Александр Тарасов

Расистские предрассудки под маской либерализма

Прочитал в «Общей газете» (№ 38 за 1996 год) интервью с Анной Гейфман «Свобода от устоев. Политический террор — это кризис общественного мнения» — и почувствовал себя оскорбленным, униженным и оплеванным. Никогда еще на страницах «ОГ», где я и сам печатался, не встречал я столь изощренно расистского текста.

А. Гейфман представлена читателю как специалист по «русскому революционному экстремизму конца XIX — начала XX в.», автор «500-страничной книги “Убий!”». Положим, число страниц еще ничего не говорит ни о качестве исследования, ни о понимании предмета. О том же, что у А. Гейфман понимание заменено предрассудками и, к сожалению, расистскими предрассудками, можно смело судить по интервью с ней. Михаилу Поздняеву, бравшему интервью, надо отдать должное: он замечательно точно сформулировал свои вопросы — так, что Анна Гейфман саморазоблачилась полностью.

Во-первых, в духе худших школ советологии Россия опять провозглашается родиной политического террора. Это ложь, и ложь злонамеренная. Она была специально изобретена и тиражировалась в советский период — как оружие борьбы против большевиков, Советской власти и СССР. Сейчас нет ни СССР, ни Советской власти. А пропагандистский миф все живет — и по-прежнему нам навязывается (теперь уже устами американского историка А. Гейфман). Раньше это был антисоветский миф. А теперь какой? Очевидно, антирусский, русофобский. Так А. Гейфман льет воду на мельницу И. Шафаревича.

Политический террор существует ровно столько, сколько существует политика. Политический террор — один из самых первых, самых ранних методов политической борьбы. Устранение конкурента путем его физического уничтожения известно со времен, как минимум, «военной демократии» в первобытных обществах.

История рабовладельческих обществ изобилует примерами политических убийств — вспомним хотя бы убийство персидского царя Камбиза агентами мага Гауматы и убийство спустя семь месяцев самого Гауматы семью террористами.

А чем, интересно, было покушение на афинских правителей Гиппия и Гиппарха со стороны двух террористов — Гармодия и Аристогитона? Кстати, греки высоко почитали этих террористов и ставили им памятники.

А террориста, заколовшего Филиппа Македонского, неужели не Александр подослал, а русские большевики посредством машины времени этапировали в Македонию? И правнучка печально знаменитого Пирра царица Деидамия была убита, очевидно, вовсе не противниками монархии в Эпире, а все теми же безбожными русскими марксистами?

А Юлия Цезаря в Сенате, интересно, тоже русские большевики убили, начитавшись Маркса?

И все многочисленные террористические акты в эллинистических государствах или в Византии — тоже дело русских марксистов? И палестинские сикарии — точная аналогия боевикам ИРА — тоже вдохновлялись 2 тысячи лет назад примером русских террористов? Или, может быть, все-таки наоборот?

А Жан Клеман, убивший Генриха III Валуа, был вовсе не монахом-доминиканцем, а переодетым русским марксистом? И Равальяк, заколовший кинжалом короля Генриха IV, тоже, значит, был не католическим фанатиком, а засланным в прошлое русским революционером? И Варфоломеевской ночи не было? И роялист Кадудаль не пытался взорвать Бонапарта? И Наполеон, надо думать, герцога Энгиенского не похищал?

А если говорить о собственно революционном индивидуальном терроре, то Карл Занд, убивший агента Священного Союза Коцебу в 1819 году — вот кто, видимо, был первым революционным террористом в Европе, задолго до народовольцев. Впрочем, итальянские карбонарии активно использовали индивидуальный террор уже в 1818 году — но в ответ на террор правительственный и можно, наверное, спорить, не было ли это первой в европейской истории «городской герильей». Но уже в 1820 году в Париже Лувель заколол герцога Беррийского. А в 1835 году Фиески пытался взорвать Луи-Филиппа на бульваре Тампль — и при этом было убито и ранено 40 человек. Все это было задолго до народовольцев — и уж тем более до «периода 1904–1917 годов», на который ссылается А. Гейфман. Впрочем, в силу сверхузкой специализации, которой отличаются американские историки, абсолютно беспомощные сразу за рамками своей узкой темы, А. Гейфман может всего этого просто не знать. Но незнание для историка не является оправданием. Скорей, это testimonium paupertatis.

