Аннотация

Джон Сэк

История роты М

Неделя, две, самое большее три недели — и они пришлют назначения в роту М [I]. Они — это далекие олимпийские божества, которые закладывают карты в электронную машину или просто в шапку, чтобы определить, куда направить каждого из солдат М. Кому остаться в Штатах, кому спокойно жить в Европе, а кому сражаться и умирать во Вьетнаме.

К черту! В этот вечер М занимало не то, что выпадет ей на картах, а более близкое будущее — смотр! Самый первый в истории М смотр, который проведет их молодой энергичный капитан. В этот вечер М в белом солдатском белье надраивала полы в своей казарме. Начищала черные походные ботинки и выворачивала наизнанку стволы винтовок, снимала пинцетами пылинки и мыла уши — все как полагается.

За несколько минут до этого аврала М внимала мольбам щуплого сержанта Милитта. «Приведите себя в порядок, ради меня, — говорил Милитт. — У меня жена и трое детей. Я ухожу затемно и возвращаюсь, когда темно. Я уже тридцать шесть часов со своими словом не перемолвился. Не знаю, может быть, они уже умерли», — говорил он, играя на чувствах М.

Теперь, на четвертом месяце своей армейской жизни и последнем месяце строевой подготовки в большом и открытом всем ветрам Восточном лагере, рота М знала, чего хотел от нее Милитт. В зеленой солдатской тумбочке все должно быть уложено в определенном порядке. Сам генерал предписал, что «Персодент» или какой другой зубной порошок (по вкусу солдата) должен располагаться в глубине тумбочки, слева, так, чтобы слова «зубной порошок» читались вверх тормашками — надо же до такого додуматься! Сам генерал постановил, что крем для бритья должен быть справа, что бритва, лезвия, зубная щетка и расческа должны покоиться на мыльнице, что все это должно лежать на белоснежном полотенце. Так провозгласил генерал. К этому боевому приказу по всей армии простой сержант из М осмелился внести дополнение: он разрешил держать в тумбочке библию — между носовым платком и обувной щеткой — корешком вверх. Это было не обязательно — дело совести каждого, но другие отклонения от классической тумбочки будут караться, напоминал Милитт каждому: нарушители в субботу не получат увольнительных.

«Итак... постарайтесь, следуйте уставу», — призвал он и поспешил туда, где все еще, как ни странно, ждали его жена и дети, а М — рота, состоящая из 250 американских парней, самых разнообразных габаритов и характеров, в большинстве своем призывников и немногих добровольцев, — М добросовестно приводила в порядок свое жилье.

Последнее не относилось к рядовому Демиржину. Ему вся эта возня казалась идиотизмом, бессмыслицей. Все в М смирились, один лишь Демиржин замыслил добиться демобилизации. В своем воображении он не раз уже решался на самые отчаянные побеги, в глубине души сознавая, что из всего этого ничего не выйдет. Потом он стал думать о том, что можно упасть с лестницы и заявить докторам: «У меня расшатались мозги. Они так и перекатываются в голове». Однажды, играя в футбол [II], он ушибся и испытал такое ощущение. Пока еще ни один из его планов не стал непосредственной угрозой для монолитности М, но сегодня вечером Демиржину пришла в голову новая идея. Вернее, идея пришла одному рядовому с суровым взглядом, когда они оба пили виски в перерыв в 10 часов. Этот рядовой был когда-то помощником шерифа или чем-то в этом роде в Янгстауне, штат Огайо. Он сказал, что можно запросто сломать челюсть, ударив точно в известное только ему место.

— Я согласен, — сказал Демиржин.

— Двадцать долларов! — закричал бывший полицейский, выхватывая бумажник из своего вместительного армейского кармана. — Ставлю двадцать долларов, что смогу это сделать!

— Ха, один малый вдвое здоровее тебя дал мне вот сюда и то ничего не сломал.

— А я тебе не туда двину, Демиржин! Где твоя двадцатка?

— Я тебе буду должен.

— Двадцать долларов, Демиржин!

Демиржин ему не очень нравился. Этот парень не был высок, как подобает солдату. Он сутулился, голову держал набок, напоминая скрипача. При разговоре его голова подпрыгивала, как баскетбольный мяч над корзиной.

— Я дам тебе расписку.

— Идет, подними подбородок.

— Эй, ты, полегче! Вчера на стрельбище он хотел, чтобы ему прострелили пальцы, — сказал приятель Демиржина Салливан, становясь между ними. — Он только и хочет, что смыться отсюда. Сломанной челюстью от армии все равно не отделаешься.

— Чепуха, — сказал Демиржин, — не смогу жрать и зачахну.

— Дурак, тебе бы ее починили в один день. Если хочешь выбраться из армии, пусть он тебе оторвет ногу.

— Ногу можешь оторвать? — спросил полицейского Демиржин. Бывший полисмен не ответил... К двум часам ночи ногти роты М были чисты. Койки были заправлены без единой морщинки, ботинки сияли. Боевое снаряжение разложено поверх одеял, как предписывал устав генерала. Сама рота М заснула на полу. И только пылинки бесшумно опускались на плоды ее труда.

Первый урок должен будет вести капеллан. На нем сегодня лежала обязанность не дать М задремать после завтрака. Его предмет «Мужество» был мало интересен. Капеллан знал об этом и держал наготове всякие неожиданности. Например: «Я утверждаю, что только человек мужественный по убеждению может...» В этот момент капеллан сильно ударит ладонью по столу. Вырвав роту из оцепенения, капеллан закончит так: «...покончить с этим!»

Сегодня он собирался сказать:

«А знаете, для чего нужно мужество в строевом подразделении? А вот для чего...»

Затем наступит бесконечная пауза. М будет таращить глаза и ждать, когда же их духовный наставник откроет им такую жизненно важную истину. Убедившись, что рота бодрствует, капеллан торжествующе изречет:

«Вас не криком можно пронять, а тишиной».

Потом урок вступит в главную фазу. В классе потухнет свет, начнется фильм, и капеллан, захлебываясь, будет комментировать храбрость американских парней в джунглях.

М собиралась в своем бетонированном классе в 8 часов утра. Сержант прокричал: «Сесть!» Садясь на холодные металлические стулья, М гаркнула в ответ: «Сирень!» Так по крайней мере слышал непосвященный. На самом же деле они кричали название бригады «Синие стрелы». В М умели орать. Это поддерживало моральный дух, как считал их капитан, и не позволяло М дрыхнуть на уроках.

— Доброе утро, ребята, — сказал капеллан.

— Доброе утро, сэр! «Синие стрелы»! На часах! Могучий Майк! Аахх! крикнула М в ответ. Что означает «Синие стрелы» — уже известно. «На часах» было девизом бригады, «Майк» — начинался с М. «Могучий» — определение, которым они себя окрестили без ложной скромности. «Аахх» — было необходимо для ритма, как возвращение к основному тону в конце песни.

Водрузив обе руки на кафедру, капеллан начал говорить:

— ...Мужество...

А в этот момент за много миль от Форт-Дикса происходило очень важное событие. И если бы только М знала, в каком хрупком сосуде покоились в то утро все ее надежды, мысли ее перемахнули бы с лекции, через лежащие на пути штаты в Пентагон, где в комнате без окон сидел майор Элмер Пульвер. Он сидел на вращающемся стуле и решал возложенную на него задачу.

В то зимнее утро перед майором лежали две колоды перфокарт. В первой были карты с зеленой каемкой, по одной на каждого солдата М. Во второй карты без каемок указывали те районы земли, где армия нуждалась в солдатах.

Если по-казенному подходить к делу, следовало взять любую зеленую карту и любую белую и, соединив их скрепкой, перейти к следующей паре. Но майор был хороший человек, он знал, что имеет дело с людьми самых разных характеров. Он хотел направить каждого солдата туда, где ему будет лучше всего.

Некоторые из М хотели вкусить «сладкой жизни» в Европе. Другие предпочитали солнечные Гавайи или теплые карибские воды. Несколько любителей приключений выбрали Японию. Если верить картам, ни один из двухсот пятидесяти солдат М не хотел попасть во Вьетнам.

Много вечеров прошло с тех пор, когда высокий офицер из отдела личного состава собрал М и раздал всем анкеты.

— Ол райт! — сказал он. — А теперь, кто хочет в Европу, путь напишет «Европа».

Он ничего не обещал.

— Кто хочет на Карибское море... Аляску, Гавайи, Японию, Корею, во Вьетнам...

