|
Концепция революции в марксистской теории включает в себя целый исторический период: последнюю фазу капитализма, переходный период диктатуры пролетариата и первоначальную стадию социализма. Это в строгом смысле слова историческая концепция, отражающая реальные общественные изменения; также это концепция диалектическая, отражающая противоположные тенденции в рамках соответствующего исторического периода — в той мере, в которой они этому периоду присущи. Эти тенденции и контртенденции суть проявления того, неотъемлемыми составляющими чего является сами марксистские теория и практика. Марксистская теория сама есть сила в исторической борьбе, и по мере того, как её понятия, «переведённые» на язык практики, превращаются в силы сопротивления, изменения и преобразования, они испытывают на себе действие превратностей борьбы, отражая и охватывая их, но не подчиняя их себе. Поэтому «пересмотр» является элементом самой концепции революции, составной частью внутреннего развития этой концепции.
В этих заметках[*] поднимаются лишь некоторые проблемы, связанные с таким пересмотром. Для начала я позволю себе коротко напомнить, как [сейчас] выглядит эта марксистская концепция. Революция:
1) означает социалистическую революцию, уничтожение капитализма, введение коллективной собственности на средства производства и управление ими со стороны «непосредственных производителей»;
2) начинается в промышленно развитых обществах (в силу крайнего обострения внутренних противоречий на этой стадии капитализма, а также в связи с появлением возможности воплотить в жизнь социалистический принцип «каждому — по потребностям»); первый этап должен быть пройден как можно быстрее, иначе будет невозможно избегнуть репрессий;
3) происходит во время экономического кризиса, ослабившего установленный государственный порядок;
4) происходит в виде широкомасштабных (организованных) массовых выступлений рабочего класса, в результате которых на переходный период устанавливается диктатура пролетариата.
Концепция исходит из следующих демократических предпосылок:
а) революция — это дело большинства; и
б) демократия обеспечивает наиболее благоприятные условия для организации и воспитания классового сознания.
В этих предпосылках подчеркивается важность «субъективного фактора»: предпосылками революции являются осознание факта эксплуатации и знание путей преодоления эксплуатации, наличие опыта пребывания в невыносимых условиях и жизненная потребность в преобразованиях.
Но марксистская концепция революции предполагает также непрерывность преобразований: развитие сформированных капитализмом производительных сил через овладение новыми производителями технологиями и аппаратом управления производством.
Что является главным в [предлагаемом] пересмотре концепции революции? Не только выявление и перечисление указанных исходных предпосылок, которые фактическим развитием событий разоблачены как не соответствующие более действительности, но такое отношение и к самой концепции революции в целом, когда все ее элементы являются взаимосвязанными. Это влечет за собой пересмотр марксистского представления о структурной взаимосвязи между капитализмом и социализмом в следующих аспектах:
1) проблема «перехода»: социализм сосуществует с капитализмом или побеждает (наследует ему)?
2) «новое определение» социализма согласно новому историческому этапу глобального развития, а именно: в чём заключается качественное отличие социализма как строя, радикально отрицающего капитализм?
Границы этого пересмотра заданы самой марксистской теорией, то есть обусловлены необходимостью раскрытия диалектического предназначения её понятий при анализе социальной реальности. Насколько корпоративная стадия капитализма отличается от предыдущих его стадий, на основе анализа которых формировалась марксистская концепция [революции], а также насколько развитие капитализма «изменило направление» развития социализма[1] и, наоборот, ровно настолько же концепция революции и будет «новой».
И точно так же, как стадия развития, которую проходят [сейчас] капитализм и социализм, является результатом воздействия на них экономических и политических сил, определивших предыдущие стадии, так и новая концепция [революции] станет внутренним развитием старой.
В следующих разделах предложены лишь некоторые направления разработки новой концепции.
Наверное, наиболее общим моментом предложенного пересмотра является изменение в теоретической схеме, отображающей изменения в социальной базе потенциальной революции и в расширении этой базы, равно как и изменения возможностей сдержать революцию или нанести ей поражение.