А. Гейфман говорит: в 60–70-е годы XX века жертвами политического терроризма во всем мире стало приблизительно 10 тысяч человек, а в России в 1904–1917 годах было совершено свыше 21 тысячи терактов, из них 17 тысяч со смертельным исходом или ранениями.

Во-первых, сомнения вызывают приводимые А. Гейфман цифры. В одной только Турции с 1 мая 1977 года и по 12 октября 1980 года в результате террористических актов было убито 12 426 человек и ранено 23 546, причем только в 1979–1980 годах (за неполные два года) был убит 5 241 человек и стали инвалидами 14 152 человека. Это — с одной стороны. С другой — в 1905–1907 годах в России имела место революция и в 1917 — еще две. В 1905–1907 годах в России, пользуясь современной терминологией, шла диффузированная гражданская война. Ленин писал инструкции для большевистских боевиков и прямо называл их действия партизанскими, их борьбу — партизанской борьбой, причем специально указывал, что партизанская борьба — это форма арьергардных боев при отступлении революции. Похоже, А. Гейфман никогда не задумывалась над тем, как отличить террористический акт от партизанской операции. Вот например, действия отряда Котовского в 1905–1907 годах — это террористическая деятельность или партизанская, совершаемая в ходе гражданской войны? А между тем это важный вопрос с точки зрения приводимых А. Гейфман для сравнения цифр, поскольку только в Биафре в 1967–1970 годах в ходе гражданской войны погибло свыше 1 миллиона человек. Так что слова А. Гейфман «ничего подобного в те годы ни в одной стране не происходило», строго говоря, лишены доказательного смысла. А в другие годы и в других странах происходило еще и не то.

Кстати, как раз в 1910–1917 годах в Мексике имели место революция, американская интервенция и гражданская война, в ходе которых число акций, имевших внешние признаки терактов (политические убийства, покушения, нападения на правительственные учреждения и дома политических противников, полицейские участки, экспроприации и т.п.), исчислялось самое меньшее 180 тысячами, а число погибших, по разным данным, составило от 826 до 962 тысяч человек. А в 1905–1908 годах была революция в Иране и в 1911–1913 годах — в Китае. Там, в силу восточной специфики и понятных трудностей с подсчетом населения, вообще никто не скажет, сколько было «террористических актов» и жертв — но несомненно, куда больше, чем в России.

Интересно также, когда А. Гейфман считала террористические акты в России, она включила в их число «аграрный террор»? То есть если крестьяне, например, нападали на управляющего (или на урядника) и убивали его — это теракт или нет? А когда сжигали помещичью усадьбу? А теракты польских националистов (3 166 акций за 1905–1907 годы)? Закавказских? Прибалтийских? Черносотенцев?

А вот перестрелка с полицией при разгоне демонстрации — это теракт или нет? А перестрелка с полицией при попытке ареста? Кстати, расстрел мирной невооруженной демонстрации — можно ли считать актом терроризма со стороны солдат (царя, правительства)? Если нет, то почему? Если да, то царь, правительство, солдаты — это террористы. И тогда, стало быть, борьба с царем, правительством, солдатами, жандармами — это борьба с терроризмом. А все убийства, совершенные царем, правительством, солдатами — это теракты. Так вот, 9 января 1905 года в Петербурге было убито и ранено до 4 600 человек. А только с января 1905 по январь 1906 года полицией и войсками было убито свыше 14 600 человек, не считая жертв еврейских погромов. В 1905–1908 годах по приговорам царских судов было расстреляно и повешено по политическим мотивам свыше 10 тысяч человек.

