  |
Прошло несколько недель после вступления в должность[I], и Карлос Андрес Перес объявил о введении «пакета» неолиберальных реформ, которые патронировались Международным валютным фондом.
Для венесуэльцев, ожидавших от Переса повторения изобильных дней его первого президентского правления, когда после национализации нефтяной отрасли на граждан полились нефтедоллары и Венесуэлу называли второй Саудовской Аравией, крутой вираж победителя стал неожиданностью. В результате «реформ» резко ускорились инфляционные процессы, подскочили цены на товары первой необходимости, в первую очередь продукты питания. Возмущённые венесуэльцы буквально выплеснулись на улицы. Стихийный протест сопровождался погромами и грабежами, характерными для кризисных эпизодов венесуэльской истории XIX и XX века. Нападениям подверглось более 20 тысяч магазинов и торговых центров в семи городах. Для нормализации обстановки в стране Перес не нашёл ничего лучшего как применение силы и отмену конституционных гарантий. Для карательных акций, помимо полиции, были привлечены лояльные режиму воинские подразделения.
| |
Кровопролитные события 27—28 февраля 1989 года в Каракасе и городках-спутниках вошли в историю страны под названием «Каракасо» (Caracazo). Они совпали с болезнью Чавеса. Врач Мирафлореса[II] обнаружил у него ветрянку: «Ты заразишь здесь всех, включая президента. Отправляйся домой и лечись!». Когда события приобрели особую остроту, — счёт пошёл на сотни убитых, — Уго вернулся в Мирафлорес, но его вновь отправили домой: «Не распространяй болезнь!»
В те дни Чавес потерял одного из своих друзей, из тех, кто давал клятву под саманом[III]. Фелипе Антонио Акоста Карлес погиб при странных обстоятельствах. Он был в то время начальником административной части Военной академии. 27 февраля его направили в одну из «критических зон» столицы для выяснения обстановки. Родственники и члены «MBR-200»[IV] так никогда и не узнали, что произошло с Фелипе. Их попытки получить материалы аутопсии натыкались на глухое сопротивление тайной полиции DISIP и угрозы: «Если дорожите жизнью, не вмешивайтесь, иначе…» «Фелипе был настоящим товарищем, — вспоминает о нём Чавес, — человеком действия, который никогда не подавал признаков уныния и умел поднимать дух своих товарищей, как это характерно для уроженцев штата Гуарико». О погибшем друге Чавес сложил поэму, которую не раз читал на митингах.
  |
  |
Поэтому жители столицы сами несли и везли в больницы раненых |
Комментируя события «Каракасо», Чавес говорит, что, если бы не болезнь, в дни 27—28 февраля его могла ожидать та же судьба, что и Фелипе Антонио Карлеса Акосту. В обстановке хаоса и насилия специальные группы полиции охотились за «установленными» врагами правительства. Счёт смертей шёл на сотни и тысячи, и списать ещё одну на «террор преступных элементов» было проще простого.
 |
чтобы перекрыть проезд полиции и армии |
Народный бунт был подавлен. События «Каракасо» показали, что власть в стране висит на волоске. Требовался ещё один решительный толчок, и коррумпированный, насквозь прогнивший режим развалился бы, как карточный домик. Заговорщицкие планы военных приобрели второе дыхание.
В августе 1991 года Чавес окончил курсы старшего командного состава и генштаба в Высшей школе армии[1]. Но «распределение» получил в Куману, в региональный отдел провиантской службы армии. «Для меня это было как пощёчина, как ведро холодной воды», — вспоминал Чавес. Истолковал он это «тыловое назначение» как ещё одну попытку не допустить его к командованию полноценным боевым подразделением. В такой же ситуации оказались многие его друзья по «боливарианскому» выпуску Академии: недоверие к ним «среди генералов» сохранялось. Их считали главным ядром назревающего переворота. Вручать им мобильные, хорошо вооружённые части было рискованно. Именно так воспринималась в низших и средних армейских кругах эта дискриминация «боливарианского выпуска».
 |
Протестовать против «провиантского варианта» Чавес не стал. Он поступил в распоряжение Генерального управления по снабжению в Каракасе. Шла реорганизация службы, в Куману торопиться не стоило. Он всячески демонстрировал, что равнодушен к тому, куда будет, в конечном счёте, направлен, и одновременно зондировал через надёжных людей возможность получения должности в столице. Он был уверен, что сроки выступления приближаются. Быть как можно ближе к Мирафлоресу, главной цели атаки в «час D» — вот чего добивался Чавес. Варианты возникали разные, и он, чтобы не показывать своей заинтересованности в столице, говорил: я готов ехать в любое место.
Командиром батальона парашютистов имени полковника Брисеньо в Маракае первоначально был назначен другой офицер, прибывший с курсов подготовки в Соединённых Штатах. Он приступил к приёму имущества, но потом, «устав пересчитывать винтовки и боеприпасы», неожиданно написал рапорт на увольнение «по выслуге лет». Единственным кандидатом на получение батальона оставался к тому времени только Чавес. Поэтому, не слишком охотно, командующий армией Ранхель Рохас с согласия министра обороны Фернандо Очоа Антича, подписал приказ. Параллельно были приняты меры для усиления слежки за Чавесом. Военная контрразведка стала засылать в батальон под видом «пополнения» агентов — иногда — офицеров, чаще — сержантов. По словам нового командира батальона, его собственная «контрразведка» их успешно выявляла: «В армии все знают всех, и потому очень редко бывает, что кто-то может кого-то обмануть».
 |
Тем не менее, причин для тревоги у Чавеса было много. Особое беспокойство вызывала проблема сохранности оружия: пропажа нескольких винтовок неизбежно вела к разбирательству, суровым обвинениям и унизительным санкциям. Однажды генерал Санчес Пас предупредил Чавеса: «Твой начальник Маричалес готовит тебе ловушку. Пересчитай винтовки, наличие боеприпасов, гранат, потому что у тебя намеренно воруют, а ты представления об этом не имеешь. Маричалес подкупил одного из твоих сержантов и готовит скандал, чтобы отстранить тебя от командования».
Всё подтвердилось. Если бы не превентивные действия Чавеса по разоблачению «заговора в батальоне», он был бы надолго скомпрометирован. Желающих раздуть скандал нашлось бы много. И сюжеты были очевидны: оружие похищается по приказу Чавеса для передачи «лево-марксистским» заговорщикам, продаётся колумбийским партизанам, парамилитарес или торговцам наркотиками…
Опасность поджидала повсюду. Даже само назначение в батальон парашютистов, где Чавесу после десятилетнего перерыва снова пришлось вспомнить искусство управления парашютом, уже казалось подозрительным. «Мы даже начали думать, — признавался Уго, — что имелся план ликвидации офицеров-боливарианцев. Скажем, воздушная катастрофа, прыжок с повреждённым парашютом. Поэтому я никогда не прыгал с одним и тем же парашютом. Мой друг Урданета Эрнандес, который является экспертом в этом деле, хорошо представлял возможные угрозы. Всякий раз, когда проходили прыжки, он говорил, смотри хорошо и с тем парашютом, на котором значится твоё имя, никогда не прыгай».
В ноябре-декабре 1991 года по Каракасу поползли слухи о приближающемся выступлении военных. На стенах столицы появились надписи «Golpe ya!» (Даёшь переворот!). В Центральном университете циркулировали даже «точные даты» — вначале 16 декабря, потом 19 декабря. Правительством были приняты контрмеры. Под предлогом студенческих беспорядков, сопровождавшихся жертвами, батальон Чавеса был переброшен в столицу и временно переподчинён начальнику Школы специальных операций. Чавес с несколькими солдатами был оставлен в Маракае «при казармах» для «обеспечения» их охраны. Через некоторое время в них расквартировали батальон механизированной пехоты, в котором, по удивительному совпадению, никого из членов «MBR-200» не было.
