Аннотация

Теотониу Дус Сантус

Генезис концепции мировой экономической системы

Национальная и мировая экономики

Теотониу Дус Сантус

Политическая экономия как научная дисциплина начала развиваться одновременно с образованием национальных экономик и национальных государств; таким образом, теоретические построения, послужившие отправной точкой для превращения экономики в науку, оказываются «вписаны» в рамки анализа национальных экономик. К подобного рода теоретическим догадкам относится, например, и огромный вклад Франсуа Кенэ, который ввел понятие экономических циклов, берущих свое начало в сельскохозяйственном производстве и охватывающих процесс обращения, включающий как мануфактуру, так и сопутствующую «непроизводительную» деятельность. Он оспаривал меркантилистские представления, выводившие происхождение богатства из торговли, мануфактуры, золота или серебра — в соответствии с английским, французским или испанским вариантами этой доктрины. Кенэ, таким образом, стремился показать, что появление богатства зиждется либо на сельскохозяйственном производстве, либо на «производительном труде» — на том, что он называл первичным производством. Обращение же, торговлю и финансовый сектор он рассматривал как «непроизводительные» виды деятельности, зависящие от производительного труда.

Теоретическое направление, родоначальником которого стал Кенэ, было развито классическими политэкономами, такими как Адам Смит и Давид Рикардо, которые поместили в основу национального богатства труд и расширили понятие «производительного труда», включив в него и работу мануфактуры. Особое внимание они уделяли роли производительности труда, главным инструментом для повышения которой — на тот момент — считалось разделение труда.

Вполне естественно, что в конце концов экономическая наука вынуждена была столкнуться с проблемой отношений между национальными экономиками и «внешним миром» — как с проблемой, требующей (так или иначе) теоретического осмысления открытости внешнему миру национальных экономических систем. Чтобы исследовать эти отношения, Адам Смит разработал теорию абсолютных преимуществ, призванную показать необходимость специализации на тех секторах, где национальная экономика имеет возможность достичь наиболее высокого уровня производительности труда. В глубине души его более интересовало изучение воздействия внешних связей на национальную экономику, нежели чем анализ непосредственно мировой экономики, которой он лишь изредка касался при рассмотрении колониального вопроса.

Позже, защищая теорию сравнительных преимуществ, Рикардо куда более радикальным образом переосмыслил идею специализации и показал, что весьма полезно — даже когда страна не обладает абсолютными преимуществами в отношении некоторых товаров — для нее (и для другой страны, у которой она покупает и которой продает) специализироваться на тех продуктах, производство которых отражает относительные преимущества как результат более высокой производительности в одних сферах по отношению к другим. Следовательно, это в некотором роде внутреннее решение каждой страны: специализироваться на тех секторах, где она достигла высокой производительности, и импортировать продукцию, при производстве которой она имеет низкую производительность, даже если цены на эту продукцию за границей не ниже, чем национальные. Отсюда следует такой фундаментальный вывод: чем большая специализация достигается каждой отдельно взятой страной, тем более высокую производительность избранных отраслей это обеспечивает и тем большие преимущества это дает всем странам — при условии существования обмена между ними.

Подобное восприятие мировой экономики как внешнего фактора, служащего лишь дополнением к логике национальной экономики, было важнейшей частью всех теоретических подходов, от классического направления — того, что Карл Маркс позже назовет вульгарной экономикой, — и вплоть до принявших точку зрения потребителя сторонников теории полезности и неоклассической школы. Тем максимумом, в который вынужденно упрется теоретический анализ, станет бесконечное увеличение факторов, объясняющих сравнительные преимущества. Однако целью такого анализа окажется лишь организация распределения ресурсов в соответствии со все более запутанной (из-за возрастающей сложности экономической деятельности) специализацией. Задачей анализа навсегда останется сопоставление национальных экономик и возможных вариантов обмена между ними.

Соответствующая диверсификация обусловливающих сравнительные преимущества факторов прошла тернистый путь, пока, наконец, не стала включать в себя функцию производства в рамках международного обмена, что означало введение в анализ отношений труда и капитала. Ответственными за это «открытие» (совершенное с некоторым опозданием, поскольку органическое строение капитала уже присутствовало в марксистском анализе за несколько десятилетий до того) стали Хекшер и Олин, теорема которых не только исходит из идеальных условий, но и проповедует тенденцию к международному равновесию — такому развитию событий, в сторону которого реальная мировая экономическая система совершенно не стремится [1].

Диверсификация этого универсума началась, когда Василий Леонтьев решил проверить вышеупомянутые посылы при помощи эмпирических данных. Это привело Леонтьева к знаменитому «парадоксу», когда обнаружилось, что тенденции в международной торговле Северной Америки не соответствуют дедуктивным выводам из теории сравнительных преимуществ, что в свою очередь спровоцировало поиск новых объяснений и новых концепций. В соответствии с теоремой Хекшера—Олина следовало ожидать, что США будут специализироваться на капиталоемких товарах, как главенствующем факторе в регионе. Леонтьев, однако, обнаружил преобладание в североамериканском экспорте трудоемких товаров, в частности сельскохозяйственной продукции. Последовавшая полемика сконцентрировалась вокруг необходимости увеличения числа факторов, которые необходимо рассматривать в рамках производственного функционала и, в самом лучшем случае, на необходимости принять во внимание макроэкономические переменные, ранее в теории не присутствовавшие [2].

Однако теория мировой экономики по-прежнему оставалась теорией воздействия внешней торговли на национальную экономику. Эта внутренняя ограниченность экономической теории только теперь ставится под сомнение, когда — век спустя после обнаружения и начала исследования этого феномена — движение капитала и, гораздо позже, движение рабочей силы становятся общепризнанными явлениями.

