|
Новый пророк явился немецкому рабочему классу. Экстраординарный профессор Вернер Зомбарт в Бреславле[I] объявляет немецкому пролетариату евангелие Веры и Надежды. Он учит вас, «господа рабочие», ну совсем как Лассаль, «с высоты птичьего полета» некоему новому «правильному», «реалистическому», «историческому» методу исследования рабочего вопроса; он уверяет вас, что «немецкая наука» стоит за вами, и просит вас «вместе бодро стремиться и бороться дальше, вместе отстаивать дело социального прогресса и шагать вперед по пути культуры: на пользу и благо нашей любимой германской отчизны, во славу человечества!»
«Дальше», «вместе» — поистине это звучит несколько странно, так как до сих пор немецкий рабочий класс очень мало имел удовольствия стремиться и бороться вместе с г-ном Зомбартом. Немецкий рабочий класс боролся действительно на пользу и благо германской отчизны, во славу человечества уже в то время, когда г-на Зомбарта еще перекладывали в сухие пеленки, и он отстаивает стремлениями и борьбой дело социального прогресса вот уже полвека, тогда как стремления и борьба г-на Зомбарта насчитывают несколько меньший срок.
Но это, в конце концов, небольшие неточности, которые вполне могут вкрасться в поток пламенного красноречия. Простим же новоявленному пророку перлы его риторики и послушаем благоговейно, что имеет сказать о задачах профессиональных союзов и социал-демократии правильный, реалистический, исторический метод, что может сказать об этих задачах стоящая за нами «немецкая наука».
«Прежде всего: увеличение доли рабочих в национальном доходе не ограничено какими-либо естественными пределами, выйти за которые было бы вне власти самих рабочих» («Всё же!», стр. 70). Правда, раньше наука выдвинула так называемую теорию фонда заработной платы, жесткий закон заработной платы[II], которые должны были в движении заработной платы открыть твердые экономические законы. Но г-н Зомбарт играючи опровергает обе эти теории, тем более что они были похоронены Марксом уже несколько десятилетий тому назад. Но в особенности он извращает в своих выводах рикардо-лассалевский закон заработной платы, сводит его к противоположности, давая новое объяснение лассалевского «привычного» уровня жизни рабочих. «С введением слова «привычный» страшный закон превратился в безобидную тавтологию» (там же, стр. 71). Ибо поскольку «привычка» определяет средний уровень заработной платы, то, по мнению г-на Зомбарта, дело заключается лишь в том, чтобы сделать «привычными» максимальные требования рабочих (например, езду на шинах[III]), и заработная плата стрелою устремится ввысь. «Сделать»,— повторяет г-н Зомбарт: «этим словом мнению о механическом образовании заработной платы должна быть противопоставлена... правильная, социальная точка зрения, которая видит в распределении национального дохода результат борьбы между различными конкурирующими группами, борьбы, исход которой мыслится не только от внешне видимого и могущего быть выраженным в цифрах положения на товарном рынке и рынке труда, но в такой же мере зависит и от других факторов, определяющих могущество партий» (там же, стр. 71)[2].
Однако, как мы увидим несколько ниже, эта борьба за распределение дохода протекает, в сущности, очень мирно. Ибо «немецкая наука» умеет всем дать, не отнимая ни у кого, обогатить рабочих, не делая капиталистов беднее.
С одной стороны, как мы только что видели, те же рабочие могут «в любое время» увеличить свою долю в национальном доходе за счет прибавочной стоимости в широком смысле слова. С другой стороны, однако, «предпринимательская прибыль во всех случаях и невзирая на повышение заработной платы не должна испытывать понижения» (там же, стр. 80). Гениальным предпринимателям и королям торговли г-н Зомбарт советует при повышении заработной платы расширять производство или улучшать технику предприятий или же, что проще всего, повышать цены на товары и таким путем переложить на потребителей уступку, сделанную рабочим. Но и потребляющую публику «немецкая наука» не оставляет с пустыми руками: для публики у г-на Зомбарта имеется, во-первых, утешение, что борьба за повышение заработной платы не всегда ведь бывает успешной («если, скажем, своевременно доставляются резервные рабочие!», стр. 84), и, во-вторых, если в результате борьбы за повышение заработной платы товары вздорожают, — имеется «удовлетворение», что покупка дорогих товаров приводит к сглаживанию социальных противоречий «в наименее болезненной, то есть наиболее благородной форме». При этом г-н профессор с полным основанием рассчитывает больше всего на «сердце женщины», особенно обрученной. «Разве счастливой невесте трудно заплатить за свое приданое десять с половиной тысяч марок вместо десяти тысяч», чтобы покрыть повышение заработной платы бедным швеям? (стр. 83). Несомненно, единственно «правильный», «реалистический», «исторический» метод политической экономии легче всего найдет себе доступ к сердцу юной невесты и таким образом, пожалуй, устраняются последние трудности профессионального движения.
Однако пятна есть даже на солнце, и часто даже самое красивое лицо бывает испорчено веснушками или каким-либо другим недостатком; точно так же и капиталистическое общество имеет свой «недостаток» — кризисы. Но и против кризисов г-н Зомбарт имеет готовое средство: это опять-таки профессиональное движение. «В то время как, с одной стороны, именно оно, как мы видим, не мешает, а скорее содействует великой исторической миссии капитализма — развитию экономических производительных сил, с другой стороны, оно способно сглаживать несовершенства этой самой капиталистической системы хозяйства»... «При этом я прежде всего имею в виду гарантию от расстройства обращения в хозяйственном механизме, от кризисов» (там же, стр. 86—87).
«Гениальный предприниматель», переложивший свою уступку рабочим на потребителей, получает в награду за эту добродетель еще более увеличенный и обеспеченный сбыт.
Итак, все разрешается ко всеобщему удовлетворению: члены профессионального союза получают повышенную заработную плату, предприниматели — прежнюю прибыль и увеличенный сбыт, невеста — чистую совесть и жениха, а г-н профессор Зомбарт — популярность. Весь научный балласт каких-то там Рикардо, Лассаля и Маркса выбрасывается за борт, и юркий челн «реалистического» метода «с попутным ветром вплывает в двадцатый век... Vogue la galère!» (Плыви, мой челн!).
Как бы только он не угодил под крылья мельницы, как это случилось во время оно с храбрым рыцарем Ламанчским.
Когда классическая школа политической экономии сводила движение заработной платы к явлениям законов природы, закону народонаселения и к абсолютной величине производительного капитала, то она лишь последовательно применяла свой основной метод: отождествляла пределы буржуазного общества с общественными естественными пределами. А историко-диалектическая критика классической экономии — задача, решенная Марксом, — заключалась здесь, как и в большинстве случаев, в том, чтобы вновь перевести эти «законы природы» в законы развития капиталистического общества.
Все капиталистическое хозяйство, следовательно, прежде всего купля рабочей силы, имеет целью производство прибыли. Таким образом, определенная норма прибыли, как цель производства, предшествует найму рабочих, как заранее данная величина, и одновременно образует в среднем высший предел, до которого может повышаться заработная плата. Однако прибыли присуща также тенденция безграничного увеличения за счет заработной платы, то есть низведение последней до голого прожиточного минимума (Existenzminimum). Между этими самыми крайними точками заработная плата движется вверх и вниз, в зависимости от соотношения спроса и предложения, то есть наличной рабочей силы и величины капитала, притекающего в производство.
Но в развитом капиталистическом обществе предложение выступает в форме промышленной резервной армии, то есть постоянно имеющейся в запасе массы рабочей силы, которая была «освобождена» этим же самым капиталом. А спрос есть не что иное, как та часть капитала, которая при определенной норме прибыли в зависимости от положения на товарном рынке «пробуждается» к производству.
Итак, мы видим, что как крайний предел повышения заработной платы, взятый в среднем, так и высшая или низшая его ступень определяются факторами, которые в конечном счете сводятся к одному и тому же — к интересам прибыли, или, как выражается Маркс, к «потребности» капитала в «увеличении стоимости».