Чавес понимал, что его стараются нейтрализовать, а потом загонят в такую глушь, откуда будет невозможно выбраться. В военном министерстве запланировали отправить его батальон на трёхмесячное патрулирование границы с Колумбией с конца февраля 1992 года. После этого — в июле — предполагалась передача батальона новому командиру. Ротация! Аналогичные планы вынашивались министерством обороны в отношении перемещений других «боливарианцев». Поэтому, когда в конце января батальон вновь поступил в распоряжение Чавеса, он твёрдо решил: больше никаких отсрочек! Ситуация созрела! Венесуэльцы ждут действий, а не слов: каждый день на территорию батальона забрасывали женские трусики и мешочки с зернами кукурузы, мол, вы не военные, а трусливые куры!
Глубокий социально-экономический кризис, вызванный неолиберальными реформами, ударил по большинству венесуэльских семей, в том числе по военным. Недоверие к руководству страны приобрело всеобщий характер, особенно из-за «подозрительно уступчивой» позиции президента Переса в переговорах по делимитации границы с Колумбией в Венесуэльском заливе. Недовольство офицеров разгулом коррупции в среде высшего командования достигло пиковой отметки. Многие в вооружённых силах не могли простить Пересу вовлечения армейских частей и национальной гвардии в жестокое подавление народных волнений в феврале 1989 года.
Дивизионный генерал Карлос Сантьяго Рамирес, которого заговорщики планировали на пост будущего министра обороны, чётко сформулировал причины вооружённого выступления военных: «злоупотребления так называемых демократов — обман, демагогия, применение силы, ограничение прав человека, административные извращения, пренебрежительное отношение к экономическому и территориальному суверенитету Венесуэлы».
При подготовке восстания Чавесу пришлось столкнуться с проблемой сотрудничества «MBR-200» с лево-марксистскими партиями и организациями. Он знал, что идея совместного участия в перевороте не одобряется большинством военных участников, антикоммунистические убеждения которых преодолеть было невозможно. Поэтому Чавес законспирировал свои контакты с руководителями левых организаций. Рвать с ними он не собирался, поскольку в будущем их поддержка могла стать жизненно необходимой.
На фоне слухов о приближающемся восстании активизировалась партия «Bandera Roja»[V]. Она вовлекала в свои ряды военнослужащих низшего и среднего звена. Чавес не без основания считал, что лидер BR Габриэль Пуэрта Апонте укрепляет свои позиции в армии для того, чтобы перехватить инициативу и захватить контроль над «MBR-200» изнутри. Его опасения подтвердились, когда BR и «сержантско-капитанский сектор» в «MBR-200» подписали так называемый «Пакт Сан-Антонио».
Получив текст документа, Чавес незамедлительно принял меры для объявления его «не имеющим силы». Военные, подписавшие пакт, надолго лишились доверия Чавеса. Он сделал для себя вывод: руководство BR намеренно вбивает клинья между подполковниками, создателями «MBR-200», и младшими офицерами, заявляя, что подлинно революционной силой в армейских рядах являются именно они.
Информация о том, что в BR проникли агенты тайной полиции DISIP, поступила от Мари Барахо, которая работала аналитиком в военной контрразведке DIM. Она поддерживала отношения с капитаном Антонио Рохасом Суаресом, членом «MBR-200», и была «ушами и глазами» Движения в стане противника. По данным Барахо, агентура DISIP в рядах «Bandera Roja» пыталась выяснить долгосрочные планы военных заговорщиков, имена руководителей «MBR-200».
Как провокацию воспринял Чавес требование BR на выделение им квоты «ответственных постов» в будущем правительстве. Разве для делёжки министерских кресел было создано «Движение Боливарианской революции»? Все эти годы цели революционеров-боливарианцев не менялись: взорвать смердящий «порядок» в стране, укрепить своё присутствие в рядах армии, чтобы очистить её от коррумпированного генералитета, и с оружием в руках гарантировать стране процесс мирных реформ. Очень приблизительный список лиц, которые могли бы войти во временное правительство, у них, боливарианцев, был, но себя они в него не включали. Трудно было предугадать, кто выйдет живым из вооружённой схватки с режимом Переса.
Обозначившиеся разногласия между «MBR-200» и BR вызвало недовольство Пуэрты Апонте. Он всё еще скрывал свои настроения от членов «MBR-200», но Чавеса стал считать личным врагом. Объяснение этому было найдено сугубо политическое: Чавес — не революционер, только имитирует свою близость к левым силам. На самом деле он является пешкой правоконсервативных сил, прикрывается лево-националистическими лозунгами.
Дело дошло до того, что в BR заговорили о необходимости «избавления» от Чавеса. Была запущена фальшивка о его «предательских отношениях» с министром обороны Очоа, о заключённом ими пакте по разделу власти после переворота. Для проведения теракта против Чавеса были подобраны исполнители.
Однажды поздно вечером в дверь «Майсантеры», дома в котором жил Чавес на 11-й улице в Сан-Хоакине (штат Карабобо), постучал офицер, член BR, один из участников предстоящего выступления. «Надо срочно встретиться, — сказал он. — Приходи в пивную в Кагуа». Когда Чавес вошел в полупустой зал, то к удивлению своему увидел, что за дальним столом в облаке табачного дыма его дожидаются четверо молодых офицеров, напряжённые, настороженные. Они обвинили Чавеса в том, что он в очередной раз дал отбой вооружённому выступлению. В этот день на базе Либертадор традиционно проводился праздник, посвящённый годовщине национальных ВВС. Замысел заговорщиков заключался в том, чтобы разом, «атакой с воздуха» и при поддержке наземных частей, захватить президента Переса, его министров и высшее военное командование. Осуществление плана пришлось в самый последний момент остановить, не все командиры частей «MBR-200», находились на месте, в том числе Франсиско Ариас, командированный в Израиль для закупки вооружений для своей части.
Чавес пытался объяснить сложившуюся ситуацию, но офицеры ему не поверили. Прозвучали откровенные угрозы. Только тут Чавес заметил, что собеседники настроены крайне агрессивно. Они не принимали никаких объяснений, говорили всё громче, привлекая внимание присутствующих. Чавес резко прервал разговор, бросил на стол деньги и ушёл, не желая втягиваться в бесполезную перебранку. Позже, уже в тюрьме, Чавес узнал от одного из участников встречи в пивной, что его собирались убить той ночью. Спасло его только то, что никто из «четвёрки» не осмелился взять на себя инициативу.
Несмотря на обвинения в «трусости» и даже «предательстве» Чавес следовал своей линии: для выступления необходимо выбрать самый благоприятный момент. Надо застать врасплох лояльные правительству силы. Эффект неожиданности — первостепенный фактор успеха. Ну, а пока приходилось маневрировать, гасить конфликты среди заговорщиков, даже договариваться о «квотах» в будущем переходном правительстве. Так, в полдень 1 января 1992 года Чавес и Ариас конспиративно встретились с руководителями партии «Causa R»[VI] Пабло Мединой и Клебером Рамиресом. Обсудили ситуацию в стране и пришли к выводу, что с выступлением больше нельзя затягивать. Определили содержание первых декретов «новой власти», соотношение представителей от военных и партии «Causa R» в будущей Гражданско-военной хунте. Если верить воспоминаниям Медины, Чавес и Ариас не претендовали на высшие посты в Хунте. Им — на выбор — были предложены Служба президентской охраны (Casa Militar) и командование столичным гарнизоном, и они не высказали каких-либо возражений.
Ещё через неделю, на другой встрече с руководством «Causa R», на которую пришли Медина и Али Родригес (будущий министр боливарианского правительства), Чавес сообщил им, что восстание намечено на начало февраля, когда президент Перес будет возвращаться с экономического форума в Давосе. Тут же возник вопрос об оружии для волонтёров из «Causa R». Если оно будет, партия примет участие в выступлении и поддержит военных при штурме дворца Мирафлорес. Речь шла о 300 бойцах. Чавес заверил, что оружие есть. Договорились, что оно будет передано Али Родригесу вечером накануне восстания.
Звонок из Мирафлореса раздался около полуночи 2 февраля. Один из контактов «MBR-200», используя ранее обусловленный код, сообщил Чавесу точную дату и время возвращения президента. С этого момента начала стремительно разжиматься пружина заговора.
