Рамон Хосе Сендер

Буря на юге

«Буря на юге» — хроника действительных событий, произошедших в Беналупе (Касас-Вьехас[1]) в январе 1933 г. События в Касас-Вьехас сыграли значительную роль в политической жизни Испании в 1933 г. и вызвали бурю возмущения среди революционной интеллигенции и рабочего класса страны.

Хроники Рамона X. Сендера, посетившего Касас-Вьехас непосредственно за событиями, были широко использованы всей испанской и латиноамериканской оппозиционной прессой.

Портрет Р. Сендера на испанской почтовой марке постфранкистского периода

В Касас-Вьехас[2] нет ни старых, ни новых домов. Касас-Вьехас — это жалкие, маленькие лачуги с земляными стенами, обмазанными грязью вместо глины, и крышами из сухих веток, переплетенных соломой. Первый же ливень затопил бы эти землянки, но жители Касас-Вьехас строят их вдали от низин, в ущелье.

В центре поселка лежит площадь, окруженная почти «роскошными», по местным понятиям, зданиями: церковь, казарма и четыре помещичьих дома. Здесь же находится одноэтажный домишко, в котором помещается профсоюз батраков[I].

Основную массу населения составляют безземельные крестьяне. Летом они охотятся на лис, зайцев, зарабатывают на порох и патроны, обеспечивая себя на зиму. Если нет дичи — наступает голод...

Голод сводит с ума... Сотни людей здесь и в других деревнях Андалузии обезумели от голода. И в каждом поселке — дрожащие от страха помещичьи семьи. А гражданская гвардия[II], одним глазам глядя на помещиков, другим — на крестьян, охраняет порядок.

Для батраков существует пособие, которое они называют — без издевки и унижения — милостыней. Пособия хватает только на тюрю — хлеб с водой. На одежду, освещение, отопление не остается ничего. Батраки Касас-Вьехас в час социальной революции — они думают, что он пробил — пойдут на смерть, мечтая о коммунизме, который позволит распахать 33 тысячи гектаров пустырей их округа. Поля дожидаются их уже много веков, и не одно поколение голодало, изнемогало и умирало, лелея мысль взрыть плугом земное чрево.

С виду поселок белый: белые стены землянок, белая мостовая вокруг, бело внутри. Побелели сухие листья. Темны только зеленые кактусы, взращенные скупой и жадной землей.

Батраки, объединенные в профсоюзе, мечтают об «освободительном коммунизме», о котором им так много рассказывает Курро Крус, по прозвищу Шестипалый.

Шестипалый — крепкий семидесятилетний старик, член комитета профсоюза. Его уважают и любят за добродушие и честность. У старика большая семья: сыновья, невестка — молодая вдова, и двое внучат — Марикилья, веселая, смуглая девушка 17 лет, и ее младший братишка. Семью называют «Либертариос»[3].

Этим крестьяне вовсе не определяют ее политических взглядов, это — прозвище, как у других «курносый», «курица».

Старик Шестипалый летом работал жнецом, зимой уходил в соседние округа давить оливки. Так велось годами. В последнее время стало хуже: в Касас-Вьехас давильни не было, а батракам не разрешали переходить из округа в округ.

Закон, запрещавший искать работу «где придется», замуровывал на всю зиму батраков Касас-Вьехас в мертвом поселке.

Летом Шестипалый с товарищами жал под огненным солнцем; когда сыновья подросли — стала работать вся семья. С машиной пришла безработица, — невозможно было состязаться с ней в неутомимости и производительности. Кроме того, машина хорошо окупала себя за лето. И когда в июне машины вторгались на поля, в поселке появлялось много свободных рабочих рук и голодных ртов. Старика поражала неизбежность этого факта, отнимавшего у батраков работу даже летом.

Этот неписанный закон, продиктованный машиной, обрекал его и сотни других батраков на нищенскую жизнь в Касас-Вьехас.

Шестипалый читал газеты и брошюры, где говорилось о земле, правах, свободе. Он передал свои знания детям и внукам. Семья стала «Либертариос».