А. Гейфман заявляет далее: «Все методы политического терроризма, которые применялись в мире после 17-го года, до 17-го года были опробованы в России». Так-таки «все»? И угон самолетов? И захват океанских пассажирских лайнеров и паромов (пусть мне скажут, где и когда это было сделано «до 17-го года в России»)? И захваты железнодорожных составов с заложниками? И газовые атаки (как у «Аум Синрикё») в метро (интересно, в каком городе России было метро до 17-го года)? И захваты посольств (интересно, каких стран)? И ракетные обстрелы? (Кибальчич был, конечно, гений, но ни одной боевой ракеты не построил.)

А что, революционеры в России, как Басаев в Буденновске, захватывали здания больниц с больными и объявляли их заложниками? Если да, в каком городе это было и в каком году? А может быть, революционеры загоняли целые села в церкви и сжигали их (как усташи поступали с сербами в 1941–1944 годах)? И лагеря смерти с газовыми камерами тоже, надо полагать, русские революционеры придумали и опробовали еще до 17-го года?

Показательно, что когда М. Поздняев спрашивает у А. Гейфман о терроре ультраправом, черносотенном, та презрительно отмахивается: это, мол, чепуха — «погромы — это безобразные выходки толпы. И они вызывали протест, встречали отпор». Ну да. А нападения революционеров на полицейские участки, надо думать, никогда отпора не встречали. И протеста ни с чьей стороны не вызывали. Даже со стороны самих полицейских.

Да и насчет погромов не все так просто. У кого-то они вызывали протест, а кого-то, напротив — одобрение. Организованных черносотенцев в России было, самое меньшее, 400 тысяч. О такой численности ни одна революционная партия и мечтать не могла. А как насчет организации погромов не «толпой», а властями (иногда так явно и грубо, что это признавалось даже Госдумой, как в случае с Белостокским погромом 1–3 июля 1906 года)? А как насчет организатора и вдохновителя Кишиневского погрома 6–7 апреля 1903 года П.А. Крушевана, «наказанного» избранием в Госдуму? Правда, в Крушевана стрелял в июне 1903 года, мстя за погром, Пинхус Дашевский — но это, судя по интервью А. Гейфман, как раз проявление той самой прискорбной «вседозволенности одиночек», которая вызывает у нее осуждение. Кишиневский погром был санкционирован министром внутренних дел Плеве (секретной телеграммой от 25 марта 1903 года). Плеве был убит в 1904 году эсером Егором Созоновым. Ну, это, понятно, тоже проявление прискорбной «вседозволенности одиночек». Подумаешь, ну убили там по указанию Плеве в каком-то Кишиневе каких-то 50 евреев, да 425 ранили, да не то 125, не то 135 евреек изнасиловали — и понятно, что никакого наказания никогда Плеве не понесет, — но это, разумеется, с точки зрения А. Гейфман, не основание в г-на Плеве бомбы бросать.

А. Гейфман говорит далее: «Некорректна, по-моему, позиция: “Реакционная политика правительства — встречная волна народного негодования”. Зависимость тут другая: вседозволенность одиночек — при потакании общественного мнениям (выделено А. Гейфман). Некорректно и аморально говорить о «вседозволенности одиночек» для России эпохи еврейских погромов, когда в стране царила вседозволенность властей. Некорректно и аморально предъявлять претензии к «одиночкам» и к целому «общественному мнению» России начала XX века либеральному историку, выросшему и воспитанному в сытой благополучной Америке конца XX века. А. Гейфман себе просто представить не может (и не хочет) атмосферу, скажем, погромных дней 1905 года, когда только с 18 по 20 октября произошли 690 еврейских погромов — большей частью организованных официальными властями, — в ходе которых было убито от 3 500 до 4 000 человек и ранено свыше 10 тысяч.

Уж наверное в Бостоне, где работала в университете А. Гейфман, ее друзей и близких не пороли плетьми, ее родным не вспарывали животы при погроме и саму ее погромщики не насиловали взводом. Вот если бы семью А. Гейфман при погроме убили, а ее саму — коллективно изнасиловали (а власти на все это глядели бы сквозь пальцы) — интересно, как бы она тогда стала относиться к «вседозволенности одиночек»?

