Аннотация
|
Мы говорили в прошлый раз, при каких условиях народ наш может превратиться из возможной революционной силы в действительную, из возможного революционера — в революционера реального[II]. Теперь является другой вопрос, не менее существенный: как велика может быть в данное время эта действительная революционная сила народа? Имеем ли мы право возлагать на нее чересчур большие надежды и упования? В состоянии ли она, предоставленная сама себе, осуществить основные принципы социальной революции?
Ответы на эти вопросы должны определить, с одной стороны, степень возможного, желательного участия народа в революции, с другой — ту роль, которую будет обязано играть в ней революционное меньшинство.
Само собою понятно, что, чем менее существует в народе революционных элементов, чем ничтожнее размеры его революционной силы, тем незначительнее должна быть его роль в деле осуществления «социального переворота» и тем большим значением, тем большей властью и влиянием должно пользоваться революционное меньшинство. Точно так же и наоборот: участие народа в революции должно быть тем больше, чем большее количество революционных элементов он в себе содержит.
Эта истина так же бесспорна и очевидна, как и то, что дважды два — четыре.
Чем же определяется вообще революционная сила той или другой общественной среды?
Она определяется главным образом двумя данными: с одной стороны, характером идеалов этой среды, с другой — ее отношениями к окружающей ее действительности.
Эти идеалы могут быть или консервативны (если они стремятся к сохранению всех или некоторых наиболее существенных из данных форм исторически сложившегося общежития) или революционны (если они стремятся к устранению, к пересозданию этих форм); эти отношения могут быть или враждебны, или миролюбивы.
Каковы же общественные идеалы нашего народа? Каковы его отношения к окружающей его действительности?
Его общественный идеал — самоуправляющаяся община, подчинение лица миру, право частного пользования, но отнюдь не частного владения землей, круговая порука, братская солидарность всех членов общины — одним словом, идеал с ясно выраженным коммунистическим оттенком[1]. Конечно, от форм жизни, обусловливающих этот идеал, еще очень далеко до полного коммунизма; коммунизм кроется в них, так сказать, в зерне, в зародыше. Это зерно может разрастись, но может и заглохнуть, — все зависит от того, в каком направлении будет развиваться наша экономическая жизнь. Если она будет развиваться в том направлении, в каком она развивается теперь, — в направлении буржуазного прогресса, — то нет сомнения, что нашу общину (а следовательно, и наши народные идеалы) постигнет судьба западноевропейской общины: она погибнет, как погибла община в Англии, Германии, Италии, Испании и Франции. Но если революция поставит вовремя плотину быстро несущимся волнам буржуазного прогресса, если она остановит его течение и даст ему другое, совершенно противоположное направление, тогда, нет сомнения, при благоприятном уходе наша теперешняя община обратится мало-помалу в общину-коммуну.
В настоящее же время она стоит, так сказать, на перепутье двух дорог: одна ведет к царству коммунизма, другая — к царству индивидуализма; куда толкнет ее жизнь, туда она и пойдет. Если же жизнь не толкнет ее ни в ту, ни в другую сторону, она так навеки и останется на перепутье. В ней самой нет ничего такого, что бы могло двинуть ее вперед или назад; все ее элементы находятся в устойчивом равновесии. Вот почему она почти ни на волос не изменилась в течение нескольких веков, вот почему она, предоставленная самой себе, может просуществовать in statu quo[III] еще тысячи, миллионы лет[2].
Каковы формы общежития, — таковы и идеалы, порождаемые ими. Если первые консервативны, если в них не содержится никакого внутреннего стимула к дальнейшему развитию, то точно таким же консервативным характером запечатлены будут и последние.
И действительно, общественный идеал нашего народа не идет далее окаменелых форм его быта. Дальше своей веками освященной, обычной формы землевладения, въевшегося в плоть и кровь патриархального чинопочитании, пассивного подчинения лица миру, — дальше своих традиционных семейных отношений и т. п. он ничего не видит, ничего не знает и знать ничего не хочет. Предоставьте ему устроить свою жизнь по его собственной воле, и вы увидите, что он не внесет в нее ничего нового, — он распространит формы своей жизни, свою общину, свой мир, свою семью на те сферы, из которых они теперь вытеснены влиянием буржуазного прогресса, но этим и ограничится его реформаторская деятельность, и перед нами явится тот же старый крестьянский мир с его закорузлыми, окаменевшими устоями, с его неподвижным консерватизмом.