Однажды Пака[4] Лаго, племянница Шестипалого, принесла комитету профсоюза несколько писем.

Нищета глядела из ее дырявого платья, из ввалившихся глаз. Старенькие альпаргаты[5] были заплатаны клочками кожи, мешковиной.

Холодом веяло от белизны ущелья. На улице горели костры, вокруг них сгрудилось несколько человек. Все жили одинаково. Все жаловались на одно и то же. Пять месяцев нет работы... Уйти в соседний округ не разрешают... Шестипалый прочел письма, кашлянул и медленно произнес:

— С милостыней скоро покончат.

Лица исказились от страха. Неужто отнимут последнее?

— Я не про то, — сказал Шестипалый. — Пришло время покончить с нею.

Вдали равнодушно стрекотал мельничный мотор. Крестьяне слышали лишь шум его — мука им не доставалась; ночью стрекотало динамо, давая электрический свет тем, кто мог заплатить за него.

Жители Касас-Вьехас голодали. А вместе с голодом крепли ненависть и злоба. Редкий помещик в Касас-Вьехас осмеливался пройти мимо кучки безработных. Вслед ему неслись брань и угрозы.

Там, где профсоюз силен, крестьянская забастовка — канун катастрофы. Трудно бастовать безработным, но забастовка — знамя, набат. Идея классовой борьбы властвует над крестьянами, большая часть которых не разбирается в революционных теориях и поступает так, как в каждом отдельном случае подсказывает инстинкт.

Утром 10 января на площади Касас-Вьехас, в землянках, в профсоюзном комитете готовились к стачке. Шестипалый, поглаживая небритый подбородок, спрашивал, улыбаясь:

— Картечи хватит?

Лучшие стрелки поселка — Кристобаль и Шестипалый. Они бьют без промаха. Одностволка центрального боя — единственная их собственность.

Вечером в профсоюз принесли оружие и патроны. Кристобаль повесил красное с черным знамя. Члены комитета говорили об оружии, о том, как бы скорее распахать 33-000 гектаров пустырей.

Никто не сомневался в успехе стачки. Бенитес предложил даже спросить помещиков, не хотят ли они присоединиться к батракам.

— Ни мое, ни твое. Теперь все — народное.

Собираться полагалось одному комитету, но в воздухе чувствовалось нечто такое, что согнало сюда всех членов союза. Пришла вся семья Шестипалого.

— Кто вас звал? — спросил старик. Хосефа ответила:

— Кровь созвала, которую из нас сосут те, что под горой.

Те, что под горой, — жители площади, богатые.

Помещение комитета наполнялось народом. Непокрытые головы, широкополые шляпы — сомбреро, шапки. Хмурые, изможденные лица. Раздавались голоса:

— Не хотим больше милостыни!

— Стачку! Стачку!

Они говорили о стачке, словно круглый год работали! Шестипалый протянул руку, призывая к порядку.

— Что делать с гражданскими гвардейцами и с теми, что под горой,— с богатыми?

Колебание.

Шестипалый предлагает: утром послать алькальда[III] к гвардейцам и тем, что под горой, к богатым, — пусть уговорит их, чтобы без кровопролития...

— А пока, у кого нет патронов, берите.

Возможно, та самая «железная кровать — гордость семьи»

Хижина Шестипалого состояла из одной комнаты с земляным полом. Крышу из переплетенных соломой ветвей поддерживали прогнившие балки. Снаружи крыша была заплатана листом жести и клеенкой — детской клеенкой, подобранной на свалке. Заплатанный лоскут мешковины, прибитый к деревянному брусу, отгораживал угол, где стояла железная кровать — гордость семьи. Остальное — голые стены. В Касас-Вьехас почти все землянки такие же, как у Шестипалого, — курные, без труб. Да трубы и не нужны — готовить нечего.

Надвигалась ночь, нарастало радостное беспокойство в землянках и страх в помещичьих домах.

По указанию Шестипалого были перерезаны телефонные провода и вырыта канава, преграждавшая путь автомобилям.