Очевидно, что все подобные теоретические и аналитические построения исходят из весьма ограниченных предположений. Во-первых, лежащего в основе всех концепций экономической теории положения о том, что экономические единицы являются по преимуществу национальными. Во-вторых, что эти национальные экономические единицы вовлечены в отношения с другими такими же единицами и — в основном — лишь посредством обмена товаров. Отсюда следует третье положение, что эти национальные экономики не открыты ни для движения капитала, ни для движения рабочей силы, ни для движения технологий. Соответственно, предполагается наличие сопоставимых преимуществ при определенном стандарте производительности, варьирующимся для каждой из этих национальных экономик, в значительной степени из-за распределения факторов производства. Ни единой мысли по поводу возможной передачи технологий, за исключением сферы научных исследований, не допускается. Когда же наконец была введена эта технологическая переменная, вместе с ней было принято допущение о якобы общедоступности технологических активов, как если бы патентного законодательства и технологической монополии — лежащих в основе современной экономики — не существовало.

И действительно, уже такие крупные экономисты, как Джон Стюарт Милль, обращали внимание на тот факт, что обмен товарами и коммерческие отношения предполагают существование внутренних рынков, вступающих между собой во взаимодействие. Анализ этого обмена, следовательно, также должен принимать во внимание [предшествующий] анализ внутренних рынков и экономик. Но, несмотря на расширение основ анализа, при рассмотрении отношений между национальными экономиками этот подход продолжал оставаться на том же уровне абстракции, с замкнутыми и несводимыми друг к другу экономическими единицами.

Не стоит попусту тратить время и вникать в монетаристские теории, представляющие собой совокупность новых вариаций этой по сути единой теоретической модели. В ней валюты изучаются как национальные денежные единицы, имеющие определенные обменные курсы, установленные в процессе их обмена на другие национальные денежные единицы. Такой подход развился именно в тот исторический период, когда доллар превратился в мировую валюту, закрепленную Бреттон-Вудскими соглашениями, а движение капитала распространилось по всему миру, за чем последовала глобализация мировой финансовой системы.

Исследование конкретных феноменов происходило или на краю теории или в каждой стране отдельно — как анализ ее внутренней экономической политики. Таким образом, происходил отказ от любого явления, которое могло быть понято как международная экономика, отличная от отношений между национальными экономиками, то есть экономика глобальная, которую возможно проанализировать как реальность в себе.

Этот теоретический и методологический подход не мог выжить при развитии международной экономики, так как все посылки, на которых он основывался, были опровергнуты развитием мировой капиталистической экономической системы. Уже тогда, когда эта теоретическая модель только формировалась, ее разрыв с историческим опытом человечества был очевиден. Меркантилисты, в борьбе с которыми и появилась бóльшая часть теоретических построений классической экономики, представлялись выражением европейской реальности XV, XVI и XVII веков, в которой экономическая мощь возникавших в Европе наций основывалась на связующих их с международной торговлей стратегиях.

Меркантилизм придавал особое значение положению в мировой торговле этих возникавших национальных экономик, поскольку оно являлось выражением — в теоретической области — тогдашних гегемонистских интересов торгового капитала. Вышеописанный поворот к национальному измерению воздвиг настоящий барьер на пути переосмысления национальных структур как части перманентно усложняющейся мировой экономики, вырастающей под влиянием изменений, вызванных складыванием современных индустриальных держав, сыгравших исключительную роль в превращении самих себя в организующую силу мировой экономики. Эти силы утверждали себя посредством материальной и организационной власти монополий, финансового капитала, национальных государств, а позже — многонациональных, транснациональных и глобальных корпораций.

История показывает, что международная торговля предшествовала современным национальным экономикам и даже была одним из элементов формирования последних. Нельзя говорить о формировании португальской и испанской национальных экономик, не говоря о морских открытиях, на которых и выстраивался фундамент этих экономик. Абсурдно говорить об их независимом формировании, отдельном от международной торговли, поскольку эти национальные экономики явились отпрысками экспансии, разворачивавшейся на фоне войн с маврами и великих географических открытий. Таким образом, предположение о национальной экономике, довлеющей самой себе и независимой от международной торговли, оказывается сильным, но беспочвенным предположением и идеологическим искажением, принятым в XVIII веке, когда Англия укрепила свои позиции как мануфактурный и индустриальный экономический организм. Это было такое укрепление национальной экономики, которое позволило Англии занять гегемонистскую позицию на международной арене.

Накопление богатств и появление такой силы у английского национального государства были бы невозможны без тех международных последствий, которые повлекло за собой открытие золотых месторождений в бразильском штате Минас-Жерайс (что великолепным образом проанализировал Пьер Вилар [3] в своем историческом исследовании золота и валюты [I]); без экспансии английского национального государства в Азии — пусть еще весьма слабой; без гегемонистских отношений, установленных между ним и Португалией по Метуэнскому договору (который сделал возможным перекачивать огромные излишки из португальских колоний в обмен на английские товары) [4]; и, наконец, без крайне выгодной работорговли, явившейся одним из основных источников первоначального накопления, которое и сделало английскую национальную экономику жизнеспособной.