В состоянии ли профессиональные союзы преодолеть эти пределы, поставленные законом заработной платы? Конечно, эти пределы не носят характера «законов природы», это г-н Зомбарт правильно заимствовал у Маркса. Однако внутри капиталистического хозяйства они действуют со всей неизбежностью законов природы, ибо они составляют природу, самый закон капитализма.
Если бы профессиональные союзы могли, например, преодолеть предел повышения заработной платы, обусловленный предпринимательской прибылью, это было бы равносильно ликвидации нынешней цели производства и тем самым основы капиталистической системы.
Будь они в состоянии подобным же образом ликвидировать резервную армию или ограничить ее непрерывный рост, тем самым им удалось бы остановить процесс пролетаризации, то есть уничтожить как естественный результат, так и общественную предпосылку капиталистического производства.
Однако все это относится к движению реальной заработной платы рабочего. Что же касается его доли в общественном доходе, которую г-н Зомбарт берется безгранично увеличивать «во всякое время», то она в результате капиталистического развития систематически понижается, даже если реальная заработная плата могла бы одновременно повышаться. И если бы профессиональные союзы вознамерились задержать это закономерное падение относительной заработной платы, то им необходимо было бы парализовать самый жизненный принцип капиталистического хозяйства — развитие производительности труда, ибо именно она приводит к тому, что труд, необходимый для поддержания жизни рабочего, а вместе с ним и его доля в общественном продукте механически снижаются за спиною участников.
Конечно, посредством организации предложения рабочей силы профессиональные союзы могут — и в этом состоит их единственный метод воздействия — уменьшить резервную армию[IV] и тем самым ослабить обычно безграничное давление капитала до того крайнего предела, который еще совместим с интересами его прибыли. Но если г-н Зомбарт утверждает, что в повышении заработной платы профессиональные союзы вообще не связаны никакими пределами и даже могут безгранично увеличивать долю рабочего в национальном доходе, то он хочет внушить рабочим ни больше ни меньше как то, что они могут посредством профессиональной борьбы ликвидировать капиталистическую систему хозяйства.
Правда, установление уровня заработной платы, как и все распределение национального богатства, является для г-на Зомбарта, как он сам говорит, вопросом силы. Это бесспорно так в определенных границах, то есть на социальной поверхности, где экономические законы проявляются в человеческих поступках, в личном столкновении рабочих и предпринимателей, в трудовом контракте. Но г-н Зомбарт не замечает обусловливающих и ограничивающих эти отношения объективных законов; он видит их такими, какими они доходят до сознания отдельного заинтересованного лица, отдельного рабочего или предпринимателя, и, таким образом, новый, с иголочки, «правильный», «реалистический», «исторический» метод оказывается не чем иным, как старой честной вульгарной экономией.
Как известно, вульгарная экономия поступает иначе, чем диалектическая критика: она с величайшим самодовольством отметает установленные классической экономией «естественные законы» как устаревшую болтовню, но тем самым устраняет вообще всякое закономерное толкование капиталистического хозяйства и провозглашает царство «свободной воли», «сознательного вмешательства в социальные процессы», «силы» социальных групп.
Правда, объективные законы капиталистического общества, то есть действующие в нем и движущие его противоречия, в результате этого «приговора» науки в действительности отнюдь не исчезают. Но сами эти противоречия толкуются как случайности, как мелкие ошибки в подсчете, мелкие «недостатки», которые могут быть «сглажены» при наличии небольшого количества доброй воли и находчивости, одним только добрым словом здесь и маленькой уступкой там. После того как г-н Зомбарт открыл уже рабочим блестящую перспективу безграничного повышения заработной платы, у него хлопот полон рот, чтобы сдержать свое профессорское слово и при этом благополучно выбраться из сети капиталистических противоречий. Повышение заработной платы он перекладывает, как мы уже видели, на прибыль, потерю прибыли дальше — на потребителя; поскольку больше перекладывать не на кого, он обращается к совести потребителя и ради вящего успеха заранее представляет его себе в образе юной девы, собирающейся идти под венец. В конце концов, чтобы обеспечить успех профессиональному движению по своему рецепту, на его долю выпадет, чего доброго, еще и обязанность подыскивать подходящего жениха для каждой богатой девушки.
Но мы опасаемся, что даже и это было бы напрасным трудом. Ибо не успел г-н Зомбарт, выражаясь в стиле г-на профессора, довести до конца «приведение во взаимоотношение» и «фактическое взаимопокрытие» вещей, не имеющих никаких взаимоотношений и фактически взаимно не покрывающихся, как его тришкин кафтан опять трещит по всем швам в результате «осложнений, не требующих более детального рассмотрения».
Предпринимателю предлагается покрыть повышение заработной платы, которого добились профессиональные союзы своими действиями, путем надбавки на цены своих товаров. Но ежели г-н профессор полагает, что цены на товары могут быть повышены произвольно, то он, очевидно, забыл всю «сущность» ценообразования. Если происходит всеобщая надбавка на цены, то в процессе своего же действия она сама себя парализует. Если же цены повысит отдельный предприниматель, то конкуренция его господ коллег очень быстро научит его уму-разуму. Правда, отдельные группы предпринимателей также могут произвольно повышать цены, но лишь в том случае, если они занимают господствующее положение по отношению к потребителям, то есть образуют синдикаты, картели и т. п. Однако организованное в них могущество капитала в еще гораздо большей степени направлено против рабочих, и, к несчастью, оно обычно делает успехи профессиональных союзов невозможными именно там, где имеется налицо единственная предпосылка зомбартовской «теории перекладывания». Вообще, когда г-н Зомбарт говорит о мощи профессиональных союзов, он совершенно забывает о существовании объединений предпринимателей и вспоминает о них только тогда, когда они нужны ему как приятное дополнение к излюбленному методу примирения при разрешении трудовых конфликтов...
Или: когда повышение цен невозможно, предпринимателю рекомендуется компенсировать надбавку к заработной плате путем расширения производства. Но предприниматели практикуют это сами с незапамятных времен, где только возможно, не дожидаясь советов г-на Зомбарта. И безусловно такие периоды расширения производства, то есть промышленного подъема, представляют самый благоприятный момент для предъявления требования о повышении заработной платы. Но расширение производства отнюдь не является средством, применимым в любое время, с помощью которого можно компенсировать надбавку к заработной плате, а, наоборот, представляет собой предпосылку, при которой становится возможным повышение заработной платы и которая, в свою очередь, зависит от состояния рынка, то есть опять-таки от собственных интересов капитала в увеличении стоимости!
Или предприниматели должны вовсе компенсировать надбавку к заработной плате... техническими усовершенствованиями! Ах, г-н профессор, пусть этому поверит ваша «счастливая невеста»! Технические усовершенствования применяются издавна предпринимателями, чтобы парализовать рабочих, борющихся за повышение заработной платы, а не для того, чтобы удовлетворить их. Поинтересуйтесь хотя бы только историей борьбы за повышение заработной платы гамбургских грузчиков в конце 80-х годов, на которую предприниматели ответили введением так называемой юмп-машины[V] и немедленным сокращением числа рабочих.
В горячем стремлении в угоду профессиональным союзам растворить все противоречия интересов в гармонии интересов г-н профессор должен, конечно, разделаться как-нибудь и с кризисами. Этот «недостаток» капиталистического хозяйства служит, как известно, одним из самых дурных «средств» против профессиональных союзов. Г-н Зомбарт извращает это дело и рекомендует профессиональные союзы в качестве средства против кризисов. «Во-первых, несколько приглушается производственная горячка. Ибо требования, выдвигаемые рабочими, ...означают прежде всего затруднение сбыта вследствие повышения издержек производства и также при некоторых обстоятельствах непосредственно приводят к сокращению объема производства...» (там же, стр. 87). Но ведь мы только что слышали, что требования рабочих ведут к расширению и к техническим усовершенствованиям, то есть к оживлению производства, причем не к преодолению наступившего «прежде всего» затишья, а непосредственно к увеличению урезанной прибыли, то есть за пределы прежних размеров производства!