Батраки, вооруженные охотничьими ружьями, охраняли дорогу. В багровом свете, струившемся из землянки Шестипалого, дрожали темные силуэты кактусов. Все спокойны, уверены в своей силе. Старик рассказывал:

— Во всей Испании объявляют освободительный коммунизм[IV]. Довольно мы голодали, перебивались милостыней. Теперь за работу! Только — без кровопролития. Назад не отступать. Кто пойдет против народной воли — получит по заслугам...

Помещение профсоюза полно вооруженных людей. Шестипалый торжественно объявляет, что в Касас-Вьехас провозглашен коммунизм, и что все подчиняется воле народа, объединенного профсоюзом. И прибавляет:

— Выберем комиссию. Она сообщит алькальду и гражданским гвардейцам, что они отставлены от должности. — Рафаэль Матео, Хосе Руис Гонсалес и Хуан Гримальди внимательно выслушали указания Шестипалого:

— Алькальда вызвать в казарму. Если гвардейцы сдадут ружья — не трогать их. Гвардейцы — свободные люди, как и мы с вами.

Шестипалому хочется поговорить еще, но крестьянам не терпится. Все взволнованы; спокойней всех старик. Комиссия выходит с ружьями за спиной, за ней расходятся и остальные.

Крестьянам не терпелось дождаться рассвета, хотелось скорее увидеть первый день торжества. У некоторых сквозь радость пробивалось разочарование: удивляла легкость победы. Алькальд сложил свои обязанности и вместе с комиссией пошел на площадь. Хосефа Франко уверяла, что помещики откажутся от своих владений и вступят в профсоюз. Все дожидались сдачи гвардейцами винтовок.

Шестипалый писал, с трудом выводя буквы, в хересский окружной комитет, требуя «кредита на скот и инвентарь». В тишине раздавался лишь стрекот мотора. Вдруг, заглушая этот шум, прозвучали короткие револьверные выстрелы. Шестипалый поднялся с места. Вновь заговорили ненависть и голод.

— За работу! — вскричал старик. — За работу!

Он схватил ружье и выбежал на улицу. Сотни теней неслись во мраке по направлению к площади. Выстрелам вторили голоса.

Рафаэль Матео, Хосе Гонсалес и Хуан Гримальди постучались к алькальду. Алькальд вышел на крыльцо.

— Мы от профсоюза. Ты больше не алькальд, Хуан. Идем с нами.

На улице алькальд увидел вооруженных крестьян.

— Зачем?

— У нас теперь революция. Иди в казарму, вели гвардейцам сдаваться. Скажи — им ничего не будет.

Вместе с алькальдом они молча пошли на площадь; сзади шли вооруженные крестьяне. Алькальд думал образумить «бунтовщиков», но, узнав о перерезанных проводах и перекопанной дороге, молча направился к казарме.

Сержант впустил алькальда и запер дверь. Делегаты, недоумевая, ждали. В казарме была полнейшая тишина. Крестьяне топали, чтобы согреть ноги. Наконец, отворилась дверь, и вышел сержант. Гвардейцы и батраки впервые обменялись решительными словами. Соглашения не последовало.

Крестьяне послали нарочного к Шестипалому. В этот момент из верхнего окна казармы дважды выстрелили. Стреляли в воздух, но это оказалось роковой неосторожностью. Выстрелы определили все, что последовало дальше, разбудили гнев и ярость батраков. Эхо повторялось за холмами. Нарочный натолкнулся на Шестипалого.

— Спокойней! Не стрелять! Ждите рассвета!

До зари оставался час. Пропели петухи. Батраки открыли стрельбу. Шестипалый повторил:

— До рассвета не стрелять!

Гвардейцы отвечали частым огнем. Молодой парень, стоя на заборе, стрелял, не целясь, пока израсходовал все патроны.

— Не хватит картечи, а с дробью ничего не выйдет, — подумал Шестипалый.

Он взглянул на заалевшее небо, на казарму. На белых стенах выделялись черные провалы окон. Шестипалый подкрался к каменной ограде, медленно прицелился. Выстрелил. За окном гвардеец подскочил и упал с пробитой головой.

— Это сержант! — загалдела толпа.

