Аннотация
Посвящаю своему учителю, тов. Артёму (Сергееву).
Довольно значительное количество в Харькове рабочих и учащейся молодежи давало возможность политическим партиям организовывать много кружков, которые сильно разрослись и уже с 1903—1904 гг. захватили как значительную часть рабочей среды, так и учащихся.
Обычно кружки вначале организовывались общеобразовательного типа; наравне с этим, осторожно затрагивались злободневные темы политического характера, в особенности после аграрных восстаний в Полтавской губернии и казнокрадства в Русско-японскую войну. Из этих кружков вербовались более надежные лица в кружки низшего политического типа, а из них уже выбирались для политической работы, которая сначала была чисто технической, как печатание на гектографе прокламаций, разброска их и доставка по установленным адресам, использование квартир для хранения нелегальной литературы и проживания нелегальных партийных работников. Все это делалось очень конспиративно.
|
Кружками руководили лица, привлеченные к политической работе. Но не во всех кружках даже об этом знали. Обычно руководитель входил в кружок, как «старший товарищ», осторожно изучая каждого из участников кружка и, таким образом, нащупывая лиц, которых возможно было привлечь в политические кружки и к партийной работе.
Большей частью кружками руководили в Харькове до 1905 г. социал-демократы и эсеры.
О расколе среди с.-д. и существовании «большевиков» обычно скрывалось. И лишь только к концу 1904 года, когда общественная жизнь начала идти более усиленным темпом, когда большевики начали укреплять свою организацию, завязывая связи с рабочими и учащимися» в политических кружках заговорили о большевиках, причем меньшевиками давалась характеристика о них, как о «заговорщиках», стремящихся сделать революцию путем вооруженного восстания.
Находясь в то время в одном из таких политических кружков, руководимых меньшевиком-студентом, я случайно осенью 1904 года познакомился с тов. Артёмом (Сергеевым), который, узнав, что у нас собирается кружок на прогулку, явился к нам с одним реалистом, входившим также в наш кружок. Во время этой прогулки он ознакомил нас более подробно с разногласиями между большевиками и меньшевиками. Нашего руководителя-меньшевика с нами не было, а мы были очень мало подготовлены, чтобы возражать тов. Артёму.
Его задушевный голос, энергия, с которой он говорил, на многих из нас произвели неизгладимое впечатление.
Спустя некоторое время, мы устроили дискуссию, и наш руководитель вынужден был «спасовать» перед тов. Артёмом. С этого времени у нас в кружке происходит раздор. Мы раскалываемся на два лагеря. Сочувствующие большевикам начинают искать общения с т. Артёмом, он «вливает» нас в кружок большевиков и становится нашим руководителем.
Время от времени, под видом какого-либо семейного торжества у благонадежных «папаш», занимавших иногда довольно значительные посты, но причислявших себя к либералам — нами устраивались вечеринки, на которых «митинговали» на политические темы. Иногда устраивались дискуссии с меньшевиками и эсерами.
Организация большевиков в Харькове развивалась, крепла, и к ее лозунгам, как мы увидим ниже, прислушивалось большинство рабочих.
 |
События 9 января 1905 г. в Петербурге широко всколыхнули и Харьков. Работа организации большевиков лихорадочно усиливалась. Приходилось разъяснять события 9 января, бороться с эсерами и с гапоновцами.
На заводах вспыхивали одна за другой забастовки, которые, наравне с экономическими требованиями, носили ярко выраженный политический характер и протекали в большинстве случаев под руководством большевиков.
Возбуждение масс росло, развязывались языки даже у чиновничества, в большинстве своем всегда молчаливого, пресмыкавшегося перед своим начальством, дрожавшего за свои места.
Руководителями организации большевиков тогда, помнится, были: Авилов, Артём, Андрей (фамилии не помню), Грамматчиков. «Лидерами» являлись, помнится, тов. Артём и Авилов [I].
Большевиками были брошены лозунги: организация боевых дружин необходимость готовиться к решительным действиям, которые, неизбежно должны были разразиться.
Чуть ли не каждый день на разных заводах происходили митинги, на которых особенную популярность приобрел тов. Артем. Меньшевики и эс-эры напрягали все усилия, чтобы сохранить за собою гегемонию, но им это не удавалось.
Всевозможные лекции профессоров захватным путем превращались в политические митинги. Помнится, лекция проф[ессора] Милюкова, совершавшего турне по разным городам и приехавшего также в Харьков, — выступлением Артёма превратилась в конфуз, ибо Артём разбивал либеральничанье Милюкова, резко и решительно выдвигая проблемы рабочего класса. Кадетскому либерализму с «Земским собором» или «Государственной думой» большевики противопоставляли Учредительное собрание с широкими политическими правами для трудящихся.
В порыве либерального заигрывания и приобретения популярности, на одном многолюдном митинге проф[ессор] Гредескул [II], бывший тогда ректором Харьковск[ого] университета, торжественно заявлял, что он пойдет только в Учредительное собрание, но ни в коем случае не в Госуд[арственную] думу. Но, когда началась реакция и была созвана Госуд[арственная] дума, мы знаем, что Гредескул не только пошел в Госуд[арственную] думу, но и принадлежал в ней к правому крылу кадетов. Когда же укрепилась Советская власть, мы видим того же самого, «почетного» профессора в роли взывателя к интеллигенции. «Разные времена — разные песни». Характерный образчик буржуазной приспособляемости.
Но возвратимся к событиям. Благодаря кружкам, среди учащихся средних школ также обнаружилось резкое оппозиционное настроение, которое вылилось в забастовку в реальном училище с требованием удаления одного реалиста, заподозренного учениками в шпионаже и доносах жандармерии.