По логике А. Гейфман, власти могут организовывать погромы, то есть осуществлять немотивированный террор против граждан, а граждане не могут отвечать террором на террор, граждане должны покорно и безропотно идти, как овцы, на заклание.

Подобная позиция — это всего лишь слегка закамуфлированная апология погромной политики царизма в России.

Заодно А. Гейфман демонстрирует элементарное невежество в русской истории, сводя весь правый террор к «погромам» и «выходкам толпы». Любой школьник знает, что убийство Николая Баумана — типичный случай индивидуального политического террора — произошло отнюдь не во время погрома, а напротив, во время революционной манифестации. Интересно, а вооруженные нападения и обстрелы боевиками «Союза русского народа» (СНР) демонстраций, митингов и собраний рабочих, социал-демократов, даже профсоюзных собраний — что было для СНР обычным делом — это тоже «погромы» и «выходки толпы»? А убийства депутатов Госдумы Герценштейна, Иоллоса и Караваева — тоже произошли при «погроме»? А вооруженные столкновения и перестрелки с рабочими дружинами, например, в Петербурге — это тоже «погромы»? А попытка организовать покушение на Витте?

Отвечая на вопрос Поздняева «значит, Николай II не виноват? И Ленский расстрел, и “Кровавое воскресенье” — не при чем?», А. Гейфман выдает более чем показательный ответ: «Они — “при чем”, но сообщают нам о духе времени, о духовном кризисе куда меньше, чем Распутин, игры с Востоком, желтые занавески, столоверчение, кокаин и повальное чтение Арцыбашева. Человек, живущий на грани веков, жаждущий смены ориентиров, — в вакууме, он совершенно потерян, ему не на что опереться. Тогда и возникает на горизонте призрак Маркса, охраняющий некое подполье, где живут борцы за народное счастье. Дело прочно, когда под ним сочится кровь, неважно чья, убийцы или его жертвы». Во-первых, не «сочится», а «струится». Некрасова историк русского революционного движения должен знать наизусть, а не приблизительно. Особенно, когда речь идет о таком концептуальном, программном произведении, как «Поэт и Гражданин».

Во-вторых, не надо передергивать. У Некрасова написано четко и ясно:

Где же здесь, интересно, гейфмановское «неважно чья, убийцы или его жертвы»? «Иди в огонь», «иди и гибни», «умрешь не даром» — трижды, как будто специально для А. Гейфман, повторил Некрасов — но А. Гейфман его не услышала и не поняла. Или, вернее, сделала вид, что не услышала и не поняла.

Интересно, а

— А. Гейфман как воспринимает? Неужели тоже как призыв к террору? Счастье для русской литературы, что А. Гейфман родилась слишком поздно — и не служит в цензурном комитете!

«Поэт и Гражданин» был написан и опубликован Некрасовым в 1856 году — в сборнике «Стихотворения» и журнале «Современник». Первый акт революционного террора — выстрел Каракозова — прозвучал только спустя 10 лет. О каких «убийцах» и «жертвах», черт побери, мог писать в 1856 году Некрасов?! Ну нельзя же быть до такой степени неграмотной!

Но главное все же в другом. Главное — в явно проступившем в ответе А. Гейфман презрении к народу России. Для А. Гейфман общество начинается со «среднего класса» — и, возможно, даже не просто со «среднего класса», а с верхней его половины — с «middle middle class» и «high middle class». Всё, что ниже — не существует. Все, кто не занимаются столоверчением, не употребляют кокаин и не читают Арцыбашева — не существуют. Все они — а это никак не меньше 95 % населения Российской Империи — для А. Гейфман быдло.

Абсолютное большинство населения Российской Империи — крестьяне — слыхом не слыхивали ни об Арцыбашеве, ни о кокаине, ни об «играх с Востоком». Распутин, глубоко уважаемый американским «масскультом» как «Russian crazy sex-machine», серьезному историку ничего не говорит о «духе времени» — он говорит только о моральном состоянии царствовавшего дома и не более того. В мистицизм августейшие особы впадали и в другие времена и в других странах — к esprit du fin de siecle это не имеет никакого отношения. Еще бы А. Гейфман душевные заболевания монархов пыталась выдать за показатель «духовного кризиса»!