Итак, положительные идеалы нашего крестьянства еще не революционны; они не могут быть идеалами революции. Самое полное и беспрепятственное применение их к жизни очень мало пододвинет нас к конечной цели социальной революции — к торжеству коммунизма.
Для того чтобы приблизиться к этой цели, чтобы приготовить почву для коммунизма, мы должны внести новые элементы, новые факторы в исторически сложившийся строй народной общины — такие элементы, такие факторы, которые вывели бы ее из ее устойчивого равновесия, сдвинули бы ее с ее насиженного места, толкнули бы ее на дорогу коммунистического развития. Но представления об этих новых элементах, новых факторах мы тщетно стали бы искать в народном идеале; он еще их не знает; они еще ему чужды; они присущи лишь социалистическому миросозерцанию революционного меньшинства. Вот почему идеал этого меньшинства как более широкий и более революционный, чем народный идеал, и должен во время революции господствовать над последним. Народ[IV] не в состоянии построить на развалинах старого мира такой новый мир, который был бы способен прогрессировать, развиваться в направлении коммунистического идеала; потому при построении этого нового мира он не может и не должен играть никакой выдающейся, первенствующей роли[V]. Эта роль и это значение принадлежат исключительно революционному меньшинству.
Но если народ не имеет существенного значения как положительная революционная сила (т.е. с точки зрения его положительных идеалов), то, может быть, он имеет значение как сила отрицательная, революционно-разрушительная?
Действительно, народ наш — исконный враг помещиков и властей. И те и другие грабят его, эксплуатируют, выжимают из него лучшие соки… и тех и других он глубоко ненавидит… Дайте возможность этой ненависти свободно проявиться наружу — и он одним могучим порывом уничтожит теперешних защитников и охранителей данного status quo[VI], он возвратит себе отнятую у него землю, он разрушит все, что до сих пор давило и гнело его мир, его общину, он жестоко отомстит своим врагам. Но дальше он не пойдет.
Разрушив учреждения, чуждые, враждебные привычным ему формам общежития, уничтожив всех своих непосредственных врагов, захватив в свои руки их достояние, он, более свободный, более довольный, более обеспеченный, возвратится в свою «святую святых» — в свой «мир», в свою общину, к своей семье. Его внутренний мир, обветшалые, традиционные формы его жизни останутся нетронутыми, он любит их, он дорожит ими, и он не прикоснется к ним ни единым пальцем.
Таким образом, даже в деле разрушения революционная сила нашего народа может иметь лишь относительное значение. Опираясь на нее, пользуясь ею, революционное меньшинство уничтожит непосредственных врагов революции и устранит первоначальные препятствия, мешающие практическому осуществлению социально-революционных идеалов. Но оно не может на этом и успокоиться. Оно должно внести свою разрушительно-революционную деятельность и в недра крестьянской жизни, — оно должно стремиться устранить из этой жизни ее обветшалые, враждебные коммунистическому прогрессу формы, заменяя их формами наиболее приспособленными к потребностям этого прогресса.
Но вот именно для того, чтобы иметь возможность продолжать свою разрушительно-революционную деятельность и в тех сферах, где она едва ли может рассчитывать на живую поддержку и содействие большинства народа, — для этого-то революционное меньшинство и должно обладать силой, властью и авторитетом. И чем больше будет эта сила, чем тверже и энергичнее будет эта власть, тем полнее и всестороннее осуществятся в жизни идеи социальной революции и тем легче будет избежать столкновения с консервативными элементами народа.
Итак, отношение революционного меньшинства к народу и участие последнего в революции может быть определено следующим образом: революционное меньшинство, освободив народ из-под ига гнетущего его страха и ужаса перед властью предержащею, открывает ему возможность проявить свою разрушительно-революционную силу и, опираясь на эту силу, искусно направляя ее к уничтожению непосредственных врагов революции, оно разрушает охраняющие их твердыни и лишает их всяких средств к сопротивлению и противодействию. Затем, пользуясь своей силой и своим авторитетом, оно вносит новые прогрессивно-коммунистические элементы в условия народной жизни; сдвигает эту жизнь с ее вековых устоев, одухотворяет ее окоченевшие и закорузлые формы[VII].