Шестипалый снова зарядил ружье.

— Нужно ждать рассвета, — сказал он. — Впотьмах нет прицела.

Штурмовики входят в Касас-Вьехаc

Вечером из Медина-Сидонии[6] пытались вызвать по телефону Касас-Вьехас. Установив аварию, с раннего утра выслали бригаду монтеров на проверку линии. Рабочих сопровождали гвардейцы. Близ поселка монтеры обнаружили перерезанные провода. С верхушки столба монтер заметил свежевырытый ров и предупредил гвардейцев. За кактусами шевелились подозрительные тени. Гвардейцы осторожно подвигались вперед.

— Стой!

В ответ грянули выстрелы. Маленький отряд вооруженных батраков, расстреляв патроны, бежал. Гвардейцы открыли огонь. Пули врезались в песок, свистели над головой. Беглецы побросали ружья и остановились. Гвардейцы скомандовали ложиться. Они записали имена крестьян и, сковав двоих рука об руку, — для третьего не хватило наручников, — велели следовать за собой.

Включив полевой телефон, они вызвали Медина-Сидонию и Херес[V]. Через несколько минут известие о событии в Касас-Вьехас дошло до губернатора Кадикса[VI].

Гвардейцы, ведя перед собою пленных, направились в Медина-Сидонию. Один из арестованных, Хосе Сильва, прыгнул, как заяц, и скрылся, спотыкаясь, в вырубке. Гвардейцы открыли стрельбу, но не догоняли его.

Шестипалый не придал значения происшествию. Гвардейцы дойдут до Медины, а там рабочие захватили уже город. Если нет — захватят сегодня же. Шестипалый объяснял:

— Хозяин деревни — профсоюз. Без кровопролития не обошлось. Но убитые только с их стороны. Наших — ни одного.

Он вошел в помещение профсоюза и дописал Сообщение в окружной комитет, считая, что Херес уже захвачен рабочими. Письмо начиналось: «Дорогие товарищи, привет» и кончалось: «Ваши братья в борьбе за общее дело. От имени комитета Курро Крус». В письме говорилось об инвентаре, необходимом для распашки пустырей.

С семи утра до часу дня поселок был в руках революционеров. Комитет профсоюза заседал с прошлого вечера. Вопросов было много. Объявили коммунизм, а крестьяне голодали; помещичьи дома стояли нетронутые; не могли договориться, как поступить с бакалейными лавками. Члены комитета заняли лавку и распределяли продукты. Хозяин так горевал, что комитет уплатил за забранные продукты из скудных средств профсоюза и потребовал расписку.

Вблизи казармы поставили часовых. Раздавались возгласы:

— Да здравствует коммунизм!

— Да здравствует революция!

Шестипалый поднял руку.

— Товарищи! Мы добились своей цели, верней, наполовину добились. С милостыней кончено!

Его прервали криками:

— Земля наша!..

— Распахать землю, распахать!..

Комитет обсуждал вопрос об обобществление помещичьей земли. Неожиданно заседание было прервано двумя взрывами, эхом прогрохотавшими в землянках, на площади. Это гражданские гвардейцы и отряд штурмовиков[VII], не доходя до поселка, дали два залпа в воздух.

— Все — по домам и ждать, — приказал Шестипалый, — Обернется плохо — уходите в поле.

Крикнули в последний раз «Да здравствует освободительный коммунизм!» Часовых сняли. Улицы обезлюдели; все попрятались по домам.

Словно вымерший поселок заняли голубые мундиры: шесть гражданских гвардейцев и рота штурмовиков под командой офицеров. На углу штурмовик наткнулся на безоружного крестьянина и приказал ему идти домой.

Когда крестьянин повернулся спиной, раздался выстрел. Раненого подобрали несколько часов спустя.