Спиритизмом занималась ничтожнейшая часть населения России — по определению меньшая, чем в США и тем более в Западной Европе.

Настоящему историку именно Ленский расстрел и «Кровавое воскресенье» говорят о ситуации в России (в том числе о духовной ситуации) в тысячу раз больше, чем Распутин и спиритизм: когда царь так боится собственных подданных, что расстреливает благонамереннейшую и верноподданническую демонстрацию, — уж наверное, это куда более весомое и серьезное свидетельство духовного кризиса «верхов», чем увлечение царя мистицизмом (тем более что последнее было традиционным недугом русских монархов — вспомним Иоанна IV, Павла, двух Александров).

А. Гейфман, подобно нерадивому студенту на экзамене, «плавает» и тогда, когда пытается обобщать (это в первую очередь), и тогда, когда говорит о конкретных фактах. Шамиль Басаев, например, не профессиональный военный, как она наивно думает. И война — это не игра, как А. Гейфман очень показательно обмолвилась. И Басаев нарушил «правила игры» не тогда, когда захватил заложников в Буденновске, перестав «действовать на поле боя против равного». Этого «равенства» не было вообще: у Басаева не было ни танков, ни авиации, ни ядерной бомбы — в отличие от российской армии. Кстати, о «правилах игры». Басаев прикрывался женщинами в Буденновске, а российская армия прикрывала ими свои танки в Самашках. Так что либо обе стороны нарушают эти «правила», либо сами «правила» изменились. А еще вернее сказать, что в современной войне правил нет.

Чудовищным дилетантизмом веет от фразы А. Гейфман «военный должен стрелять и, подразумевается, убивать, но он не должен лезть в политику». Это не аксиома. Это требует доказательства. Если военный не должен лезть в политику, следовательно, он должен выполнять любой приказ, в том числе преступный — это уже апология фашизма. Если же он может не выполнять те приказы, которые считает преступными, — это уже политика.

Кроме того: война в Чечне — гражданская война. В гражданской войне все военные — политики. Это непременное условие. Если в гражданской войне военный не определяет себя идейно — это уже наемник, перебегающий от одной стороны к другой в зависимости от того, кто больше заплатит.

М. Поздняев не случайно упоминает — с сомнением — «Бесов» Достоевского. Западные исследователи любят изучать революционную историю России через призму «Бесов», хотя фантасмагорические герои Достоевского существовали только в его болезненном (пусть и гениальном) воображении, а отнюдь не в русской действительности XIX века. Не случайно Достоевского при жизни постоянно спрашивали, где же он выкапывает такое скопище своих патологических героев и почему все остальные его современники не встречают вокруг себя подобных субъектов. Даже глубоко невротизированный и так и не перешагнувший в своем психологическом развитии ступень подросткового возраста Сергей Нечаев, конечно, чудовищно далек от Верховенского.

Жутко читать расистские построения А. Гейфман, полные презрения к народам России, когда она начинает объяснять причины, по которым приходили в террор. Оказывается, русские, православные — это до такой степени варварские и ущербные личности, что как только они от православия, от Бога отрекались — тут же превращались в террористов и шли убивать.

Как интересно! Значит, все остальные люди как люди, они могут быть верующими или атеистами, но это никак не отражается на их пристрастии к террору. Ведь католики могут не быть террористами, а могут и быть (боевики ИРА, ЭТА, часть «бригадистов» в Италии) — причем это касается даже священников и видных теологов (Камило Торрес в Колумбии). Протестанты могут не быть террористами, а могут и быть (боевики «Полка обороны Ольстера» и других организаций в Северной Ирландии, ку-клукс-клановцы в США и т.д.). Мусульмане могут не быть террористами, а могут и быть (исламские террористы по всему миру). Индуисты могут не быть террористами, а могут и быть (боевики «Раштрия дал», «Раштрия сваям севак» и других подобных организаций). Буддисты могут не быть террористами, а могут и быть (Сомарама или Бал-Дорчже). А русские, православные — они же, дескать, такие дикие, такие кровожадные, что от террора их одно только православие и удерживает. Это, дорогая Анна Гейфман, расизм. Расизм в форме русофобии.