В виду того, что некоторые черносотенные папаши силой привозили своих сынков в училище заниматься, нами (я был тоже тогда реалистом) была применена «обструкция» в виде разлития во время занятий по классам сероводорода. Занятия приходилось прекращать и выветривать здание. Но мы повторяли то же самое, несмотря на обыски заподозренных. К этой забастовке присоединились и другие средне-учебные заведения. Как ни билось начальство, чтобы не потерять своего престижа и не уступить нам, но в конце концов вынуждено было перевести шпиона в другой город.
 |
Приблизительно в середине октября 1905 года с самого утра на паровозостроительном заводе начался большой митинг; одновременно, кажется, происходил митинг в железнодорожных мастерских. К середине дня на заводе собралось значительное количество народа, пришедшего из города, несмотря на заставы городовых. Во время самого разгара митинга было сообщено на завод, что в городе устроена черносотенцами и полицией манифестация с царскими портретами и иконами, причем происходит избиение учащихся и евреев, и неизбежно будет погром. Спрятавшаяся небольшая группа учащихся и рабочих во дворе университета просит помощи. Началось вначале митингование: идти или раньше послать разведку. Предложение большевиков немедленно двинуться на черную сотню было принято большинством присутствующих, и боевики, бывшие на митинге, начали строить желающих идти по 4 чел[овека] в ряд.
Впереди построились имеющие оружие. Таких набралось человек 60—70. Вооружение было крайне разнообразное: револьверы, шашки (спрятанные на заводе), охотничьи ружья, принесенные рабочими, жившими вблизи завода.
Около 3-х часов дня человек 300 двинулось с завода к университету. Остальные разошлись по домам. Шли быстро, молча, в нервном возбуждении. По дороге какой-то пожилой торговец, с длинной черной бородой, проходя мимо, начал ругать нас. Кто-то из передовых боевиков не выдержал — выстрелил, и косматая фигура торговца грузно опустилась на корточки к земле... Быстро прошли дальше... Встретили двух казаков на подводе. Увидев нас вооруженными, они схватились за винтовки, несколько раз выстрелили в нас и быстро умчались в другую сторону. Среди нас оказалось несколько раненых, но мы быстро подвигались вперед. Еще издали заметив манифестантов, направляющихся с Торговой площади к городской думе, первые ряды боевиков инстинктивно бросились вперед к черной сотне, а за ними и все остальные.
Началась перестрелка. Под нашим стремительным напором, перешедшим в рукопашную схватку (черная сотня также не вся была вооружена), наши противники, бросив царские портреты и иконы, бежали. Мы прочистили дорогу к университету, где сидели во дворе спрятавшиеся от черной сотни. Они присоединились к нам. Но черная сотня опять собралась в переулках Торговой площади и под руководством переодетых полицейских начала нас обстреливать. Часть нашего отряда опять бросилась на них; остальные же, по чьему-то совету, достав из университета топоры, начали рубить телефонные столбы, таскать из дворов бревна и разные ящики и строить баррикады, как заграждение против черной сотни.
В разных местах города, более населенных евреями, избиения разбежавшейся черной сотней продолжались. Мы организовали небольшие отряды и послали их для разгона громил.
Узнав о происходящих событиях в городе, к вечеру двинулись к нам рабочие железнодорожных мастерских, но на Екатеринославской улице были встречены полицией и казаками, старавшимися их разогнать.
Отхлынув назад, рабочие опять собирались. Образовался митинг. Поднятый на руках у газового фонаря белокурый юноша произносит пламенную речь — призывает не расходиться и оказать сопротивление. Вокруг него со свистом пролетают пули, но он, освещенный фонарем, продолжает говорить.
Кто-то разбил стекло оружейного магазина, находившегося возле собравшихся рабочих. Целая толпа хлынула к магазину, ворвалась внутрь, лихорадочно начала захватывать все находившееся там оружие и патроны.
Казаки врезались в толпу, и началась перестрелка. Были раненые и убитые. Но все же части удалось с оружием прорваться к баррикадам и доставить захваченное оружие. Точно так же был разбит оружейный магазин на Николаевской площади. Оружие также было доставлено на баррикады.
Благодаря этому, на баррикадах образовался довольно разнокалиберный ассортимент оружия, среди которого, главным образом, преобладали охотничьи ружья.
Случайно возникшие баррикады принимали довольно серьезный характер. Несмотря на то, что на улицах полиция и казаки разгоняли рабочих, происходила довольно сильная перестрелка; на находящихся на баррикадах этих нападений не было. Анализируя сейчас происходившие события, самому сейчас несколько непонятно такое отношение к баррикадам. Правда, патрули солдат, расхаживавшие по улицам для «порядка», подходили к нашим баррикадам, разговаривали с нами и, даже, обещали нам свою поддержку. Энергичного же разгона властями, по-видимому, растерявшимися, как будет видно дальше, почему-то не предпринималось.
Это дало нам возможность укреплять свою «резиденцию», главную военную «базу».
К вечеру в университет собралось довольно значительное количество народа. В городе освещения почти не было. С разных мест сообщали нам о продолжающихся избиениях и начинающихся погромах евреев.
 |
Полиция и войска, с наступлением темноты, с улиц исчезли. В городе распространился слух, что весь университетский квартал нами минирован и что у нас много бомб. Представителями партий большевиков, эсеров и меньшевиков было созвано совещание, — что дальше делать с баррикадами, так как на баррикадах к вечеру были уже эсеры и меньшевики.
Движение в городе принимало широкий, массовый характер; поэтому, решено было баррикад не оставлять и из указанных представителей партий создать революционный комитет, который и должен руководить дальнейшим ходом событий. В качестве же военного руководителя, был назначен комендант города тов. Николай (Пальчевский) — студент, бывший артиллерист, по своим убеждениям примыкавший к большевикам. Помощником его был «Дима» (Дм. Басалыго) — большевик[III].
Фамилий входивших в революционный комитет не помню. Кажется, от большевиков был тов. Андрей. Для разгона громил революционным комитетом были оставлены из находившихся на баррикадах (500 — 600 ч[еловек]) отряды по 15 — 25 человек и разосланы по всему городу для охраны населения.
Настроение у «власть имущих» было неопределенное. Веяние либерализма сверху, по-видимому, останавливало их принять сразу крутые меры против нас. А, быть может, надеялись еще сорганизовать черную сотню и пустить на нас.