Но если только немецкий профессор не хочет растоптать самые священные традиции немецкой политической экономии, он должен искать постоянное, радикальное средство против кризисов вместе с лавочником в условиях распределения, а отнюдь не с научным исследователем — в условиях производства... «Повышение доли рабочего класса в общем продукте производства, к чему стремятся профессиональные союзы, оказывает также длительное влияние на ослабление кризисов, ибо оно поднимает благосостояние масс, расширяет их потребительную способность, укрепляет, следовательно, сбыт среди широких масс, имеющих в конечном счете решающее значение, и таким образом обеспечивает беспрепятственное течение хозяйственного процесса» (там же). Нет никакого сомнения в том, что отдельному предпринимателю, точку зрения которого всегда верно отражает вульгарная экономия, «зажиточность» («Wohlhäbigkeit») рабочей массы, как говорит г-н профессор, может показаться средством против заминки в сбыте его товаров. Но для всех предпринимателей вместе, для класса, хитрое средство г-на Зомбарта сводится к тому, что они должны за счет собственного кармана увеличивать покупательную способность массы потребителей, чтобы затем иметь возможность продать им больше товаров. А не проще ли было бы прямо разъяснить предпринимателям, что они должны обеспечить «беспрепятственный ход хозяйственного процесса» путем периодического раздаривания избыточного запаса товаров членам профессиональных союзов? Мы думаем, однако, что наши «королевские купцы» и «гениальные предприниматели» при всей своей гениальности дадут ему лаконичный ответ: г-н профессор, вы забыли, что вульгарная экономия была изобретена для одурачивания рабочих, а не капиталистов!
Самое замечательное в зомбартовском методе лечения кризисов заключается, впрочем, в предположении, что вообще путем расширения сбыта можно «надолго» предотвращать застой. Да ведь это опять же старая, почтенная рухлядь из арсенала домашней утвари «немецкой науки», которую можно найти еще у г-на Евгения Дюринга. Однако, меланхолически замечает г-н Зомбарт, «не бывает теории, какой бы ложной она ни оказалась и как бы часто она ни опровергалась, которая, однако, время от времени снова не возрождалась бы к жизни и не была бы в состоянии хотя бы на один миг смутить неопытные головы» (стр. 68). Гораздо хуже, когда голова смущается теориями, которые она сама только что опровергла. Предположение о том, что расширение регулярного спроса «ослабляет» кризисы, подразумевает, что производство не может столь же легко перерасти расширившиеся отныне границы рынка, иными словами, что размеры производства, или, что то же самое, производительный капитал, имеют ограниченный объем. Таким образом, г-н профессор благополучно возвращается к той же самой теории фонда заработной платы, которую он только что, когда ему нужно было доказать возможность неограниченного роста заработной платы, нарочно извлек из гроба, чтобы вторично похоронить ее с большим удовольствием.
Так объективные капиталистические противоречия отражаются в форме субъективных ошибок, а социальные противоречия — в виде логической бессмыслицы вульгарной теории, которая хочет поставить профессиональные союзы — это возникшее в противовес капиталу явление — на почву всеобщей гармонии интересов, как фактор, независимый якобы от «естественных», то есть капиталистических закономерностей. Но такова уж судьба вульгарного экономиста, что именно там, где он, в сознании своей силы и свободной воли, мнит себя превыше всех социальных законов, он на самом деле является обычно игрушкой в руках слепых общественных сил.
Мы видели, что влияние профессиональных союзов поставлено в определенные хозяйственные границы, которые в самой общей форме можно назвать потребностью капитала в увеличении стоимости. Но и внутри этих границ профессиональные союзы в своих действиях полностью подчинены всем конвульсивным движениям капитала.
Если в периоды подъема они добиваются увеличения заработной платы, чтобы в периоды спада бороться за удержание ее на достигнутой высоте, если при повышенном спросе на свободную рабочую силу со стороны капитала и при техническом застое они достигают организационных успехов, а при росте резервной армии труда, вследствие кризисов или усиленной пролетаризации средних слоев, либо при технических революциях вновь терпят неудачи, то их движения являются всегда «простым отражением движений в накоплении капитала» (Маркс).
Подлинная экономическая функция профессиональных союзов в интересах рабочего класса состоит именно в том, что они, следуя движениям капитала, ограничивают их действие и одновременно используют их.
Вспомним, каково было положение рабочих до начала профессионального движения. Больше, чем абсолютными размерами нищеты, оно характеризуется, во-первых, крайней неуверенностью, то есть неустойчивостью в положений рабочих в разное время, а, во-вторых, весьма неодинаковым положением различных слоев рабочих во всякое время. В период своего подъема капитал стремительно увлекает за собой рабочую силу и с такой же безграничной силой низвергает ее с наступлением упадка. И в то время как отдельные квалифицированные рабочие живут как мелкие буржуа, целые слои рабочих поставлены в условия существования ниже физического минимума и буквально обречены на вымирание.
В данном случае профессиональные союзы, если они не упускают из виду общие интересы рабочих, как класса, вносят существенные коррективы. Добиваясь в периоды подъема допускаемого прибылью максимума заработной платы с тем, чтобы, исходя из него, вести оборонительную борьбу в периоды упадка; поднимая уровень жизни массы и одновременно вовлекая в общую организацию профессии с наилучшей ситуацией, поскольку в конечном счете для каждой профессии, как и для всего класса, имеются общие правила (рабочее время и т. д.), профессиональные союзы частично выравнивают положение пролетариата в разных фазах производства и в различных его слоях и вносят в это положение известную устойчивость. Таким путем, то есть благодаря профессиональным союзам, осуществляется впервые, как общественная реальность, как действительный факт, тот самый «привычный уровень жизни» рабочих, который до возникновения профессиональной борьбы был только идеальной серединой между различнейшими жизненными уровнями жизни внутри рабочего класса, одним только математическим понятием.
Следовательно, дело заключается не только в том, чтобы, как предлагает г-н Зомбарт в своей теоретической юношеской свежести, по возможности повысить жизненные привычки рабочих и тем самым все более ограничивать аппетиты капитала. Наоборот, все дело в «привычках» капитала, то есть в благороднейшей его привычке производить «привычную», определяемую в пространстве и во времени степенью производительности труда прибыль, устанавливающую всякий раз ту границу, до которой могут быть повышены жизненные привычки рабочих деятельностью профессиональных союзов.
Поэтому для профессиональных союзов, как и для каждого социального фактора, подлинное И исторически единственно возможное вмешательство сознания и силы в общественный процесс состоит не в том, чтобы не замечать его законов, а чтобы познать их и именно таким путем подчинить себе.
Правда, для г-на Зомбарта это представляется неслыханным принижением профессиональных союзов. Он, со своей стороны, в состоянии предложить им гораздо более заманчивые перспективы. Но как самые угодливые царедворцы отнюдь не являются наилучшими советниками своих государей, так и самые щедрые на словах льстецы — далеко не лучшие друзья рабочего движения. Со стороны г-на Зомбарта, конечно, весьма благородно, когда он возносит профессиональные союзы превыше всяких социальных границ и показывает им капиталистическое небо, полное чудес; жаль только, что все это он может подкрепить исключительно лишь всякими старыми и давно опровергнутыми ошибками и искажениями вульгарной экономии.
Впрочем, г-ну Зомбарту принадлежит также честь нового политико-экономического открытия, которое, если и было известно его гг. коллегам, то главным образом из практики, но не из обобщенной наукой действительности, а именно открытия, что девушка, нашедшая себе жениха, также является ценообразующим фактором.
Доказывая, с одной стороны, экономическое всемогущество профессионального движения, г-н Зомбарт ставит, с другой стороны, условием этого всемогущества освобождение профессиональных союзов от «опеки» социал-демократии.