Теоретические построения Смита и Рикардо в значительной степени обращались к открытию импорта зерновых в Англию, позволившего сократить расходы на рабочую силу внутри страны ценой разрушения традиционного английского сельского хозяйства и освобождения сельскохозяйственной рабочей силы для ее поглощения растущей промышленностью. Соответственно, предполагалось, что английская экономика основывалась на собственных внутренних возможностях и была независима от международных экономических отношений и формирования международной торговли со всевозрастающим спросом на промышленные товары, рабов и иную деятельность, ведение и контроль над которыми мало- помалу переходили к британскому флоту — посредством подрыва морской мощи Испании и подчинении Португалии с ее колониями.

Наконец, феномен колониализма также стал важной частью национального единообразия этих стран: Португалия, Испания, Голландия, Бельгия, Англия и Франция — европейские центры накопления капитала — по существу были колонизационными экономиками, и колониальная торговля была одним из основополагающих источников накопления капитала в этих странах. Для лучшего понимания этого момента отошлю читателя к третьему тому книги Фернана Броделя «Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV—XVIII вв.», а также к исследованию Пьера Вилара «Золото и деньги в истории. 1450—1920».

В книге «Открытие мировой экономики» Виторину Магальяниша Годинью [II][5] история географических открытий сочетается с экономической историей Португалии (в описании которой, кстати, ему предшествовали другие великие португальские историки, такие как Антониу Сержиу [6]). Также необходимо принять во внимание исследование Иммануила Валлерстайна «Мир-система Модерна. Т. I. Капиталистическое сельское хозяйство и истоки европейского мира-экономики в XVI веке». Все эти исследования настаивают на том, что национальные экономики происходят из мировой экономики, или — в случае Валлерстайна — европейской мир-экономики, которая была преобразована в основу мировой экономической системы.

Здесь не место вдаваться во все тонкости исторического анализа, но имеет смысл прояснить некоторые методологические вопросы. Тезис, согласно которому национальные экономики лежат в основе международных экономических отношений, очевидно, был историческим и методологическим искажением, которое стало исчезать в XVIII веке — то есть когда национальные экономики начали приобретать определенную степень независимости от экономики мировой. Под независимостью я понимаю не выход, вывод или отделение от мировой экономики, но, фактически, всё более определяющую роль в ней. Промышленная революция породила технологический скачок, достаточный для того, чтобы позволить национальным экономикам стать гегемонами в мировой экономике благодаря их внутренним производительным мощностям.

Теперь теоретическое исследование Адама Смита имело смысл. Происхождение богатства наций лежит в производительности их систем. Те национальные системы, что достигли высокого уровня производительности за счет разделения труда и путем принятия современного производства, сумели установить на национальном уровне гегемонию сильного национального государства, в котором, в свою очередь, была установлена гегемония промышленной буржуазии. Именно эта буржуазия и это государство затем навяжут остальному обществу организацию производства, опирающуюся на разделение труда, а позднее — на технику и на концентрацию [капиталов], на развитие всех тех производительных сил, что превратили капитализм в утвердившуюся в планетарном масштабе всеохватывающую экономику. Этот планетарный охват начался в ходе великих географических открытий XV века и постепенно расширялся на протяжении XVI и XVII веков, сперва португальцами и испанцами, затем голландцами и, наконец, англичанами.

Можно найти, однако, различные теоретические традиции, утверждающие и другие основания экономического развития. Мы могли бы отметить в работах приводимых здесь авторов — Адама Смита, Давида Рикардо, Джона Стюарта Милля и др. — весьма важные соображения о феномене колониализма того времени и о самой мировой экономике, которым последователи этих теоретиков не придали достаточного значения. Далее мы обратим внимание на тех, кто предлагал иные толкования трудов упомянутых теоретиков и альтернативный вариант теоретической работы, в которой элементы мировой экономики и идея мировой экономической системы не были стерты или отброшены.

Карл Маркс, очевидно, не посвящал свое время специально изучению мировой торговли и мировой экономики как основному элементу при создании своей теоретической системы. Впервые прочитавшие Маркса могут даже указать, что, исходя из национальной экономики, он пошел по пути, аналогичному Смиту и Рикардо — с тем, чтобы позднее перейти к анализу мировой экономики, той задачи, которую ему так и не суждено было осуществить из-за преждевременной кончины. Однако более подробный анализ приведет к иному прочтению. «Капитал» начинается с товара, анализ которого неизбежно не предполагает идею мировой экономики. Тем не менее, создавая категорию товара, Маркс показывает, что он производится в контексте торговли и существенным образом является феноменом межплеменных, межобщинных, международных отношений. Так что когда Маркс определяет категорию товара как часть экономической системы — в данном случае, капиталистической системы, — он помещает эту систему в более широкий, чем местные единицы, будь то имперские или национальные, контекст.

Маркс не разработал категорию мировой экономики, великолепно проработанную гораздо позднее Фернаном Броделем [III]. Фернан Бродель показал, что базовыми экономическими единицами капитализма были не местные и не национальные, а скорее региональные экономические единицы, включающие в себя ряд местных реалий, связанных между собой системой отношений (главным образом, коммерческих), которые и составляют мировую экономику. Эта концепция показывает, каким образом категория товара предполагает существование такого рода феномена, как мировая экономика и, наконец, относительную важность региона, где происходит обмен товаров и происходит определенное разделение труда между его, региона, различными частями, которые устанавливают более или менее систематические отношения между собой.

Переосмысливая категорию товара в нынешних понятиях экономической истории, необходимо отдать должное силе методологических построений Маркса, их важным методологическим и теоретическим последствиям, поскольку, принимая категорию товара как центральный элемент, из которого можно вывести основные экономические отношения для выстраивания капиталистического способа производства, Маркс определил капитализм как результат такого исторического процесса, который никоим образом не может быть рассмотрен как только национальный, и, который прежде всего самим Марксом не рассматривался в качестве исключительно национального.