Одновременно с революционным комитетом, в городе возник «общегражданский комитет» общественной безопасности. В него вошли более либеральные кадеты, как проф[ессор] Гредескул и, кажется, прис[яжный] пов[еренный] Раппопорт и Фаусек. Этот комитет с вечера до утра являлся посредником между властями и рев[олюционным] комитетом. Какие переговоры вел этот комитет, точно не знаю. Нам же, сидящим на баррикадах, этот комитет доставлял съестные продукты, так как в городе все магазины были закрыты.
Высылаемые по городу отряды с баррикад были вооружены револьверами и охотничьими ружьями, к которым зачастую было не более 2-х патронов. Но полные энтузиазма, совершенно не думая, что мы, в сущности, не представляем никакой серьезной военной силы с таким вооружением, мы ходили по темным улицам города, и передовой товарищ периодически громко выкрикивал: «Идет народная милиция! Народная милиция защищает всех граждан от хулиганов».
В некоторых местах, главным образом, на окраинах города, как рассказывали товарищи, жители открывали окна и устраивали отрядам целые овации, давая съестные продукты, ибо все были голодны. В некоторых местах из засады по отрядам стреляли, но открытых нападений до 12 час[ов] ночи не было.
Рев[олюционным] комитетом было составлено несколько воззваний к населению и к солдатам и выпущено в нелегальной типографии, которая, как говорили, находилась в здании университета. Были организованы отряды Красного Креста из медиков и женщин, которых было на баррикадах довольно много. После 12 час[ов] ночи наши возвратившиеся патрули сообщили, что им пришлось иметь столкновения с войсками, которые по разным улицам начали стягиваться для окружения нас.
Патрули в город перестали посылать, и рев[олюционным] комитетом было сделано распоряжение — побольше набивать патронов, ибо решено было оставаться на баррикадах. До 12 час[ов] ночи возможно было всем уйти с баррикад, не будучи арестованными. Но рев[олюционный] ком[итет], предполагая, что к утру можно будет развить широкое массовое движение, т. к. все комитеты, оставшись в городе, направляли соответствующую работу среди рабочих и организованных солдат.
Комендантом Николаем мы были разделены на отряды. Часть этих отрядов должны были посменно охранять две баррикады: одну со стороны Торговой площади, а другую возле собора, рядом с университетом; остальные же разместились по комнатам университета для отдыха.
Но мало кто спал. Большинство приискивало способы получше снабдить себя патронами, которые тут же набивались. У всех было настроение такое, что казалось никто совершенно не думал, что утром может начаться бой с регулярными войсками, которые нас в несколько минут могут опрокинуть вместе с нашими крайне примитивными баррикадами и примитивным вооружением.
Все старались быть друг к другу внимательными, чем-нибудь помочь.
Вот в комнате, отведенной для санитаров, студент и девушка усердно сматывают бинты. Изредка перекидываясь словами, их глаза любовно глядят друг на друга. В процессе работы их руки касаются. Настает счастливая минута: в комнате остаются только они. И из темного коридора видно, как в полуосвещенной комнате их уста сливаются в быстрый поцелуй. Поцелуй, быть может, прощальный — перед неизвестным наступающим утром. Но это только миг, и их руки опять быстро продолжают свою работу...
Начинает чуть-чуть светать. По коридорам, забегая в комнаты носится мощная фигура «коменданта Николая». Хриплым голосом он кричит: «Товарищи! Все выходите к баррикадам!». Начинается суматоха. Каждый старается побольше захватить патронов. В воздухе чувствуется осенняя сырость. Подхожу к баррикаде, выходящей на Торговую площадь. Недалеко, впереди виднеются солдаты. Слышна команда офицеров. Происходит перестройка в боевой порядок. Пристраиваюсь у баррикады, возле товарищей, просовывая в цель баррикады дуло охотничьей двустволки. Оставшиеся без оружия распределяются для смены стоящих у баррикад.
Щупаю свой карман, в котором лежат пять патронов, и чувствую себя счастливым, ибо знаю, что у других и того нет. Светает... Несколько человек взбираются по лестнице на крышу здания и обращаются к солдатам с речами.
Вот один товарищ подходит по крыше к самой Торговой площади, где расположены солдаты, и подымает в руке небольшой сверток, намереваясь бросить его вниз. Команда... и солдаты разбегаются в стороны, вообразив, что в них собираются бросить бомбу. Но, вместо бомбы, летит целая кипа воззваний, разлетаясь по воздуху в разные стороны. Солдаты схватывают их, но начальство разных рангов с ругательствами вырывает у них наши листки.
Эта картина приводит сидящих на баррикадах в веселое настроение.
Солнце показалось над городом и озарило своими лучами баррикады и стоящих против них в значительном количестве солдат с ружьями и артиллерией и, точно устыдившись, спряталось за набежавшую тучку.
Мы только думали защищаться при нападении на нас, поэтому выжидали, что будут предпринимать военные власти. Около 9 часов (12 октября) со стороны командного состава войск были вызваны наши представители для переговоров.
За баррикады вышел «комендант Николай» в сопровождении двух товарищей из революционного комитета. Сделав взаимно под козырек, командующий осадой, какой-то генерал (фамилии не помню), предложил свои условия: «немедленная сдача всех участников баррикад, а также снятие всех заложенных мин».
Оказывается, слухи о минах дошли и до них. Фактически же ничего подобного у нас не было, кроме нескольких неказистых бомб, изготовленных одним эсером-химиком. Но наши представители и виду не подали, а, наоборот, подтвердили, что квартал минирован и что на предложенные условия рев[олюционный] комитет никогда не согласится. Наши же условия будут сообщены по обсуждении рев[олюционным] комитетом. Через некоторое время наши представители вышли и сообщили условия рев[олюционного] комитета: «беспрепятственный пропуск всех участников баррикад без обыска».