Перебирая вторую колоду карт, майор Пульвер убедился, что в этом месяце есть вакансии только в Западную Германию и во Вьетнам. Мы забыли еще сказать, что в тот морозный день Пульвер взял с собой в Пентагон восьмилетнего сына. Чтобы удовлетворить любопытство ребенка, он показал ему карты и объяснил, что, кто хочет в Европу, отправится туда, и что во Вьетнам попадут лишь те солдаты, которые этого хотят. «А если он в Японию хочет?» — спросил мальчик. И майор ответил, что, хотя в этом месяце нет вакансий в эту милую страну гейш и цветущих вишен, он сделает для этого солдата все, что в его силах. Он пошлет его во Вьетнам, так как тот, очевидно, интересуется вообще Востоком, и к тому же сможет остановиться в Японии на пути туда или обратно. «А если он на Гавайи хочет?» И Пульвер ответил:

«То же самое».

В полдень М с волнением ждала в своей казарме прибытия капитана. Последний, ничего не подозревая, вел свою машину в противоположном направлении, к Нью-Йорку. Ха-ха! Ловко придумал старый Милитт, хитрюга сержант. Он просто заставил М надраиться до блеска, сыграв на авторитете капитана.

Он начал осмотр в два часа. В прекрасном настроении Милитт прошелся рукой по тумбочке первого солдата. Но тут-то он и уловил каким-то шестым чувством наличие той мерзости, истреблению которой он посвятил большую часть своей военной карьеры. С воплем «пыль!» он растопырил пальцы так широко, что мог бы ухватить баскетбольный мяч, и сунул их под нос несчастному владельцу тумбочки, которого звали рядовой Скотти. «Пыль! Пыль! Пыль! Все в пыли! — кричал Милитт, перебегая от тумбочки к тумбочке и каждую подвергая испытанию кончиками пальцев. — Это подсудное дело. Вы не готовы к смотру! — вопил он. — Когда я был рядовым и офицер открывал мою тумбочку, ему приходилось надевать темные очки! И он говорил мне: «Ты далеко пойдешь». — Милитт никак не мог примириться с тем, что у М отсутствовала инициатива. Его приговор — никаких увольнительных в эту субботу.

М была на маневрах. Это значило жить в палатках и метаться по четырем квадратным милям мнимого поля битвы утром, днем и вечером в касках, с карабинами наготове, постигая, как вести себя в присутствии противника. М сидела в окопах и ждала «нападения». В винтовках у М запас холостых патронов. Расстреляв обойму, солдат должен был бодро прокричать: «Бац! Бац! Бац!»

Молодой лейтенант, чья молодцеватая манера говорить сделала бы его отличным инструктором бойскаутов, трусил от одного окопа к другому, по-отечески постукивая каждого по каске. «Эй там! — подбадривал он Скотти, хозяина пыльной тумбочки. — Я обнаружил твою позицию — и знаешь почему? Твой котелок. Я еще издали услышал, как он звякает. Наполни его чем-нибудь, — наставительно говорил лейтенант. — Положи туда листьев, хвои, пару рукавиц, туалетной бумаги, газет, ваты, телеграфную ленту, перья...» А Скотти внимательно слушал, стараясь запомнить все, что перечислял резвый лейтенант.

Лейтенант еще раз хлопнул его по каске и перебежал к другому солдату, Вильямсу, который всякий раз приходил в недоумение, когда армия выставляла перед ним очередное требование. «Ты, орел, держись пониже в окопе. Ничего не высовывай. Одну голову».

«Одну голову? Они это серьезно?» — думал Вильям. Мыслимо ли, что из всего множества частей его тела армия требовала высовывать ту единственную, которая была наиболее чувствительна к вражескому огню. Неужели здравый смысл и служба настолько несовместимы? Ладонь или локоть, если потребует долг, он еще может самоотверженно поднять над окопом. Но голову? «Если заметят — крышка», — думал он. Он предпочитал понадежнее укрыться и наблюдать, скажем, через перископ, как идут события на ничейной земле.

Пока Вильямс раздумывал, мнимый враг атаковал. Сержант Чектоу крикнул в громкоговоритель: «Американцы, сдавайтесь! Не сдадитесь, поотрезаем вам пальцы к чертовой матери!»

Вечером в палатке был впервые поднят вопрос о Вьетнаме. Солдаты сидели, тесно сгрудившись вокруг пузатой печки. Ветер беспощадно раскачивал голую электрическую лампочку.

— Дверь закрывай! Ты что, в сарае родился? — проворчал солдат из Техаса, когда кто-то вошел.

— Он родился в пещере, поэтому и не закрывает дверь, — сказал другой.

А третий сказал:

— Это теперь так холодно, а целый год мы будем там, где даже ночью 60 градусов.

Тема эта редко поднималась во время маневров: Вьетнам был далеко. Последними словами в том разговоре стали слова Йошиоки [III], родившегося в Калифорнии в японской семье. Он знал от сержанта, что желтых во Вьетнам не посылают, так как другие солдаты могут принять их за вьетнамцев и выстрелить в них по ошибке. «Я туда не попаду. Я желтый», — объяснил он. И все опять заговорили о холоде. Нечего говорить, что Йошиока в анкете просил послать его в Японию — у него там была бабушка. Вильямс же просил Европу, где нет этих проклятых окопов.

«Нет, нет и нет!» — думал Демиржин. Пусть его пытают, отдают под трибунал, расстреливают — все что угодно. Но стричься он не собирается! Нет! Его дружки, как сумасшедшие, вылетали от парикмахера, размахивая руками и взывая к богам: «Как я поеду домой в эту субботу!», или: «Как же я теперь женюсь!». Один только Демиржин сохранил человеческий облик. Он просто сказал: «Нет». Конечно, сержант мог силой засадить его в кресло парикмахера. С электрическими ножницами стрижка займет всего пятнадцать секунд. Но сержантам было предписано вежливо обращаться с военнослужащими, а тем более не вырывать у них из кармана кошелек, чтобы уплатить положенные профсоюзом парикмахеров 75 центов.

Так, Демиржин отвоевал свободу, а парикмахер лишился денег, которые он зарабатывал за четверть минуты.

Демиржин понимал, что завтра он будет выделяться, как дикобраз на тыквенном поле. Он воображал, как майор подойдет к нему и скажет: «Солдат, ты разве не знаешь, что в присутствии офицера положено снимать волосы?» Или что-нибудь в этом роде. Если такое произойдет, думал Демиржин, он не ручается за себя. Он крикнет майору нечто ужасное. Сердце его сжималось, когда он представлял себе, как сдирает с себя форму, бросает на пол оружие, с шумом опрокидывает тумбочку...

А почему бы нет? Если уж после этого его не выгонят из армии, значит ничто другое не поможет.

На следующее утро Демиржин стоял у своей зеленой тумбочки, готовясь встретить роковой вопрос майора, полный решимости дать волю своим природным наклонностям.

По правде говоря, майора не особенно прельщала перспектива осмотра М. Это была обязанность не из приятных. Каждому солдату, к которому он подойдет, полагалось бодро вскинуть винтовку со словами: «Сэр, рядовой такой-то, взвод такой-то!» Майор начал со Скотти. С ним все сошло гладко, Скотти все давалось легко. Но у второй тумбочки солдат независимо прокричал: «Сэр, рядовой Пендер! Третий взвод!» — и обрызгал майора слюной, которую пришлось так и оставить на лице. Майор считал, что не пристало офицеру, производящему осмотр, одетому по всей форме, постоянно утирать лицо платком... Наконец, он подошел к парню, чье искаженное лицо не предвещало приятного общения. Майор смиренно остановился возле него.

Казалось, прошли целые геологические эры, образовались каньоны, вымерли динозавры, прежде чем один из них нарушил тишину:

— Меня зовут майор Смолл. Застигнутый врасплох, Демиржин шумно вздохнул и только после этого сказал:

— Сэр, рядовой Демиржин.

— Постарайтесь не забывать этого, — сказал майор и последовал дальше, оставив Демиржина в расстроенных чувствах, а заодно и в армии.

Сто пять человек из М отправятся во Вьетнам. Почти половина. Когда пришел список имен, старший сержант Дохерти удалился в свой кабинет. Он пробежал глазами список, перескакивая с одного имени на другое. Потом вложил список в конверт и запечатал. Сунул его в стол, запер, а ключ положил в карман. Тут он сообразил, что не сможет вечно скрывать эту тайну, что настанет день, когда он должен будет сказать об этом своей роте. Он знал об истинных потерях во Вьетнаме. Он говорил про себя: «Если бы... если бы я мог сообщить им вместе с этим какую-нибудь приятную новость...»