Эта теоретическая схема, равно как и обоснование «подрывной» деятельности, приобрела планетарное значение: не осталось более места для понятий, действий или стратегий, которые можно было бы рассматривать или оценивать без учета международной обстановки. Точно так же, как Вьетнам является неотъемлемой частью системы корпоративного капитализма, так и национально-освободительные движения являются неотъемлемой частью потенциальной социалистической революции. И сила революционного воздействия освободительных движений «третьего мира» зависит от степени внутреннего ослабления капиталистических метрополий.
На это можно возразить: марксистская теория всегда была «интернациональной», в том числе на организационном уровне. Это верно; но этот «интернационализм» ориентировался на промышленный пролетариат как на революционную силу внутри индустриального капитализма; сегодня он такой силой не является. Марксистская теория никогда не забывала о народах колониальных или отсталых регионов мира, но этим народам отводилась преимущественно роль помощника, союзника, «резервуара» (по выражению Ленина) главной исторической движущей силы революции. «Третий мир» добился полного теоретического и стратегического признания только после Второй мировой войны — и тогда маятник качнулся в обратную сторону. Сегодня сильна тенденция рассматривать национально-освободительные движения как главную — если не единственную — революционную силу; и ещё есть тенденция — противоположная, казалось бы, первой — применять к этим движениям теоретические и организационные схемы, разработанные и применявшиеся к стратегиям в метрополиях (например, руководящая роль города, централизованное партийное управление, союзы с группами национальной буржуазии, коалиции).
В действительности ситуация в мире противится механистическому делению на «третий мир» и другие. Скорее мы сталкиваемся с разделением исторических сил на три группы, границы которых пересекают как «первый мир», так и «второй» и «третий» миры. Состязание социализма с капитализмом разделяет «третий мир», и в качестве новой исторической силы там возникает то, что можно было бы назвать — и «новыми левыми» называется — альтернативой как капиталистическим, так и существующим социалистическим обществам, а именно: борьба за различные пути социалистического строительства, строительства «снизу» — на основе «нового низа», не встроенного в систему ценностей старых обществ — социализма сотрудничества и солидарности, когда мужчины и женщины коллективно определяют свои потребности и цели, свои приоритеты, а также способ и темп «модернизации».
И эта потенциальная альтернатива (шанс перепрыгнуть через растянутый до бесконечности «первый этап», шанс разорвать континуум подавления и господства) зажгла и интенсифицировала радикальную оппозицию в промышленно развитых странах (как на Востоке, так и на Западе), но особенно в центре капиталистической империи[2]. Эта оппозиция может стать катализатором изменений. Марксистская концепция [революции] обретает новое значение в передовых капиталистических странах, и — вопреки наличию доказательств противоположного — судьба революции (как мировой революции), вполне возможно, будет решена в метрополиях. Только превращение самого сильного звена в цепи в самое слабое передаст национально-освободительным движениям импульс, способный превратить их в мировую революционную силу[3].
Оппозиция в центре корпоративного капитализма[4] характеризуется тем, что она сосредоточена на двух противоположных полюсах общества: в гетто (население которых само по себе неоднородно) и среди интеллигенции — выходцев из «среднего класса», особенно среди студентов.
Общими чертами, роднящими эти разные и даже конфликтующие между собой группы, являются тотальный характер отказа[5] и бунта:
1) настаивание на разрыве с непрерывностью подавления и эксплуатации — независимо от того, от чьего имени они осуществляются; настойчивое требование не только новых институтов, но и самоопределения;
2) недоверие ко всем идеологиям, включая социализм, превратившийся в идеологию[6];
3) непринятие псевдодемократического процесса, поддерживающего господство корпоративного капитализма[7].
Этот «неортодоксальный» характер оппозиции сам по себе является отражением структуры корпоративного капитализма (а именно «интегрированности» в него большинства населения, находящегося в основании общественной пирамиды). Ни одна из двух указанных оппозиционных групп не представляет «человеческого базиса» процесса общественного производства, что для Маркса было обязательной характеристикой исторической движущей силы революции.
Они не представляют большинства населения.