Гвардеец и штурмовики с побежденными крестьянами

На площади никого не было. Штурмовики пошли в гору, к землянкам. Гвардеец, служивший в поселке, провел их к дому профсоюза. Штурмовики сорвали знамя, прибитое Кристобалем, и повесили на его место республиканское. Сапоги солдат стучали по мостовой. Шедшие впереди стреляли наугад по изгородям и кактусам. Было пять часов вечера; солнце скатывалось к вершинам далекой горной цепи. В боязливой тиши поселка чудилось что-то таинственное, угрожающее. По указаниям местных гвардейцев, лавочника и помещиков начались обыски. Там, где находили оружие, арестовывали главу семьи. Несмотря на угрозы и побои, с уст арестованных не срывались ни жалобы, ни протесты. Холодные и суровые андалузские крестьяне не отозвались ни жестом, ни словом на оскорбления штурмовиков.

Ведя за собой арестованных, штурмовики направились к землянке Шестипалого. Тишина внутри землянки внушала мысль, что там никого нет. Солнце садилось; треугольная тень от соломенной крыши вытягивалась по земле, взбираясь по холму.

Покинув помещение профсоюза, Шестипалый с семьей направился домой. Вошли молча, молча сели. Ружья — их было два — повесили на балку. Никто не думал защищаться. Семья «Либертариос» вместе со всем поселком ждала развязки событий. Они знали, что их задержат, выведут со скрученными за спиной руками, и покорно ждали этого. Послышались далекие выстрелы. Потом — ближе. Марикилья разглядывала свои дырявые альпаргаты, из которых выглядывали голые, покрасневшие от холода пальцы. На ней было легкое, заплатанное платьишко — она износила его за лето. Марикилья ободряла родственников:

— В тюрьму попадем — только и всего, правда?

Она силилась засмеяться, трепала Хосефу за волосы.

Шестипалый взглянул на ружья:

— Их не отберут.

Словно в ответ ему совсем рядом грохнули выстрелы. Шестипалый встал, снял одностволку с разбитым прикладом и повторил:

— Их не отберут!

Другое ружье взял Педро. Они уговаривали уйти женщин и ребенка, но было поздно. Дом был окружен. Шестипалый, глянув в щель, отступил назад и произнес спокойно:

— Это конец.

В узком пространстве хижины девять человек еле размещались. В землянке было только два ружья. Шестипалый еще раз предложил лишним уйти. Останется он и лучший стрелок, Хосе Сильва, отец Марикильи. Никто не шелохнулся. Старик, слыша приближающиеся шаги гвардейцев, объяснил:

— Я стар, никуда не гожусь, пожалуй, на тот год и работать не смогу.

Все молчали. Они хотели остаться со стариком.

— Я на все готов. А вы уходите.

Хосефа пробормотала:

— Останемся вместе — вместе в тюрьму попадем.

— В тюрьму? Я не дойду в тюрьму.

Пака тихонько скрылась: она пошла за ружьем для отца. Лаго улыбнулся и сказал:

— Она шустрая. Вернется.

Шаги гвардейцев раздались рядом. Под ударами прикладов затрещала дверь и распахнулась настежь. Шестипалый и Хосе выстрелили, не целясь. Землянка наполнилась пороховым дымом. Один из гвардейцев упал навзничь. Шестипалый вышел, подобрал винтовку, хотел снять с гвардейца патронташ; дело оказалось нелегким; он втащил раненого в землянку и запер дверь.

Зарядив одностволку, старик снова взглянул в щель. Затем он стащил с кровати два тюфяка и завалил ими дверь. Мальчишка уставился на гвардейца круглыми, как у кошки глазами. Шестипалый погладил подбородок и повторил:

— Это конец.

В этот момент грянули два залпа; пули изрешетили крышу, затряслись стены. Пули со свистом уходили в землю, врезались в балки. Женщины легли на пол.

На холм привели скованных крестьян, арестованных раньше. Под горой лежал поселок, еле освещенный тусклыми электрическими лампочками. Когда стрельба ослабевала, доносился усталый стрекот мотора.