Тогда-то и осенила Дохерти необычайная идея. Все же он сможет кое-что сделать для этих юнцов из М. И он поспешил в соседний кабинет, где изложил свою мысль капитану. Тот, в свою очередь, поделился ею с полковником. Полковник из осторожности переправил ее генералу. А внизу этой внушительной пирамиды терпеливо ждал Дохерти.

Тем временем у генерала были и другие дела. Самое неотложное из них добиться, чтобы занятия по пехотному делу стали более эффективными. Он прочел лекцию полковникам и майорам на тему о том, что он понимает под словом «эффективный». Генерала звали Экман. Он сказал, что в классе не место для сержантов, которые только и умеют что: «Ать, два! Живот втянуть! Грудь вперед!» Сержант на занятиях должен спокойно беседовать, применять тесты, использовать примеры из бейсбола и баскетбола.

— Взгляните на меня, вот я держу руки в карманах, — говорил генерал, подавляя улыбку. — Кому-нибудь это мешает понять меня? Если так, я их выну из карманов.

И полковники довольно заулыбались. Возвратившись в свои кабинеты, они перефразировали это капитанам, те изложили это попроще лейтенантам, и, когда из этого сосуда мудрости вкусили сержанты, как раз те, что преподавали пехотное дело, в нем осталась лишь жалкая капля: «Будьте более эффективными». В понимании сержантов это означало стоять «смирно» и орать еще громче.

Но был сержант, который имел дерзость оставаться естественным. Это сорокалетний лысый балагур — сержант Фоули. Когда его не видели офицеры, он стоял у доски с руками в отвислых карманах. Говорил он старыми, грубыми словами, как говорят люди от земли. И не сводил при этом глаз с двери, чтобы какой-нибудь полковник или майор не застал его в такой позорной для солдата позе.

В этот снежный день он учил М очень важному делу: как ходить в ночной дозор.

— Если вам нужно проникнуть в интендантскую роту прачек, — начал он, улыбаясь, — можете ограничиться фонариками. Но если вы идете на роту стрелков, нужно предусмотреть каждую паршивую мелочь. Если у вас отказала винтовка, вы что же, так и будете стоять, выставив палец? Сами знаете, в каком виде вы вернетесь тогда в Штаты — в деревянном костюме. Если у вас нечем бить Чарли [IV] (а Чарли — это наш враг во Вьетнаме), вонзите ему палец прямо в глаз и вдавите его в затылок!

Фоули давал эти указания улыбаясь. Смешно было вцепиться в глаза, не будучи даже друг другу представленными. Так подумали бы Свифт или Брехт. Но ведь Фоули и не собирался вести общие разговоры о целесообразности войны. Он только учил, как себя вести на войне.

Сидя на холодной скамье, один из учеников Фоули жадно впитывал каждое его слово — его звали Руссо. Маленький, круглый, с горящими глазами, он, как современный Дон-Кихот, стал жертвой поздних передач по телевизору. Прибавив себе лет, он вступил в армию в шестнадцать. Слушая Фоули, он то и дело шептал что-то героическое. Рядом с ним два солдата постарше играли в «крестики — нолики».

В пятницу, после завтрака М выстроилась на улице на церемонию поднятия флага. Когда отзвучала музыка, Дохерти опустил руку и, повернувшись к роте, бросил:

— Вольно! — И затем: — Вот список личного состава, получившего назначение во Вьетнам. Те, чьи имена я назову, могут идти в комнату отдыха.

Так М узнала свою судьбу. Демиржин пошел звонить домой.

— Джириер, — сказал он своему младшему брату, засовывая в карман окровавленный носовой платок. У него пошла кровь носом, когда он начал плакать — это была первая реакция на новость, которую он в данный момент сообщал брату. — Я получил назначение во Вьетнам.

Руссо, тот самый, что завербовался в шестнадцать лет, стоял посреди комнаты отдыха и быстро и воинственно наносил удары воображаемым штыком. Он с радостью отправлялся во Вьетнам, хотя еще и не дорос до армии.

Идея Дохерти была одобрена в верхах. Все назначенные во Вьетнам получат трехдневные отпуска. Это и было приятной новостью сержанта. Он сообщил ее экспедиционным силам М, когда они собирались в комнате отдыха. Он сказал, что в 8 часов у них будут занятия по коммунизму, с 9 — два часа повторения военной тренировки, последний урок — по пехотному делу. В 12 они вернутся поесть. А когда уберут в казарме, получат свои отпуска. Они смогут провести с семьями вечера пятницы и субботы перед тем, как отправиться на войну. Хотя это и означает пропустить смотр самого полковника! К полуночи в воскресенье они должны непременно вернуться. С понедельника до среды будут заполнять анкеты, а их одежду тем временем покрасят в защитный цвет. В четверг они получат солдатские книжки, в пятницу отправятся во Вьетнам.

— Помните, что вы можете выразить свою благодарность за эти отпуска, только вернувшись вовремя.

— Так точно, сержант, — ответила М. Рота только и думала, что об этих отпусках.

— Не вернётесь, вас будут судить военным судом.

— Леди и джентльмены! Время полета до Сайгона приблизительно 18 часов. Обращаю ваше внимание на таблички «не курить» и «пристегнуть ремни».

М летела во Вьетнам на пассажирском самолете. Стюардессы роте понравились. Они все время подавали завтрак. Полдень никак не мог угнаться за самолетом М, следующим на запад. За Сиэтлом земля стала темной, над Алеутами было черно, над Токио стояла такая кромешная тьма, что Йошиока увидел от родины своих предков лишь десяток голубых огней. Темно было и в Маниле. Лишь огни на взлетно-посадочной полосе отбрасывали тусклые голубые блики на штабеля алюминиевых армейских гробов, ожидающих посадки в противоположном направлении.

Наконец, самолет сел в Сайгоне. Смятыми задами своих защитных штанов М почувствовала, что она на легендарной почве Вьетнама.

— Джентльмены, — начала стюардесса, — температура на поверхности 50 градусов. Местное время 4:30 утра. Пожалуйста, не вставайте с мест до тех пор, пока...

Неделю назад М могла систематизировать все свои знания о Вьетнаме в трех коротких фразах: «Это около Китая», «Это не особенно преуспевающая страна», «Людям приходится есть рис, так как там много посадок риса». Но в промежутках между заполнением анкет и получением стальных касок М целых два утра поглощала премудрости практической географии. В армии это называлось «ориентацией». Сначала М показали фильм. Мрачный диктор отметил, что вьетнамцы живут в накаленной обстановке, а посему мирные устремления не соответствуют требованиям дня. После фильма лейтенант пояснил это с помощью карты. Коммунистические районы были окрашены в красный цвет, спорные районы — в розовый, а в белый — районы, где вьетнамский народ пользовался свободой. Все это было похоже на запачканную печенку больного кролика.

— Все только и знают, что пугать вас! — воскликнул сержант, которому М, кстати, позже аплодировала. — Послушайте, что я вам скажу. Во Вьетнаме полно красивых девушек. Выйдите из отеля «Капитоль». Поворот налево. Первый бар направо — «Черная кошка». Спросите Джуди, скажите, что я вас прислал.

Самый ценный совет М услышала от старшего сержанта.

— Доверять нельзя никому! Никому! Будь то мужчина, женщина или ребенок! — вопил этот сержант, которого звали Эдмайер. — Представим, что вы в Сайгоне, сидите там в баре. Входит малый в гражданском и кладет сверток под ваш стул. Встаньте и немедленно уходите. Или вы на улице делаете покупки. Какой-то малый бросает вам подарок — швырните его назад! Или у вашего отеля малый поставил тележку с мусором и улизнул. Не зевайте!

«Я жгу, потому что ненавижу. Я ненавижу Вьетнам. Ненавижу, потому что я здесь. Ненавижу каждый дом, каждое дерево, каждую кучу соломы. Когда я вижу это, я хочу все сжечь...»

У Эдмайера были еще слова, но не было дельных рекомендаций против неожиданных мин, неистребимых москитов, кобр или скорпионов.

— У них есть там такой маленький по имени «мистер две ноги», — говорил он М. — Если он укусит вас за палец, не ищите в кармане нож или бритву! Если он вас укусит все равно куда — быстро ложитесь. Потому, что вы уже мертвец!

— Я во Вьетнам не гожусь, — объявил Вильям по окончании лекции Эдмайера. — Я трус.

— Все мы трусы, — сказал другой солдат.

— Допустим, так, — сказал опять Вильямс, — но вот представьте. Нужно, чтобы нас не было слышно. А если я увижу удава, стоящего на пузе, да я сразу же заору...