Подтверждения этому присутствуют в главах «Капитала», посвященных проблеме первоначального накопления, то есть накопления, которое служит основой для складывания капиталистического способа производства и подчиняется его логике. Он доказывает, что первоначальное накопление происходило за счет ресурсов, приобретенных посредством экспроприации общинных земель, до того находившихся в ведении крестьян, совершенной торговым капиталом и позволившей ему сосредоточить в своих руках огромные богатства. Первоначальное накопление также основывалось на прибылях от мировой торговли, огромный рост и высокая прибыльность которой позволили капиталу накопить большие богатства. Кроме колониального налога, простой и открытый грабеж позволил — посредством экспроприации богатств, добытых другими экономическими системами — достичь огромной концентрации капитала.

Помимо колониальной торговли — основывавшейся на стоимости и обмене в соответствии с законом стоимости — существовала дикая торговля, основанная на эксплуатации культурных и цивилизационных различий, что позволило Европе получить огромные прибыли, порожденные ценами, лишенными какого-либо очевидного регулирования. Более того, существовала работорговля — один из крупнейших источников богатства того исторического периода, на что Маркс обращал особое внимание. Таким образом, в «Капитале» ясно видно, что складывание современной капиталистической экономики происходит путем появления избыточного капитала, полученного в рамках мировой экономики. Возможность того, что торговые отношения преобразуются под его влиянием в гегемонистские образцы социальных и экономических отношений — не только создающие местные пространства, но и порождающие национальные рынки, — могла появиться только в контексте современной мировой торговли.

Эта историческая и логическая точка зрения, принятая Марксом — и подтвержденная методологически его диалектической позицией — не позволяет нам расположить Маркса в рамках классической традиции политической экономии. Такое теоретическое упрощение возможно лишь при при чтении наискосок и при пренебрежении к методологическому богатству Маркса, к его гегельянскому и диалектическому видению, и означает некритичное и чрезмерное очарование теми концепциям — над которыми действительно работал Маркс, — что в большей степени проистекают из классической политической экономии. Однако его историческое и логическое обращение с ними полностью выходит за рамки классической политической экономии, до такой даже степени, что понимание Марксова мышления экономистами, вышколенными в столь методологически ограниченных рамках, становится попросту невозможным. Дополнительным подтверждением того, что прочтение Маркса только в рамках классической политической экономии является неверным, стал тот факт, что ученики и последователи Маркса полагали естественным направлением развития марксистского анализа капитализма рассмотрение последнего как мировой экономической системы.

Одной из интеллектуальных вершин, указывающих на это теоретическое направление, стала книга Рудольфа Гильфердинга «Финансовый капитал», впервые опубликованная в 1904 году. Анализируя феномен экономической концентрации и образования современных монополий, он показал гегемонию банковской системы над промышленностью, что и порождает финансовый капитал. Рудольф Гильфердинг также показал, что капитализм вступил в новую стадию, на которой торговые отношения изменяли содержание — по мере того как система цен и коммерческий обмен все более и более подчинялись господству финансового капитала. Основываясь на монополии, финансовый капитал устанавливал для всей экономики в целом логику, характерными чертами которой стали управление ценами и глобальные инвестиционные решения, при которых показатель средней прибыли оказывался важнее интересов каждой отрасли или сектора в отдельности. Протекционизм и колониальная политика, два последствия этих изменений, заняли надлежащее место в его исследовании. Итак, мы видим, что марксистская подготовка стала руководством для глобального подхода и не ограничила его рамками национальных универсумов как основы для теоретических размышлений.

Знаменитая книга Розы Люксембург 1913 года «Накопление капитала» также дает пищу для размышлений над вопросом о капиталистическом воспроизводстве в контексте империализма. Из второго тома «Капитала» может создаться впечатление, что Маркс ограничился закрытой системой национального уровня, когда, размышляя над процессом воспроизводства, он отталкивается от схемы, сходной с построениями Кенэ и определяет национальные циклы, в которых капитал будет воспроизводить себя в рамках данной национальной системы. Роза Люксембург попыталась показать, какой проблемой для марксистской мысли явилось это ограничение национальными границами. (Мы не должны забывать, что второй том «Капитала» остался незавершенной работой и что Маркс намеревался — в последующих томах — посвятить свои силы исследованию пяти крупных тем: дохода, заработной платы, государства, международной торговли и мировой экономики, которые присутствовали в его первоначальной программе критики политической экономии, ставшей основой для «Капитала». По методологии «Капитала», каждый новый теоретический этап поднимает предыдущий анализ на новый уровень абстракции, который — в свою очередь — позволяет по-новому взглянуть на все концепции, изложенные ранее. Таким образом, можно предположить, что восхождение на аналитический уровень международной торговли повлекло бы за собой пересмотр многих понятий и законов, обнаруженных в предыдущих томах.)

Люксембург исследует процесс воспроизводства в условиях технологических изменений, что анализировал и сам Маркс, с точки зрения возрастания органической структуры капитала. Она исследует процесс воспроизводства в связи с докапиталистическими экономиками, рассматриваемыми, как колониальные экономики или экономики, до которых капиталистическая система расширилась на мировом уровне. Она анализирует до сих пор играющие важнейшую роль для экономик явления, внешние чистому движению капитала, такие, как военные расходы и государственные финансовые интервенции. Эти явления были включены пояснительными элементами в аналитическую модель процессов капиталистического воспроизводства и накопления. Роза Люксембург призывает нас рассматривать капитализм как мировую систему, что необходимо для достижения правильного представления о его развитии и теоретическом движении.