Власти отправились на совещание. Тревожные гудки на заводах возвестили нам о прекращении работ рабочими. Мы ждали их прибытия. Кто-то взобрался на крышу университетской церкви, расположенной против университета, и ударил в набат. Резким звоном разлетелись по городу звуки колокола, врезываясь металлическим эхом своим в уши сидящих на баррикадах. На звуки колокола начал со всех сторон сходиться народ, группируясь вокруг солдат.
Рабочие заводов и жел[езно]-дорожных мастерских с тов. Артёмом старались прорваться к нам, но разгонялись казаками и полицией, но через некоторое время опять собирались и напирали на солдат. В разных местах на улицах открылись митинги протеста.
В 11-м часу опять были вызваны наши представители, которым были предложены новые условия: «пропуск всех сидящих на баррикадах, при условии обыска выходящих» для отобрания оружия, причем нам давалось на «размышление» полчаса, после чего будут открыты военные действия.
Но рев[олюционный] комитет остался твердо на первом своем решении.
Через полчаса заиграл горнист, — первое предупреждение. Наши бомбисты взобрались на крыши и приготовились к бросанию бомб.
Несмотря на разгон собравшихся возле солдат, таковые все теснее и теснее окружались рабочими и учащимися. Власти были в довольно затруднительном положении. Активные действия против нас могли разыграться в большое кровопролитие, ибо можно было ожидать нападений на солдат и со стороны окружавших.
Кроме того, при таких обстоятельствах была неуверенность и в солдатах, которые могли перейти на нашу сторону.
Наконец, в начале первого часа опять были вызваны наши представители которым было заявлено, что, желая избежать кровопролития, власти согласны на условия рев[олюционного] к[омите]та, только мы должны уничтожить минировку. Было заявлено, что «все будет сделано». Нужно было пустить «пыль в глаза».
Под приветственные крики собравшихся на улицах, мы начали выходить из своего «укрепления», унося с собою в разобранном виде под платьем, не только револьверы, но и ружья с принадлежностями.
Полиция и шпики нас зорко осматривали, стараясь запомнить наши физиономии.
На ходу мы устраивали митинги, призывая к свержению самодержавия. Так, без серьезного столкновения с войсками, закончилось активное выступление харьковских рабочих и революционной учащейся молодежи, давшее широкий толчок к дальнейшей революционной работе.
Практическое осуществление мысли [о] необходимости создания боевых дружин, а также организации среди солдат, было положено еще до возникновения баррикад. После же баррикад, в связи с погромным настроением черносотенцев, эта работа, в лице «военно-боевого штаба» при комитете, начала расширяться и укрепляться.
Разгром оружейных магазинов во время баррикад и захват довольно значительного количества револьверов, патронов к ним, а также ружей обогатили организацию оружием.
Пользуясь связями с другими оружейными магазинами, производилась также нелегальная закупка револьверов и патронов.
В боевую дружину входили, главным образом, более сознательные рабочие, а также более активные и стойкие учащиеся.
Боевая дружина была «разбита» на десятки, которыми «командовал» и имел связь со всеми входившими в десяток — руководитель десятка, более надежный товарищ из организации, назначаемый «военно-боевым штабом». Для этой цели большею частью выбирались бывшие солдаты. За городом в укромных местах производилось учение дружины: обращение с револьверами разных систем, а также и с винтовкой, рассыпной строй и маршировка.
В виду того, что по городу довольно длительное время циркулировали, слухи о предполагавшихся погромах, в районах с еврейским населением были установлены определенные квартиры для дежурства десятков, которым очень часто приходилось просиживать там целыми вечерами и ночами, неся охрану своего района.
По-видимому, решительный отпор, полученный черносотенцами в день баррикад, отбил у них охоту на новое выступление; были лишь отдельные случаи хулиганских нападений на учащихся и евреев. Военно-боевой штаб, помнится, состоял из пяти человек. От комитета входили т.т. Артём и Андрей. Техническими работниками были: «комендант Николай», как его долго продолжали все называть, Дима и я («Воля»), причем мне было дано наименование адъютанта штаба. Независимо от организации и руководства боевой дружиной велась работа по организации и пропаганде среди солдат местного гарнизона. Несмотря на все «рогатки» тогдашнего солдатского режима, эта работа шла довольно успешно. Было сорганизовано довольно сплоченное ядро, которое не замедлило себя выявить.
Через месяца 1½—2 после баррикад (кажется, в октябре [1] 1905 г.) в одном из полков местного гарнизона (названия не помню) на почве недовольства плохой пищей, организованное нами ядро полка подняло протест, который вылился в вооруженную демонстрацию с участием до 200 человек солдат. Чтобы поддерживать эту демонстрацию и не дать военным властям расправиться с солдатами, немедленно было дано знать на заводы Гельферих-Саде [IV] и паровозостроительный. Работа была приостановлена и рабочие, выстроившись в ряды, с красными знаменами, поспешили к казармам «взбунтовавшегося полка».
Солдаты уже были на улице и, вместе с рабочими, направились по главным улицам города. Пройдя по Екатеринославской улице и повернув на Торговую площадь, мы столкнулись, возле Университетской улицы (где были баррикады), с значительным количеством войск пехоты и казаков, загородившим нам дальнейшее шествие. Впереди были поставлены пулеметы. Мы остановились шагах в 200 от своей «преграды».
Военные власти потребовали немедленно прекратить демонстрацию и разойтись. Мы чувствовали, что за этим требованием немедленно произойдет арест «взбунтовавшихся» солдат и начали «торговаться» — дать нам закончить мирную демонстрацию.
Солдаты-демонстранты, вооруженные винтовками с патронными сумками, под руководством нашего «боевого штаба» и своего командира довольно развитого, энергичного вольноопределяющегося, выстроились в боевой порядок и категорически отказались подчиниться требованию «разойтись». За солдатами выстроились «боевики», принимавшие участие в демонстрации, и остальные рабочие, заняв выходящие на площадь переулки. Участвовало с солдатами человек 600—700.
Большое количество народу опять окружило нас.
Боевикам с бомбами и револьверами было дано «штабом» распоряжение, пользуясь толпой, пробраться ближе к пулеметам и начальствующим лицам и, в случае начала «военных действий», начать бомбардировку пулеметов, чтобы вызвать панику.