Чавес вспоминал, что перед броском в неизвестность провёл несколько часов в кругу семьи: «Я отправился домой, чтобы проститься с детьми, с Нанси, оставить ей банковский чек и все наличные деньги. В ту ночь я не спал, просматривая документы, переживая сложные чувства из-за того, что, наконец, подходит к финалу один этап жизни и, кто знает, начнётся ли другой этап, или всё этим и завершится»…
В понедельник, 3 февраля, Чавес надел спортивную форму и, имитируя обычную утреннюю пробежку, сделал по маршруту «разминки» несколько звонков с телефонов-автоматов. Первому сигнал о «часе D» он подал в Маракайбо Франсиско Ариасу. Под его началом находилась ракетно-артиллерийская часть «Хосе Тадео Монагас». Потом Уго оповестил командиров частей в Маракае и в штате Арагуа — на границе с Колумбией. Сложнее всего было связаться с Хесусом Урданетой, который находился в служебной командировке. Уго каждые полчаса названивал ему, но тот появился в своём батальоне в Маракае только к полудню. Урданета взялся за дело, даже не успев повидаться с семьей. Все командиры подразделений, привлечённые к выступлению, были своевременно оповещены о наступлении «часа D».
Некоторые руководящие члены «MBR-200» отказались от участия в выступлении, среди них — Рауль Бадуэль. Он объяснил это отсутствием у него в подчинении боевого подразделения. Другая версия его пассивности 3—4 февраля — стремление сохранить ячейки конспиративного аппарата в армии на случай поражения мятежников. Поговаривают также, что Бадуэль не был уверен в успехе предприятия. Свои сомнения он якобы откровенно высказал Чавесу, но отговаривать от выступления не стал.
Заговорщики не могли знать, что в их рядах оказался предатель «последнего часа»: капитан Рене Химон Альварес. Чавес многое сделал для успешной карьеры этого офицера, которого знал с 1982 года, когда тот был ещё кадетом. Химон производил впечатление убеждённого боливарианца. После выпуска из академии его направили служить в Ла-Маркесенью, туда, где начинал сам Чавес. Бывая в Баринасе, Уго непременно заглядывал к подопечному, давал ему советы, познакомил его со своими друзьями в городе.
По мнению Чавеса, «перерождение» Химона началось после его перевода в академию на преподавательскую работу. Он начал пропускать конспиративные встречи, потерял интерес к рекрутированию в «Движение» новых членов. Объясняли это тем, что Химон влюбился в дочь начальника академии генерала Дельгадо Гайнса, и амурные дела отодвинули на второй план всё остальное. Женится, всё войдет в норму, — надеялся Чавес. Оказалось иначе. Когда капитан встал перед дилеммой — участие в выступлении или семейная жизнь — он предпочёл второе. Первый вариант казался провальным, второй — гарантировал успешное продолжение карьеры.
Химон «исповедался» будущему тестю, сообщил о приближающемся «часе D», и они спешно отправились в Министерство обороны. Впоследствии стало известно, что Химон раскрыл далеко не все планы заговорщиков, сообщил только то, что касалось непосредственно его. Чавес говорил по этому поводу: «Интуиция мне подсказывает, что он знал куда больше, но что-то в глубине души помешало ему рассказать обо всём. Потому что, если бы он вывалил всё, во что был посвящён, о делах старых и новых, о более глобальных планах, то, вполне вероятно, что меня задержали бы ещё в Маракае, до выступления».
Утром 3 февраля Чавес присутствовал на построении своего батальона на плацу казармы «Паэс». Эмоциональный подъём, с которым его парни ответили на приветствие, убедил Чавеса, что их боевой дух на высоте. Они не подведут, выполнят свою задачу. Несколько часов заняла подготовка марша на Каракас: были получены со складов оружие и боеприпасы, медицинские комплекты, сухие пайки. Была оплачена аренда тридцати автобусов для транспортировки парашютистов.
Повышенная активность Чавеса и других командиров подозрений не вызвала. На следующий день на учебном полигоне в Эль-Пао, расположенном в нескольких километрах от Маракая, были запланированы традиционные показательные выступления парашютистов. На них должны были присутствовать министр обороны, несколько генералов из Генштаба, депутаты, представители прессы. Накануне таких выступлений подразделения обычно передислоцировались во временные лагеря.
В 15:00. Чавес отправился в казарму «Сан-Хасинто», где находился штаб бригады парашютистов. Там его ожидали друзья, задействованные в «Операции Эсекиэль Самора»[VII], — Хесус Урданета, Йоель Акоста и Хесус Ортис, командиры батальонов парашютистов и егерей. Предстояло в последний раз сверить и обсудить все элементы плана, хронограмму действий, и, прежде всего, координацию вывода частей на исходные позиции.
Завершая совещание, Чавес сказал:
«Главные задачи: нейтрализация президента Переса, захват президентского дворца и установление контроля над аэродромом Ла-Карлота. Обращение к народу я записал. Оно будет показано по телевидению во время проведения «Операции Самора» в Каракасе».
«Чавесологи» до сих пор спорят о том, что подразумевалось под словами «нейтрализация Переса». Сам Чавес категорически отрицает, что имел в виду физическую расправу: «Никогда, ни на одном нашем совещании не поднимался вопрос о ликвидации Переса. Мы планировали провести над ним судебный процесс. Он должен был ответить за преступления перед народом». Установление контроля над аэродромом Ла-Карлота, который находится в центре столицы, было необходимо по оперативным соображениям: на нём располагалась база ВВС и воинские части, лояльные Пересу. Они могли воспрепятствовать захвату находящейся поблизости «Ла Касоны», президентской резиденции.
О том, что о «часе D» уже известно не только заговорщикам, Чавес не догадывался. Министру обороны Фернандо Очоа было трудно судить о масштабах предполагаемого мятежа. Из того, что сообщил Химон, он выхватил главное: президент в опасности! Министр дал указание усилить охрану аэропорта и его окрестностей, расставить мобильные посты вдоль автотрассы из Каракаса в Майкетию. Чтобы обеспечить безопасность Переса министр обороны привлёк внушительные силы: морскую пехоту, части Национальной гвардии, сотрудников Службы безопасности, агентов DIM и DISIP. Очоа распорядился подготовить вертолёт, чтобы лично встретить президента в Майкетии и доложить ему о заговоре.
Первым выполнил поставленную задачу Хесус Урданета. Он позвонил Чавесу через три часа после совещания в Сан-Хасинто и доложил: «Птичка попала в клетку». Это означало, что в соответствии с планом «Самора», он установил полный контроль над парашютной бригадой, в которой служил, разоружив и поместив под арест её старший офицерский состав.
В 18.40. Чавес стал хозяином положения в казармах Маракая, отведённых ему по плану. В 21.00. колонна автобусов, в которых разместились парашютисты, тронулась к столице. Чавес был спокоен за свои тылы. В Валенсии, в тридцати километрах от Маракая, его друзья — боливарианские капитаны — без единого выстрела подчинили себе воинские части, которые могли доставить немало хлопот заговорщикам, если бы там взяли верх «люди Переса».
Перегруженные людьми и оружием автобусы медленно продвигались по извилистому горному шоссе в сторону Каракаса. Представители «Causa R» Али Родригес и Рафаэль Ускатеги напрасно ждали с полуночи 3-го до рассвета 4 февраля у алькабалы Ла-Тасон, где Чавес должен был передать им грузовик с оружием и боеприпасами. В последний момент Чавес с головным отрядом колонны решил направиться в Каракас другой дорогой, через Техериас. Изменение планов он позднее объяснил тем, что возникла опасность засады в Ла-Тасоне. По версии руководства партии «Causa R», Чавес, вопреки обещаниям, никогда не собирался вручать оружие «штатским» лицам.
Когда в 22:00 в аэропорту Майкетия приземлился самолёт президента Переса, офицеры Почётной гвардии, которые участвовали в заговоре и должны были арестовать президента, уже были задержаны. Министр Очоа доложил Пересу об угрозе военного переворота. Во время доклада поступила информация о захвате военными мятежниками Форта Мара в Сулии. Стало очевидно, что заговор носит масштабный характер. Надо было принимать срочные меры для разгрома «путчистов». Президентский кортеж направился в Мирафлорес.