Правда, социал-демократия сама вызвала к жизни профессиональные союзы, постоянно о них заботилась, поддерживала и защищала их. Но г-н Зомбарт, несмотря на все это, утверждает, что социал-демократия всегда с неохотой занималась делом профессиональных союзов и даже прямо «задержала» их развитие. Ибо «политическая партия, которая видит свою задачу лишь в надлежащей подготовке к тому, чтобы великий момент крушения буржуазного мира застал социал-демократических дев с сосудами, полными масла, — такая партия и в любой профессиональной организации, в лучшем случае, может усмотреть лишь своего рода школу для муштровки рабочих батальонов для предстоящей битвы. В лучшем случае — потому, что очень часто ей приходится видеть в профессиональном движении врага своего дела» («Всё же!», стр. 60). Такая партия просто не может иметь того «внутреннего спокойствия», которое необходимо для развития профессиональных союзов (там же, стр. 64). И если Маркс уже в Интернационале систематически содействовал развитию профессионального движения, то г-н Зомбарт объясняет это не тем, что Маркс понимал пользу этого движения для рабочего класса, а другими мотивами. А именно: Маркс не мог «относиться с такой же принципиальной враждебностью к профессиональному движению, как Лассаль и его единомышленники». Ибо, во-первых, Маркс и его лондонские «апостолы» стояли слишком близко к миру английских тред-юнионов, чтобы «не долго думая, пренебречь всеми стремлениями рабочих к организации в профессиональной области (как абсолютный невежда в этом деле Лассаль)». Во-вторых, и прежде всего, «Маркс и его единомышленники знали также, что интернациональное движение пролетариев всех стран, о котором они мечтали, не может не включить в себя английских тред-юнионистов, если оно не желает выставить себя на посмешище; именно поэтому уже при основании ИАР (Интернациональной ассоциации рабочих) [VI] были надлежащим образом учтены профессиональные интересы» (там же, стр. 59). Иными словами, Маркс и его единомышленники охотнее всего дали бы отважный пинок профессиональному движению, но, к сожалению, этого нельзя было сделать ввиду влияния английских тред-юнионистов и невозможности не дать им места в огромном зверинце Интернационала, где полноты ради пролетарский мир должен был быть всё же представлен во всех своих разновидностях; и, таким образом, дабы не сделаться смешными, они вынуждены были с кисло-сладкой миной покориться неприятной необходимости терпеть профессиональное движение.
Все это весьма вразумительно. К несчастью, однако, история ловит здесь «исторический метод» с поличным.
В 1847 году, следовательно в то время, когда еще не было Интернационала, а значит, и соображения относительно его полноты не существовали даже и во сне, в то время, когда Маркс не поселился еще окончательно в Лондоне и, стало быть, не мог стоять к тред-юнионам ни близко, ни далеко, в то время, когда эти самые тред-юнионы еще только боролись за свое право на существование и были отодвинуты на задний план политическим движением — чартизмом, в это время Маркс писал в своей «Нищете философии»:
«Первые попытки рабочих к объединению всегда принимают форму коалиций.
Крупная промышленность скопляет в одном месте массу неизвестных друг другу людей. Конкуренция раскалывает их интересы. Но охрана заработной платы, этот общий интерес по отношению к их хозяину, объединяет их одной общей идеей сопротивления, коалиции... Если первой целью сопротивления являлась лишь охрана заработной платы, то потом, по мере того как идея обуздания рабочих в свою очередь объединяет капиталистов, коалиции, вначале изолированные, формируются в группы, и охрана рабочими их союзов против постоянно объединенного капитала становится для них более необходимой, чем охрана заработной платы» («Нищета философии», нем. изд., стр. 161) [3].
Даже более того! Маркс не только обосновывает профессиональное движение экономической необходимостью и разъясняет его функции. Он чрезвычайно резко выступает против отрицательного отношения «социалистов» того времени, то есть фурьеристов и оуэнистов, к профессиональным союзам. Он ставит их, как противников профессиональных союзов, на одну ступень с буржуазными политэкономами:
«Экономисты хотят, чтобы рабочие оставались в обществе, каким оно сложилось к настоящему времени и каким оно было ими записано и зафиксировано в их учебниках.
Социалисты советуют оставить в покое старое общество, чтобы с тем большей легкостью войти в новое, уготованное ими с такой предусмотрительностью» (стр. 161) [4].
В заключение он пишет: «Но, вопреки тем и другим, вопреки учебникам и утопиям, коалиции ни на минуту не переставали прогрессировать и расширяться вместе с развитием и ростом современной промышленности. В настоящее время можно даже сказать, что степень развития коалиций в данной стране с точностью указывает место, занимаемое ею в иерархии мирового рынка» (стр.161) [5].
Это значит, что Маркс уже в 1847 году издевался и высмеивал оуэнистов и фурьеристов за тот же взгляд, который г-н Зомбарт преподносит сегодня как Марксов и как марксистское понимание: «правильный», «реалистический», «исторический» метод оказывается на сей раз методом, который сначала фальсифицирует реальную историю, чтобы затем осудить ее на основании своей фальсификации. Но этим он не ограничивается: он подводит еще и логические основания под эту «исправленную» историю.
Социал-демократия, заявляет г-н Зомбарт, не только фактически всегда была в глубине сердца враждебна профессиональному движению, но не могла и не может иначе к нему относиться, так что процветание профессиональных союзов может быть измеряемо непосредственно по степени их высвобождения из-под тормозящей «опеки» социал-демократии.
Вопрос о так называемой нейтральности профессиональных союзов обсуждается с некоторого времени и в наших собственных рядах. Однако у нас для защитников нейтральности исходной точкой служат лишь тактические соображения, а именно желание собрать в экономической борьбе воедино рабочих, принадлежащих к различным политическим партиям. Эта профессиональная «политика собирания» представляет собой идею, аналогичную политике собирания, которую тоже в последние годы со всех сторон рекомендуют социал-демократии. Подобно тому как здесь имеется в виду маскировкой конечных целей увеличить притягательную силу социал-демократии и тем самым ее непосредственные политические успехи, так и там отдалением от социалистического характера должны быть повышены притягательная сила и экономическая мощь профессиональных союзов.
Правда, немецкие профессиональные союзы и сейчас не формулируют официально свой социалистический характер и не вменяют его в обязанность своим членам, но вся их повседневная работа движется в социалистическом направлении.
Социал-демократия, однако, представляет и по отношению к отдельным группам борющегося пролетариата интересы всего класса, а по отношению к частичным преходящим интересам данного момента — интересы всего движения. Первое выражается как в политической борьбе социал-демократии за законные, то есть охватывающие весь пролетариат в каждой стране, меры к улучшению его положения, так и в интернациональном характере ее политики; последнее состоит в согласованности устремлений социал-демократии с ходом общественного развития, берущей своей руководящей нитью конечную социалистическую цель.
Профессиональные союзы представляют с самого начала лишь непосредственные повседневные интересы рабочих, и в этом их отличие от политической партии пролетариата. Но в своем развитии они побуждаются этими самыми интересами, — во-первых, потому, что их достижения посредством законных норм приобретают в каждой стране все более всеобщую значимость и одновременно влекут за собой интернациональное объединение своих сил, во-вторых, во всей своей политике, как-то: в отношении к стачкам, к вопросу о минимальной заработной плате, о скользящих шкалах и тарифных договорах, о максимальном рабочем дне, о пособиях по безработице, о женском труде, о неквалифицированных рабочих, об иммиграции иностранных рабочих, о вмешательстве в технику производства, о право на соответствующий труд, о таможенной и налоговой политике и т. д.,— все более опираться на общие социальные связи и считаться с ходом общественного развития.
Таким образом, их собственные интересы с элементарной силой толкают их на тот самый путь, по которому социал-демократия идет сознательно вперед.
Итак, между социал-демократией и профсоюзами существует в Германии столь тесная внутренняя связь не в силу многочисленных личных связей и не вследствие «опеки социал-демократии» над профсоюзами, а потому, что немецкие профсоюзы с самого начала поставили свою борьбу па правильную почву социального развития, потому что здесь, благодаря счастливому стечению исторических обстоятельств, которое так не нравится историческому методу г-на Зомбарта, осознание рабочим классом своих общих и постоянных интересов предшествовало борьбе за групповые и преходящие интересы.