Опять, как и при баррикадах, для военных властей создалось крайне неудобное положение борьбы с нами, ввиду большого количества народу, окружавшего солдат, несмотря на крики — разойтись.
Начались митинги, и крики «Долой пулеметы!.. Пропустите демонстрацию».
Эти крики широкой волной разливались по площади, развивая нерешительность среди солдат, но зато увеличивая в нас бодрость.
Взобравшись на будку трамвайной остановки, наши ораторы на всю площадь громили самодержавный строй, призывая войска не стрелять и присоединиться к нам.
Так мы простояли друг против друга около двух часов, собирая все больше народу, выражавшего нам сочувствие.
И опять самодержавные власти вынуждены были согласиться на наши требования и беспрепятственно пропустили нас дальше. Неся на руках ораторов, мы, митингуя, прошли через строй солдат, очистивших нам проход.
Но когда мы спускались по Московской улице вниз, к мосту, сверху, с Николаевской площади, раздались залпы казаков, стрелявших нам в спину. Были убитые и раненые.
Мы не могли стрелять в казаков, ибо за нами шло много народу и произошла бы сильная паника. Дойдя до казарм, был устроен митинг, после чего демонстрация закончилась.
Впоследствии солдаты, участвовавшие в демонстрации, были рассортированы по другим полкам, а к более активным применены репрессии.
В конце ноября или в начале декабря [2] (точно не помню) 1905 г. был назначен, кажется, в праздничный день, митинг на заводе Гельферих-Саде. Несмотря на возвещенные «октябрьские свободы», лозунги большевиков, все больше и больше встречавшие сочувствие широких рабочих масс и тем самым укреплявшие организацию, — начали довольно сильно беспокоить власть имущих, которые только искали удобного случая и подходящего места, чтобы «показать себя».
Назначенный митинг ничем не отличался от целого ряда уже бывших митингов. Большею частью на всех митингах присутствовали боевики, неся охрану митингов от нападений полиции. Точно также часть боевой дружины была на этом митинге.
Правда, на митинге ожидалось довольно значительное количество солдат, участвовавших в демонстрации [3].
Но еще с вечера военные власти пронюхали, что солдаты собираются на митинг. Ночью винтовки были заперты, а караулом солдат другого полка эти солдаты с утра никуда из казарм не выпускались.
Когда же начали собираться на завод, то полицией было предъявлено распоряжение высших властей немедленно разойтись. Мы выяснили, что предполагают, что мы собираемся устроить вооруженное восстание. Зная, что в таких требованиях мы до сего времени являлись победителями, мы и на этот раз категорически отказались исполнить распоряжение.
Собравшихся было еще незначительное количество. Ожидали еще прибытия рабочих паровозостроительного завода.
Но после нашего отказа на всех улицах, ведущих к заводу, были поставлены заставы из конных полицейских и казаков, которые никого не пропускали на площадь к заводу. Эти мероприятия, безусловно, не дали возможности многим прийти на митинг, но все же некоторые умудрялись проникнуть, и количество собравшихся увеличивалось.
Собрались также товарищи из «боевого штаба». Присутствовавшим боевикам было предложено быть готовыми, в случае разгона. Но скоро мы заметили, что квартал, где был завод, окружается значительным количеством войск, сосредоточивая последние, главным образом, на площади, расположенной перед заводом. Впереди же солдат, шагов за 400—500 от завода, расположилась прибывшая артиллерия в полной боевой готовности. По бокам площади и на самой площади были поставлены пулеметы. Все выходящие из завода арестовывались.
Весть о военных приготовлениях на площади, которая для этого представляла очень удобное место, быстро распространилась по городу и в рабочих кварталах. Рабочие паровозостроительного, собравшись, пробовали пробиться к нам, но все время разгонялись казаками, которые решительно пускали в ход свои нагайки и шашки.
Видя это, рабочие начали вооружаться, кто чем мог, чтобы вместе с оставшимися боевиками организовывать отпор. На самом же заводе, после обсуждения создавшегося положения, предполагая, что власти не решатся на разрушение иностранного завода, решено было, поскольку мы были защищены заводским фасадом, выходящим на улицу, оказать сопротивление.
Нас было около 350 человек. Большинство не имело оружия.
Кроме «боевого штаба», были т. Артём, Андрей и Дима.
Из присутствовавших женщин и учащихся был организован Красный Крест. Из заводской аптечки раздобыли кое-какие медикаменты.
Часть боевиков, вооруженных маузерами (винтовок не было), заняла корпус, выходящий окнами на площадь, и через окна приготовилась к стрельбе, предполагая, что завод будут брать штурмом. Человек 10 бомбистов (в их числе был и я) с фитильными бомбами расположились во дворе и у забора, прилегающего к улице, забравшись в сугробы снега.
Одевшись в солдатский мундир (на митинге было несколько солдат) и взобравшись на дерево, росшее во дворе завода, тов. Артём, Андрей и другие обращались к солдатам не стрелять в нас, идти вместе с народом в борьбе с самодержавным строем.
Переодеванием в солдатское предполагали повлиять на психику солдат, указывая, что и солдаты есть среди «осажденных». Но, благодаря арестам организованных нами солдат и водке, которой были угощены солдаты, наша агитация при теперешней обстановке не имела массового успеха. Нам было предъявлено требование о сдаче и дано на «размышление» 15 минут, после чего, было заявлено, откроются «военные действия».
Выйдя из прежних столкновений (баррикады, демонстрация солдат) «сухими», мы верили и теперь в свою победу. Но не успело пройти 15 мин[ут], как заиграл горнист — первое предупреждение. Через минуты три — второе и вскорости — третье.
По всей площади раздалась трескотня пулеметных и ружейных выстрелов, звук которых сразу заглушили три орудийных раската.