Обходной путь через Техериас занял больше времени, чем предусматривалось планом. Автобусы с парашютистами Чавеса, Чириноса, Сентено и других офицеров въехали в Каракас незадолго до полуночи.
К Военно-историческому музею, расположенному на одном из каракасских холмов неподалеку от Мирафлореса, Чавес прибыл на двух автомашинах с четырьмя парашютистами. Предполагалось, что в музее разместится центральный командный пункт заговорщиков. В прошлом все перевороты в столице начинались здесь, в точке, позволяющей контролировать центральные районы столицы. К своему удивлению Чавес обнаружил в музее офицеров, лояльных президенту Пересу. Они были настроены решительно: доступ на территорию закрыт! Эти офицеры не имели никакого представления о том, что происходит в столице, чем Чавес не преминул воспользоваться. Он сумел убедить их, что направлен для усиления охраны и что вскоре прибудут дополнительные части парашютистов. Но драгоценные минуты уходили. Недоверие стражи удалось преодолеть, а вот наладить радиосвязь с группами не получилось!
Полностью взять музей под контроль смогли только в три часа ночи, когда у его стен появилась колонна парашютистов под командованием майора Сентено. Полковник, начальник охраны, решил не оказывать сопротивления. Радиосвязь по-прежнему не работала, по телефону удалось дозвониться до Урданеты и Ортиса. Ничего обнадёживающего они не сообщили.
К этому времени у президентского дворца уже давно шёл бой. Офицеры из столичного гарнизона вели атаку на Мирафлорес, но ответный огонь, в том числе из соседнего с дворцом административного здания, был настолько плотным, что прорваться на территорию дворца не удавалось.
Атакующих было около 50 человек. Они прибыли на 12 лёгких танках типа «Драгон», но без снарядов. Получить их со складов не удалось. Поэтому два танка были использованы как тараны. Тяжёлая защитная решётка главного входа была сбита, и один из «Драгонов» прорвался к той части Мирафлореса, в которой располагался кабинет президента. Группе парашютистов под кинжальным огнем защитников дворца удалось проникнуть через «Золотой вход» в протокольный зал, соседствующий с кабинетом президента.
Прислушиваясь за массивной дверью кабинета к звукам перестрелки, Карлос Андрес Перес с автоматом в руках готовился к наихудшему исходу. Телохранители вели огонь из примыкающих к кабинету помещений и коридора. Двое из парашютистов, проникших во дворец, были тяжело ранены. Чтобы спасти их и не допустить новых потерь, атакующая группа спешно покинула территорию дворца.
В этот момент президент принял рискованное решение: оставить дворец и обратиться к венесуэльцам по телевидению. Народ должен знать, что глава государства исполняет свои обязанности и контролирует ситуацию. Для эвакуации Переса начальник Службы безопасности использовал личную автомашину бывшего президента Лусинчи, которую по его просьбе накануне отремонтировали. Экипаж танка «Драгон», находившийся на улице в 50 метрах от ворот, не сразу отреагировал на неожиданное появление роскошного лимузина. Очередь из пулемета прошла мимо.
Парашютисты пытались изменить ситуацию в свою пользу и, прячась за танками, вели огонь по дворцу с авениды Урданета и прилегающих улиц. Майоры Педро Аластре Лопес, Карлос Диас Рейес, капитаны Рональд Бланко Ла Крус, Антонио Рохас Суарес, Ноэль Мартинес Риверо и другие офицеры отчаянно нуждались в поддержке, но части из Маракая запаздывали. В радиоэфире было пусто, и отсутствие информации всё больше беспокоило заговорщиков.
Перес выступил по телеканалу «Веневисьон» с обращением к нации и пообещал быстрое подавление мятежа. Позже он выступил ещё раз, подтвердив, что сохраняет контроль над страной. В словах президента было много неопределённого и неясного.
 |
Венесуэльцы оставались в недоумении. Кто вывел боевую технику на улицы столицы и других городов? Если это военный мятеж, то каковы его цели? Кто возглавляет восстание?
Обращение к народу от имени «MBR-200» Чавес записал заранее. Организовать передачу обращения по государственному телеканалу должен был младший лейтенант Хуан Валеро Сентено. Однако он, не имея опыта, допустил технический просчёт: речь Чавеса была записана на кассету VHS, а аппаратура телеканала использовала кассеты U-matic. Времени на перезапись не было. Не предусмотрели заговорщики использование такого эффективного средства информации в условиях Венесуэлы как радио.
В 2:30 верные президенту военные восстановили полный контроль над территорией, примыкающей к дворцу Мирафлорес. Атаки восставших уже не представляли реальной опасности.
В 4:45 к Чавесу в Музей приехал в качестве парламентёра генерал Рамон Сантелис. Они беседовали во внутреннем дворе около четверти часа. Чавес всё ещё надеялся на чудо, на массовый переход воинских частей на сторону восставших. Генерал уехал ни с чем. О позиции Чавеса министр обороны Очоа и Сантелис доложили президенту. Сантелис попросил разрешения Переса сделать ещё одну попытку переговоров с Чавесом. По телефону. Разрешение было дано.
После очень краткого разговора Сантелис, не кладя трубки, крикнул:
«Сеньор президент, команданте Чавес готов сложить оружие в три часа после полудня!»
Перес подошёл к столу с телефоном и громким голосом, чтобы было слышно на другом конце линии, сказал:
«Передайте этому сеньору, чтобы он сдавался немедленно. В противном случае, на рассвете он будет атакован бомбардировщиками».
Также громко, обращаясь к Очоа, президент приказал:
«Министр, как можно скорее начинайте атаку на музей».
Для демонстрации полного превосходства был отдан приказ об облётах Военного музея самолётами F-16 и «Туканами». В 5:45 Сантелис снова позвонил Чавесу из кабинета президента:
«Какое принято решение? Сдаётесь или нет?»
«Мой генерал, мы сохраняем контроль над гарнизонами Маракая, Валенсии и Маракайбо».
«Чавес, если вы не сложите оружия, я прикажу начать атаку частями морской пехоты и авиацией. Даю десять минут. У вас нет альтернативы. Если окажете сопротивление, единственное, чего вы добьётесь, ещё большего кровопролития».
В кабинете президента в это время находились венесуэльский олигарх Густаво Сиснерос и банкир Карлос Бланко, личные друзья Переса. Они попытались прервать беседу министра с Чавесом:
«Хватит уговоров! Надо кончать с этим путчистом!»
Генерал Очоа вспылил:
«Прекратите! Не мешайте работать!»
Министр решил «дожать» Чавеса:
«Морская пехота продвигается в вашу сторону по шоссе Ла-Гуайра — Каракас. Авиация появится над музеем через считанные минуты. Не жертвуйте понапрасну своими солдатами!»
Безвыходность ситуации становилась Чавесу всё более очевидной. План «Операции Самора» разваливался на глазах. Его позиция в Военном музее стала уязвимой. Бросать на штурм Мирафлореса отряд в 100 парашютистов без танковой поддержки было бы безумием: морские пехотинцы заняли все высоты по периметру дворца. Особую опасность представляли части в обсерватории Кахигаль. Они вели беспокоящий огонь по музею и контролировали подъезды к нему — с авениды Сукре и через Кальварио, другую возвышенность вблизи президентского дворца. В районе Мирафлореса перестрелка затихла. Видимо, генерал Сантелис сказал правду: атака на дворец подавлена. Оборону дворца, конечно, усилили, и если даже удастся прорваться к нему, то большой кровью. Президент Перес выступил по телевидению («всё под контролем»), поэтому ждать спонтанных действий гражданского населения в поддержку их выступления не приходится.
 |
В 6:15 над Военным музеем несколько раз прошли на бреющем полёте два самолёта F-16. Министр обороны, проявляя настойчивость, вновь позвонил Чавесу. За минувшие сутки лидер восстания ни разу не сомкнул глаз, выглядел уставшим, бледным, и по некоторым свидетельствам, «деморализованным». После минутного раздумья он всё-таки взял трубку.