Они наталкиваются на враждебное отношение (и ненависть) к себе со стороны организованного рабочего класса (который всё ещё остается человеческим базисом капиталистического производства и создателем прибавочной стоимости, а потому и потенциальной движущей силой возможной революции); они по-настоящему не организованы ни на национальном, ни на международном уровне.
Саму по себе эту оппозицию нельзя считать движущей силой радикальных преобразований — она может стать таковой только при условии поддержки со стороны рабочего класса, разбившего оковы своей интегрированности [в систему] и зависимости от бюрократических профсоюзов и партийных аппаратов, эту интегрированность поддерживающих. Если этот союз между оппозицией и рабочим классом не материализуется, последний может стать, пусть даже только частично, массовой базой неофашистского режима.
Вывод: марксистская концепция революции как революции, осуществляемой большинством эксплуатируемых масс и имеющей своей кульминацией «захват власти» и установление диктатуры пролетариата, с чего собственно и начинается обобществление, «отстала» от исторического развития — она отвечает пройденной фазе капиталистического производства и организации, но не отвечает нынешней более высокой фазе капиталистической производства, включающей в себя производство средств разрушения и ужасающее сосредоточение в руках будущей власти орудий уничтожения и идеологической обработки.
Тем не менее, это признание марксистской концепции [революции] «недействительной» является аутентичным и точным Aufhebung [снятием]: суть понятия сохраняется и повторно подтверждается на уровне, фактически достигнутом историческим развитием. Революционный пролетариат становится движущей силой преобразований там, где он всё ещё является человеческим базисом процесса общественного производства, а именно: в преимущественно сельских районах «третьего мира», где он оказывает широкую поддержку фронтам национального освобождения.
И эти районы, и эти силы являются по отношению к капиталистической системе отнюдь не внешними. Они представляют важную часть мирового пространства эксплуатации; они являются районами и силами, которые система не может разрешить себе отпустить, не может позволить, чтобы они сменили орбиту (на социалистическую или коммунистическую), поскольку система может выжить, только если её расширение не будет блокировано какой-либо более влиятельной силой. Национально-освободительные движения являются выражением внутренних противоречий мировой капиталистической системы.
Но именно в силу этого взаимоотношения революций «извне» и революций непосредственно в метрополиях сохраняется судьбоносная связь между перспективами освободительных движений и перспективами политических преобразований в метрополиях. «Отрицающие» [систему] «внешние» силы должны «синхронизировать» свои действия с внутренними силами [метрополии], и эта синхронизация никогда не сможет возникнуть только вследствие [искусственной] организации — она должна иметь объективный базис в экономических и политических процессах внутри корпоративного капитализма. Эти объективные факторы проявляются в перегрузках и перенапряжениях корпоративной экономики:
1) в необходимости конкуренции и в страхе перед постепенной автоматизацией, сопровождаемой постоянной безработицей, что требует направления всё большего числа работников в непроизводительные, паразитические отрасли экономики;
2) в постоянном росте стоимости неоколониальных войн и контроля над коррумпированными диктатурами;
3) в падении нормы прибыли вследствие постоянного уменьшения участия рабочей силы в процессе производства;
4) в возникновении в обществе потребностей, удовлетворение которых вступает в противоречие с моральными и дисциплинарными требованиями, необходимыми для работы при капитализме; в царство необходимости вторгаются уже не являющиеся необходимыми вещи, технические новинки и роскошные «девайсы» существуют бок о бок с постоянной бедностью и лишениями, в конкурентной борьбе за существование «излишества» становятся предметами первой необходимости.
Если эти тенденции сохранятся, всё более явные противоречия между огромным общественным богатством и его нерациональным и разрушительным использованием, между потенциалом свободы и фактом её подавления, между возможностью преодолеть отчужденный труд и капиталистической потребностью в его сохранении вполне могут привести к постепенной утрате обществом жизнеспособности, к распаду морали, обеспечивающей в обычных условиях ежедневное соблюдение и следование [социально] необходимым моделям поведения на работе и вне ее. Это может способствовать осознанию того факта, что технический прогресс служит инструментом [классового] господства.