Исследования Владимира Ленина идут в том же направлении. В своей книге 1916 года «Империализм, как высшая стадия капитализма» он обобщает достижения Гильфердинга и Джона Гобсона [IV][7] и создает свою теорию империализма, являющегося новой фазой капитализма, которая началась в конце XIX века (иногда он отсылает к 1895 году). Для него — как предполагает уже само название книги — монополистическая система, основанная на финансовом капитале и экспорте капиталов — типичная проблематика исследований Гобсона — представляет собой высшую стадию капитализма. Однако он меняет измерение ключевых элементов этого нового этапа путем включения в них таких вопросов, как государственные интервенции и формирование государственно-монополистического капитала.

Для этой новой стадии будут характерны монополия, монополистические предприятия, движение капитала и важность государственного вмешательства в экономику, что спровоцирует на мировом уровне новые виды противоречий между группами государств или государственных союзов и породит новую стадию капиталистической системы, рассматриваемой, таким образом, в качестве системы мировой. Этого же мнения придерживались ученик Ленина Николай Бухарин [V], а также Лев Троцкий [VI], который рассматривал Русскую революцию 1905 года как процесс, протекающий в рамках мировой системы, процесс, который — в постоянном преобразовании — превратился бы в перманентную революцию. Последний пункт занял одно из центральных мест в его политическом мышлении и нашел свое отражение в опубликованной в 1930 году книге с соответствующим названием [VII].

Наследие Николая Бухарина представляет собой важный вклад в разработку теории мировой системы, в частности обращением внимания на важность роли международного разделения труда в рамках национальных государств для формирования современной мировой капиталистической экономики. Эта экономика в действительности основывается на противоречиях между ее международным характером и ее национальными основами, являющимися взаимозависимыми. Чем больше усиливается национальная экономика, тем больше растут ее международные интересы и тем больше углубляется взаимозависимость с аналогичными международными экономиками.

Такая интернациональная точка зрения, принятая, среди прочих, Карлом Марксом, Рудольфом Гильфердингом, Джоном Гобсоном, Розой Люксембург, Карлом Каутским, Владимиром Лениным, Николаем Бухариным и Львом Троцким, явилась теоретической основой для создания Первого и Второго Интернационалов и также была принята за основу при создании Лениным Третьего Интернационала, двадцать одно условие приема в который постулировали принадлежность к мировой партии, имеющей национальные секции. Как ни парадоксально, но такая наднациональная концепция Коммунистического Интернационала, казалось, была вдохновлена разработанной Каутским в 1913 году теорией ультраимпериализма. В соответствии с этим положением — критике которого Ленин и Бухарин придавали большое значение — капитализм разовьется в объединенную мировую экономику, с превалированием единой монополии, связанной с единым государством. Теоретические работы Ленина и Бухарина были призваны показать, что прежде чем такая единая экономика могла бы появиться, внутренние противоречия капиталистического накопления породили бы революции и столкновения на международном и национальном уровнях. В известном смысле Ленин и Бухарин анализировали мировую ситуацию не только в свете межимпериалистических противостояний — таких, например, как Первая мировая война, свидетелями которой они были, — но в значительной мере предвидели также и Вторую мировую войну, и великую антиколониальную и национально-освободительную борьбу. Кстати, при прочих равных влияние Третьего Интернационала оказалось наиболее значительным именно в тех обществах, где национальному вопросу придавалось исключительно важное значение.

Мы также можем сослаться на эволюцию различных марксистских школ, которые — после Русской революции — распространились на международном уровне и настаивали на отношении к феномену империализма как к фактору изменения современного мира. В ленинской традиции всякому анализу национальных реалий на конгрессах Коминтерна предшествовал анализ мирового положения дел, с которого и начиналось определение глобальной стратегии и тактики на международном и национальных уровнях [VIII]. Такой подход обрел больший вес с созданием в Советском Союзе Института мировой экономики, который возглавил замечательный ученый Евгений Варга. Две, крайне необходимые для понимания современной идеологической борьбы, фундаментальные теории были открыты в этом институте: теория общего кризиса капитализма, который начался в 1917 году — с Русской революции, — и теория государственно-монополистического капитализма, которая предполагала рост влияния государства на экономику как необходимое направление гегемонии, установленной монополистическим капиталом.

Троцкистская традиция — в рамках деятельности Четвертого Интернационала — следовала тому же методу: рассматривала международное положение, прежде чем приступать к анализу национальных стратегий. В данном случае это породило огромное количество соперничающих моделей политических программ, оценок международного положения дел и, соответственно, фракций, что стало притчей во языцех для левых всего мира. Спор между коммунистическим партиями СССР и Югославии тоже был отмечен аналогичным подходом, при котором дискуссия о тенденциях в мировой экономике становилась основной проблемой. С самого начала это противостояние предполагало, со стороны югославской партии, оппозицию втягиванию в «холодную войну», что и привело к формулированию «третьего пути» и закончилось участием Тито в Бандунгской конференции [8] и в разработке доктрины Движения неприсоединения.

Тем же образом развивался конфликт между Советским Союзом и КНР, охвативший 60-е и большую часть 70-х годов. Китайская критика началась уже в конце 50-х годов, когда Коммунистическая партия Китая атаковала югославский ревизионизм, проявлением которого стал тезис о мирном сосуществовании, принятый в конце концов и Коммунистической партией Советского Союза. После этого критика со стороны КПК разрослась до масштабов теории «деревня захватывает город», на международном уровне принявшей вид «аграрные страны побеждают индустриальные». Из этой доктрины происходит и положение о союзе между североамериканским империализмом и советскими гегемонистскими устремлениями (при этом опасность со стороны последних достигла таких масштабов, что стала рассматриваться как главная угроза).