И подобно тому, как социал-демократическая политика собирания привела бы к отказу от конечной цели, так и профессиональная политика собирания должна была бы повести к утрате немецким профессиональным движением его современного прогрессивного характера. Как только объединяющая связь социалистического понимания отклоняется от дальнейших перспектив социального развития, вновь выступают па первый план единичные групповые и профессиональные интересы, жесткие национальные интересы, которые мы видим, например, в Англии: нигде национальная замкнутость по отношению к внешнему миру и внутренняя разрозненность не достигают таких размеров, как в английском профессиональном движении, этом раю нейтральности.
Так профессиональная политика собирания превращается, при более пристальном изучении, в политику раскола, и «идея нейтральности», если она диктуется только тактическими соображениями, не выдерживает никакой серьезной критики.
Впрочем, у г-на Зомбарта точка зрения политики собирания играет лишь весьма подчиненную роль. Необходимость «освободить» профессиональные союзы от социал-демократии он выводит не из тактических причин, а из присущего ей противоречия.
В чем же заключается это противоречие? В том, что, по мнению г-на Зомбарта, социал-демократия всегда рассматривала профессиональные союзы как «средство к достижению цели», тогда как процветать они могут лишь будучи «самоцелью». Но поскольку профессиональные союзы, как до сих пор в Германии, стоят на почве общего социального развития, окончательные результаты которого социал-демократия формулирует в своей конечной цели, то, если бы даже утверждение г-на профессора отвечало действительности, не может быть никакого противоречия между «средством» и «целью», между профессиональными союзами и социал-демократией. Наоборот, социал-демократии следовало бы тогда самым усердным образом трудиться над развитием профессиональных союзов, если бы даже непосредственный подъем рабочего класса сам по себе не был ей дорог, а служил бы для нее лишь средством к ускорению социалистического переворота. И для этого она должна была бы найти почти такое же «внутреннее спокойствие», каким обладает уже тридцать лет, участвуя в буржуазном парламентаризме, в разработке законодательства по охране труда, короче говоря, во всей повседневной работе. Следовательно, между социал-демократией и профессиональными союзами, как они есть, никак не может быть противоречия; напротив, они должны находиться в теснейшей связи.
Противоречие мыслимо лишь в одном случае... Если бы профессиональные союзы стояли не на той почве, как сейчас в Германии, если бы они, например, подобно старым английским тред-юнионам, вместо классовой борьбы стали на почву гармонии интересов в современном обществе и верили в возможность достаточного соблюдения интересов рабочих внутри этого общества, одним словом, если бы они стали на почву «правильного», «реалистического», «исторического» метода г-на Зомбарта, с которым мы познакомились выше, тогда, конечно, между социал-демократией и такими профессиональными союзами существовало бы резкое противоречие. Ибо социал-демократия действительно беспощадно разрушает все иллюзии вульгарной экономии, как и веру в гармонию интересов в капиталистическом обществе, так и в возможность неограниченного увеличения доли труда в национальном доходе. Существование таких профсоюзов рядом с социал-демократией могло бы лишь привести к альтернативе: или рабочие, следуя за социал-демократией, распростились бы с гармонически-опьяняющим блаженством «реалистического» метода, или же, чтобы сохранить преданность иллюзиям этого метода, повернулись бы спиной к социал-демократии.
В этом и заключается существо дела, здесь-то и кроется политическое значение зомбартовского пророчества в вопросах профессионального движения. «Реалистический», «исторический» метод с того и начинает, что открывает перед профессиональными союзами безграничные перспективы экономического подъема, чтобы закончить поклепом на социал-демократию, будто она служит подлинным препятствием к этому подъему.
Но не протестует ли сам г-н Зомбарт и не раз против допущения, будто он натравливает профсоюзы на социал-демократию? Не пишет ли он категорически, что его идеалом члена профессионального союза «мог бы быть, между прочим, убежденный социалист, честный социал-демократ» (стр. 64), не констатирует ли категорически и не повторяет ли он сам, что социал-демократия является в Германии ныне и в будущем единственно возможной рабочей партией?
Конечно! Ибо г-н экстраординарный профессор — человек чрезвычайно осторожный. Со своего «птичьего полета» он сделал разнообразные наблюдения и многое знает. Он знает, что «престиж той партии (социал-демократии) в кругах немецких рабочих настолько велик, что должно свершиться чудо или должны пройти десятилетия, прежде чем кто-либо мог бы дать ей отпор»; он знает, что это «просто непонятный утопизм, если кто-либо верит, что социал-демократию можно устранить укреплением профессиональных объединений», что «любая политика, задающаяся этой целью, уже с самого начала обречена на бесплодие» и что «любая атака на социал-демократию лишь усилит ее позицию». Одним словом, в переводе с профессорского «штиля» на честный немецкий язык, он знает, что если бы экстраординарный профессор пожелал появиться перед рабочими и неуклюже, на манер какого-нибудь Венкштерна[VII], натравливать их на социал-демократию, то его «общее стремление» с рабочим классом могло бы иметь очень печальный конец. Он разрешает поэтому своему «верующему члену профессионального союза» быть «между прочим» также и хорошим социал-демократом. Он хочет лишь одного: «цивилизовать социал-демократию», то есть, — если извлечь зомбартовские мысли из-под слоя комплиментов социал-демократии и расположить их в ином порядке, — превратить ее в социализм, который заключается в убеждении, что переход от капиталистического к социалистическому строю включает в себя не более коренное обновление, чем «муниципализация трамваев» (стр. 65), что «как интенсивно, так и экстенсивно капиталистическая система хозяйства будет прогрессивно развиваться еще целые столетия», а «центр тяжести хозяйственной жизни в течение некоторого времени будет лежать, конечно, на капиталистических предприятиях» (стр. 92), «что капитализм и социализм — вовсе не исключающие друг друга противоречия, что их идеалы, напротив, могут быть до известной степени очень хорошо осуществлены в одном и том же обществе», что, наконец, вопросом целесообразности является то, как лучше рабочему охранять свои интересы: посредством самостоятельной рабочей партии или же путем влияния на другие, уже существующие партии (стр. 78), то есть, что это уже вопрос чистой целесообразности, кому следовало бы поручить осуществление вышеупомянутого социализма: социал-демократии, либералам, национал-либералам, центру или консерваторам.
Мы, со своей стороны, решительно высказываемся за национал-либералов...
Здесь мы имеем, как на ладони, весь секрет «правильного», «реалистического», «исторического» метода. Открыто бороться с социал-демократией, опровергать ее учение? — Фи, как несовременно, как нереалистично, как «неисторично»! Нет! Стать на почву рабочего движения, признать всё: профессиональные союзы и социал-демократию, классовую борьбу и конечную цель, со всем согласиться! Только... подвести под профессиональные союзы, в их собственных интересах, базис, при котором они неизбежно вступят в противоречие с социал-демократией, превратить социал-демократию, в ее собственных интересах, в национал-социальную партию, а социализм, в интересах его собственного осуществления, превратить и одно целое с капитализмом; одним словом, в интересах классовой борьбы сломать шею этой же классовой борьбе, — вот в чем штука!
«И только тот, кто достиг этой глубины восприятия, — говорит г-н профессор Зомбарт, — понял, в чем же, в конечном счете, состоит сущность так называемого рабочего вопроса...» (стр. 89).
«Немецкая наука» политической экономии с давних пор служила дополнением к полиции. В то время как первая должна была выступать против социал-демократии с дубинкой, вторая — с «духовным оружием».
Она это и делала: сперва одурачиванием общественного мнения и производством толстотомной профессорской мудрости, которая проповедовала гармонию интересов и извращение классовой борьбы. Затем, когда эти теории были вдребезги разбиты Марксом, — посредством «опровержений» и даже больше — клеветой на Маркса и его учеников. Позднее она состряпала буржуазно-социалистическую микстуру: катедер-социализм. Наконец, когда профессорская микстура была предоставлена ее изобретателям для собственного употребления, а учение Маркса стало в руках социал-демократии грозной силой, она начала оказывать прямую поддержку полиции, закону против социалистов.