В 4:30 утра, когда Вильямс сошел с самолета, удавов не было. Демиржин был даже разочарован, что трава была зеленой, а пространство эвклидово.

Кто-то сказал:

— А вон Большая Медведица!

Демиржину хотелось чего-то другого: Южного Креста или кометы Галлея, например, ради чего стоило бы пересекать половину меридианов.

Кровообращение во Вьетнаме не прекратилось. Сила притяжения действовала. Если вещи роняли, то они падали. И называйте это здравым смыслом или слабым воображением, ваше дело, но ничто не беспокоило М, когда она шла по аэропорту к низкому коричневому зданию. Американцы были повсюду, американцы в серой форме, в грузовиках и в «джипах».

В коричневом здании М заполнила анкеты.

Через несколько часов М отправится вглубь страны.

Серьезный сержант предупредил:

— Будьте начеку! Если мы проедем мимо вьетнамца и у него что-нибудь будет в руках, неважно, парень он или девушка, — разглядите, что у него в руках. Если не знаете, сообщите мне, да поскорее, — сказал он, смотря М прямо в глаза.

Возможно, М и прислушалась бы к этому призыву, если бы видела за кустами мужчин в маскировочных халатах или слышала бы какие-либо подозрительные звуки. Но на этом самом обычном военном аэродроме предупреждение звучало как совет параноика. И в самом деле, пока М тряслась по улицам Сайгона в своем грузовике, справа и слева она видела около пятидесяти тысяч лиц восточного типа. Из них сорок тысяч несли в руках деревянные ящики, плетеные корзинки и глиняные сосуды. Двадцать тысяч спешили мимо подпрыгивающей походкой — это уже подозрительно. Другие двадцать тысяч стояли неподвижно — еще хуже. Тысячи личностей оставляли свои дребезжащие тележки и уходили. На одной из заваленных мусором улиц ребенок без штанов, который играл с пустыми банками из-под пива, закатил одну из них под грузовик М. М не придала этому значения. Видеть заговор в каждой сумочке и в каждом руле велосипеда — типичное сумасшествие. Так можно докатиться и до общества Бэрча [V].

Из всей роты только шестнадцатилетний Руссо внял совету сержанта.

— Не зевайте! — кричал он то и дело. — Вот еще один воз с сеном. Я не свожу глаз вон с того малого! — вопил он, имея в виду молодого пешехода, который вынул из кармана своего черного одеяния цилиндр размером не больше сигареты, зажег его и закурил. Так они выехали из города, в котором все им казалось размером в две трети от привычных вещей, а краски не менее яркими, чем в парках развлечения.

Грузовик весело вкатил в дивизионный лагерь, разместившийся за высокой оградой из колючей проволоки. Старому пылененавистнику, свирепому Милитту, здесь было бы где разгуляться. Красная пыль была на каждой палатке, лежала на мешках с песком, покрывала каждого солдата, стоило ему побыть здесь хотя бы минуту. Оставив вещевые мешки в палатках, М стала ждать дальнейшего развития событий.

— Я буду писать письмо, — сидя на земле, говорил Руссо. — «Дорогой сержант, вы были правы. Здесь жарко...»

Йошиока от этой жары цветом лица напоминал уже кусок мокрого хозяйственного мыла. Повернувшись к сержанту «Будь начеку!», он спросил:

— Как здесь насчет военных действий?

— Какие там могут быть действия, — ответил ему Демиржин. — Здесь наверняка очень спокойно.

— Ш-шит, — произнес Йошиока свое любимое словцо, шипящее, как развязанный воздушный шар. — Ты-то откуда знаешь? Ты только что сюда приехал.

Получить ответ на этот вопрос им предстояло довольно быстро.

У-у-ух! — пронеслось над ними. Б-у-у-ум! — это взрывы, Та-та-та-та! это пулеметы и автоматы. Гудели небеса, падали звезды. А М не боялась. Звуки эти стали привычными за зиму военных учений. М полагала, что весь этот гам — американского производства и не угрожает ее палаткам, что все это предназначено для какого-то предполагаемого врага, где-то там, далеко.

— Не пора ли им кончить? Я хочу спать, — сказал Вильямс.

Трах! Палатку тряхнуло. Дивизия начала прочесывать ничейную землю в поисках коммунистов в нескольких метрах от лагеря.

— Мама, — сказал Салливан жизнерадостно, — облегчи мне эти минуты.

— Некоторые любят играть в ковбоев и индейцев. Мне тоже это нравится, — сказал Демиржин. Но прозвучало это несколько громче обычного. По правде говоря, все это начинало его пугать. Нужно было быть человеком с большим воображением, чтобы привычное повернуть другой стороной, чтобы понять, что банка с ТНТ [VI] может летать и в том и в этом направлении. И что по эту сторону колючей проволоки могут в один прекрасный день тоже прокатиться «бумы» и «трахи».

Он отхлебнул виски из бутылки, включил свой транзистор. Музыка заглушала чуждые ему звуки Вьетнама, а одеколон «Джей Ист» — пыльные запахи этой страны. Так прошла первая ночь М на войне. Перезвон личных знаков [VII], когда М ворочалась во сне, храп солдат и грохот в ночи. Вот и все...

Но М не останется в этом гремучем лагере. Вскоре она заполнит желтые анкеты и будет переброшена на вертолетах в глубь джунглей. В этот критический момент Бигелоу и пошел на попятную. Ему велели явиться в палатку службы информации. Бигелоу — этот везучий солдат, которому в Азии нужно было только одно — разбогатеть, — смекнул, что сейчас он стоит на развилке жизненного пути. Отслужив год в пехотной роте, он мог бы стать сержантом. Капрал получает 163,50 долларов в месяц, а сержант 194,10. Полтора года такого жалованья, и он станет обладателем кругленькой суммы. С другой стороны, быть там, где убивают, имело и свои минусы. Бигелоу обучали управляться с минометом, из которого полагалось метать взрывчаткой в коммунистических солдат, находящихся в одной-двух милях от него. Но если Чарли подойдет поближе, скажем, попадет в его окоп, Бигелоу должен будет обороняться маленьким пистолетом, из которого ему еще ни разу не удалось как следует выстрелить. Сложная дилемма. Бигелоу разыскал сержанта «Будь начеку!», чтобы спросить у него совета.

— Не понимаю, какой дурак хочет служить в пехоте, — сказал сержант с удивлением (сам он пробыл там несколько месяцев). — Ты там никогда не просыхаешь. Одежда твоя гниет. Приходишь под крышу, стягиваешь нижнюю рубаху и выбрасываешь ее вон. В тебя стреляют и ранят. Когда вылечат, я имею в виду наполовину, снова посылают на фронт.

— Да, но продвижение по службе? — спросил Бигелоу.

— Слушай, парень, лучше быть живым капралом, чем мертвым сержантом. Подумай об этом, подумай. Я тебе советую.

Бигелоу продолжал думать. Явившись в палатку информации, он вручил свою желтую анкету капитану, сидевшему за пыльной машинкой.

— Вы учились в Аризоне! А я в Неваде! — воскликнул капитан, и Бигелоу стал армейским публицистом.

Через несколько минут счастливый бывший минометчик появился в палатке, где М распихивала пожитки по вещевым мешкам.

— Эй, вы слышали, — сказал Бигелоу, бездумно улыбаясь, — я буду газетным репортером.

— Трус, — с завистью отреагировал один из минометчиков.

— Спорим, что мы больше получим медалей, чем ты?

Потом М погрузилась в вертолеты, с шумом поднялась и полетела на север, а Бигелоу остался в своем относительно спокойном убежище.

Местность, где расположился их батальон, была так поэтична, что хотелось читать стихи. Далеко тянулись ряды высоких деревьев, посаженных в далекие, безмятежные годы. Куковали кукушки. М уселась полукругом на землю, чтобы выслушать приветствие своего батальонного командира по случаю их прибытия на место, которое станет их домом на 1966 год.

— Я знаю, что вы много уже слышали о нашем батальоне. Что вы слышали? — спросил подполковник, наклонясь в ожидании ответа. Одной рукой он напряженно держался за кобуру револьвера, другой — за флягу.

Поза не располагала к искренности. Ответь не то, и, казалось, он выстрелит сразу с обеих рук — пиф-паф! И ответивший ему идиот упадет замертво.

— Я знаю, вы о нас слышали, не прикидывайтесь!

Проведя с толком уик-энд во Вьетнаме, М узнала: этому батальону, куда бы он ни сунулся, суждено было встречать Чарли. Число потерь в нем было дикое. Это был роковой батальон Вьетнама — так утверждала молва. Более того, в этот поучительный уик-энд чуткое ухо М услышало и о самой «Операции», помеченной грифом «секретно».