Очоа дал Чавесу свое видение ситуации в стране. Подчеркнул, что конституционное правительство контролирует положение, а воинские подразделения в Каракасе в большинстве своём сохранили верность президенту. Очоа не стал скрывать, что в Ла-Карлоте продолжаются бои, но дело близится к развязке:
«Из-за вашего упрямства гибнут люди, они будут на вашей совести».
После небольшой паузы Чавес ответил:
«Мой генерал, дайте мне десять минут на размышление».
«Вы их имеете».
Новый звонок министра прозвучал в кабинете Чавеса в музее ровно через десять минут. На этот раз Очоа добился своего.
«Мой генерал, мне нужны гарантии для сдачи».
«Считайте, что вы их получили, и вы, и другие офицеры. Даю вам моё слово».
«Мой генерал, я складываю оружие».
Министр поручил генералу Сантелису перевезти Чавеса из Военного музея в Министерство обороны. В 7:00 утра, перед тем как покинуть территорию музея, Чавес обратился к своим парашютистам с прочувствованными словами: «Ваши героические усилия и жертвы не будут напрасными!»
Бесформенные кучи оружия — это последнее, что видел Чавес, выезжая вместе с Сантелисом из внутреннего двора Музея. Его парашютистам не пришлось понюхать пороха. Может быть, в сложившихся обстоятельствах это не так плохо…
Сантелис поддался уговорам Чавеса, заехал с ним в Провиантское управление на авениде Сукре, чтобы он мог проститься с другой группой своего батальона. Чавес успел привести себя в порядок: принял душ, побрился, сменил форму. Своё оружие — винтовку М-16 и пистолет — он не сдал, но Сантелис знал, чем это вызвано. Ещё в музее Чавесу позвонил кто-то друзей и предупредил, что на него готовится покушение. В обсерватории Кахигаль, с которой просматриваются все подъезды к музею, затаились снайперы. Сантелис решил: если Чавесу спокойнее с оружием, пусть так и будет. Он сдаст его в министерстве…
 |
В 9:30 Чавеса провели в кабинет вице-адмирала Даниэльса, который в окружении группы высших офицеров вёл переговоры о капитуляции последних очагов сопротивления. На все усилия договориться об условиях сдачи заговорщики отвечали категорическим отказом. «Родина или смерть!» кричали они, и это означало: восставшие намерены сражаться до конца. Они не верили, что Чавес уже сдался. Вновь кто-то предложил начать бомбардировку мятежников. Даниэльс отверг это: нежелательный политический эффект, большие человеческие жертвы, нанесение невосполнимого ущерба военному имуществу.
Из обрывков телефонных разговоров, которые доносились до Чавеса, он понял, что его товарищи в Маракае и Валенсии продолжают обороняться! Чавес предложил вылететь на вертолёте в Маракай, чтобы убедить Хесуса Урданету прекратить сопротивление. Именно за Хесуса он беспокоился больше всего, поскольку помнил его слова, сказанные накануне выступления: «Если нас ждёт неудача, я не сдамся». Урданета был настроен погибнуть с оружием в руках. Он отключил телефонную связь, отказывался принимать парламентёров.
Руководителю заговорщиков вертолёт не предоставили, но идея «показать» Чавеса по телевидению, чтобы он призвал соратников сложить оружие, Даниэльсу понравилась. Он позвонил министру обороны, обрисовал общую, очень нестабильную ситуацию в стране и предложил использовать Чавеса для умиротворения восставших. Генерал Очоа находился в Мирафлоресе и поспешил к президенту, чтобы получить его санкцию. Перес задумался на две-три минуты и разрешил, но с оговоркой: «Показать по телевидению в записи. Никакого прямого эфира!».
Для Даниэльса любая затяжка с телетрансляцией была чревата потерей боевых самолётов: базу ВВС «Либертадор» в Маракае окружили танки восставших. Если они прорвутся на её территорию, без бомбёжки не обойтись, и потом, когда всё закончится, ему, Даниэльсу, придется отвечать за безрассудные решения политиков и военного руководства. Поэтому вице-адмирал, проявляя несговорчивость, сказал министру:
«У нас нет времени. Атака на базу вот-вот начнётся, и после первых выстрелов её не остановишь».
«О’кей, Даниэльс. Если ситуация настолько опасна, то под мою ответственность представь Чавеса прессе. Не трать напрасно время».
О том, что Чавес, вопреки «свидетельствам», не был «деморализованным», говорит то, что уже после сдачи он продолжал, как говорится, гнуть свою линию. И тогда, когда его, арестованного, завезли по его просьбе в Провиантское управление. И потом, когда он отказался «согласовывать» текст выступления: «Я ничего не стану писать. Я призову к сдаче. Даю вам слово чести». Получив согласие, он потребовал, чтобы ему вернули берет парашютиста и военные знаки с униформы, потому что, по его словам, «не хотел выглядеть как панамский президент Норьега, которого американцы показали всему миру согбенным и деморализованным». Ни при каких условиях он, Чавес, так выглядеть не будет!
В 11:00 его ввели в протокольный зал Министерства обороны, где в ожидании новостей толпились корреспонденты телеканалов и печатных СМИ. Трансляция шла прямо в эфир. На телеэкранах появилось усталое мужественное, «киногеничное» лицо подполковника Чавеса. Он сказал: «Это боливарианское послание обращено к мужественным солдатам, которые находятся в подразделении парашютистов Арагуа и в танковой бригаде в Валенсии. Соратники, к сожалению, пока что цели, которые мы запланировали, в столице не были достигнуты. То есть, мы — здесь в Каракасе — не смогли захватить контроль. Вы, там у себя, всё сделали отлично… Пришло время для осмысления. Потом будут другие обстоятельства, и тогда страна окончательно направит свой курс к лучшей судьбе».
 |
Слова «пока что» отозвались эхом по всей Венесуэле, стали с самого момента их произнесения «историческими».
После телевизионного обращения Чавес несколько часов находился в здании Министерства обороны. Не исключалось, что снова может потребоваться его помощь. Министр Очоа из дворца Мирафлорес следил за развитием событий и с удовлетворением отметил, что телевизионное выступление Чавеса сыграло свою роль. Переговоры о сдаче начались во всех последних точках сопротивления. Подполковник Ариас в Маракайбо не препятствовал восстановлению правительственного контроля над захваченными им военными объектами. Сдался со своим подразделением капитан Гуйон из 4-го пехотной дивизии. Майор Торрес снял осаду базы ВВС «Либертадор» и передислоцировал танки на базу парашютной бригады, где последовал примеру Гуйона. Последним из мятежников отдал приказ о сдаче оружия Хесус Урданета.
Когда генерал Очоа вернулся в министерство (примерно, в 16:00), Чавес дожидался решения своей судьбы в представительском салоне министра. Рядом с ним были вице-адмиралы Элиас Даниэльс и Герман Родригес, генералы Иван Хименес и Рамон Сантелис. Министр уже намеревался отдать распоряжение об отправке Чавеса в Управление военной разведки, куда свозили со всей страны участников заговора, но в этот момент появился официант, обслуживавший столовую министра.
Неожиданно Очоа пригласил Чавеса пообедать со всеми. Это был великодушный жест победителя. Во время обеда Чавес почти не ел, потому что присутствующим было трудно удержаться от вопросов. Генералы хотели знать, почему и для чего «всё это» было затеяно.
Чавес отвечал: вызывающая коррупция во всех правительственных сферах, предательская политика президента Переса по передаче Колумбии Венесуэльского залива, а также неспособность высшего военного командования страны положить конец этому произволу. Ответ показался министру неискренним и неубедительным. Поэтому, чтобы побудить Чавеса к большей открытости, Очоа сказал с подчеркнуто обвинительной интонацией:
«Вы, Чавес, по итогам этих событий несёте ответственность за всех убитых и раненых. Эти венесуэльские юноши погибли напрасно. Вы и офицеры-путчисты обманом втянули многих из них в эту авантюру».