Но когда этот закон пал и социал-демократия одним движением плеч стряхнула с себя одновременно и полицию и «немецкую науку», Путкамера[VIII] вместе с Шеффле[IX] и Шмоллером[X], «немецкая наука» уползла в свои кабинеты, на свои кафедры и довольствовалась с этих пор тем, что за твердое жалованье готовила буржуазную молодежь к прусско-германской государственной службе. И в течение десятилетия рабочее движение мало слышало о «немецкой науке».
Класс буржуазии окончательно оставил надежду справиться с социал-демократией, он разуверился в обоих своих холопах — в полицейском кулаке, но еще больше — в профессорской голове.
Однако в конце 90-х годов наступает период экономического подъема и как следствие его эра мировой политики. Перед буржуазией открываются новые горизонты. Ряд лет процветания, перспективы нового золотого дождя прибылей в связи с вооружениями и завоеваниями мировой политики, — всё это заставило сильнее биться сердце приунывшего было буржуазного мира.
Но для мировой политики, для «национальной» политики ему необходимо содействие народных масс. С другой стороны, в перспективах промышленного подъема буржуазия надеется обрести новую приманку для рабочего класса. С новым приливом бодрости она еще раз хочет попытаться завоевать рабочий люд. И снова раздается команда: ученые, за работу! Засохшие в своих кабинетах профессорские мумии выползают одна за другой на дневной свет, спешат на народные собрания и послушно поют пролетариату — Самсону — искусительную песнь Далилы о буржуазной мировой политике.
Но впереди всех приплясывает мелкими шажками с тонкой миной юношески свежий, полный надежд, с головы до пят модный г-н экстраординарный профессор Вернер Зомбарт. Он владеет «правильным», «реалистическим», «историческим» методом, посредством которого он будет творить чудеса с упрямым пролетариатом, а также талисманом, делающим его общепризнанным профессором в области «мировой политики», — «способностью изменения». Г-н Вернер Зомбарт приобрел эту столь высоко ценимую им способность путем систематических упражнений. Сперва он был усердным учеником Маркса, и старый Энгельс, так мало избалованный немецкой профессурой, даже подарил ему в похвалу несколько ободряющих слов[XI]. «Значит, — заканчивает г-н Зомбарт свой некролог Энгельсу, — он был хорошим человеком»[XII].
В то время профессор Зомбарт предоставлял «политическим карьеристам» заниматься опровержением учения Маркса. Но эра мировой политики сломала не один нежный бутон, в том числе и научную свободу от предрассудков бреславльского профессора. Франц Меринг, раскусивший своего профессора при первых же его шагах и уже тогда давший ему отповедь, оказался прав и на этот раз[XIII]. Г-н Зомбарт ринулся вместе со своими коллегами в водоворот политических «стремлений» и закончил тем, с чего другие профессора начинают: борьбой против марксизма.
Это превращение произошло столь же быстро, сколь основательно. Раньше г-н Зомбарт доказывал, к ужасу своих либеральных коллег, что Германия развивается не из импортирующего государства в экспортирующее, а наоборот, чем он, между прочим, давал протекционистам желанную аргументацию. Сейчас он сражается плечом к плечу со своими коллегами за великий германский флот, который был изобретен «для охраны немецкого экспорта»[6].
Раньше он клялся в самых теплых симпатиях к «социальному движению» рабочего класса против реакции и эксплуатации, ныне он защищает рука об руку с гг. Венкштерном и Леви мировую политическую реакцию и эксплуатацию рабочих.
Раньше он хотел защищать культурные интересы Европы от азиатского варварства, ныне он защищает варварство международно-политического шовинизма от европейской и азиатской культуры.
Раньше он защищал учение Маркса от его старого врага — официальной «немецкой науки», ныне он выступает во имя этой «немецкой науки» против марксизма.
В своем «Социализме и социальном движении» г-н Зомбарт объясняет присоединение Лассаля к рабочему движению тем, что его «титаническое», «демоническое» честолюбие должно было во что бы то ни стало пробить себе дорогу «на ниву политики», «туда, куда неизбежно должны прийти в наше время все честолюбивые люди, если они не могут стать полководцами или артистами».
Что касается самого г-на Зомбарта, то, но нашему мнению, он мог бы с таким же успехом стать артистом, например, канатным плясуном, как и флотским адмиралом, если судить по его морскому энтузиазму. Но его честолюбие было, очевидно, еще более титаническим и демоническим, чем честолюбие Лассаля. Он предпочел перенести «на ниву политики» как искусство канатного плясуна, так и морской энтузиазм.
Он выступил на арену самоуверенно, надежно, во всеоружии всей суммы знаний и тонкостей века: у него имеются социальные гармонии Шульце-Делича[XIV], Шульце-Геверница[XV] и прочих вульгарных шульцев, исторический метод Рошера[XVI], английская ограниченность супругов Вебб, широкие жесты Лассаля, высокомерие Юлиана Шмидта[XVII], мешок с цитатами на всех наречиях, из всех поэтов и времен, стиль, сложенный из прапрадедовских архаизмов, профессорской велеречивости, сильный язык Ульриха фон Гуттена и вещие пошлости собственного изготовления, наконец, как безошибочные средства психологического воздействия — клевета и лесть.
Лассаль, тот самый Лассаль, величественным жестам которого карликовый профессор подражает своими ручонками, представляется ему гигантским карьеристом, цеплявшимся за рабочий класс потому, что буржуазные партии отвергли его[7].
Либкнехт[XVIII] для него — «гип-гип-ура-дух».
Бебеля — Бебеля Ганноверского партийного съезда, провозгласившего лозунг: от экспроприации мы не откажемся! — он сперва рисует в своих бреславльских лекциях, в слишком уж прозрачном обращении по его адресу, типом «политических младенцев, верящих в предстоящий конец буржуазного мира», которые ежеминутно бегут от него, чтобы однажды из-за угла посмотреть, не приближается ли уже новое царство с молочными реками и кисельными берегами, типом «отмирающего поколения социальных чудаков», у которых «мысль о предстоящем близком укладе хозяйственной жизни без капиталистических предпринимателей» доказывает, что у них в головах не все дома, и которые не перестают пророчить на один определенный день «конец света».
Но, сочтя возможным использовать речь того же Бебеля о профессиональных союзах и политике для своего «реалистического метода», он осыпает его в приложении к своим лекциям уже в последний момент, во время их печатания, следующим букетом похвал:
Он принадлежит к тем «великим вождям, которые обязаны своим авторитетом отнюдь не только силе своей логики, но еще в большей мере душевной тонкости, позволяющей им улавливать... самые сокровенные движения народной души», которые «изменяют свои взгляды параллельно с тем, как меняются стремления масс» (даже классовую борьбу пролетариата г-н профессор не может представить себе иначе, как гигантский массовый карьеризм!), в «способности меняться» которых сказывается их народность в наилучшем смысле этого слова; он, Бeбель, «в любой момент тонким чутьем распознавал» «чаяния и мысли» масс, он является «диагональю между различными течениями и направлениями в социал-демократии» и т. д. Изобразив, таким образом, Бебеля политическим флюгером, он вдобавок буквально подавляет его еще ливнем личной лести: «мистическое поклонение», «безграничное доверие» масс, «горячее сердце», «благороднейший характер», «личное обаяние», «свежесть и живость», «огненный дух», «честность», полное сходство со старым Энгельсом в «способности превращаться» и одновременно полное сходство... со старым Бисмарком в способности воплощать надежды и стремления масс! Г-н Зомбарт забыл лишь, что со своим огромным потоком лести он рискует именно у Бебеля встретить совершенно неожиданный прием, ибо никто иной как Бебель установил основное правило: когда меня хвалят противники, я должен тотчас же спросить себя, не сделал ли я какой-нибудь глупости.
После вождей очередь доходит и до маленьких людей, которых тоже попеременно то бранят, то ласкают. Сперва идут «такие люди, как фон Эльм, Легиен, Зегитц, Милларг, Тимм, Дёблин, Перш и др.», «новое поколение офицеров наших профессиональных союзов», к которым примыкает соответствующая рать унтер-офицеров, проникнутых «одинаковыми с ними стремлениями» (о, это «стремление»! повсюду «стремление», г-н профессор!). «Эти люди» представляют собой «новый тип» «профессиональных деятелей по призванию», у которых «вполне созрели» «свойственные им способности и знания»; в них шевелится «новый дух», «собственная душа», эти «дельные люди» создают «новую уверенность» и т. д. и т. п.