В следующий понедельник весь злосчастный батальон сядет в серо-зеленые вертолеты и отправится в логово Чарли. В течение семи дней М будет идти по каучуковой плантации Мишелин [VIII], по тому самому аду, где однажды утром был уничтожен целый полк союзников-вьетнамцев.

— Ты! — подполковник ткнул пальцем в одного из минометчиков.

— Я слышал, сэр, на вас приходилось большинство военных действий.

— Ты слышал, что нас ранят и убивают, не так ли? Но ты слышал и то, что мы перебили кучу вьетконговцев [IX]. Что во Вьетнаме нет батальона, который перебил бы их столько, сколько мы. Это наша главная задача во Вьетнаме.

М слушала молча, ни по одному лицу нельзя было узнать, убедили ли ее слова подполковника.

А подполковник уже рассказывал, как им всем будет здесь удобно, их батальон — часть железного кольца радиусом в целых полторы мили с неприступной оградой из колючей проволоки. Салливану предстояло стоять в надежном, обложенном мешками с песком бункере и всматриваться в ничейную землю через едва заметную щелочку. К его услугам был весь арсенал американского гения: винтовки, пулеметы, ружья без отдачи — длинные, как пушки, их называют «лучи смерти», — все это будет у Салливана, даже ядерные бомбы...

«А где же девушки?» — гадал Салливан. Подполковник подходил к этому вопросу. В самом центре этого бастиона лежала вьетнамская деревушка с населением в 3200 душ, многие из которых, большинство, все — кто знает? — коммунисты. Некоторые настолько красные, что крадутся по темному лесу и стреляют в спину американским солдатам. Месяц назад они убили одного подполковника.

— Я сказал, что вы здесь для того, — продолжал подполковник, — чтобы убивать вьетконговцев. Но есть и другая задача — завоевать умы и сердца вьетнамцев, сделать их лояльными своему правительству. У вас это не получится, если вы будете гоняться за девками. У вас это не получится, если вы выглядите неряшливо, если у вас рубаха торчит наружу.

Подполковник подходил к своей любимой теме. За эту манию его прозвали «Дым».

— Если у вас расстегнута пуговица, если вы не бреетесь, не стрижетесь, вьетнамцы сразу поймут, кто вы есть — лодыри. А к лодырям повсюду в мире одинаково относятся и особенно на Востоке...

Еще пять минут этой душеспасительной беседы, и подполковник удалился.

М стала в очередь у палатки адъютанта, чтобы заполнить завещания. Говорили мало. М была подавлена не фейерверком речи Дыма, а тем неземным молчанием, которое он после себя оставил.

В этом батальоне, как и в любом американском батальоне, было три роты. М прибыла, чтобы их укрепить. Завещав свои посмертные 10 тысяч отцу, Мортон получил направление в одну роту; Демиржин — в другую, а Вильямс (тот самый, который опасался удавов и помышлял о перископе) — в третью. Один за другим расходились притихшие рядовые М по темным бункерам, чужаки на чужой земле [X]. Ветераны читали имена новеньких на ярлыках и корчились от смеха.

— Эй, Салливан, ты что, ирландец?

— Да.

— С таким имечком только и быть ирландцем. Ха-ха-ха!

Над ними пролетел серо-зеленый вертолет с красным крестом.

— Эй! Гляди, еще трупы едут, ха-ха!

Они искали спасения в смехе. Ветераны не задавались целью быть жестокими. Целых полгода пробыли они во Вьетнаме, много исходили они за это время по джунглям, по минам. Вот убило рядового из Оклахомы, которому они давали галеты из своего пайка, а они ушли дальше... Сегодня ветераны отдыхали, а парни из М пришли на место тех, чьи койки были пусты.

В понедельник утром их батальон и три других батальона летели на каучуковую плантацию Мишелин. Коммунисты, эти суетливые бобры, целыми днями строгали там бамбуковые палки, клали их в ямы-ловушки, прятали мины, гранаты. Каким-то непостижимым образом коммунисты узнали об «Операции» за неделю вперед, несмотря на ее особую секретность.

В вертолетах тоже были сюрпризы. Главным из них была черная, грозного вида винтовка. Она стреляла какими-то особыми пулями. Накануне отделенный сержант Демиржина держал одну такую пулю в руке, рассматривая ее долго, и философски — ни дать ни взять Гамлет, созерцающий свой обнаженный клинок, и говорил.

— Эта вот штуковина, — начал он монолог, — два или три круга в тебе сделает прежде, чем выйдет наружу. Войдет в живот, а выйдет из макушки.

...Деревья стали больше, рыжая земля ближе — вертолеты медленно спускались. Багажа у М было хоть отбавляй: у каждого патронташ, две фляги, лопата, противогаз, ранец, ручные гранаты.

— Выгружайся! — крикнул сержант Гор.

Вертолеты снова поднялись, а Демиржин остался лежать в засохшей грязи, на плоском поле. Он думал: «Это, должно быть, посадки риса». Раньше он, правда, никогда их не видел — во всяком случае, это не каучуковая плантация. Ха-ха! Вся история с приказом о секретной операции была для отвода глаз. И сам Дым до вчерашнего вечера ничего не знал. М была вовсе не на плантации Мишелин, а на целых 12 миль южнее в соответствии с настоящим секретным приказом. «Ура» мудрости американской армии!

— Проклятье! Потерял взвод! Черт подери! — бурчал обычно спокойный капитан Демиржина.

Ну да, он просто не туда направил взвод, ничего ужасного. Сказать по правде, коммунисты были так удивлены, что операция вдруг началась в необъявленном месте, настолько захвачены врасплох, что их там даже не было. Демиржину и всем остальным стрелять было не в кого. Стрелой проносились безмятежные ласточки, хоть пикник устраивай. Демиржин сидел на земле и думал: «Когда же мы будем что-нибудь делать?» Дитя, забытое судьбой, он оказался там, где пересекались абсцисса и ордината, где Х = 0 и У = 0 и все силы и молнии войны сводились на нет.

В полумиле над Демиржином Дым кружил по часовой стрелке в своем вертолете, ища потерянный взвод. В полумиле от Демиржина, на ящике из-под пайков, сидел офицер и крутил ручку своей рации. Он хотел узнать причину ужасного шума, доносившегося до него через посадки риса. Наконец офицер связался с Дымом.

— Это все огонь виноват. — Дым хотел этим сказать, что остряки из мотопехоты ворвались в ошеломленную деревню на своих 3500-фунтовых бронированных вездеходах и открыли огонь из пулеметов 50-го калибра пулями величиной с сосиску. Таким оглушительным способом они хотели установить, живут ли в деревне коммунисты. Предполагалось, что остальные вьетнамцы заранее благоразумно убрались. В полумиле влево от Демиржина рота Мортона жгла вьетнамские дома, о чем ее и попросили.

— Перестаньте жечь эти дома! — кричал из вертолета Дым своим капитанам. — В этих домах нет вьетконговцев.

Капитаны сказали лейтенантам: не жгите эти дома, если в них нет вьетконговцев. Лейтенанты сказали сержантам: если уж жжете дома, то жгите те, где есть вьетконговцы. Сержанты сказали своим людям: жгите эти дома, потому как в них вьетконговцы. И Мортон продолжал чиркать спичками из своего пайка. Так или иначе, от деревни остались кучи дымящегося черного пепла.

А Демиржин все томился в ожидании приказаний и чистил ногти. Потом он вытащил из-за пазухи субботний номер «Старз энд страйпс» [a] и, усевшись поудобнее, стал читать. «Я полагаю, что теперь слишком поздно спорить о том, необходимо ли наше пребывание во Вьетнаме, — сказал Стенникс [XI], выступая в Сенате... — Ки [XII] становится лучшим премьером, чем ожидали США и военные политики».

Урок текущих событий был прерван сержантом Гором.

— Двинулись, — сказал он. Все это было в понедельник.

В среду Демиржин попал в засаду. Нет! В этом батальоне никто никогда в засаду не попадает. Дым доказал это силлогизмом. Первое: засада — это неожиданность. Второе: в этом батальоне ожидают всего. Третье: следовательно, никто в этом батальоне не попадает в засаду. Но когда какая-то шальная рота коммунистов набросилась на Демиржина с ружьями, карабинами, пулеметами и гранатами из-за каких-то вечнозеленых деревьев и люди вокруг стали исходить кровью и умирать, Демиржин был, мягко говоря, удивлен.