В своей реформаторской деятельности революционное меньшинство не должно рассчитывать на активную поддержку народа.
Революционная роль последнего кончается с той минуты, когда он разрушит непосредственно гнетущие его учреждения, уничтожит своих непосредственных тиранов-эксплуататоров.
Но так как, с одной стороны, существование революционных идеалов не будет находиться в противоречии с его насущными, реальными потребностями, а с другой стороны, — реформы, вводимые меньшинством, будут проникнуты тем же духом общинной солидарности, каким проникнут и весь строй народной жизни, — то нет ни малейших оснований предполагать, чтобы народ отказал революционерам в своей пассивной поддержке. Напротив, они имеют полное право рассчитывать на нее: ведь их революционный идеал в общих своих чертах есть тот же консервативный идеал народа, только полнее и всестороннее развитый в известном, определенном направлении.
Следовательно, проводя его в жизнь, они будут мочь до известной степени опираться на консервативную силу народа, как прежде они опирались на его силу революционную.
Таким образом, революционное меньшинство, пользуясь разрушительно-революционной силой народа, уничтожит врагов революции и, основываясь на общем духе положительного народного идеала (т. е. на консервативных силах народа), положит основание новому разумному порядку общежития.
Вот общая формула, определяющая относительную роль и участие в революции тех двух факторов, от совместной деятельности которых зависит ее успех. Формула эта с логической неизбежностью вытекает из сделанной нами оценки характера и объема действительной революционной силы, заключающейся в настоящее время в нашем народе.
Кто согласен с этой оценкой, для того обязательна и наша формула. А кто же не согласится с нами, что разрушительно-революционная сила народа может иметь значение лишь для явлений и факторов общественной жизни, стоящих вне сферы внутреннего крестьянского быта, вне сферы его патриархально-общинных отношений, — что самый этот «внутренний быт», что эти «патриархально-общинные» отношения представляются народу чем-то священным и неприкосновенным? Кто не согласится с нами, что исторически выработавшиеся формы народной жизни отличаются крайней устойчивостью, неподвижностью и что, следовательно, таким же свойством должен отличаться и общественный идеал народа? Но согласиться с этими двумя положениями — значит согласиться и с выведенным из них заключением об общем характере действительной революционной силы народа.
Признавая же это заключение, мы должны быть последовательны. Мы не должны сами перед собою лгать и лицемерить; мы должны прямо, не жмурясь и не конфузясь, взглянуть в глаза грубой действительности.
Мы должны навсегда вычеркнуть из своего словаря пошлые и бессмысленные фразы о каком-то народном гении, фразы, взятые нами напрокат у реакционеров-славянофилов. Мы не должны, мы не имеем права возлагать на народ чересчур больших надежд и упований. Нечего говорить глупости, будто народ, «предоставленный самому себе», может осуществить социальную революцию, может сам наилучшим образом устроить свою судьбу… Народ — необходимый фактор социальной революции, но только тогда, когда революционное меньшинство возьмет в свои руки дело этой революции, когда оно постоянно будет направлять и руководить как революционными, так и консервативными силами народа. Мы не должны этого скрывать. Истины не следует бояться. Только трусам свойственно льстить и вилять перед ими же самими созданными кумирами. У нас нет и не должно быть кумиров. Нам незачем коленопреклоняться перед народом, возводить его на пьедестал. Напротив, чем строже мы будем относиться к нему, чем откровеннее мы будем высказывать наше о нем мнение, тем более мы докажем ему свое к нему уважение, свою к нему любовь. Тот не уважает народ, кто льстит ему. Тот не любит его, тому и не дорого его счастье, кто с фарисейским лицемерием уверяет его, будто он только сам себя может спасти, кто сваливает исключительно на одни его плечи великое дело социальной революции.
Освобождение народа посредством народа[a] — это та же теория народной самопомощи, под громкими фразами которой буржуазные экономисты стараются скрыть свое бессердечное, свое эгоистическое отношение к народным страданиям, к народному горю. Люди, близко принимающие к сердцу это горе и эти страдания, — честные, преданные революционеры, — они должны не только понимать, они должны чувствовать всю ее лживость. Они должны знать, что миф народной самопомощи изобретен врагами народа для того, чтобы как можно дольше удержать народ в его теперешнем беспомощном положении. Потому всякий, кто признает и пропагандирует этот миф, — враг народа, друг и союзник (сознательный или бессознательный) его эксплуататоров и грабителей.