Усталость Чавеса после всего пережитого была столь велика, что он ограничился короткой репликой:
«Двигать историю без насилия невозможно».
Ответ его показался министру циничным и вызывающим. Ещё более враждебно он сказал:
«Вы, Чавес, не только не выполнили своего воинского долга, предав своих командиров, но и совершили то же самое по отношению к подчинённым. Вы сдались без сражения. В отличие от вас, большинство восставших выполняло данное ими слово до последнего момента. Некоторые погибли, другие были ранены. Остальные сдались только после того, как это сделали вы. Они были готовы умереть за свои идеалы. Но вы, со всей определенностью, этого делать не собирались».
На этом обед закончился. Чавес поднялся со стула, отдал честь и направился к двери.
В Управление военной разведки Чавеса сопровождал генерал Сантилес. По его мобильнику, сидя в машине, Чавес позвонил по двум номерам — матери в Баринас и Эрме[VIII] на её домашний телефон. Из коротких отрывистых фраз Эрма поняла, что Уго не ранен, что при аресте «эксцессов» допущено не было и что ей надо избавиться от «всего лишнего» в квартире. Последнего Чавес мог бы не говорить. За десять лет конспиративной работы Эрма научилась предвидеть события. Материалы, имевшие отношение к Уго и «MBR-200», были надёжно спрятаны в разных местах…
Следующие две недели Чавес провёл в подвалах DIM в полной изоляции. Однажды к нему пришёл военный священник. Во время причастия капеллан неожиданно наклонился к Уго и прошептал на ухо: «Ты, наверное, ещё не знаешь, что стал народным героем». Его словам Чавес не поверил. Только потом, когда его перевели в тюрьму Сан-Карлос, убедился: это правда. Они потерпели поражение, но дали народу надежду: всё можно изменить.
По поводу событий 4 февраля Чавесу чаще всего задавали вопрос: «Почему вы не выполнили своей задачи по плану «Самора» и не пришли на помощь штурмовой группе, которая атаковала Мирафлорес?» Одна из причин сбоя была очевидной: не всё удачно сложилось с захватом Музея военной истории. Не было радиосвязи с восставшими частями. Некоторые станции предусмотрительно вывели из строя сотрудники военной контрразведки, другие вообще были в нерабочем состоянии из-за отсутствия батарей.
В одном из интервью у Чавеса спросили: «Что не получилось в той операции, которую вы возглавляли в Каракасе?»
Чавес ответил: «В ходе любой военной операции есть много неопределённого, неожиданных вводных факторов, которые возникают в ситуации конфликта. Часть из них носила фатальный для достижения главной цели характер. План был выстроен для победы. Никакие другие варианты не могли нам её заменить». Чавес опроверг мнение, что он решил сдаться после того, как в небе над столицей появились самолёты F-16: «Наша цель была исключительно политической. Когда мы дали себе отчёт в том, что политическая цель не может быть достигнута и что нам остаётся только одно — уничтожение гражданского населения и военнослужащих, то есть братоубийство, мы решили сложить оружие с надеждой на более благоприятные условия для ведения нашей борьбы в будущем».
Оценивая итоги выступления в Каракасе по плану «Самора», Чавес самокритично сказал: «Он был выполнен всего на пять процентов». Из-за предательства Химона был блокирован Форт Тьюна, где находились привлечённые к заговору части, те самые, которые должны были штурмовать Мирафлорес. Не смогли выбраться за пределы своих частей связисты, располагавшие копиями видеозаписи с выступлением Чавеса. И самое главное — был полностью изолирован командный пункт Чавеса.
В военном мятеже 4 февраля 1992 года участвовало 133 офицера и почти тысяча солдат[2]. В результате боёв, по официальным данным, погибло 17 солдат, не менее 50 военных и гражданских лиц были ранены…
Утром 5 февраля началось чрезвычайное заседание обеих палат Национального конгресса. Правительство Переса выступило с инициативой о введении осадного положения и приостановлении конституционных гарантий на всей территории страны. Парламентские фракции это предложение не поддержали, настояв лишь на принятии коммюнике с осуждением вооружённого мятежа.
К удивлению многих, экс-президент и пожизненный сенатор Рафаэль Кальдера выступил с полемической речью, в которой опроверг тезис правительства о том, что в планы восставших входило физическое устранение президента. Кальдера подчеркнул, что главной причиной выступления было стремление военных остановить дальнейшее сползание страны в кризис, спасти и укрепить демократический строй и его институты.
Речь Кальдеры с одобрением была встречена большинством венесуэльцев. Её взвешенность, продуманность, предложенные пути решения назревших проблем, — всё это на время успокоило взбудораженное общество, помогло процессу стабилизации в стране, подготовке президентских выборов 1992 года. Кальдера возглавил коалицию небольших партий, которую пресса окрестила «chiripero» («тараканник»). Его избирательная кампания шла под лозунгами наведения порядка, борьбы с коррупцией и прочими пороками, угнездившимися в венесуэльском государстве.
C небольшим преимуществом в голосах Кальдера победил Андреса Веласкеса, кандидата от партии «Causa R».
После ареста Чавес провёл более двух лет за тюремными стенами, получив идеальную возможность для осмысления причин провала и обдумывания планов на будущее. В то время он и представить не мог, что через пятнадцать лет, уже в качестве президента, подпишет указ о создании новой правительственной награды — «Ордена 4 февраля», которым будут поощряться те, «кто героически боролся с обветшалыми устоями коррумпированной двухпартийной демократии с целью реорганизации республики и открывал пути для новой альтернативы». Музею военной истории было присвоено имя Восстания 4 февраля.
 |
В тюрьмы отправили более трёхсот военных, чьё участие в событиях 4 февраля было установлено и подтверждено. Сначала местом заключения мятежников были глухие камеры форта Сан-Карлос в Каракасе. Это из него в свое время бежали через подкоп партизанские команданте, среди них Теодоро Петков, Гильермо Гарсия Понсе и другие[3]. Новые узники Сан-Карлоса вызывали у тюремного начальства хлопот не меньше. Окрестности тюрьмы стали местом паломничества для тех, кто с одобрением встретил мятеж молодых офицеров. Откровенно протестных выступлений не было, но антиправительственная подоплёка «сборищ» у тюремных стен была очевидна. Раздражение властей вызвала попытка фольклорного певца Кристобаля Хименеса исполнить композицию «Письмо команданте Чавесу», в которой автор выражал народное восхищение восставшими, любовь и уважение к их командиру. Певца «удалили» с нетрадиционной концертной площадки у подножия сторожевой башни, но появились другие барды со своими песнями протеста. Это был самый лёгкий способ получить свои десять минут славы в средствах массовой информации: воспеть революционный героизм офицеров-боливарианцев.
В Сан-Карлосе Уго Чавеса навестил Хильберто Ломбано Домингес, внук Майсанты[IX]. Это случилось 29 февраля 1992 года, и эту дату Чавес включает в хронологию значимых событий своей жизни. Хильберто вручил Уго накидку (escapulario) Майсанты с вышитым символом Святой девы Кармен и крестом. О том, что эта реликвия уцелела, Чавес узнал ещё в 1979 году, когда разыскал дочь Майсанты Анну де Ломбано. Уже тогда он был уверен: эта освящённая накидка, которая оберегала Майсанту от пуль и заговоров, обязательно попадёт к нему, но — после того, как он докажет, что заслужил право на обладание семейной реликвией. И вот — сын Анны де Ломбано стал посланником Майсанты из глубин истории. Прадед одобрил его, Уго, участие в событиях 4 февраля, признал кровное родство и передачей escapulario поощрил к новым свершениям на благо Венесуэлы и её народа.
Позже, когда Чавес стал публично бороться за восстановление чести Майсанты, о символическом значении накидки для Чавеса узнали все венесуэльцы. Для простых венесуэльцев в Уго Чавесе воплотилась неуёмная душа и отважная сущность Майсанты, «революционного партизана», как назвал его великий венесуэльский поэт Андрес Элой Бланко.