«...Во Вьетнаме полно красивых девушек. Выйдите из отеля «Капиталь». Поворот налево. Первый бар направо — «Черная кошка». Спросите Джуди, скажите, что я вас прислал».

Демиржин начал этот день с того, что побрился, почистил зубы и забрался в бронетранспортер. В то утро взвод Демиржина, в котором было шестеро из М, прикрепили к мотопехоте и повезли на восток в джунгли. Шутники-мотопехотинцы окрестили эти джунгли Шервудским лесом. По глупому совпадению рота Чарли лежала в засаде именно в этом лесу. Когда бронетранспортерам случалось проезжать мимо нескольких желтых вьетнамских домов, где вполне могла притаиться пара снайперов, осторожные мотопехотинцы предали деревушку огню. Акт этот все американцы, чьи сердца на стороне бездомных, осудят с пылом пропорциональным их удаленности от данных домов. А вот Демиржин присоединился с удовольствием, бросив свою ручную гранату в соломенную крышу. Демиржин вовсе не видел в этом бессмысленности. Как и всякий солдат, он думал: наконец-то, наконец-то он делает что-то, имеющее явную связь с американскими военными устремлениями. Исполнив свой патриотический долг, Демиржин стал читать «Старз энд страйпс», а транспортер катил дальше. У этой колесницы была стальная шкура и черные резиновые лапы, крепкие, как у старого слона.

Когда подъехали к Шервудскому лесу, сержант велел взводу Демиржина идти впереди с винтовками. Демиржин шел со своим взводом к темному лесу, а транспортеры копошились позади, как клопы на ковре. Напуганный этой шумной колонной, из-за скирды сена выбежал щенок. Сержант закричал:

— Эй, посмотрите наб эту чертову собаку!

И весь взвод Демиржина открыл огонь. Бац! Попали в ногу, пес запрыгал на трех лапах, споткнулся, упал и умер под градом пуль.

Коммунисты, сидевшие в зарослях, вообразили, что весь этот огневой шквал предназначался для них, и открыли ответный огонь. Когда вокруг посыпались пули, Демиржин был удивлен. С ним ничего подобного раньше не случалось. Он никогда раньше не видел настоящих коммунистов. Правда, он и сейчас их не видел, хотя таращил глаза в сторону густых зарослей источника всей этой неразберихи. «Уложите этого осла!» — вопил сержант. Салливан настойчиво тянул Демиржина за противогаз, стараясь склонить его к земле, но тот упрямо стоял посреди свиста, как Вашингтон при переходе через Делавер [XIII], сгорая от любопытства и желания увидеть хоть что-нибудь живое в этих джунглях. Нужно же было во что-то стрелять из этой черной винтовки. Демиржин знал, что несколько солдат уже были мертвы. Батальонный медик был убит, другой малый смертельно ранен. Ни тот, ни другой не были из М. Какой-то невидимый коммунист пробил каску сержанта. Каска расползлась на части, как мокрый бумажный пакет, странно, что голова уцелела.

Хлоп! Хлоп! Хлоп! Это было похоже на беспорядочные аплодисменты. М, за исключением Демиржина, лежала в канавах.

А Демиржин, не обращая внимания на одинокие взывания сержанта: «Уложите этого осла!», и повинуясь лишь велению своей упрямой любознательности, обратился теперь направо, к непонятным синим клубам, исходившим от взводного сержанта. Пуля, попавшая в плечо, случайно задела синюю сигнальную ракету. Пока взводный снимал свои светящиеся помочи — хлоп! — еще одна пуля прошла сквозь сердце, и он умер. К нему подполз солдат и крикнул: «Эй, док!» — и этого солдата тоже убило. К тому времени Демиржин сообразил, что благоразумие не противоречит доблести, и припал к своей канаве. Он так и не увидел коммунистов. Время от времени он поднимался, чтобы осмотреться. Он всё надеялся стрельнуть из винтовки по лесу.

Когда серебристые самолеты стали бомбить деревья, Демиржину только и оставалось, что лежать в своей канаве и наблюдать за колонией черных термитов, поедающих серого жука. Показалась любопытная серо-зеленая гусеница, и Демиржин раздавил ее. Обращаясь к этой недоразвитой бабочке, он сказал: «Выживает сильнейший, а ты не из сильных». Бум! Бум! Бум! Из-за скирды выскочил пожилой вьетнамец. Он в панике бежал, воздев руки к небу и давая этим понять, что он сдается. Старика взяли в плен. Он оказался местным крестьянином.

К этому времени призрачная стрелковая рота Чарли испарилась. Сержант поднялся на ноги и сказал, глядя вслед удаляющимся бомбардировщикам: «Пошли обратно на транспортеры».

В эту ночь в своих окопах закаленные ветераны роты М, довольные тем, что выжили, слушали по радио о своей «Операции»; потери американцев отмечались как незначительные. Потом играл джаз. Так прошла среда.

В четверг Вильямс из Флориды, сторонник перископа, добился права на своего рода бессмертие: он действительно увидел коммуниста. Такого не удостоился никакой другой вояка из бдительного батальона М за всю «Операцию». Коммунист уставился на Вильямса из кустов. Расстояние не превышало длину стола для пинг-понга. «Хо!» — воскликнул Вильямс в ужасе.

Но начнем по порядку. В четверг утомленный взвод Демиржина предавался заслуженному отдыху, а рота Вильямса и рота Мортона шли по темным джунглям Шервудского леса. Шли медленно — мешали всякие растения и маленькие красные муравьи. Задача была определена четко: подорвать источник силы Чарли — коммунистические запасы риса. На двух-трех тоннах этой рыжеватой сыпучей дряни батальон Чарли мог продержаться в походе неделю. Маленький веселый вьетнамский солдат был приставлен к ним, чтобы санкционировать поджоги и взрывы. Он должен был убедиться сначала сам, что рис в тайнике действительно коммунистический. Он имел опыт в этом мистическом искусстве.

Идти по джунглям было все равно, что рыскать по чердаку в жаркий день. Старые сырые банные полотенца бьют по лицу, ржавые крюки для одежды хватают за волосы. Более того, в этих диких зарослях были снайперы, зашелестят листья и — хлоп! Но ничто так не досаждало ротам Вильямса и Мортона, как муравьи. Маленькие красные насекомые не видали таких сочных пришельцев с запада вот уже четверть столетия — французы не решались показываться в этих предательских местах. Сердобольному Вильямсу и в голову не приходило убивать этих муравьев. Он смахивал их с себя, не прибегая к страшному возмездию. В таком невоинственном расположении духа находился Вильямс, когда произошла его неожиданная стычка с коммунистом — вьетнамцем в белой рубахе с черными волосами. Никогда не забудет Вильямс его густые волосы. Отдыхая в овражке, Вильямс услышал хруст сучка и, обернувшись, увидел этого черноволосого незваного гостя. Тут-то он и крикнул «хо!» и инстинктивно нырнул в свой овражек. Пуля прожгла ему лопатку, и Вильямс крикнул «ох!». Он зарылся испуганным лицом в грязь, высоко подняв свою черную винтовку, как африканское копье, и непрерывно крича:

— Сержант! Сержант! Сюда! (Королевство за перископ!)

— Что случилось? — спросил сержант Вильямса, подбегая к месту происшествия.

— Стреляйте! — кричал Вильямс, все еще роя грязь лицом. — Я видел одного!

— Где?

— Вон там! Он ранил меня! — Вильямс поднял голову, всматриваясь в вечнозеленые деревья, но черноволосого коммуниста и след простыл.

— Куда?

— Вот, в плечо!

— Чушь, просто рикошетом задело.

— Сержант, это был не рикошет! Я ранен, я знаю, что ранен!

— Держись! — сказал сержант. — Ты не ранен, все о’кэй!

Вильямс в изумлении поднялся на ноги и огляделся:

— О’кэй, я попробую.

— Пройдешь через джунгли?

— Я попробую.

Когда Вильямс возобновил свой марш через путающиеся лианы, прутья били его по плечам, тянули за ноги. Черными волосами казались ему лианы, черные волосы вырастали из темного воздуха.

— Только бы выйти отсюда — никогда больше не вернусь, никогда! — бормотал он.

В пятницу случилось то, чего так долго ждали, — батальон М убил, наконец, кого-то.

— В чем дух штыка? — кричали на учениях в Америке сержанты с выпученными глазами.

— Убивать! — так М научилась кричать в ответ.

— Враг упорен, он не удерет от испуга, — говорили сержанты, — надо убивать его.