Эти претенциозные умозрительные формулировки, часто скрывавшие обыкновенные конфликты интересов и политических линий, провоцировали аналитическую и политическую негибкость, крайне негативно сказывавшуюся на психическом здоровье участников движений, принимавших их на вооружение. При этом схемы и построения, предлагавшиеся аппаратами международной идеологической борьбы, связанными с разведывательными службами, дипломатическим или же академическим корпусами — отнюдь не более открытыми и более успешными — оставались таким же сектантским пустоцветом. В действительности, традиция международных исследований начала становиться требованием для анализа международных организаций с момента создания Лиги Наций. И снова марксистская мысль оказалась ни чем иным, как предвидением тех вопросов и тех точек зрения, что позднее были обобщены исследованиями в рамках иных теорий или доктрин.

В рамках марксистской традиции, однако, существует весьма выделяющееся теоретическое направление. Последователи Розы Люксембург настаивали на мировой проблематике. Среди них следует отметить работы Фрица Штернберга [9], чей анализ империализма строго следует положению о недопотреблении, которое в свою очередь проистекает из работы Розы Люксембург. В написанной после Второй мировой войны книге Штернберг обращает особое внимание на военные расходы, что сохраняет его связь с люксембургианской традицией, к тому времени уже совсем забытой. Генрик Гроссман [10] уделяет большое внимание процессам накопления и воспроизводства — так же, как Наталья Мошковская [11], Пол Суизи и Пол Баран [12], которые — главным образом — следовали той же теории недопотребления, не отказываясь, однако, от рассмотрения роли международной торговли. Они часто пытались анализировать их, отталкиваясь от микроэкономического контекста, в котором функционирование монополистического предприятия занимает центральное место. Эта теоретическая традиция не перестала быть важной для современного анализа транснациональных корпораций, который, в значительной степени следуя достижениям, совершенным этими авторами, связывает микроэкономику с движением крупного капитала на международной арене.

В послевоенной Франции появились весьма своеобразные марксистские тенденции. Они развивались в рамках интеллектуальной среды, характерной чертой которой была принадлежность к рационалистической традиции, но при этом содержащей новый и очень сильный экзистенциалистский элемент. Можно выделить группу, которая — несмотря на разработку проблематики по преимуществу ориентированной на социологию технологий и труда — под влиянием своего марксистского теоретического происхождения экстраполировала собственный анализ на мировой экономический уровень. Среди ее лучших представителей можно отметить Жоржа Фридмана [13] и Пьера Навилля [14]. С другой стороны, такие журналы, как «Доводы» [15] или «Социализм или варварство» [16], на мировоззрение которых оказали значительное влияние выводы, проистекавшие из анализа происшедших в средствах массовой информации изменений и появления новой массовой культуры, дали начало общепланетарной философской точке зрения. Всех их часто называют особыми ответвлениями троцкизма, но на самом деле их правильнее было бы отнести к наследникам люксембургианской традиции.

Также следует отметить ряд авторов, оказавшихся под влиянием югославского опыта — в группе, близкой к тому направлению социологической мысли, что пыталась объединить Маркса, Вебера и Дюркгейма — и придерживавшихся собственной линии исторического анализа. В рамки именно этого универсума можно поместить Жоржа Гурвича [17] и крупную группу социологов, антропологов и экономистов, сложившуюся вокруг него и в «Ревю франсэз де сосьоложи» [18], и искавшую глобальную точку зрения, способную создать в то же время типологию всех возможных обществ индустриальной фазы развития.

В более конкретной области экономики выдающееся место по праву принадлежит Франсуа Перру [19]. Он восстановил в правах тот взгляд на мировую экономику, что послужил основой современной экономической мысли. Он не ограничивал себя только макроэкономическим планированием, но также стремился обнаружить особенности современного микроэкономического уровня, когда — в послевоенные десятилетия — идея различия между микро- и макро- начала широко распространяться. Экономическая теория стала проникать в социологическую теорию, порождая — под влиянием развития физики до атомного и ядерного уровня — микроуровень, который Анри Мендра [20] стремится воспроизвести путем создания микроэкономического и микросоциологического пространства анализа.

Такая эволюция очень богата теоретическими заделами. Несомненно, именно в этой области Фернан Бродель развивал свои исследования. Благодаря своей книге «Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV—XVIII вв.» он получил широкую известность в 60-х и 70-х годах — как один из основных теоретиков мировой экономической системы. Хотя эту традицию можно рассматривать как независимую от марксизма, а иногда даже критически настроенную по отношению к нему, очень многое в ней родилось в спорах с марксизмом, во взаимодействии с ним и его различными течениями, посредством критики сталинизма, троцкизма, люксембургианства и т.д., и, наконец, критики марксизма в целом. Данная теория также подтверждает мысль о том, что необходимо разработать такой способ теоретического анализа экономических, социологических и политических реалий, в котором присутствовал бы феномен мировой экономики в своем, действительно диалектическом, предшествовании идее национальных экономик.

Примечания

[I] Vilar P. L’Or et la Monnaie dans l’histoire. 1540—1920. P., 1974.

[II] Magalhães Godinho V. Os Descobrimentos e a Economia Mundial, Volume I. Lisboa, 1981.

[III] Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV—XVIII вв. В 3-х томах. М., 2007; его же. Динамика капитализма. Смоленск, 1993; его же. Грамматика цивилизаций. М., 2008.

[IV] Гобсон Д. Эволюция современного капитализма. М., 2011.