Для прекращения политических демонстраций у тюрьмы и из-за опасений, что может повториться история с побегом (для десантников нет препятствий!), власти решили перевести Чавеса и его близких соратников в строго охраняемую тюрьму Яре в Вальес-дель-Туй, в 30 километрах от Каракаса. О ней слыла дурная слава, потому что направляли туда отпетых уголовников, а условия содержания были отвратительными даже по венесуэльским понятиям.
Родственники заключённых заволновались. Перевод в другую тюрьму они восприняли как подготовку к убийству без суда и следствия под традиционным предлогом «попытки к бегству». У тюрьмы Сан-Карлос начали собираться люди. Страсти накалились до предела, в ход пошли полицейские дубинки, били и правых и виноватых. Пострадало несколько офицерских жён. Эрма была среди протестующих. Опасаясь, что всё это добром не кончится, она позвонила в парламент, где находился руководитель партии «Causa R» Пабло Медина: «Власти хотят устроить кровавую мясорубку!» Медина поспешил на радиостанцию «YVKE Mundial» и получил слово для срочного сообщения: «Карлос Андрес Перес сбросил маску, всё готово к жестокой расправе с офицерами, участниками событий 4 февраля. Народ должен выйти на улицы, чтобы защитить своих героев у стен Сан-Карлоса!»
Властям с трудом удалось погасить новый конфликт. Заключённых всё-таки перевезли в Яре, дав полные гарантии их безопасности. Их поместили в отдельный блок с удовлетворительными санитарно-гигиеническими условиями, с внутренним двором для прогулок. Из-за событий у Сан-Карлоса больше всего пострадала радиостанция «YVKE Mundial»: на несколько дней её «замолчали», обвинив в распространении панических слухов и подстрекательстве к неповиновению.
Чтобы исключить возможность побега из тюрьмы Яре, по её периметру установили противопехотные мины, а охрана получила зенитные установки на случай «вертолётного» варианта операции по спасению пленных comandantes. Популярность «заключённых в камуфляже» была столь высока, что самая, казалось бы, неподкупная и строгая охрана вступала с ними в «неформально-попустительские» отношения, позволяя внеочередные встречи с родственниками, передачу таких запрещённых вещей как компьютеры и мобильники.
Охрану меняли каждые полтора-два месяца. На время строгие правила содержания заключённых возвращались: списки родственников и знакомых, желающих навестить узников, составлялись заранее, и приходилось дожидаться разрешения Министерства обороны на допуск в тюрьму. Разрешения часто запаздывали. Чтобы ускорить бюрократические процедуры, заключённые угрожали голодовкой. Чины в министерстве, от которых зависели «визы» на посещение, сдавались быстро, не хотели выглядеть в глазах общественного мнения «безжалостными церберами».
Известный левый политик и журналист Хосе Висенте Ранхель[4] сумел обнаружить прорехи в системе тюремной охраны и передал Чавесу портативную видеокамеру. Листок с вопросами он получил ещё раньше. Интервью было записано без помех, и кассета с записью переправлена на волю. Ранхель так смонтировал интервью, что у зрителей создалась иллюзия его «необъяснимо-загадочного» проникновения в тюрьму. Программа «Говорит Чавес» имела громадный успех. По решению военного трибунала Ранхеля надолго изгнали с телевидения. В отместку «за наглость» Чавеса были проведены обыски в домах его близких и дальних родственников. «Они перевернули всё, — вспоминал он. — Унесли даже одежду детей и те небольшие деньги, которые оставались у моей первой жены Нанси. Так и хочется спросить, что это было — демонстрация силы? По существу, это являлось проявлением самой настоящей слабости».
В то время страной правил престарелый Рафаэль Кальдера. Однако все узники, участвовавшие в перевороте, помнили о том, что ненависть экс-президента Переса к ним не имела границ: это по их вине кризис его правительства приобрёл обвальный характер. Поэтому угроза физической ликвидации организаторов переворота не миновала. Необходимые рычаги для этого у Переса были. В прошлом он был министром внутренних дел, сохранял отношения с представителями ЦРУ в Венесуэле и считал практичной их методику «превентивной нейтрализации» экстремистских лидеров. Аналитики и политологи, обслуживавшие Четвёртую республику, били тревогу: подполковник Чавес может стать могильщиком демократии в Венесуэле, ведь Фидель Кастро тоже начинал с поражения: неудача при штурме казармы Монкада, потом арест, суд. Вовремя не остановили, и вот результат — коммунистический режим на Кубе. Надёжно «остановить подполковника» можно было только одним способом — убийством.
Несмотря на старания спецслужб, полностью изолировать узников Яре не удавалось. Венесуэльцы хотели знать как можно больше об участниках «мятежа Чавеса» (как окрестила восстание 4 февраля официозная печать). Людей интересовало, что думает Уго Чавес о состоянии дел в стране, каковы его прогнозы на будущее и какими он видит пути преодоления кризиса? Зная об этом, Чавес принял участие в подготовке манифеста, опубликованного под названием «Как выбраться из лабиринта». Главными в нём были призывы к новому прочтению теоретического наследия Либертадора, которое не утратило своей актуальности, и решительному отказу от позорной коррупционной практики Четвёртой республики…
Через девять месяцев после февральского мятежа, 27 ноября 1992 года, венесуэльские военные предприняли ещё одну попытку свержения правительства Переса. Центром выступления стал портовый город Пуэрто-Кабельо, где расположена крупная база ВМФ. Выступление возглавили контр-адмирал Эрнан Грюбер, контр-адмирал Энрике Кабрера и генерал ВВС Эфраин Франсиско Висконти. К ним примкнули левые политические партии «Bandera Roja» и «Третий путь». Восставшие подвергли бомбардировке административные здания, установили контроль над основными военными объектами в городе и телевизионным центром.
Телезрители вновь увидели Чавеса. Его «Обращение к народу» было тайком записано в тюрьме и использовано Грюбером для усиления пропагандистского эффекта от вооружённого выступления. Венесуэльцы истолковали появление Чавеса на экранах телевизоров как указание на связь восстания военных в Пуэрто-Кабельо с событиями 4 февраля. Заговорили о том, что неутомимый и бесстрашный Чавес даже в тюремных стенах ведёт работу по подготовке революции.
В ходе ноябрьских боёв восставших с правительственными силами погибло не менее трёхсот человек. Заговорщики потерпели поражение. Ни одна из поставленных ими задач достигнута не была, в том числе — освобождение Чавеса[5]. Почти все организаторы этого мятежа, включая контр-адмирала Грюбера, бежали за границу. Чавес отрицал свою причастность к ноябрьскому выступлению. По его словам, телевизионное «Обращение к народу» было записано для другого восстания, которое планировалось на июль-август. Чавес утверждал, что Грюбер саботировал совместную работу с оставшимися на свободе участниками событий 4 февраля, поэтому армейские подразделения, которые могли поддержать Грюбера, не были им задействованы. На провале выступления 27 ноября сказался ещё один фактор: очередное предательство! «Иудой» стал капитан Манрике Падрон, правая рука Грюбера.
Военная контрразведка воспользовалась раздорами среди заговорщиков «первой и второй волны» и распространила слухи о том, что Чавес тайно способствовал поражению этого выступления, потому что, дескать, не хотел возникновения в военной среде нового лидера. Чавес вспоминал: «В эти месяцы — декабрь 1992 — январь 1993 года — я чувствовал себя изгоем, впервые в своей жизни ощутил всю полноту горьких переживаний. Никогда прежде я не чувствовал такого, даже 4 февраля после капитуляции. Я ощущал эту горькую боль потому, что мои товарищи сочли меня виновником поражения 27 ноября»…
В эти дни Уго часами осмыслял события последних месяцев. Он уединялся в пустой камере или на небольшой площадке в тюремном дворе, отгороженной для него колючей проволокой. Обычная сцена: он сидит на стуле, погружённый в себя, а перед ним — на ящике — бюст Симона Боливара. Чавесу не мешали, может быть, потому, что привыкли к его медитациям, духовному общению с Либертадором, Саморой и Майсантой…
В Яре Уго не изменил привычек: много читал, сочинял стихи, рисовал акварелью и гуашью. Его тюремные эскизы стали историческими реликвиями, «не лишёнными определённых художественных достоинств», как выразился один из экспертов. Картина «Луна Яре» в сентябре 2008 года была продана за 255 тысяч долларов на аукционе в Каракасе. Вырученные деньги пошли на избирательную кампанию Единой социалистической партии, которая была создана по инициативе Чавеса. Приобрёл картину «попутчик революции», владелец крупной строительный компании.
