополитаноˮ, а Литера Кирогу — на одной из улиц Сантьяго. Конечно, военные той же ночью расправились с оставшимися на стадионе “Чилиˮ двумя последними узниками, а затем бросили их тела в городе, как будто эти люди погибли в ночной перестрелке...»
Данило Бартулин закончил свой рассказ, и мне вспомнилось: я еще находился в Сантьяго, когда приспешники хунты распространили в столице версию о том, что певец якобы с автоматом в руках напал на улице на военный патруль, который, обороняясь, и убил Виктора Хару.
Но оружием Виктора всегда была гитара. И пусть со стадиона «Чили» дошли отличающиеся друг от друга рассказы о том, как расстреливали певца, одно в них совпадает. Измученный пытками, изможденный голодом и недосыпанием, Виктор собрал все свои силы и бросил вызов палачам, наводившим на него дула автоматов. Он запел. Одни утверждают, что это был гимн Народного единства «Мы победим». Другие говорят, что это была его песня «Народ-созидатель». Но разве имеет значение, что именно он пел?! Он пел песню революции, когда грянули залпы, оборвавшие его жизнь.
...В мае нынешнего года я встретился с находившейся проездом в Москве Ортенсией Бусси де Альенде, вдовой погибшего президента Чили Сальвадора Альенде. Я сказал ей, что все эти годы собираю материалы о Викторе Харе. А когда вспоминаю манифестации и митинги Народного единства, перед глазами сразу же встает, как выступал на них Сальвадор Альенде и пел Виктор Хара.
— Как относился к певцу ваш муж? — спросил я.
— Сальвадор Альенде восхищался песнями Виктора Хары, — ответила Ортенсия Бусси де Альенде. — Особенно ему нравился «Призыв к труженику», получивший первую премию на фестивале в Сантьяго, и песня о погибшем рабочем «Я помню тебя, Аманда». Сальвадор Альенде считал, что в песнях Виктора Хары выражается дух происходящего в Чили процесса, народные устремления. Образ Виктора навсегда остался в сознании нашего народа. Его песни — как горящий факел, который никогда нельзя погасить. Их и сегодня поет наша молодежь, борющаяся против фашизма.
Примечания автора
[1] Кантора — сельская певица (испан.).
[2] «Фиестас патриас» — «Праздник родины» — национальные торжества по случаю Дня независимости 18 сентября.
Комментарии научного редактора
[I] «Новая чилийская песня» — движение, возникшее в Чили во второй половине 60-х гг. XX в. и особенно расцветшее в годы «Народного единства». Опиралось на традиции чилийской народной музыки, испытывало особый интерес к музыке индейцев. Быстро перешло от сбора, восстановления и обработки фольклора к оригинальным песням социальной направленности. Сознательно противостояло поп-музыке, насаждавшейся в Чили американским империализмом. После военно-фашистского переворота 1973 г. для «Новой чилийской песни» наступили тяжелые времена: одни ее представители были арестованы и убиты (как В. Хара), другие оказались в вынужденной эмиграции (как ансамбли «Инти-Иллимани», «Ильяпу», «Килапаюн»), причем записи некоторых из них («Инти-Иллимани») были, независимо от содержания песен, запрещены на родине. Движение развивалось в эмиграции и начало возрождаться в Чили после падения пиночетовской диктатуры.
[II] «Профсоюзная куэка» — имеется в виду «Куэка КУТ» (т.е. «Куэка Единого профцентра трудящихся Чили»), написанная Индио Павесом (в авторском исполнении ее можно услышать и увидеть здесь: https://www.youtube.com/watch?v=ljhDA6AMlaY). За пределами Чили эта песня получила известность благодаря ансамблю «Инти-Иллимани» (можно прослушать здесь: https://www.youtube.com/watch?v=1tICP7qvYsw). Желающие услышать эту куэку на первомайском митинге и составить впечатление об отклике собравшихся могут это сделать здесь: https://www.youtube.com/watch?v=pTaxQV2JEWc. Об Индио Павесе см.: Косичев Л. Печаль и гнев.