[V] Бухарин Н. И. Мировое хозяйство и империализм // Бухарин Н. И. Проблемы теории и практики социализма. М., 1989.

[VI] Троцкий Л. Д. 1905. М., 1922.

[VII] Троцкий Л. Д. Перманентная революция. М., 2005.

Рене Дрейфус (Dreifuss R. A Internacional Capitalista. Estratégias e Táticas do Empresariado Transnacional: 1918 a 1986. Rio de Janeiro, 1987) со скрупулезной дотошностью описывает процесс образования институтов и формирования ими государственной политики в сфере международного предпринимательства, которые, по чистой случайности, появились одновременно с Коммунистическим Интернационалом — в мае 1919 года на круглом столе групп, породивших Совет по международным отношениям, где бесспорным лидером была группа Моргана, которая, в свою очередь, стремилась «последние тридцать лет навстречу группе Рокфеллера». См. также данные в книге Уго Ассмана и др. (Assman H. et al. A Trilateral: Nova Fase do Capitalismo Mundial. Petrópolis, 1979).

Комментарии научного редактора

[1] Теорема Хекшера—Олина (1933) — «открытие» буржуазной «экономической науки», согласно которому экспортируются товары тех отраслей экономики, которые в силу более высокого развития органического капитала производятся в данной стране с избытком, а импортируются те, которые в силу малого развития органического капитала в определенных отраслях экономики производить невыгодно и они оказываются в дефиците. «Достижением» теории было то, что она явилась шагом вперед от традиционных представлений, согласно которым разница в номенклатуре импорта и экспорта определяется в основном природными условиями. Ирония Дус Сантуса понятна, так как «открытие» Э. Хекшера и Б. Олина было общим местом для марксистской политэкономии начиная с Р. Гильфердинга и Р. Люксембург. Перед нами, то есть, образец снобизма и сектантства буржуазной «экономической науки». Дус Сантус также справедливо указывает, что «теорема Хекшера—Олина» исходит из пропагандистско-идеалистического представления, согласно которому обмен товарами (экспорт-импорт) между любыми двумя экономиками является взаимовыгодным процессом, в то время как «теория зависимого развития» как раз и показывает, что это не соответствует действительности.

[2] Дус Сантус пишет о «парадоксе Леонтьева». В 1954 году Василий Леонтьев исследовал данные о внешней торговле США за 1947 год (позже к этому он добавил исследования 1951 и 1967 годов) и установил, что эти данные полностью опровергают «теорему Хекшера — Олина» (см. подробнее в тексте Дус Сантуса). Сам Леонтьев пытался объяснить парадокс недостаточным числом факторов, учитывавшихся Хекшером и Олином. В частности, он предположил, что преобладающий экспорт сельскохозяйственных товаров объясняется высокой квалификацией североамериканских фермеров, что делает эти товары дешевле и потому выгоднее импортных. Из рассмотрения, таким образом, были полностью изъяты политические факторы, в частности, государственные субсидии фермерам (чего не было в странах «третьего мира») и силовое навязывание США странам «третьего мира» выгодных для США, но невыгодных для этих стран экспортно-импортных договоров. О том, как это делалось по отношению к Кубе, в частности, о пресловутой «сахарной квоте», см.: Тарасов А.Н. Живые моськи лают на мёртвого льва; Гриневич Э.А. Экономическое положение Кубы в 1952—1958 гг..

[3] Вилар Пьер (1906—2003) — французский марксистский историк, близкий к школе «Анналов», ученик Эрнеста Лабрусса и один из крупнейших исследователей истории Испании. В своей, ставшей классической, работе по экономической истории проследил эволюцию денежной системы от моно- и биметализма до фиатных денег.

[4] Метуэнский договор (1703) — торговый договор между Великобританией и Португалией, названный по имени подписавшего его английского посланника в Португалии лорда Метуэна (Метюна). Договор обеспечивал поставки на португальский рынок дешевого английского сукна в обмен на поставки на британский рынок портвейна. Этот договор полностью убил в Португалии собственное мануфактурное производство, что остановило экономическое развитие страны.

[5] Барбоза ди Магальяниш Годинью Виторину (1918—2011) — один из крупнейших и знаменитейших португальских историков, близкий к школе «Анналов». Его труды по глубине и охвату часто сравнивают с работами Иммануила Валлерстайна и Фернана Броделя.

[6] Сержиу ди Соуза Антониу (1883—1969) — влиятельный португальский ученый-энциклопедист (автор многочисленных трудов по социологии, философии, педагогике, истории и экономике); придерживался социалистических взглядов. Краткий период времени в начале 1920-х годов служил министром образования. Подвергался политическим преследованиям как до установления, так и во время режима Салазара, оппонентом которого он был.

[7] Гобсон Джон Аткинсон (1858—1940) — британский экономист, член Фабианского общества, завоевавший своими исследованиями империализма мировую известность. Взгляды, изложенные в его работах оказали значительное влияние на Ленина, Троцкого, Ханну Арендт и др.

[8] Бандунгская конференция — конференция 29 стран Азии и Африки, прошедшая 18—24 апреля 1955 года в Бандунге (Индонезия). Была созвана для налаживания афро-азиатского экономического и культурного сотрудничества и совместного противостояния колониальной и неоколониальной политике стран Запада. Стала важным шагом на пути формирования Движения неприсоединения.

[9] Штернберг Фриц (Фридрих) (1895—1963) — немецкий социал-демократ, марксистский экономист, получивший известность благодаря своим работам о влиянии колониальных и зависимых стран на развитие западного капитализма. После прихода к власти нацистов эмигрировал и продолжил заниматься активной политической и научной деятельностью в Швейцарии, Франции, затем США. После войны вернулся в Германию.