По-иному, однако, чем к этим «офицерам», которых г-н Зомбарт превратил в свой идеал профессиональных деятелей, он относится к нашим политическим агитаторам из рабочей среды. О них г-н профессор ничего знать не хочет: «От поверхностных, безмозглых болтунов», которые и сейчас еще зачастую задают тон в печати, на народных собраниях и в союзах, от тех пустомель, которые на то только и годны, чтобы, подобно попугаям, повторять несколько вызубренных непонятых ими фраз из партийной литературы или по-бычьи реветь в толпу, которые испорчены для всякой иной работы, кроме «партийной агитации», — от этих «карикатур политических агитаторов» г-н профессор Зомбарт хочет избавить немецкий рабочий класс... (стр. 91).
В «Социализме и социальном движении» (стр. 99) г-н Зомбарт горько жалуется на упадок хороших нравов и тонких манер в нашей классовой борьбе. «Как отталкивающа, как оскорбительна, как груба бывает очень часто даже с внешней стороны манера выражать свои мнения! И разве это нужно?»
При чтении этих слов мы почувствовали, что они сказаны были от чистого сердца. Нас давно уже огорчала грубость тона и речи в нашей партии, и мы от души обрадовались, что наконец кто-то обратился к партии с серьезным предостережением. Сам профессор Зомбарт лучше всего показывает, как можно опровергать своих противников в самой деликатной, салонной форме. Поэтому, чтобы не впасть самим, чего доброго, в грубый, отталкивающий и оскорбительный тон, безопасности ради, мы хотим точно придерживаться стиля г-на профессора.
Итак, г-н экстраординарный профессор, вы хотите избавить рабочий класс от «карикатур на политических агитаторов»? Кого же, собственно, вы имеете в виду? Разве пустомели те бесчисленные социал-демократические агитаторы, которые во времена закона о социалистах провели тысячу лет за тюремными стенами?[XIX] Эх вы, беллетрист от политической экономии, всю свою жизнь благополучно проведший в академических и буржуазных салонах!
Или, может быть, наши скромные редакторы мелких провинциальных газет и наши ораторы на собраниях, с несказанными усилиями выбившиеся из своего пролетарского бытия, в упорной борьбе добывавшие каждую крупицу образования и собственным трудом выдвинувшиеся в апостолы великого освободительного учения, — это и есть те «поверхностные и безмозглые болтуны», о которых вы говорите? Эх вы, поверхностный болтун, которому смолоду вдалбливали в голову устарелые банальные понятия и аксиомы немецкой национальной экономии, чтобы, если поможет бог и мировая политика, сделать из вас порядочного профессора!
Или, может быть, наши бесчисленные и безымянные агитаторы, которые, ставя ежеминутно на карту существование свое и своих семей, не щадят труда и усилий, чтобы вновь и вновь будить массу на собраниях и в союзах, и сотни тысяч раз повторяют ей старое и вечно новое слово социалистического евангелия, — это и есть те «карикатуры политических агитаторов», которые «твердят, как попугаи», фразы из партийной литературы или «по-бычьи ревут в толпу»? Эх вы, потешная карикатура на Лассаля, подобно попугаю твердящий старую песенку Брентано; вы хоть и не ревете, но, рассчитывая на наивность и добродушие толпы, улещаете ее, нашептываете, льстите и инсинуируете ей устаревшие теории о пагубности социал-демократии!
Разделавшись с рабочими в лице их крупных и мелких вождей где хулой, где похвалой, г-н профессор заверяет на прощание свою аудиторию, что у рабочего класса нет оснований падать духом, так как и «немецкая наука» стоит за ним и поддерживает его стремления.
Так вот, г-н профессор Зомбарт, желающий «цивилизовать» социал-демократию, да будет вам ведомо, что «немецкая наука», которая рвала и метала против Маркса и Энгельса, поддержала закон о социалистах, направленный против социал-демократии, затем пыталась заманить рабочий класс на сторону морского милитаризма и мировой политики и на этом зарабатывала ордена и, наконец, пытается при помощи грубой демагогии оторвать организованный пролетариат от социал-демократии, эта «немецкая наука» стоит не за немецким рабочим классом, она стоит за немецкими морскими батальонами, которые высаживаются в данный момент в Китае, чтобы выполнить цивилизаторскую миссию гуннов[XX]. И если стоит она «за» рабочим классом, то не более как в том смысле, что немецкий рабочий класс сегодня, как и всегда прежде, поворачивается спиной с должным презрением к этой орденоносной и услужливой, чванной и изменчивой «немецкой науке».
Примечания автора и редакции серии «Библиотечка по научному социализму»
[1] Из «Нового времени» («Neue Zeit» №№ 51, 52, 1899—1900). Поводом для настоящей статьи послужило произведение профессора Вернера Зомбарта: «Всё же! Из теории и истории профессионального рабочего движения» («Dennoch! Aus Theorie und Geschichte der gewerkschaftlichen Arbeiterbewegung»), Иена, 1900 г. Подвизавшийся тогда в Бреславле профессор в течение некоторого времени пытался подчинить своему влиянию организованных социал-демократических рабочих, выступая с популярными лекциями по политической экономии и другим вопросам. — Примеч. редакции.
[2] В приводимых цитатах курсив преимущественно наш. — Примеч. автора.
[3] Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. 2 изд., т. 4, стр. 183. — Примеч. редакции.
[4] Там же, стр. 182. — Примеч. редакции.
[5] Там же. — Примеч. редакции.
[6] В 1900 году, когда законопроект германского правительства о постройке огромного флота вызвал всеобщее возмущение среди рабочих, в Берлине появился ряд профессоров, чтобы на народных собраниях склонить пролетарские массы в пользу флота. При этом рядом выступали старый «катедер-социалист» Вагнер, проповедник «социального мира» Шмоллер, сторонник колониальной политики Леви, которому был присвоен титул «фон Галле», профессор Венкштерн и бреславльский друг рабочих Вернер Зомбарт. — Примеч. автора.
[7] См. «Социализм и социальное движение», 3 изд., стр. 46. — Примеч. автора.
Комментарии научного редактора
[I] Бреславль — типичное для дореволюционной России наименование силезского города Бреслау (такое наименование, повторяющее древнеславянское, должно было — в соответствии с панславянскими и имперскими установками царского режима — напоминать о негерманском происхождении города). С 1945 г. — польский город Вроцлав.
[II] Изобретение «закона» фонда заработной платы принадлежит Джеймсу Миллю и Джону Рамсею Мак-Куллоху. Согласно этой теории, фонд заработной платы постоянен и неизменен. Поэтому увеличение числа наемных работников автоматически ведет к падению их зарплат, а повышение зарплаты у части работников неминуемо ведет к снижению зарплат у всех остальных наемных работников (и наоборот). Эта теория была высмеяна К. Марксом. «Железный закон заработной платы» был сформулирован Фердинандом Лассалем на основе теорий Давида Рикардо и Томаса Мальтуса. Согласно этому «железному закону», зарплата наемного работника колеблется вокруг прожиточного минимума и напрямую зависит от объема предложения рабочей силы на рынке труда: рост зарплат приводит к увеличению благосостояния наемных работников, это, в свою очередь, приводит к увеличению рождаемости и выживаемости потомства, следовательно — к увеличению предложения рабочей силы, следовательно — к снижению зарплаты; уменьшение зарплат, наоборот, снижает благосостояние, следовательно снижает рождаемость и выживаемость потомства, следовательно, уменьшает предложение рабочей силы и, следовательно, увеличивает зарплаты. Этот «железный закон», по сути провозглашавший, вопреки фактам, бессмысленной борьбу за увеличение заработной платы, был протащен лассальянцами в «Готскую программу» и подвергся уничижительной критике со стороны Маркса.