Два снаряда пробили стенку наружного фасада завода, осыпая наших боевиков кирпичом и штукатуркой. Третий же снаряд был направлен в железные ворота завода. Ударом был взорван верхний толстый железный (горизонтальный) упор ворот, который, со свистом и шумом, вместе со снарядом, пролетел недалеко от меня вглубь двора.
Пулеметные пули беспрерывно свистали по крыше здания, отсекая ветки деревьев и снег, которые, падая вниз, осыпали меня, стоявшего под деревом.
Стрельба из пулеметов и ружей была не только по нам, а почти по всем прилегавшим к площади улицам, где скопилось значительное количество рабочих, решивших, при звуках горниста, броситься на солдат и захватить пулеметы. Но отчаянная отвага почти безоружных людей разбивалась огнём пулеметов, усеивая площадь и улицы убитыми и ранеными.
Через минут 5 орудийный залп повторился, просверливая стенки завода, производя разрушения внутри и поражая контузией и ранением наших боевиков, которые со своими револьверами не могли, разумеется, причинить серьезного вреда солдатам, стоявшим от завода за 600—700 шагов.
 |
В виду окружения квартала солдатами, сделать вылазку в другую сторону также не представлялось возможным без серьезных жертв, в виду незначительного вооружения, штабом было сделано распоряжение выкинуть белый флаг — сдачу.
Где-то была найдена, кажется, скатерть, привязана к длинной палке и под градом пуль «Димой» выставлена в полуразрушенные ворота. Стрельба вскорости прекратилась. Началось запрятывание оружия и бомб во дворе завода.
Кроме того, необходимо было «сплавить» руководителей, арест которых повлиял бы на дальнейшую организационную работу. Воспользовавшись прекращением перестрелки и стягиванием солдат на площадь с улиц, почти всем ответственным руководителям удалось уйти через заборы прилегавших к заводу дворов. Некоторые при перескакивании заборов были замечены, и началась погоня.
Помнится, довольно основательная погоня была за тов. Артёмом, которому все же удалось улизнуть. Выручая и содействуя побегу товарищей, я был оставлен для окончания хранения оружия и наблюдения за сдачей, благодаря чему пришлось выходить одним из последних. У ворот стояли полицейские разных рангов, обыскивали всех выходящих и передавали под охрану солдат, стоявших в шагах 50 от завода. Пользуясь суматохой обыскивания, я незаметно шмыгнул за угол и благополучно скрылся, не будучи арестованным.
Таким образом, стремление захватить «головку» и подвести ее под закон восстания и этим самым парализовать работу организации, несмотря на бомбардировку, полиции и жандармерии не удалось.
Бывший в начале 1906 г. суд над арестованными большинство арестованных оправдал, ибо факт восстания не был доказан.
 |
Неудачное «митингование» на заводе Гельферих-Саде хотя и отразилось на работе организации в виде арестов, но все же не приостановило работы, которая продолжала укрепляться.
Объявление о выборах в Гос[ударственную] думу дало толчок к новым, довольно горячим, спорам. Эти споры были не только с меньшевиками и эсерами, которые уже начали торжествовать «победу», но и среди самой большевистской организации.
Как известно, по вопросу об участии в 1-й Государ[ственной] думе между большевиками существовало два течения. Одни считали, что участие в выборах и в работах самой Думы есть затемнение классового самосознания рабочего класса, который должен не успокаиваться, а непреклонно добиваться Учредительного собрания с широкими политическими правами для трудящихся; другие же доказывали, что участие во всей этой, отрицаемой нами, процедуре дает возможность ярче выявить несостоятельность самой системы выборов и работы Госуд[арственной] думы, в которой пролетарские представители будут «через головы» говорить всему населению, что при самодержавном режиме будет удобная трибуна пропагандирования своих идей.
Харьковская организация большевиков почти весь этот период занимала в своей работе непримиримую линию. Точно также и данному вопросу организация стала на первую точку зрения — бойкота и повела в этом направлении широкую пропаганду.
Но комитет считал недостаточным одной пропаганды. На одном из своих заседаний (кажется, в феврале 1906 г.) было вынесено постановление — активно противодействовать выборам. Решено было избрать более легкий способ: «конфисковать» составленные избирательные списки.
Выполнение этого задания, естественно, было поручено боевикам, с тем, однако, чтобы не применять кровопролития при «конфискации», прибегая к таковому только в крайнем случае самозащиты. При таких условиях задача была несколько трудная. Руководство исполнением было поручено мне. Взяв по 3 чел[овека] на каждый участок, решено было «попробовать счастья» во время вечерних занятий. В самом опасном и большом районе, в городской Управе, где были списки главным образом буржуазии, я решил участвовать и руководить сам. В установленный день, к 7 час[ам] вечера, я и еще два рабочих жел[езно]-дор[ожных] мастерских [4] были на условленном месте.
В комнату секретаря Управы, где находились избирательные списки, первым должен был войти я, затем, через минуты две — второй и вслед за ним третий, чтобы не вызвать подозрения.
Условившись таким образом, я направился. В коридоре, возле двери секретаря, сидел швейцар. Вхожу в комнату, в которой застаю городского голову, секретаря и двух переписчиков. Заявляю, что пришел осведомиться, занесена ли в списки такая-то фамилия (говорю вымышленную фамилию и адрес).
Начинаем разыскивать. Входит другой товарищ и обращается с таким же вопросом. Через минуты две входит 3-й боевик и останавливается у двери.
— Что вам нужно? — спрашивает секретарь вошедшего.
Даю знак, и, выхватив браунинги, наводим на присутствующих и предлагаем не двигаться. Заявляю, что мы должны забрать все списки. Секретарь не соглашается и начинает спорить со мной, чтобы выиграть время.
Городской голова, под направленным на него мною браунингом, забивается в угол и, скрестив руки на груди, жалобно просит: «Что хотите делайте, только не стреляйте».
Решительным движением забираем со стола объемистые тома избирательных списков, прячем их на себя под одежду и заявляем, чтобы никто не двигался с места, ибо часовой с бомбой стоит за дверями.
Выходим из комнаты мимо ничего не подозревающего, дремлющего на своем стуле швейцара, быстро спускаемся по лестнице и рассыпаемся в разные стороны.