Кстати, расистские построения А. Гейфман никакой проверки, конечно, не выдерживают. Вот черносотенцы все были истово православными — это не мешало им совершать теракты, устраивать погромы. Петлюровцы тоже были православными — вырезать 200 тысяч евреев на Украине им православие не помешало. Румынские фашисты-зеленорубашечники из Легиона Св. Михаила Архангела вообще учинили в Румынии такой террор, что куда там России — счет жертвам шел на десятки тысяч, а уж жестокость еврейских погромов, устроенных легионерами, далеко превосходит все, что было в русской истории. В России, во всяком случае, евреев не сгоняли, как в Бухаресте, на городскую бойню, не рубили там на куски и не ставили на каждом куске штамп ветеринарного врача. А ведь все легионеры были фанатично православными, в их рядах шли священники — и иерархов Румынской православной церкви после войны судили за организацию еврейских погромов.

Помимо презрения к русским А. Гейфман демонстрирует и презрение к евреям. Вот как она отвечает на вопрос М. Поздняева «что влекло на эту стезю евреев? Тоже иллюзия равенства?»: «Этот вопрос во многом связан с иудейской верой в пришествие Мессии. Даже отойдя от веры, от традиций, общины, культуры, потеряв с ними контакт, еврей, начитавшийся революционных прокламаций, не мог вычеркнуть из генетического сознания убежденность в том, что Мессия — придет. Мессия понимался как реальное лицо, живой царь, призванный восстановить на земле царство справедливости, братства, добра. И опять — подмена: “Пролетариат” пишем — “Мессия” в уме».

Во-первых, хотелось бы узнать, что такое «генетическое сознание» и присуще ли оно только евреям или и некоторым другим нациям тоже. Во-вторых, изложенная А. Гейфман трактовка понятия «Мессия» является, несомненно, полным переворотом в иудаизме. А. Гейфман, столь же компетентная в вопросах веры, сколь и в русской истории, смешивает в одну кучу иудаистское и христианское толкования Мессии. Иудаистский Мессия, строго говоря, должен восстановить Израиль, Иерусалимский храм и династию царя Давида, возродить величие еврейского народа и, умиротворив (в том числе и силой оружия) все другие народы, поставить «народ Яхве» во главе их. А заодно и осуществить нечто вроде Страшного Суда: воскресить мертвых, вызвать грешников из шеола (ада), вернуть свет, ушедший после грехопадения и т.п. Так что Мессия, «восстанавливающий царство справедливости, братства, добра» — это уж скорее христианский Мессия в классическом хилиалистическом толковании. Безграмотно навязывая иудеям христианский образ Мессии, А. Гейфман оскорбила и тех и других, поскольку христианский Мессия — это, как известно, Иисус Христос (и тогда получается, что А. Гейфман «тонко намекает» евреям, что они собственного Мессию «не познаша» и, следовательно, как любят выражаться черносотенцы, «жиды Бога распяли»; христиан же А. Гейфман «приложила» не менее сильно, ибо если оказывается, что только евреи так неискоренимо верят в пришествие Мессии, что даже формальный отход от религии не влияет на эту веру, то представители всех остальных наций (то есть абсолютное большинство христиан) — не подлинно верующие и потому прозелитизм христианской церкви и самого Иисуса — ошибка). Я не говорю уже о таких безграмотных формулировках, как «реальное лицо» (что представляется явным покушением на трансцендентную составляющую как иудаистского Мессии, так и Иисуса Христа), или «живой царь» (это оговорка по Фрёйду — меньше фильмов о Дракуле надо смотреть, дорогая А. Гейфман!).

Но главное — не в этих безграмотных «разъяснениях». Главное, что евреи в изложении А. Гейфман оказываются, подобно русским, духовно ущербной нацией. Католик или протестант по рождению, отойдя от религиозных взглядов, мог перейти к рациональному мировоззрению, а вот еврей, оказывается, такой убогий, такой замшелый, что никогда ему из пут иудаистского иррационализма не вырваться. Это, дорогая Анна Гейфман, расизм. Расизм в форме юдофобии.