И утром в пятницу М убила. В этот критический момент М испытывала смешанные чувства, сами понимаете. Одни солдаты расчувствовались при виде восковой смерти, на других это никак не подействовало. Еще в учебном лагере М раздумывала об этом. Ньюмен представлял себе коммуниста, неотвратимо бегущего на него, и спрашивал себя: «Могу ли я его, в самом деле, убить?» Но его приятель просто рассмеялся и сказал:

«Ерунда! Я это я, а он это он», — желая этим сказать: «Если я убью этого парня, это его забота, а не моя».

В тот день Ньюмен вылез из транспортера, чтобы предать огню очередной желтый домик. Минутой раньше он видел, как из него выбегали женщины и дети. Ньюмен смутился. Он сказал сержанту:

— И зачем это делать? Завтра они просто построят себе другую хижину.

Но в душе он подумал: «Сожгу я их дом, и они станут после этого коммунистами, разве не так?» Все же Ньюмен выполнил приказ. Перед тем как чиркнуть спичкой, он ладонью закрыл коробок — на крышке было начертано: «Где свобода, там мой дом. Бенджамин Франклин».

Потом произошел этот случай. Один мотопехотинец увидел что-то похожее на бункер — хижина сверху, а внизу нора. Услышав оттуда какие-то голоса, он приказал Демиржину бросить гранату. Тот заколебался, и другой солдат, спрыгнув с транспортера, сам пульнул туда гранату. Она покатилась к двери, задев за земляной порог, перед тем как взорваться. Солдат разинул рот при виде десятка женщин и детишек, с воплями выскочивших наверх. Солдат вскочил на свой транспортер и поехал дальше. Следующая в колонне машина с Йошиокой на борту подъехала к этой хибаре, и один солдат, не выпуская винтовки, осторожно просунул туда голову. Две, три секунды он вглядывался во тьму, потом вскрикнул:

— О боже!

— В чем дело? — спросил его парень, у которого Йошиока был вторым номером на пулемете.

— Они попали в девочку. — И вынес семилетнего ребенка с длинными черными волосами и широко открытыми неподвижными глазами. Глаза эти навсегда останутся в памяти М. В них, казалось, не было белков, одни только черные эллипсы, как черные рыбки. Из носа у нее шла кровь, в затылке была дыра.

— Сэр, — сказал сержант мотопехоты. Большим пальцем он нажимал рычаг своей рации. На проводе был капитан. — Сэр, здесь ранило девочку, гражданскую...

Сержант надеялся, что пришлют вертолет и девочку доставят в одну из битком набитых больниц для гражданских, где пациенты лежат по трое на койках.

— Роджер [b], — сказал капитан.

Но тут ребенок вздрогнул и умер.

— Сэр, — сказал сержант, — девочка умерла.

— Роджер, — сказал капитан, и машины двинулись дальше, задержавшись на минуту, пока пулеметчик Йошиока раздавал детям жевательную резинку и утешал мать девочки: «Нам очень жаль». А мать качала головой, наверное, она хотела сказать: ну что вы, это с каждым могло случиться. У нее самой из плеча торчал осколок, и медик сделал ей перевязку.

Йошиока видел, как умирала девочка, — он стоял тогда у бункера. Он не испытывал никаких особых чувств по поводу несчастий Азии, хотя сам был желтый и мать его жила когда-то в Хиросиме. Но, будучи американцем, он любил детей. Йошиока отвернулся, его лицо покрылось восковой бледностью и стало неподвижным. Он не обладал умением удачно выражать свои мысли, поэтому Йошиока просто сказал про себя свое любимое словцо и обещал себе забыть об этом. Но он не смог этого осуществить, так как тремя пятницами позже, спрыгнув с пыльного грузовика, увидел блестящую проволоку между кустами и довольно флегматично объявил: «Вот мина!» Их сержант вытянул руку, чтобы задержать солдат, он вытягивал ее, вытягивал... словом, тремя пятницами позже Йошиока по странному капризу судьбы был ранен точно так же, как тот ребенок с неподвижным взглядом. Сержант дотронулся до проволоки и был убит. Тот солдат, который обнаружил девочку, был убит. Ньюмена пробило осколками, и он был эвакуирован. А солдаты говорили в тот вечер: «убило Йокасоку», так и не научившись правильно произносить его фамилию и не зная, что Йошиока лежит в сайгонском госпитале и находится где-то между жизнью и смертью. На бритую его голову наложили огромные швы, и она моталась налево-направо, как бы говоря: нет, нет, нет.

В субботу, последний по плану день «Операции» и пятнадцатый с тех пор, как Милитт сказал М: «У меня дома жена и трое детей», в субботу М нечего было делать, разве что проталкивать кусочки ваты сквозь стволы своих винтовок. Демиржин сказал: «Я свою уже вчера почистил», — и уселся у окопа со специалистом-4 разгадывать кроссворд из «Старз энд страйпс». Сутулую спину свою он обратил в сторону коммунистов, если таковые здесь имелись.

— Название города. Афины. Вот хорошее слово, — бормотал Демиржин.

— Комната в гареме, — тихо парировал специалист.

— Десять по вертикали, — сказал Демиржин,

— Девять по вертикали, — сказал специалист-4.

Салливан читал «Оставшиеся без ответа вопросы об убийстве Кеннеди». Руссо (куда девался его боевой дух) был сломлен: его отраду — охотничий нож — поглотили джунгли, кроме того, у него было недомогание на почве жары. Сидя под кокосовой пальмой, он шепотом сообщал друзьям свой истинный возраст, втайне надеясь, что они донесут командованию.

Мортон сидел в своем окопе и доедал паек. Он то и дело обращался к своим друзьям с вопросом: почему они жгут вьетнамские деревни — до него это не доходило. В пятницу утром он спросил у своего сержанта: «Сержант, сжечь этот дом?» — «Вот возьми это», — ответил ему сержант, снимая с кухонной полки банку с керосином. Ладно, приказ есть приказ, с этим Мортон был согласен. Но потом сержант сказал: «Хватит», а своевольные друзья Мортона все жгли, пока не превратили деревню в Лидице в миниатюре. И теперь Мортон всех спрашивал: зачем? Его друзья, ветераны, заверили его, что он станет менее чувствительным к вьетнамцам, после того как они несколько раз попытаются убить его. Один из его друзей сказал: «Ты так на это посмотри. Ты сжег их дом — если они еще не вьетконговцы, они потом ими станут». Этим он хотел сказать: «Не раздумывай и сожги этот дом». Неопровержимость логики смутила даже Мортона. Другой сказал: «Я жгу, потому что ненавижу. Я ненавижу Вьетнам. Ненавижу, потому что я здесь. Ненавижу каждый дом, каждое дерево, каждую кучу соломы. Когда я вижу это, я хочу все сжечь». — «Что ж, — сказал, смеясь, Мортон, — может быть, через несколько месяцев я тоже буду жечь дома». Но этому не суждено было случиться. Потому что спустя две недели, когда Мортон шел по пыльной дороге, раздался взрыв, и он погиб, подорвавшись на мине. Он лежал в грязи, и всем казалось, что у него три или четыре ноги.

«В его честь мы устроили службу, — писал капеллан родителям Мортона в Техас. — Для вас, — писал далее капеллан в своем стандартном письме, — также может служить утешением тот факт, что Билли служил благородному делу, помогая хорошим людям жить в условиях свободы здесь и во всем мире. Вы остаетесь в моих молитвах». Родители выполнили давнюю просьбу Мортона и похоронили его в гробу с обивкой горохового цвета, в его любимом костюме с одной пуговицей.

— Где находится Тадж-Махал? — спрашивал специалист-4.

— В Индии, в Индии! — кричал Демиржин.

— Слишком много букв.

Покончив с кроссвордом, они перешли к новостям и обнаружили репортаж об «Операции».

— Гы, гы, — сказал Демиржин. — Вот уж не думал, что они так это распишут.

— «Дивизия, — читал специалист, — провела самую большую кампанию за всю вьетнамскую войну» (Да? Не знал я этого!), двинув тысячи солдат в непроходимую лесистую местность...»

— Лесистую! — закатывая глаза, кричал Салливан.

— «Закаленная в боях дивизия...»

— Закаленная в боях! Ха-ха!!!

— «Чтобы захватить громадные силы Вьетконга, которые, как предполагалось, занимали этот район, дивизия выступила со скоростью молнии на рассвете в понедельник. Пехота и танки, а также транспортеры устремились в назначенную местность, чтобы полностью ее окружить. Другая часть войск продвигалась через джунгли к востоку...»