[10] Гроссман Генрик (1881—1950) — польский марксистский экономист. Активный деятель польского социал-демократического, а затем и коммунистического движений. Спасаясь от политических преследований, эмигрировал в Германию, где начал работать в Институте социальных исследований во Франкфурте, после прихода к власти Гитлера эмигрировал в США. По окончании войны под влиянием политики маккартизма переехал в советскую зону оккупации Германии и преподавал в Лейпциге.

[11] Мошковская Наталия (1886—1968) — польский марксистский экономист. Принимала участие в польском социал-демократическом движении, из-за чего вынуждена была эмигрировать в Швейцарию, где и прожила всю оставшуюся жизнь, продолжая, однако, принимать активное участие в экономических спорах на международном уровне. Основными темами ее исследований были динамика и кризисы капитализма.

[12] Суизи Пол Малор (1910—2007) и Баран Пол Александер (1910—1964) — североамериканские марксистские экономисты (последний — украинского происхождения), основатели влиятельного левого журнала «Мансли ревью», получившие широкую известность — в том числе благодаря своим исследованиям крупного капитала, изложенным ими в книге «Монополистический капитал».

[13] Фридман Жорж Филип (1902—1977) — французский марксистский социолог, разработчик социологии человеческого труда. Большую часть своих исследований посвятил взаимоотношениям между человеком и машиной в индустриальных обществах, проблемам коммуникации и массовой культуры.

[14] Навилль Пьер (1904—1993) — французский марксистский социолог, теоретик литературы, писатель и поэт-сюрреалист. В начале своей политической деятельности — троцкист, однако затем отвернулся от троцкизма. Работал совместно с Ж. Фридманом, обращался в своих исследованиях к вопросам социологии труда, феноменам автоматизации и индустриального общества, а также военной теории и стратегии.

[15] «Доводы» (франц. Arguments) — французский общественно-политический журнал, издававшийся в период между 1956 и 1962 годами. Теоретическая традиция журнала восходила к «метамарксистским» исследованиям, творчески включавшим современные достижения социологии, антропологии и эпистемологии с противостоящими сталинизму направлениями марксизма (представленными, например, Лукачем, Коршем, Маркузе и др.).

[16] «Социализм или варварство» (франц. Socialisme ou Barbarie) — журнал, издававшийся в период с 1949 по 1967 годы одноименным кружком марксистских исследователей (появившемся в 1948 году). Группа имела троцкистско-левокоммунистическое происхождение и концентрировала свои усилия на исследовании феноменов бюрократизации, демократии, самоуправления и др. В 1967 году самораспустилась, а ее участники (Корнелиус Касториадис, Клод Лефор, Жан-Франсуа Лиотар и пр.) продолжили свою деятельность в индивидуальном порядке.

[17] Гурвич Жорж (Георгий Давидович) (1894—1965) — крупный французский социолог и юрист российского происхождения. Основное внимание в своих работах уделял социологии знания и социологии права, был признан ведущим социологом своего времени.

[18] «Французский социологический журнал» (франц. Revue française de sociologie) — французский социологический журнал, основанный в 1960 году Жаном Штёцлем. Занимает первое место среди французских журналов, получивших мировое признание.

[19] Перру Франсуа (1903—1987) — крупный французский экономист, изучавший проблемы неравноправия экономических субъектов, действующих на рынке, их соподчинения и формирования отношений центр — периферия, как на уровне национальных экономик, так и в международных экономических отношениях.

[20] Мендра Анри (1927—2003) — французский социолог, учился вместе с Ж. Гурвичем и Ж. Фридманом, сотрудничал в «Revue française de sociologie». Получил известность после публикации исследования феномена капиталистической интеграции во французской деревне.

Авторский перевод на английский (с сокращениями) опубликован в издании: «Journal of World-Systems Research». Специальный выпуск «Festschrift for Immanuel Wallerstein». Part I, Volume 6, Number 2, Summer/Fall 2000.

Полный португальский текст опубликован в качестве введения в книге Dos Santos T. Sistema Econômico Mundial. Gênese e Alcance Teórico de um conceito. Niterói: Universidade Federal Fluminense, 2002.

Перевод с английского Евгения Лискина.

Для настоящего издания английский перевод сверен с португальским оригиналом, пропущенные фрагменты восстановлены.

Комментарии научного редактора: Евгений Лискин и Александр Тарасов.

Работа по подготовке текста к публикации частично оплачена из средств, присланных читателями.

Редакция выражает глубокую благодарность всем товарищам, кто счел своим долгом оказать помощь нашему сайту.

Теотониу Дус Сантус Жуниур (1936—2018) — бразильский экономист, социолог и политолог, один из создателей «теории зависимого развития», профессор Федерального университета Флуминенсе и президент Университета глобальной экономики и устойчивого развития ООН. Почётный доктор ряда университетов Бразилии, Перу и Аргентины, кавалер различных наград Бразилии, Чили, Венесуэлы и Перу. Автор многочисленных исследований по проблемам зависимого развития, переведённых на 16 языков.

Там Теотониу Дус Сантус продолжает научно-исследовательскую работу, участвует в оппозиционной деятельности диктаторскому режиму и сотрудничает в качестве консультанта с ЮНЕСКО и Университетом ООН. После падения диктатуры в Бразилии подвергает критике неолиберальную политику президента Фернанду Энрике Кардозу, являющуюся продолжением политики «зависимого развития» военного режима. В 1997 году возглавляет Университет глобальной экономики и устойчивого развития ООН.