И почему, интересно, А. Гейфман уверена, что отошедший от «веры отцов» еврей не способен осилить никакой революционной литературы объемом больше, чем прокламация? Я допускаю, что лично А. Гейфман действительно оказались не по зубам ни «Капитал» Маркса (книга большая, сложная), ни даже «Манифест Коммунистической партии», но зачем же о всех евреях-то так?

И хотелось бы узнать у А. Гейфман, почему она все поминает то Маркса, то пролетариат («призрак Маркса, охраняющий ... подполье», «“Пролетариат” пишем — “Мессия” в уме»). Эсеры-евреи (фамилий не привожу — никакого места не хватит) — что, тоже вместо «Мессии» подставляли «Пролетариат»? Да знакома ли А. Гейфман с теоретическими взглядами тех, кого она изучала?

Интересно, это Соловьев, что ли, был марксистом? Или, может быть, Каракозов? Желябов? Перовская? Фигнер? Спиридонова? Савинков? Созонов? Каляев? Азеф? Гершуни? Карпович? Балмашев? Махно? Котовский? Или, может быть, Фанни Каплан?

С фрейдистским упорством, вместо того, чтобы попытаться осознать всю сложность и трагичность российской действительности конца XIX — начала XX века, толкавшей людей к террору, А. Гейфман презрительно определяет своих героев как «людей, потерявших себя и стремящихся самоутвердиться». «Еврей фактически грешил против духа и буквы Писания..., женщина бунтовала против природы. Интеллигент-либерал компенсировал свое внутреннее банкротство». Так что же, национального гнета не существовало? Не было черты оседлости и 650 законов, ограничивавших права евреев в Российской Империи? И женщина в Российской Империи была равноправна с мужчиной? И сословное равенство существовало? А крестьянин Желябов и рабочий Халтурин тоже, стало быть, «компенсировали свое внутреннее банкротство интеллигентов-либералов»?

Я не думаю, конечно, что А. Гейфман (хотя она и ученица Р. Пайпса, известного ненавистника России и всего русского) — сознательная расистка, русофобка и юдофобка. Нет, расизм в ее взглядах проявляется именно в виде предрассудков, то есть существует в дорассудочной сфере, на уровне бессознательного. И талант интервьюера — М. Поздняева — сказался как раз в том, что он смог извлечь из подсознания А. Гейфман и предъявить читателю такие ее предубеждения, о существовании которых, весьма вероятно, и сама А. Гейфман не догадывалась.

А. Гейфман пророчит нам возвращение в Россию революционного террора. Очень может быть. Но отнюдь не по тем причинам, о которых говорит А. Гейфман. Если это случится, то не из-за «торжества духа псевдоиндивидуализма» и не из-за того, что «общество не признаёт обязательных для всех этических норм». Сегодня торжествует дух не псевдо-, а самого что ни на есть натурального индивидуализма (псевдоиндивидуализм, специально для А. Гейфман разъясняю, это коллективизм под маской индивидуализма). А уж обязательные для всех членов общества этические нормы никогда и нигде в истории не соблюдались — после первобытной общины.

И если в России возродится революционный террор — то потому, что людям, не получающим за свой труд по полгода зарплату и лишенным зимой тепла и света, надоест смотреть на голодные обмороки детей и голодные смерти стариков, происходящие одновременно с пьяными оргиями «новых русских», чиновников и бандитов, выбрасывающих на ветер миллиарды, безнаказанно разворовывающих казенные деньги и государственную собственность и так же безнаказанно убивающих друг друга и вообще всех тех, кто им не нравится. Потому, что люди разочаруются в выборах и в митингах, обнаружив, что ни те, ни другие ни на что не влияют.

Взгляды, которые пытается нам внушить А. Гейфман, — это глубоко идеологизированная концепция. Она призвана не просто насадить в России антиреволюционные взгляды, но еще и расистские — сформировать у жителей России (неважно, русских ли, евреев) комплекс неполноценности, ущербности.