Прошел час осады. В наступившей тишине послышались стоны. Это стонал гвардеец в землянке Шестипалого. Тогда, из боязни убить товарища, штурмовики вывели вперед одного из арестованных, Хосе Бенитес, предварительно окликнув Шестипалого. По-прежнему скованный, Бенитес приблизился к землянке и предложил сдаться. Шестипалый просил выпустить женщин и мальчика, но предупредил, что сам он будет защищаться. Бенитес упрашивал сдаться. Шестипалый повторил свою просьбу. Гвардейцы отказались исполнить ее. Когда Бенитес вернулся обратно, его встретил дружный залп шести револьверов. Стрельба возобновилась с прежним упорством. Из землянки стреляли реже — жалели патронов.

В полночь по другую сторону холма раздалось несколько залпов. Это расстреливали арестованных; на каждого пришлось до шести револьверных пуль.

Обыск оказался тщетным. В землянках остались одни женщины, дети и беспомощные старики. Их под угрозой расстрела заставляли зажечь свет, обыскивали, переписывали и выталкивали на улицу, сгоняя к центру поселка; осада продолжалась. Из землянки не часто, с ровными интервалами, раздавались выстрелы. Иногда — очень редко — можно было отличить выстрелы гвардейской винтовки. Шестипалый берег заряды, «дожидаясь рассвета». Пака Лаго возвратилась и принесла отцу ружье. Она помогала заряжать его. В хижине ранили двоих — Педро Круса и Хосефу. Педро корчился на земле с окровавленной головой. Когда Марикилья нагнулась перевязать его, он был уже мертв. Труп мешал обороне, — гвардейца оттащили назад и прислонили к стене. Труп Педро занял его место на сундуке. Над гвардейцем подняли на кольях две шапки, думая обмануть осаждавших и дать возможность спастись женщинам и ребенку. Осаждавшие, осветив крышу, разгадали этот маневр и направили огонь на крышу и стены. Когда стрельба стихла, Шестипалый снова попросил выпустить женщин и мальчика. Мальчик вышел, легко перескочил через забор и скрылся. Шестипалый приказал Марикилье:

— Уходи и ты! — и вытолкнул ее за дверь. Марикилья побежала прочь. Вдогонку ей стреляли, но мимо.

Когда в землянке убедились, что Марикилья спаслась, все воодушевились. Это была настоящая радость. Возможно, Шестипалый подумал: «Не прекратится мой род, род “Либертариос”».

Перевалило за полночь. У четырех человек, оставшихся в хижине, были три охотничьих одностволки, гвардейская винтовка и немного патронов.

Перестрелка усиливалась. Шестипалый упорно сопротивлялся. Не зажигая света, пулеметчики начали обстрел. К монотонному треску пулемета присоединился грохот бомб, рвавшихся над землянкой.

Прошел еще час. Крыша рушилась, вися грудой ветвей. Несколько гранат попало в солому: это подало мысль поджечь хижину. Прячась за ближайшими заборами, гвардейцы бросили на крышу несколько пачек хлопка, пропитанного газолином. Достаточно было двух гранат, чтобы газолин воспламенился. Хижина запылала. Огонь разрастался, треща. К розовевшему небу подымались вместе с пламенем серые клубы дыма. Как всегда, в этот час дул легкий ветерок с моря. Выстрелы из хижины становились все реже и реже. Слышались стоны, проклятия. Штурмовики следили, чтобы никто из осажденных не спасся. Пака высунулась из пламени; волосы и платье ее горели. Она выбралась из хижины и побежала, громко крича. Пулемет подкосил ее в десяти шагах от землянки. Пытался спастись и Франсиско Лаго, ее отец, но он был убит, едва показавшись в проломе. Пытались спастись и остальные, но никому не удалось; штурмовики следили, чтобы никто не спасся из семьи «Либертариос».

Балки, ветви падали вниз. Гранаты рвались над огромным костром. Густой черный дым подымался к небу. Вопли и выстрелы прекратились. Четверо мужчин и женщина горели заживо. Огонь ярко освещал окрестности. Все кончилось. Штурмовики спустились на площадь. Перед землянкой дымилось тело убитой Паки.

Появились перепуганные жители. Гвардейцы разогнали их выстрелами.