[III] В конце XIX в. немецкие (как, впрочем, и любые другие) рабочие передвигались обычно пешком, велосипед считался предметом роскоши.
[IV] Р. Люксембург имеет в виду, что профсоюзы могут а) ограничивать произвол капиталиста при увольнении рабочих, требуя согласования этих действий с профорганизациями, и б) препятствовать приему на работу не членов профсоюза. Таким образом, профсоюзы не столько уменьшают резервную армию рабочей силы, как может показаться из этого места в статье, сколько ограничивают возможность капиталистов бесконтрольно давить с помощью этой армии на наемных работников.
[V] Дореволюционный переводчик знал немецкий язык, но не знал английского. Поэтому таким образом он передал англ. jump machine (то есть домкрат).
[VI] То есть I Интернационала. Обычно переводится на русский как Международное товарищество рабочих (впрочем, анархисты предпочитают вариант Международная ассоциация трудящихся). В начале XX в., когда был сделан перевод данной статьи Р. Люксембург, канонический вариант написания этого названия на русском еще не утвердился.
[VII] Имеется в виду ныне совершенно забытый экстраординарный профессор политической экономии и финансов Адольф фон Венкштерн, в конце XIX в. активно выступавший с лекциями для немецких рабочих, в которых он безуспешно пытался вырвать рабочую аудиторию из-под влияния социал-демократов.
[VIII] Путкамер Роберт-Виктор (1828—1900) — прусский политический деятель, в 1881—1888 гг. — имперский министр внутренних дел, в 1891—1899 гг. — обер-президент Померании. Прославился как безжалостный проводник Исключительного закона против социалистов.
[IX] Шеффле Альберт Эберхард Фридрих (1831—1903) — немецкий и австрийский экономист, профессор политической экономии в университетах Тюбингена, Вены и Штутгарта. Считал всякое вмешательство государства в экономическую жизнь «социализмом», настойчиво пропагандировал сотрудничество между буржуазией и пролетариатом, заигрывал с социалистами, а затем развернул против них пропаганду. В 1871 г. был назначен министром торговли Австрии.
[X] фон Шмоллер Густав (1838—1917) — немецкий экономист и историк, теоретик государственного социализма. Профессор университетов в Галле, Страсбурге и Берлине. В 1888 г. стал членом прусского Государственного совета, в 1899 г. — прусской Палаты господ. Типичный представитель катедер-социализма, признавая наличие общественных классов и естественность классовой борьбы, выступал за компромисс между эксплуататорами и эксплуатируемыми.
[XI] Ф. Энгельс одобрительно отозвался о ранней книге В. Зомбарта «К критике экономической системы Карла Маркса», сочтя ее удачным изложением марксизма.
[XII] Речь идет о книге В. Зомбарта «Фридрих Энгельс (1820—1895). Из истории развития социализма» (есть русский перевод: Харьков, 1919).
[XIII] Ф. Меринг, действительно, раньше других раскусил В. Зомбарта и подверг критике его «околомарксистские штудии» еще в 1895—1896 гг. на страницах социал-демократического журнала «Нойе цайт», сравнив написанное Зомбартом с «Квинтэссенцией социализма» А. Шеффле.
[XIV] Шульце-Делич (собственно, Шульце из Делича) Франц Герман (1808—1883) — немецкий вульгарный экономист, последователь Ж.Б. Сея и Ф. Бастиа, сторонник «кооперативного социализма». С 1849 г. насаждал среди немецких рабочих и ремесленников кооперативные товарищества и ссудно-сберегательные кассы, в которых должны были участвовать, по замыслу Шульце-Делича, все социальные слои и классы. Пытался таким образом осуществить «гармонию интересов» труда и капитала и «отменить» классовую борьбу. В реальности деятельность Шульце-Делича была направлена на подчинение рабочего класса либеральной буржуазии, сам Шульце-Делич был основателем либеральной буржуазной Прогрессистской партии. Дело кончилось банкротством созданных им кооперативных товариществ.
[XV] Шульце-Геверниц Герхарт (1864—1943) — немецкий экономист. Доказывал возможность достижения «социального мира» и процветания всех классов при капитализме. В качестве агента построения этого «социального мира» видел крупный банковский капитал, который взамен классической «рыночной анархии» насаждал бы «организованный капитализм», способный учитывать интересы всех слоев и классов.
[XVI] Рошер Вильгельм Георг Фридрих (1817—1894) — немецкий экономист, основатель экономической «исторической школы». Работы Рошера носили иллюстративный характер: он всего лишь излагал доктрины А. Смита и Д. Рикардо, сопровождая их большим количеством фактов из истории экономической деятельности.
[XVII] Шмидт Генрих Юлиан (1818—1886) — немецкий историк литературы, преимущественно XIX в. Плодовит, как А.Ф. Лосев, ортодоксален, как Д.И. Заславский и В.О. Перцов. Продажный журналист, чьи услуги оплачивало прусское, а затем имперское правительство, удостоился за это пенсии от императора Вильгельма I.
[XVIII] Речь идет, безусловно, не о Карле, а о его отце Вильгельме Либкнехте.
[XIX] Р. Люксембург имеет в виду общий срок приговоров социал-демократам по Исключительному закону против социалистов. За время действия этого закона (1878—1890) было осуждено свыше 1500 человек.
[XX] Германские войска в 1900 г., наряду с войсками Великобритании, Франции, Японии, США, России, Италии и Австро-Венгрии, приняли участие в интервенции в Китай и совместном подавлении восстания ихэтуаней.
Статья опубликована в книге: Люксембург Р. Социальная реформа или революция. М.: Государственное издательство политической литературы, 1959. (Библиотечка по научному социализму, вып. 34.)
Перевод с немецкого. Переводчик не указан.
Комментарии научного редактора: Александр Тарасов
Роза Люксембург (Розалия Эдуардовна Люксенбург) (1871—1919) — выдающийся деятель международного революционного движения и теоретик марксизма, чьи взгляды стали основой не только отдельного течения марксистской мысли, получившего название люксембургианство, но и радикальных направлений в политической экономии и социологии — теории зависимого развития и мир-системного анализа.
Родилась в семье коммерсанта на отошедшей Российской империи части Польши в Замостье (ныне — Замосць), в Королевстве Польском (Российская империя). В 1887 году окончила женскую гимназию в Варшаве, где проявила прекрасные способности. Тогда же присоединилась к руководимой Людвигом Варынским Интернациональной социально-революционной партии «Пролетариат», членом одного из кружков которой она стала ещё во время учёбы.
В результате полицейских преследований в 1889 году была вынуждена эмигрировать в Швейцарию. Там познакомилась со многими политическими эмигрантами, в том числе своим будущим мужем Лео Йогихесом, и в 1897 году окончила Цюрихский университет. В 1893 году приняла участие в создании Социал-демократии Королевства Польского и Литвы и стала редактором её печатного органа. В 1898 году переехала в Германию и вскоре стала одним из влиятельных представителей левого крыла СДПГ.
Во время Первой русской революции тайно прибыла в Российскую империю и приняла активное участие в революционной борьбе, по многим вопросам стратегии и тактики которой сблизилась с большевиками. Была арестована и брошена в тюрьму, и лишь в 1907 году друзьям удаётся её вызволить. В последующие годы преподаёт экономику в партийной школе СДПГ, а в 1913 году завершает своё фундаментальное исследование «Накопление капитала».
С началом Первой мировой войны разрывает со старой социал-демократией и участвует в создании и деятельности подпольного «Союза Спартака». За антимилитаристские выступления подвергается политическим репрессиям, в 1916 году её заключают в тюрьму, однако даже оттуда она продолжает вести революционную и интернационалистскую пропаганду и теоретическую полемику.
После поражения кайзеровской Германии в 1918 году выходит на свободу, играет важную роль в становлении Коммунистической партии Германии и принимает деятельное участие в событиях Ноябрьской революции. Вслед за поражением Январского восстания в Берлине была схвачена ультраправыми офицерами-фрейкоровцами и зверски убита 15 января 1919 года.