Народ не может себя спасти, народ, сам себе предоставленный, не может устроить своей судьбы сообразно реальным потребностям, не может провести и осуществить в жизни идеи социальной революции. С этим согласны даже и защитники мифа народной самопомощи; но при этом они лицемерно прибавляют, будто народ лишь в настоящее время не может ничего для себя сделать, но что в ближайшем будущем, когда он просветится и поумнеет, этой невозможности для него не будет существовать.
Ложь, наглая, возмутительная ложь! Пока народ будет находиться в тех экономических и политических условиях, в каких он находится теперь, — ни его идеалы, ни его отношения к окружающей его сфере измениться не могут, следовательно, и в будущем он останется настолько же беспомощным, насколько он беспомощен в настоящем.
Потому людей, которые возлагают на фантастическое будущее какие бы то ни было надежды, которые ради него готовы откладывать дело революции в долгий ящик и проповедовать необходимость выжидания и терпения — таких людей мы должны считать или лицемерными шарлатанами, замаскированными врагами народа, или же просто наивными дураками, верующими в чудеса.
Ни в настоящем, ни в будущем народ, сам себе предоставленный, не в силах осуществить социальную революцию. Только мы, революционное меньшинство, можем это сделать, — и мы должны это сделать как можно скорее!
Опубликовано в книге: Ткачев П.Н. Избранные сочинения на социально-политические темы в четырех томах. Том III. М.: Издательство всесоюзного общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев, 1933.
Комментарии научного редактора: Роман Водченко.
Пётр Никитич Ткачёв (1844—1886) — деятель российского революционного движения, публицист, теоретик «якобинского» направления в народничестве. Из семьи мелкопоместных дворян.
В 1861 г. поступил на юридический факультет Петербургского университета, сразу принял участие в студенческих противоправительственных волнениях, за что был арестован и содержался два месяца в Кронштадтской крепости. В 1862 г. начал выступать в различных журналах, сдал экстерном экзамены и получил диплом кандидата права, не посетив ни одной лекции; участвовал в студенческом кружке, близком к «Земле и воле». В том же году вновь арестован и спустя два года приговорен к трем месяцам крепости за хранение прокламации Н.П. Огарева «Что нужно народу». В 1865 г. вышел на свободу, стал сотрудником журнала «Русское слово», а в 1866 г. — сотрудником журнала «Дело», сменившего закрытое «Русское слово», где публиковал рецензии, критические статьи на литературные, философские и юридические произведения, статистические очерки, в которых максимально откровенно (насколько позволяла цензура) проводил социалистические идеи. Работал в подпольной группе И.А. Худякова, арестован по «каракозовскому делу». В 1867—1868 гг. вместе с бывшими каракозовцами организовал революционную коммуну «Сморгонская академия». Зимой 1868—1869 гг. принял участие в студенческом движении в петербургских высших учебных заведениях, вместе с С.Г. Нечаевым возглавил его левый фланг, ориентировавшийся на создание революционной организации для поддержки ожидавшегося крестьянского восстания. В марте 1869 г. был арестован из-за причастности к выходу прокламации «К обществу», спустя два года был приговорен на «процессе нечаевцев» к 1 году и 4 месяцам тюрьмы и по отбытии срока был сослан на родину, в Великолуцкий уезд Псковской губернии. В декабре 1873 г. при содействии кружка «чайковцев» бежал за границу.
В эмиграции быстро разошелся с большинством русских революционных эмигрантов, придерживавшихся пропагандистских и бунтарских (бакунистских) идей. Вместе с группой русско-польских эмигрантов с конца 1875 г. в Женеве издавал журнал «Набат», выступая с позиций бланкизма. В это же время участвовал в создании глубоко законспирированного «Общества народного освобождения», налаживавшего связи с «якобинцами» в России. В 1880 г. участвовал в потерпевших провал попытках перевода типографии «Набата» в Россию и сотрудничества с «Народной волей». Вероятно, все эти неудачи и упадок революционного движения в России после гибели Исполнительного Комитета «Народной воли» в 1881 г., а также крайне бедственное материальное положение Ткачева способствовали развитию у него органического заболевания головного мозга. В конце 1882 г. он оказался в больнице для душевнобольных, где и пребывал до дня смерти.