Огонь погас. От землянки осталась яма с обуглившимися человеческими останками. Стены обрушились. Гвардейцы перетащили трупы расстрелянных батраков в землянку Шестипалого. Их сложили кучей. Все они — крестьяне. Черные, тощие тела. Лица, изъеденные голодом и смертью. Беспомощно раскинутые руки и ноги. Трупы оставили в землянке до приезда судебного следователя. Молодой, щеголеватый поп предложил свои услуги. Войска на площади выстроились во фронт. Начальник штурма трижды крикнул «ура» в честь испанской республики, дружно поддержанное солдатами.

Утро заревом разгоралось над морем. После смотра штурмовики продолжали переписывать бунтовщиков и отбирать оружие. Большинство домов было пусто. Ночью крестьяне бежали в поле. Гвардейцы задержали несколько человек по оговору или подозрению. Их связали и отвезли в Медина-Сидонию. Вспомнили о Марикилье, последней из «Либертариос». Она не принадлежала к профсоюзному комитету, не принимала участия в организаций мятежа, — она лишь осталась в землянке Шестипалого вместе с дедом. Через несколько минут Марикилья стояла в своих разбитых альпаргатах рядом с арестованными.

На следующий день судья освободил ее, но через 24 часа ее опять арестовали и посадили в тюрьму.

— В чем тебя обвиняют?

— Не знаю. Они убили всех родных, хотят убить и меня.

По приезде судьи гвардейцы опять подошли к землянке. Они разобрали трупы, перетащили их на кладбище.

Трупы крестьян, сваленные на кладбище Касаc-Вьехас

— Сколько сгорело? — спросил судья.

Никто не ответил. Внизу лежали обуглившиеся кости. Кто-то, подсчитав черепа, облегчил выкладки судьи:

— Трудно определить, сколько их было, но похоже — сгорело четверо, господин cудья.

Поселок напоминал поле битвы, с которого только что отступил неприятель. Грузовик, возвращавшийся с арестованными в Медина-Сидонию, был обстрелян крестьянами, которые в порыве отчаяния были готовы на все. Семьи помещиков, торжествуя, собрались на площади.

На полях Андалузии, где каждая деревня — те же Касас-Вьехас, они выиграли одну из битв в великой борьбе за землю. Непрочная, временная победа! Великая борьба бедняков с богатыми продолжается.

Жертвы бойни в Касас-Вьехас. Их матери, жены и дети

Примечания

[1] Деревня эта расположена в Андалузии, на юге Испании, близ Медина-Сидонии, городка с 1500 жителей.

[2] Касас-Вьехас по-испански — старые дома.

[3] Либертариос — свободный. Это выражение употребляют анархо-синдикалисты в применении к коммунистическому строю[VIII].

[4] Уменьшительное от имени Франсиска.

[5] Альпаргаты — род лаптей, сплетенных из кожи.

[6] Город, к муниципальному округу которого принадлежит Касас-Вьехас.

Комментарии

[I] Имеется в виду отделение анархо-синдикалистского профцентра НКТ. НКТ (Национальная конфедерация труда Испании) была создана в 1911 г. Пользовалась влиянием в основном в Каталонии, Леванте и Андалузии. В 1919—1922 гг. входила в Коминтерн, затем перешла в анархистский интернационал МАТ. В сентябре 1923 г., после установления диктатуры Примо де Риверы, запрещена и самораспустилась. В 1927 г. в подполье был воссоздан Национальный комитет НКТ. После падения диктатуры Примо де Риверы, в июне 1930 г. восстановлена, к руководству конфедерацией пришли лидеры Федерации анархистов Иберии (ФАИ), ориентировавшие НКТ на вооруженное завоевание «либертарного коммунизма» (т.е. анархии) путем организации разрозненных восстаний в отдельных населенных пунктах (в строгом соответствии со стратегией Бакунина—Малатесты). НКТ активно участвовала в анархистских восстаниях в январе 1932 г. и декабре 1933 г. В 1932—1934 гг. часть профсоюзных организаций расценила линию НКТ как авантюристическую, вышла из НКТ и организовала «Синдикаты оппозиции». В 1934 г. «Синдикаты оппозиции» участвовали в Октябрьском восстании, в то время как НКТ и ФАИ бойкотировали его. На всеобщих выборах в феврале 1936 г. НКТ впервые — под воздействием вернувшихся в нее «Синдикатов оппозиции» — выступила против бойкота выборов (не вернувшиеся в НКТ группы организовали Синдикалистскую партию, вступившую в Народный фронт). В соответствии с тактикой неучастия в парламентской деятельности НКТ сначала отказалась от вхождения в Народный фронт, но после начала гражданской войны 4 представителя НКТ вошли в правительство Народного фронта. В апреле 1938 г. НКТ официально вступила в Народный фронт. После поражения Республики НКТ была запрещена, продолжила работу в эмиграции. Восстановлена в Испании в постфашистский период. В настоящее время в стране действуют минимум две конкурирующие профсоюзные анархо-синдикалистские организации с одинаковым названием «НКТ».