Неизвестность, что сделано в других районах, не дает мне покоя. Одеваю бурку одного товарища и на голову мохнатую шапку, закрывающую почти все лицо, сажусь на извозчика и еду возле городской Управы на установленную явку. Возле городской Управы суматоха. Бегают городовые и жандармерия, усиленно всматриваясь в проходящих и проезжающих.
«Уж все известно», — мелькает у меня в голове. Но внешность моя сильно видоизменилась, и я совершенно спокойно, непринужденно проезжаю мимо них дальше.
Через некоторое время приходят товарищи и из других районов и заявляют, что у них ничего не вышло, ибо было много народу и они не решились делать нападение, чтобы не создавать перестрелки. Сильно досадую, но делать нечего: время упущено.
На следующий день газеты были полны описанием «происшествия» причем довольно точно описывали наши физиономии, но терялись в догадках, какая организация это сделала, ибо мы, чтобы не вызвать обысков и арестов, умышленно не сказали, кто мы.
Как курьез, потом рассказывали «повествование» городского головы:
— У меня самого был в кармане револьвер. Но я знаю, что браунинг, чуть нажми его, уже и стреляет, — жаловался он.
Но мне эта «конфискация» не прошла даром и вызвала второе описание в газетах. Через дней 10 мне пришлось часов в 12 дня проходить по Московской улице. Костюм на мне был прежний. Через несколько минут замечаю за собой «слежку». Делаю проверку — выясняется, что действительно за мной шествует «гороховое пальто». Начинаю соображать, как выкрутиться. Недалеко мост и у моста стоит городовой. Чувствую, что «шпик» только и хочет, чтобы ближе подошли к городовому. В шагах 25 от городового, сворачиваю на Набережную улицу и пускаюсь по тротуару бежать.
Слышу за собой крики: «Держи!». Оглядываюсь и вижу, что человек 10 с городовым и шпиком гонятся за мной. Впереди идет какой-то «господинчик» с брюшком, растопыривает руки и хочет задержать меня. С разгона даю ему «бокса» в живот, и он летит на мостовую.
Толпа погони увеличивается. На бегу вынимаю из кармана браунинг. Впереди идут два рабочих. Не зная в чем дело, также хотят меня задержать. Показывая револьвер, кричу им: «Товарищи, в сторону!». Они пропускают меня.
Чувствую, что, если буду долго бежать, неизбежно буду пойман.
Подбежав к Николаевской площади, сворачиваю на нее и через несколько домов вбегаю во двор, перепрыгиваю деревянный забор и попадаю в другой двор. Передо мной — высокая кирпичная стена. Дальше прыгать некуда. Вижу вход в подвал двухэтажного дома, расположенного во дворе. На дворе крестьянин с мальчиком берут на подводу снег. Мимоходом говорю им: «Не говорите, что я сюда спрятался» — и спускаюсь в подвал. Там темный коридор и ряд сарайчиков, отделенных друг от друга досками с просветами. Везде на дверях сарайчиков замки. Хватаюсь за кольцо одного замка, напрягаюсь — и кольцо вытаскивается. Захожу внутрь сарая, просовываю руку, вставляю обратно кольцо в доску и привязываю изнутри шнурком от пенсне.
Во дворе шум. Погоня заметила, что я перескочил в этот двор. Но не заметили, где я спрятался. Слышу, как обыскивают весь дом.
«Безусловно придут и сюда», — мелькает у меня.
Со мной две обоймы с патронами. Решаю ждать и быть наготове. Через несколько минут слышу голоса во дворе и вопрос крестьянину: «не видел, где он спрятался?». Затаив дыхание, жду ответа...
Слышу: «Нет, не видел». Я облегченно вздохнул. Не выдал.
Дворник с лампой и городовой идут к дверям подвала. Оба трусят и начинается торг. Городовик дворнику: «Ты иди вперед с лампой».
Дворник: «Я боюсь, ты с револьвером, иди сам раньше».
Решают идти рядом вместе... Спускаются вниз. Свет лампы освещает темноту.
В углу, у самой двери, затаив дыхание, держа в правой руке браунинг, а левой придерживая привязанную дверь. Ясно вижу лица дворника и городового с револьвером. Но свет лампы в темноте не дает им возможности заметить меня в черном пальто. Нервно начинают дергать замки сараев. Подходят к моему, стоят у самого меня, дергают мой замок, но шнурок держит дверь, и она не шатается. Проходят дальше. Слышу: «Нет, здесь он не мог спрятаться; все заперто»... и поспешно выходят из подвала во двор. Роются по всему дому. Натыкаются на запертую дверь одной комнаты и несмотря на увещевания хозяйки, что квартирант ушел и запер дверь, выламывают дверь и... видят пустую комнату.
Слышу, шум постепенно затихает... Уходят...
«Неужели опасность миновала?» мелькает в голове.
Смотрю на часы: около двух.
Возле меня картофель, капуста, огурцы.
Наверно кто-нибудь придет в сарай за продуктами к обеду. Уйти из своей засады нельзя: безусловно, во дворе и на улице дежурят шпики. «Нужно оставаться до вечера», — решаю я.
Усаживаюсь на бочку, беру капусту и утоляю голод.
Через час слышу шаги к подвалу. Опять занимаю свою позицию у дверей и жду... Дворник и прислуга спускаются в подвал и открывают соседний со мной сарайчик. Слышу голос прислуги: «Я боюсь»... Дворник храбрится и успокаивает ее: «С городовым искали — никого нет»...
Но все же зажигает спичку и осматривает сарайчик. Свет падает на заднюю стену, я же остаюсь впереди в темноте.
Набрав продуктов, запирают сарай и уходят.
Усаживаюсь и опять жду...
На дворе крестьяне убирают снег, но про меня никому не говорят.
Такого молчания от них никак не ожидал.
Время тянется бесконечно долго... Наконец начинает темнеть...