События мая-июня во Франции показали, насколько беспорядок в стабильном обществе может ослабить оковы капиталистической и профсоюзной интегрированности и способствовать созданию союза групп [активных] рабочих с боевой интеллигенцией.
Концепция революции предполагает учет этой возможности разлада, дезинтеграции системы (на первый взгляд «стихийной»), постепенной потери ею целостности — что явится выражением объективной устарелости отчужденного труда, порождением решительного требования освободить человека от его функции участника (и слуги) процесса производства; революцию можно рассматривать как кризис системы, купающейся в «благосостоянии» и роскоши.
В ситуации такого кризиса проявятся исторически необходимые движущие силы преобразований, не связанные с каким-либо традиционным классом. Но «соответствие» этих движущих сил предстоящей задаче можно оценить, если мы вспомним важнейший, наверное, пункт рассматриваемой нами марксистской концепции, а именно что исторический революционный субъект должен выступать как «полное отрицание» системы также и в том смысле, что этот субъект должен быть общественным классом, свободным от эксплуататорских потребностей и капиталистических интересов, то есть не зараженным ими, то есть быть носителем принципиально иных, «гуманистических», потребностей и ценностей.
Такое представление предусматривает разрыв непрерывности господства, качественное отличие социализма как новой формации и нового жизненного уклада [от предыдущих], предполагает не только рациональное развитие производительных сил, но также и направление прогресса в сторону прекращения конкурентной борьбы за существование, не только ликвидацию бедности и изнурительного труда, но также и восстановление социальной и природной среды как мирной, прекрасной вселенной — полную переоценку ценностей, пересмотр потребностей и задач. Это означает внесение ещё одного изменения в концепцию революции: разрыв с наследием технического аппарата производства, который, по Марксу, переходит (очищенный от капиталистических злоупотреблений) в социалистическое общество. Такая «технологическая» преемственность может сделать фатальной связь социализма с капитализмом, так как этот технический аппарат по самой своей структуре и масштабу превратился в аппарат контроля и господства. Разрыв этой связи будет означать не откат, не технический регресс, а перестройку технического аппарата согласно потребностям свободных людей, руководимых своими разумом и чувствами, своей автономией. Эта автономия потребует децентрализованного аппарата рационального управления, при этом меньших размеров — меньших, поскольку отныне он не будет раздуваться потребностями в эксплуатации, агрессивной захватнической политике и конкуренции, а будет иметь своей основой солидарность в сотрудничестве.
Теперь спросим себя: приложимо ли это очевидно «утопическое» представление к наличным социально-политическим силам — тем, которые можно расценивать как движущие силы качественных преобразований?
Марксистская концепция революции не является ни утопической, ни романтической: она настаивает на реальной основе власти, на наличии объективных и субъективных факторов — только это и способно возвысить представление о качественных преобразованиях над уровнем принятия желаемого за действительное. И эта основа всё ещё находится в промышленно развитых странах.
В [развитых] капиталистических странах силы общественной альтернативы, кажется, сосредоточены сегодня только в среде упомянутых выше «маргинальных» групп: оппозиция среди интеллигенции, особенно среди студентов, и политически ангажированных и активных групп трудящихся.
И те, и другие не просто отвергают систему в целом и любое преобразование системы «в рамках существующих структур» — они также открыто заявляют о своей преданности новой и качественно иной системе ценностей и стремлений.
Слабость этих групп указывает на новую историческую расстановку сил, которая и определяет [новую] концепцию революции:
1) против интересов большинства населения, интегрированного [в систему], включая «непосредственных производителей»;
2) против успешно функционирующего, процветающего общества, в котором не сложилось ни революционной, ни даже предреволюционной ситуации.
В этих обстоятельствах роль оппозиции становится строго подготовительной: её задача состоит в радикальном просвещении (в теории и на практике), воспитании кадров и создании ячеек борьбы с мировой структурой капитализма.