[III] Парра Сандоваль Виолета дель Кармен (1917—1967) — выдающаяся чилийская фольклористка, певица и художница. Пионер сбора и популяризации народной песни Чили. Идейный вдохновитель движения «Новая чилийская песня».
[IV] Арауканы — индейский народ мапуче, живущий в Чили и Аргентине. В культурной традиции Чили арауканы — символ свободы, так как они 200 лет вели борьбу с испанскими завоевателями и в конце концов вынудили колонизаторов признать свою автономию. Арауканы активно поддерживали «Народное единство» и за это подверглись репрессиям во времена Пиночета. В настоящее время ведут борьбу за возвращение земель, отнятых у них при диктатуре. Подавляющее большинство политзаключенных в современной Чили — мапуче.
[V] Нгуильятун (нгильятун) — ежегодный великий праздник у индейцев-арауканов (мапуче), посвященный верховным богам (владыке людей Нгенечену, который в ипостаси Нгемапу является также владыкой земли, и Пильяну — богу грома, молнии, землетрясений, извержений вулканов и тому подобных природных явлений, а также хранителю душ великих людей). На нгуильятуне индейцы просят верховных богов о хорошем урожае, о хорошей погоде, о прекращении эпидемий и эпизоотий (если они разразились) и т.п. Нгуильятун сопровождается принесением в жертву богам животных. В постпиночетовской Чили нгуильятуны превратились — при сохранении традиционных обрядов — в общественно-политические форумы, на которых мапуче обсуждают и согласовывают вопросы борьбы за свои права, за возвращение индейских земель, освобождение политзаключенных мапуче и.т.п.
[VI] Кампусано Чавес Хульетта (1918—1991) — знаменитая чилийская женщина-политик, выдающийся деятель коммунистического и женского движений Чили. Из семьи шахтеров, в 14 лет вступила в Коммунистическую молодежь Чили, с 1944 г. — член ЦК Коммунистической партии Чили (КПЧ), с 1965 г. — член Политкомиссии ЦК КПЧ. С 1947 г. — муниципальный советник в Сантьяго-де-Чили, в 1949 г., после запрета КПЧ арестована и отправлена в тюрьму. После освобождения в 1958 г. стала лидером и организатором коммунистического женского движения в Чили. В 1961 г. избрана депутатом парламента от Сантьяго, с 1965 г. — сенатор. После переворота 1973 г. — в эмиграции; в 1987 г. нелегально вернулась в Чили, была арестована и сослана на приполярные острова на крайнем юге Чили, а затем в изолированный горный поселок Каминья на крайнем севере страны. Бежала из ссылки и начала работать в подполье в Сантьяго. Была одной из первых лидеров КПЧ, кто был официально внесен в 1989 г. в списки избирателей. «Чилийская Пассионария». С 1960-х гг. — член Секретариата Международной демократической федерации женщин (МДФЖ).
[VII] Дискотека народной песни — музыкально-культурный центр и студия грамзаписи «ДИКАП», созданные Коммунистической молодежью Чили. С 1968 г., с издания альбома ансамбля «Килапаюн» «X Vietnam», пользовавшегося огромным успехом по всей Латинской Америке, «ДИКАП» стал методично пропагандировать и распространять «Новую чилийскую песню». После переворота 1973 г. «ДИКАП» был разгромлен, его бесценные архивы в большинстве своем варварски уничтожены
[VIII] Поблете де Эспиноса Ольга (1908—1999) — выдающийся чилийский общественный деятель, знаменитый историк и педагог-реформатор. В 1939 г. основала и возглавила первую в Чили феминистскую организацию — Движение за проэмансипацию женщин Чили. В 1948 г. основала Чилийское движение в защиту мира. Получив вдобавок к историческому специальное педагогическое образование в США, вернулась в Чили, где создала экспериментальный лицей «Мануэль де Салас», основанный на принципах гуманистической педагогики. Директор Педагогического института в 1968—1970 гг., декан факультета философии и гуманитарных наук Университета Чили с 1970 г. Отказалась сотрудничать с режимом Пиночета, снята со всех должностей. В годы диктатуры развернула кампанию противодействия попыткам фашистов подчинить себе женские организации, основала движение «продуктовых корзин» — помощи сначала политзаключенным, а затем семьям трудящихся, лишившихся работы в результате экономических «реформ» Пиночета.