[II] Гражданская гвардия — специальный карательный аппарат военного типа, существующий в Испании наряду с полицией. Была создана в 1844 г. для подавления антиправительственных партизанских групп, действовавших в сельской местности после поражения Третьей испанской революции 1834—1843 гг. (правительство, разумеется, именовало эти группы «бандитами»). Гражданские гвардейцы обязаны жить в казармах, им запрещалось общаться с населением тех сел, где они были расквартированы, они не имели права служить в той области, где родились. Гражданская гвардия вела себя в Испании как оккупанты в оккупированной стране и вызывала дружную ненависть населения. В начале 30-х гг. XX в. гражданская гвардия в Испании насчитывала около 30 тыс. человек.

[III] Алькальд — глава муниципальной администрации.

[IV] Т.е. «либертарный коммунизм», иначе говоря, анархию. По представлениям НКТ, «либертарная революция» отменит государство, частную собственность, классы, церковь (но не религию), «принцип авторитета», брак (но не семью), товарно-денежные отношения. Государство будет заменено конфедерацией коммун, высшей властью в коммунах будут профсоюзные советы, которые для оперативного управления создатут выборные коммунальные советы. В Касас-Вьехас, как видно из текста, анархисты добросовестно пытались воплотить эту программу в жизнь.

[V] Херес — город по соседству с Медина-Сидонией, также входящий в провинцию Кадикс (Кадис).

[VI] Кадикс (Кадис) — провинция в Испании.

[VII] Речь идет о «штурмовой гвардии» («гвардия асальто»), специальных подразделениях, созданных в 1931 г. из офицеров и рядовых, преданных республике (как противовес ненадежной гражданской гвардии). Позже в «штурмовую гвардию» стали принимать и «гражданских» республиканцев. После франкистского мятежа «штурмовая гвардия» почти в полном составе (20 тыс. из 22-х) сохранила верность Испанской республике.

[VIII] Собственно, либертариос значит «либертарии», синоним слова «анархисты».

Перевод с испанского Б. Загорского.

Комментарии Р. Водченко и А. Тарасова.

Опубликовано в книге: Испания в огне. Сборник. Харьков: Україньский робiтник, 1934. (Литература мировой революции).

Рамон Хосе Сендер Гарсес (1901—1982) — испанский писатель, классик испанской литературы XX века, прозаик, поэт, драматург, публицист, критик. Представитель «поколения 1930 года» («поколения Испанской революции»). Родился в крестьянской семье, в возрасте 12 лет ушел из дома и стал учеником аптекаря. Учился в Мадридском университете, где начал писать стихи. Участвовал в революционном студенческом движении.

Автор книг «Мадрид — Москва» (1934), «Мистер Уитт в кантоне» (1935), «Испания идет в контратаку» (1938), «Король и королева» (1947), «Любезный палач» (1952), «Пять книг Ариадны» (1957), «Император Карл» (1963), «Сфера» (1969), «Фойе» (1971), «Беглец» (1972), «Тупак Амару» (1973), «Эфемериды» (1976), «Золотая рыбка» (1976), «Костер в ночи» (1980) и многих других, в том числе изданных посмертно. Произведения, носящие автобиографический характер, объединены Р. Х. Сендером в девятитомный цикл «Хроники зари» (1942—1966).