Поскольку именно в этой мировой структуре заявляют о себе внутренние противоречия: в постоянном сопротивлении неоколониальному господству, в новых мощных попытках построения качественно другого общества — на Кубе, в Китайской культурной революции[8] и — не в последнюю очередь — в более-менее «мирном» сосуществовании с Советским Союзом. Отсюда также вытекает динамика двух антагонистических тенденций:
1) общий интерес «имущих наций» перед лицом международного восстания в условиях неустойчивого равновесия сил;
2) противоречивые интересы различных общественных систем, причём обе системы стараются сохранить и защитить свои политико-стратегические сферы влияния[9].
Марксистская концепция революции должна учитывать изменения в масштабе и социальной структуре развитого капитализма и новые формы противоречий, характерных для нынешней фазы развития капитализма во всём мире. Внесение изменений в марксистскую концепцию [революции], таким образом, является не инородным включением в нее и не корректировкой, а дальнейшей разработкой самой марксистской теории.
Один пункт, похоже, остается несовместимым с этим подходом. У Маркса есть одна натяжка, которую можно было бы назвать рационалистическим или даже позитивистским предубеждением, а именно: его убежденность в неизбежности перехода на «высшую стадию развития человечества» и в конечном успехе этого перехода. Хотя Маркс вполне сознавал возможность неудачи, поражения или предательства, альтернатива «социализм или варварство» не была неотъемлемой частью его концепции революции. Но она должна стать такой частью: подчинение человека орудиям его труда, тотальному всеохватному аппарату производства и разрушения достигло точки возникновения неограниченной и неконтролируемой власти; овеществлённая, verdіnglіcht[10] под защитой технологий и мобилизаций во имя «национальных интересов», эта, похоже, вполне самодовлеющая власть превращает идеологически обработанных и интегрированных в систему людей в своих союзников. Она способна нанести смертельный удар до того, как противодействующие ей силы будут достаточно мощны, чтобы предотвратить этот удар, то есть вызвать взрыв внутренних противоречий. А это может обречь всякий пересмотр концепции революции на то, что он станет просто абстракцией и спекуляцией. Осознание такой угрозы должно укрепить и объединить оппозицию во всех её действиях. На это — единственная надежда.
1968
[*] Статья написана до майско-июньских событий во Франции. Позже Маркузе включил в нее несколько строк, чтобы подчеркнуть историческое значение этих событий. — Примеч. редакции «Нью лефт ревью».
[1] Очевидно, здесь и далее, говоря «социализм», Маркузе имеет в виду «реальный социализм».
[2] В США.
[3] Как мы видим, надежды Маркузе на то, что общественный подъем 60-х гг. XX в. сможет превратить страны капиталистической метрополии в, говоря ленинским языком, слабые звенья в цепи капитализма, не оправдались. Однако классическая советская установка, согласно которой рабочий класс стран метрополии оставался революционным субъектом, оказалась еще менее соответствующей действительности.
[4] См. комментарий 2.
[5] Г. Маркузе в данном случае использует слово «отказ» в том же смысле, в каком он употребляет свое понятие «Великий Отказ», то есть речь идет об отказе от любых форм коллаборационизма с существующими социальными и политическими институтами, поскольку такое сотрудничество закладывает основы для превращения революционных сил в реформистские.
[6] В данном случае Маркузе отождествляет идеологию с неподлинным, ложным знанием.
[7] Речь идет о буржуазной представительной демократии.
[8] Как большинство западных левых, Маркузе в 1968 г. разделял иллюзии об «антибюрократическом» характере «культурной революции» в Китае, поддавшись маоистской пропаганде.
[9] Речь, конечно, о капитализме и суперэтатизме, противостоявших тогда друг другу на мировой арене.
[10] Материализовавшаяся (нем.).
Доклад, прочитанный на посвященном 150-летию со дня рождения Карла Маркса симпозиуме ЮНЕСКО в 1968 году.
Опубликовано в журнале «Нью лефт ревью», № 56 (июль-август 1969).
Перевод с английского Романа Тисы под редакцией Александра Тарасова.
Комментарии Александра Тарасова.
Герберт Маркузе (1898—1979) — немецкий, затем североамериканский философ-марксист, социолог, преподаватель, видный представитель Франкфуртской школы.