— Застигнутые перекрестным огнем! — кричал Салливан, и веселье в М продолжалось, пока к этой линии обороны не подошел сержант с двумя полосками и не велел взводу Демиржина прекратить валять дурака и прибрать местность вокруг окопов.

...Через несколько месяцев Салливан был откомандирован в Сайгон охранять американский бордель. Вильям готовил подливку на кухне, удивляясь, почему Кэтрин не пишет. Ньюмен все еще был в полевом госпитале. Вставший на путь искренности и почетно уволенный, Руссо был в Йонкерсе [XIV]. На параде в День памяти павших он был церемониймейстером. Бигелоу ждал отправки в Алабаму, чтобы там учиться водить вертолеты, — 298 долларов в месяц. Прохаска, служивший в Европе, был в трехнедельном отпуске на Ривьере. Чудом выживший Йошиока был в Калифорнии, Мортон на кладбище в Техасе, а Демиржин все еще был в своем боевом отделении, которое генерал назвал «лучшим в батальоне».

Демиржин ожидал звания специалиста-4. Коммунистов он так и не видел, равно как и не встретил вьетнамца, который бы знал хоть что-нибудь о коммунистах или хотел воевать с ними. Во время операций Демиржин качался в джунглях на тарзаньих лианах, глазел на высокие желтые пожарища. Армия ему нравилась. Он говорил себе без всяких вывертов: «Я хотел бы сжечь дотла всю эту страну и устроить все заново по-американски».

Одна четверть миссии Демиржина во Вьетнаме была благополучно выполнена и осталась позади.

Примечание переводчиков

[a] «Звезды и полосы» — название американского флага [XV].

[b] Сигнал принят.

Комментарии научного редактора

[I] По традиции, унаследованной от британской армии, в вооруженных силах США малые воинские подразделения маркируются не номерами, а литерами.

[II] Речь идет об американском футболе. Там подобные травмы — в порядке вещей.

[III] Реальная японская фамилия, которая по правилам (по принятой у нас системе передачи японских слогов Е.Д. Поливанова) должна читаться (и писаться) как «Ёсиока». Однако в англоязычном мире существует собственная система передачи японских слогов (система Д.К. Хёпберна), в которой японский слог «си» воспроизводится как «ши» — и американцы действительно говорят «Йошиока».

[IV] «Чарли» («чарли») — закрепившаяся в американском интервенционном корпусе во Вьетнаме наименование южновьетнамских партизан. Возникло в связи с тем, что в американской армии для устной (в частности, радио- и телефонной) связи создан и действует фонетический алфавит, в котором за каждой буквой закреплено разъясняющее слово. В частности, за C закреплено Charlie. С — сокращение от VC (Victor Charlie), так американцы сокращали слово «Вьетконг». «Вьетконг» — принятое на Западе оскорбительное название Национального фронта освобождения Южного Вьетнама (НФОЮВ), крупнейшей партизанской организации, сражавшейся против сайгонского режима. Американская пропаганда сознательно насаждала в качестве названия НФОЮВ термин «Вьетконг» (от искаженного вьетнамск. «Вьет-нам конг-сан» — «вьетнамское коммунистическое быдло»), поскольку психологи из Пентагона пришли к выводу, что в сознании американцев это слово ассоциируется с именем Кинг-Конг, т.е. термин «Вьетконг» ассоциирует образ вьетнамских партизан с обезьянами.

[V] «Общество Джона Бэрча» — американская ультраправая организация, боровшаяся с «мировым коммунизмом». Названо по имени американского шпиона, расстрелянного в 1945 г. в Китае. Создана в 1958 г., действует до сих пор. Прославилось параноидальными поисками «красных под кроватью», в частности, борьбой против хлорирования и фторирования воды как «коммунистического заговора», объявлением «Битлз» «тайными агентами КГБ», «разоблачением» «советских агентов» президентов Эйзенхауэра, Кеннеди, Форда и других, требованием выйти из ООН как из «коммунистической организации и т.п. В 1960-е гг. (когда происходили описываемые Д. Сэком события) численность «Общества Джона Бэрча» доходила до 100 тысяч человек.

[VI] Не совсем понятно, о чем идет речь. Просто банку с ТНТ (тротилом, толом) бросать бессмысленно: тротил от удара не взрывается.

[VII] Американские военнослужащие носят на шее два личных идентификационных жетона («медальона»). По инструкции, в случае смерти военнослужащего один жетон остается на трупе, другой — для отчетности — передается командиру подразделения.

[VIII] Речь, разумеется, идет о французской компании «Мишлен» — ведущем мировом производителе шин. Для производства «Мишлен» использует как синтетический, так и натуральный каучук. Каучуковые плантации «Мишлен» во Вьетнаме получили печальную славу из-за процветавшей там эксплуатации, их администрация была постоянным объектом атак партизан. Написание «Мишелин» — вовсе не свидетельство неграмотности переводчиков, американцы действительно сплошь и рядом так произносят.

[IX] См. комментарий IV.

[X] Аллюзия на известный фантастический роман Роберта Хайнлайна «Чужак в чужой стране» («Чужак в чужой земле», англ. Stranger in a Strange Land, 1961). Роман вызвал скандал слишком смелыми для 1961 г. сексуальными сценами и отношением к религии. Но как раз во второй половине 1960-х он приобрел всеамериканскую славу, войдя в резонанс с начавшейся «сексуальной революцией» и увлечением американской молодежи экзотическими религиями.

[XI] Стенникс — опечатка. Разумеется, речь идет о Джоне Корнелиусе Стеннисе (1901—1995) — американском сенаторе-«ястребе», заседавшем в Сенате 41 год и, в частности, много лет проработавшем в сенатском Комитете по вооруженным силам. На последнем этапе Вьетнамской войны (с 1969 г.) Стеннис был главой этого комитета.

[XII] Нгуен Као Ки (1930—2011) — премьер-министр Южного Вьетнама в 1965—1967 гг., вице-президент Южного Вьетнама в 1967—1971 гг. Военный летчик, профранцузский коллаборационист, со временем вырос до маршала авиации и командующего ВВС Южного Вьетнама. Прославился тем, что лично летал бомбить Северный Вьетнам. Участник военного переворота 1963 г., направленного против Нго Динь Дьема (Зьема). В 1975 г. бежал в США.

[XIII] Автор имеет в виду картину Эммануэля Лойце «Вашингтон переправляется через Делавэр» (1851). На картине изображен Джордж Вашингтон, стоящий под американским знаменем в величавой позе в большой лодке, пересекающей заполненную льдом реку Делавэр в ночь с 25 на 26 декабря 1776 г., чтобы атаковать силы англичан в г. Трентон. Сама картина размером почти 3 м на 6,5 м размещена в Метрополитен-музее, художественной ценности не имеет (только историческую), исторически абсолютно недостоверна, написана вообще в Германии. Эта картина воспроизводится во всех американских школьных учебниках и потому известна каждому американцу.

[XIV] Йонкерс — город в штате Нью-Йорк.

[XV] «Старз энд страйпс» — ежедневная газета Министерства обороны США для американских солдат за рубежом. Специально для американского корпуса во Вьетнаме выпускалось отдельное издание «Старз энд страйпс», ориентированное на освещение Вьетнамской войны и особенно сильно нашпигованное антикоммунистической пропагандой.

На языке оригинала опубликовано в журнале «Эсквайр».

Перевод А. Резниковой и Д. Владимирова.

Опубликовано в журнале «Вокруг света», 1968, № 1.

Комментарии научного редактора: Александр Тарасов.

Джон Сэк (1930—2004) — североамериканский журналист, писатель, военный корреспондент; одна из ключевых фигур «новой журналистики» 1960-х годов. Основатель жанра литературной журналистики в США. Единственный североамериканский журналист, побывавший на всех войнах США второй половины XX века.

Большой скандал и нападки со стороны сионистских кругов вызвала публикация журналистского расследования «Око за око. Нерассказанная история еврейской мести немцам в 1945 году» (An Eye for an Eye. The Untold Story of Jewish Revenge Against Germans in 1945, 1993), посвященного преследованию и уничтожению оставшегося на территории Польши после ее освобождения немецкого населения: немецкое и польское издания книги увидели свет лишь со второй попытки (ввиду отказа, либо отзыва тиража издательствами), английское издание первоначально было встречено бойкотом со стороны рецензентов, затем автор был обвинен в антисемитизме.

Приложение

Джон Фогерти

Бег сквозь джунгли

Исполняет рок-группа «Криденс»

Опубликовано в интернете по адресу: https://www.youtube.com/watch?v=bf_xZVhaAKs

Джон Кэмерон Фогерти (р. 1945) — североамериканский рок-певец, гитарист.