[IX] Доктор Данило Бартулин Фодич (р. 1937) избежал расстрела исключительно потому, что деятели хунты понадеялись добиться от него «признаний», что С. Альенде был «законченным наркоманом, сидевшим на героине и кокаине», которые ему и давал д-р Бартулин. Д. Бартулин был подвергнут зверским пыткам, но отказался дать соответствующие показания. Был отправлен в концлагерь Чакабуко в пустыне Атакама. В апреле 1974 г. был переведен в тюрьму в Сантьяго, где вновь был подвергнут пыткам в надежде получить от него те же показания, но безуспешно. В 1975 г., под давлением международной кампании солидарности, был освобожден и выслан из Чили в Венесуэлу, откуда выехал на Кубу.
[X] Литер Кирога — так у автора. На самом деле: Литре Абрахам Кирога Карвахаль. Л. Кирога на момент переворота занимал пост директора Национальной пенитенциарной службы. Был схвачен у себя дома, где лежал больной, подвергнут жесточайшим пыткам, после чего застрелен. 22 июля 2015 г. суд в Сантьяго начал дело против 10 бывших военнослужащих чилийской армии, обвиненных в незаконном аресте, пытках и убийстве Л.А. Кироги.
Опубликовано в журнале «Вокруг света», 1980, № 12
Комментарии научного редактора: Александр Тарасов
Леонард Анатольевич Косичев (р. 1936) — советский и российский журналист-международник, специализирующийся на Латинской Америке. Работал корреспондентом на революционной Кубе, в Чили — при президента Альенде и во время военного переворота, был арестован хунтой. В настоящее время — главный редактор радио «Голос России» на испанском и португальском языках. Автор книг: «Чилийские репортажи» (1977), «Латинская Америка: борьба за второе освобождение» (1980), «Гитара и пончо Виктора Хары» («Víctor Jara, la guitarra y el poncho», 1990), «Многоликий мир Латинской Америки» (2005), «Мы и Латинская Америка: избранные хроники разных времён» (2014), «Колокола Чили» (в соавторстве с В. А. Низским, 1989).
Muy bien, voy a preguntar por ti, por ti, por aquel por ti que quedaste solo y el que murió sin saber. Muy bien, voy a preguntar por ti, por ti, por aquel por ti que quedaste solo y el que murió sin saber y el que murió sin saber Murió sin saber por qué le acribillaban el pecho luchando por el derecho de un suelo para vivir, hay que ser mas infeliz el que mando disparar sabiendo cómo evitar una matanza de vil Puerto mono, Puerto Montt Puerto mono, Puerto Montt Puerto mono, Puerto Montt Puerto mono, Puerto Montt Usted debe responder señor Pérez Zujovic: ¿por qué al pueblo indefenso contestaron con fusil? Señor Pérez su conciencia la enterró en un ataúd y no limpiarán sus manos ni toda la lluvia del sur ni toda la lluvia del sur Murió sin saber por qué le acribillaban el pecho luchando por el derecho de un suelo para vivir, hay que ser mas infeliz el que mando disparar sabiendo cómo evitar una matanza de vil Puerto mono, Puerto Montt Puerto mono, Puerto Montt Puerto mono, Puerto Montt Puerto mono, Puerto Montt