К 7 часам совсем стемнело. Тихо выхожу из своей засады. Подымаюсь во двор. Никого не видно. Падает мелкий снег. Поднимаю воротник; тихо перепрыгиваю через забор в соседний двор и постояв немного, выхожу на улицу, держа наготове браунинг... По направлению к Набережной улице (откуда я бежал) за несколько домов прогуливается шпик. Поворачиваю в другую сторону и отправляюсь на комитетское собрание.
Многим товарищам уже было известно о погоне за мной, но никто не представлял, где я мог скрыться...
Появление мое на собрании приводит всех в изумление.
Рассказываю. По предложению тов. Авилова и Артёма, комитет постановляет отправить меня в другой город.
Для газет был опять материал рассказов о неуловимом «похитителе».
Через 2 дня, переодетый и загримированный, я был усажен товарищами боевиками в поезд и уехал в Симферополь...
Р.S. Ни на минуту не сомневаюсь, что мои воспоминания далеко не дают полного описания, указанного в заголовке периода. Цель моя была, настолько сохранилась в памяти, начать освещать этот период с тем, чтобы другие товарищи, оставшиеся в живых, дополнили меня и внесли корректуру в мои воспоминания.
В особенности с этой просьбой я обращаюсь к т. Стоклицким (Мине, Илье и Александру), работающим сейчас в Москве, а также и к другим товарищам, работавшим в то время в Харькове в организации с.-д. большевиков.
Примечания редакции журнала «Летопись Революции»
[1] По печатаемым в этом же номере журнала жандармским документам, эта демонстрация произошла 17 ноября.
[2] 12 декабря.
[3] Назначение митинга было только внешней маскировкой сбора боевых сил по заранее разработанному плану.
[4] Никитченко Андрей и Плиско.
Комментарии
[I] Авилов Борис Васильевич (1874—1938) — революционер, член РСДРП. Являлся одним из руководителей большевистской группы «Вперед». Участник III Съезда РСДРП 1905 г. В годы Революции 1905—1907 гг. выступал в т.ч. как организатор вооруженного восстания в Харькове. Впоследствии тяготел к меньшевизму, был участником объединительного съезда меньшевиков в августе 1917 г. Член Учредительного собрания. Расстрелян в 1938 г.
[II] Гредескул Николай Андреевич (1865—1941) — ученый-правовед. Член «Союза освобождения», один из основателей кадетской партии. В годы Первой русской революции — профессор, ректор Харьковского университета, член I Государственной думы.
[III] Басалыго (также Бассалыго) Дмитрий Николаевич (1884—1969) — профессиональный революционер, актер, режиссер, сценарист. Из семьи сельского фельдшера. Член РСДРП(б) с 1904 г. Участник боевой дружины во время революции 1905—1907 гг. в Харькове. С 1906 г. на нелегальной работе в Севастополе, Перми, Екатеринбурге. Делегат Лондонского съезда РСДРП в 1907 г. В 1908 г. заключен в Харьковскую тюрьму, был освобожден как безнадежный чахоточный, но оправился. С 1910 г. — в Москве, работал на кинофабрике, учился на юридическом факультете Московского университета и с 1912 г. — в Школе-студии К.С. Станиславского. В 1913—1916 гг. играл на сцене Малого театра. В 1915—1917 гг. — помощник режиссера Евгения Бауэра. Участник Октябрьской революции и Гражданской войны. Организатор театров в Саратове. В 1920—1921 гг. — организатор и руководитель Центрального Управления театров Наркомпроса. В 1923—1926 гг. — организатор, председатель правления, заведующий производством и режиссер Акционерного Общества «Пролетарское кино» («Пролеткино»). С 1938 г. — руководитель отдела научной пропаганды искусства в Государственной Третьяковской галерее. Во время Великой Отечественной войны — комиссар Московских сборных пунктов. В 1944—1945 гг. — заведующий курсами Наркоминдела по подготовке ответственных квалифицированных работников при Высшей Дипломатической школе. Режиссер девяти фильмов. За картины «Из искры — пламя» (1924) и «Мусульманка» (1925) был награжден золотой медалью на выставке декоративных искусств в Париже.
[IV] Завод «Гельферих-Саде», названный по имени немецкого промышленника М.Х. Гельфериха, был основан в 1881 г. Специализировался на производстве сельскохозяйственного оборудования. В 1905—1906 гг. стал одним из центров рабочих выступлений. В советское время — Моторостроительный завод «Серп и Молот». В 2005 г. обанкротился и был закрыт. Снесен в октябре 2015 г.
Опубликовано в журнале «Летопись Революции», 1924, № 1.
Комментарии Ильи Пальдина
Константин Николаевич Басалыго (псевдонимы «К. Дальний», «Воля», «Иван») (1887—1963) — российский революционер, большевик. Из семьи сельского фельдшера.
В 1904 г. — член ученического социал-демократического кружка в Харькове, в начале 1905 г. примкнул к большевикам. Активный участник Первой революции в Харькове, член военно-боевого штаба с октябрьских дней, участник попытки восстания 12 декабря 1905 г. на заводе «Гельферих-Саде». В 1906 г. по поручению Харьковского комитета, с целью противодействия выборам в I Государственную думу, похитил из городской управы списки избирателей, после чего должен был бежать из Харькова. В том же году работал в Севастополе среди моряков, солдат, портовых рабочих, участвовал в издании газеты «Солдат», участвовал в похищении из здания военно-морского суда следственного производства и вещественных доказательств по делу о севастопольском восстании, в связи с чем вынужден бежать и из Севастополя. Во второй половине 1906 г. вызван Артёмом-Сергеевым для работы в Пермь, назначен Пермским комитетом военным организатором, в конце того же года вошел в новый состав Пермского комитета; состоял также членом Уральского областного комитета. Находился в числе делегатов от Урала (от Алапаевской организации) на Лондонском съезде РСДРП в 1907 г. В 1915 г. сослан в Омск.
Участник Октябрьской революции. После революции на государственной работе в Омске, Краснодаре, Севастополе, на Ставрополье. В годы Великой Отечественной войны в Севастопольском народном ополчении.