А. Гейфман высказывает притворное негодование тем, что «человек, возмущенный несовершенством государственной системы, будто бы имеет право “по зову сердца” или по приказу партии пойти — и убить». Значит, погромщик имеет право «по зову сердца» пойти и убить. Солдат, жандарм имеют право по приказу власти пойти и убить. Царь, министр имеют право приказывать убивать тысячами. Власть имущие имеют право ради повышения своих доходов доводить людей миллионами до голодной смерти. А вот их жертвы — те, по А. Гейфман, не имеют права отвечать на насилие насилием. Они должны покорно давать себя вешать, стрелять, пороть, должны безропотно умирать с голоду. Замечательная точка зрения! Главное — человеколюбивая!

Назвав свою книгу «Убий!», А. Гейфман «бросила вызов» Льву Толстому, который в статье «Не убий!» как раз высказал противоположные взгляды: теракты революционеров, писал Лев Толстой, «возбуждают среди королей и императоров и их приближенных величайшее удивленное негодование, точно как будто эти люди никогда не принимали участия в убийствах, не пользовались ими, не предписывали их. А между тем самые добрые из убитых королей ... были виновниками, участниками и сообщниками ... убийства десятков тысяч людей, погибших на полях сражений; недобрые же короли и императоры были виновниками сотен тысяч, миллионов убийств... Дела, совершаемые по распоряжениям королей и императоров, — не только прошедшего, как Варфоломеевская ночь, избиения за веру, ужасные усмирения крестьянских бунтов, версальские бойни, — но и теперешние правительственные казни, замаривания в одиночных тюрьмах, дисциплинарных батальонах, вешания, отрубания голов, побоища на войнах, без сравнения более жестоки, чем убийства, совершаемые анархистами...» Вольно А. Гейфман, конечно, пинать мертвого льва — мертвого Льва Толстого. Живой Толстой ей бы ответил — и, учитывая несопоставимость дарований, после его ответа от А. Гейфман мокрого места бы не осталось.

А. Гейфман как историк революционного террора не может не знать знаменитых слов Степняка-Кравчинского, что террор — ужасная вещь, но есть одна вещь еще ужаснее террора — молча сносить насилие. Но все дело в том, что А. Гейфман именно эту мысль и хочет нам навязать: что мы все должны молча и покорно сносить произвол и насилие со стороны власть предержащих, со стороны имущих. Солженицын в таких случаях любил вспоминать лагерную поговорку: «Иуда пайку отрабатывает».

Когда А. Гейфман говорит о предмете своих исследований — революционерах, что они «оставили после себя ... загубленные души. Загубленные по собственному выбору. Не средой, не царем, не временем... Своими руками», — она оправдывает и царя, и среду, и время. Хотя знает, что на рубеже веков в России были реальны только две линии поведения — либо борьба с самодержавием, либо рептильное заискивание перед ним (в том числе и «либеральное»). Осуждая первую позицию, А. Гейфман оправдывает вторую.

Она говорит, что ей жалко своих героев. А мне жалко саму А. Гейфман. Это же надо умудриться: написать о русских революционерах 500 страниц — и ничего не понять ни в русской жизни, ни в русской истории!

Историческая литература, подобно всякому разделу гуманитарного знания, может относиться как к подлинной культуре, так и к псевдокультуре, к «массовой культуре». Можно написать книгу о Екатерине Великой — и показать сложную и неоднозначную роль императрицы в русской истории, — а можно написать книгу об интимной жизни Екатерины, включив туда всё, от бесспорных фактов и до сомнительных слухов и анекдотов, вплоть до половой жизни царицы с конем. В первом случае мы будем иметь дело с подлинной культурой, во втором — с «масскультом», «китчем». Взгляды А. Гейфман — это именно такой «китч».

27 сентября — 20 ноября 1996

Опубликовано в журнале «Марксизм и современность» (Киев), 1997, № 3; с сокращениями и редакционными изменениями — в журнале «Свободная мысль», 1997, № 3.