Из того, что Чавес прочитал в Яре, самое большое влияние на него оказали труды Фиделя Кастро: «История меня оправдает», «Зерно маиса» и другие. Чавес в беседе с журналистами сказал однажды: «Знаете, о чём я просил Бога в тюрьме? Бог мой, когда я выйду отсюда на свободу, дай мне возможность познакомиться с Фиделем, чтобы рассказать ему, кто я такой и о чём думаю. Я мечтал именно об этом: выйти на свободу, чтобы познакомиться с ним».
В тюрьме Уго вернулся к работе над «Синей книгой», первые наброски которой были сделаны в 1991 году. «Боливарианскому революционному движению» были необходимы чёткие программные и идеологические установки. Название этого труда родилось по ассоциации с «Зелёной книгой», написанной ливийским лидером Каддафи. Дуглас Браво[X] подарил её Чавесу в самом начале их знакомства. Черновой вариант рукописи Уго из тюрьмы переправил с надёжной оказией Эрме. Машинописные копии «Синей книги» были переданы ею на рецензирование тем участникам «Движения», которые после всех дознаний и чисток оставались на свободе. Через некоторое время Уго получил список высказанных замечаний и взялся за доработку своего труда.
В одной из глав «Синей книги» он подробно разъяснял выношенную им за прошедшие годы концепцию «Трёх Корней», исторических и идеологических истоков «MBR-200». Концепция «Трёх Корней», по мнению Чавеса, в конце XX века необходима для того, чтобы идейно вооружить нацию на победоносном марше к XXI столетию. Недоброжелатели Чавеса тут же распустили слух о том, что теорию «Трёх Корней» он позаимствовал у Дугласа Браво. Злонамеренную и недобросовестную попытку представить Чавеса плагиатором опровергла Эрма Марксман, которая была свидетелем работы над «Синей книгой» от начала до конца. «Ещё до знакомства с Дугласом Уго обладал собственными устоявшимися воззрениями», — утверждала она.
Для «внешнего мира» Чавес был бесспорным героем без страха и упрёка, перспективной политической фигурой. Именно политической. Свои надежды на коренные перемены в стране многие стали связывать только с ним. Число визитёров к Чавесу било все рекорды. Среди них стоит выделить экономиста и публициста Франсиско Мьереса[6], ведущего аналитика по нефтяным проблемам. В беседах с ним Чавес нашёл подтверждение своим критическим взглядам на ситуацию в нефтяной отрасли Венесуэлы, на лицемерный курс руководства PDVSA[XI], которое под лозунгом «интернационализации» добычи углеводородов готовило «ползучую приватизацию» главного богатства страны. С Мьересом Чавес обсуждал перспективы конституционной реформы, перестройки политической системы в стране. Мьерес, хорошо знакомый с жизнью в СССР, на экспертном уровне мог разъяснить Чавесу суть «реального социализма» и слабостей советской системы.
Как-то вечером в камере Чавеса еле слышно запиликал мобильный телефон. Звонивший представился: «Я — Микелена»[7]. Имя показалось знакомым. Однако Чавесу потребовалось напрячь память, чтобы вспомнить, где именно он слышал (вернее, видел) имя этого человека. Ещё в период подготовки выступления 4 февраля Чавес проводил некоторые конспиративные встречи (иногда ночевал) в адвокатском офисе с табличкой «Луис Микелена». Ключи от кабинета Уго получил от посредника и никогда личных встреч с хозяином помещения не имел. Микелена в подготовке заговора участия не принимал и, скорее всего, не подозревал, какие «остросюжетные» темы обсуждались в его конторе.
Вспоминая об истории своих отношений с Луисом Микеленой, Чавес постоянно подчёркивает, что о нём ничего не знал до момента знакомства в тюрьме Яре, куда тот стал наведываться. На Уго произвела впечатление политическая траектория этого человека. Вот её «резюме» в изложении самого Чавеса: «Микелена начал деятельность профсоюзного лидера ещё в 40-е годы. Думаю, что он состоял в Коммунистической партии и потом основал движение, которое назвали «Чёрными коммунистами». Эта группа поддержала правительство Исаиаса Медины в день 18 октября 1945 года, когда партия «адеков»[8] устроила государственный переворот. Во времена диктатуры генерала Переса Хименеса Микелена находился 7 лет в заключении в Сьюдад-Боливаре; многие из известных старых руководителей левых организаций познакомились с ним в тюрьме. После свержения Переса Хименеса он вышел из тюрьмы и был близок к Ховито Вильяльбе из партии Республиканско-демократический союз; потом стал членом созданной партии MAS (Движение к социализму), которая выдвинула Хосе Висенте Ранхеля кандидатом в президенты».
К моменту знакомства с Чавесом Луис Микелена был известным адвокатом и видным политиком. С точки зрения Уго, в политической биографии Луиса Микелены не было ничего предосудительного. К тому же в первом телефонном разговоре Микелена сказал Чавесу вдохновляющие слова: «Команданте, я достаточно пожил на этом свете, и хочу, чтобы вы знали следующее: вы находитесь в неволе, но вы уже сделали первый взнос в блестящую политическую карьеру и продолжаете его вносить».
Старый лис знал, как польстить Чавесу. Это потом, когда их пути разойдутся, а отношения станут враждебными, Микелена будет использовать всё, чему был свидетелем, для компрометации своего подопечного. Например, про условия содержания Чавеса в Яре он говорил: «Разве это было настоящее тюремное заключение? Это был праздник, а не тюрьма. У него был телефон, телевизор, каждый день ему приносили газеты. Его могли навещать все желающие. Мне бы такой комфорт, когда я сидел в тюрьме во времена диктатуры Переса Хименеса»…
В 1994 году правительство Рафаэля Кальдеры отказалось от судебного преследования путчистов и в целях «национального примирения» амнистировало их[XII]. В последние дни заключения к Чавесу зачастили посланцы от президента, которые предлагали «договориться»: «Ты можешь стать преемником Кальдеры. Мы тебя всесторонне подготовим и поддержим, но ты дашь обязательство выйти на свободу сторонником правительства. Ткни пальцем в любую точку на карте мира, и ты можешь отправиться, куда захочешь: послом, на учёбу, а потом ты сменишь Кальдеру. Разумеется, с опорой на блок Convergencia». Среди этих эмиссаров был сын Кальдеры Андрес, занимавший пост министра секретариата президента.
На все соблазнительные обещания Чавес отвечал отказом: «Нет, я пойду не с Кальдерой, а на улицу, в катакомбы, к народу. И я знаю, что там увижу: бесконечную, беспросветную нищету».
Последние дни заключения Чавес и его соратники провели в тюремном госпитале. «Сертификатами о здоровье» правительство хотело подстраховаться от возможных обвинений в «бесчеловечном отношении» к «узникам в камуфляже»…
Примечания автора
[1] Curso de Comando y Estado Mayor en la Escuela Superior del Ejercito.
[2] Выступая на форуме «Трансформация Венесуэлы: возможна ли утопия?» в Сорбонне (Париж, октябрь 2001 года), Чавес назвал другую, явно завышенную, цифру в 10000 человек (членов «MBR-200»).
[3] По мотивам этого сенсационного побега на Литовской киностудии был снят художественный фильм «Это сладкое слово “свобода”».
[4] Ранхель Вале Хосе Висенте (р. 1929) — адвокат, журналист, с 16 лет занимается политической деятельностью. В 1948 году выступил против военных, которые свергли демократическое правительство Ромуло Гальегоса, за что был выслан из страны. Получил политическое убежище в Чили, где познакомился со своей будущей женой скульптором Аной Авалос. В 1970—1980-е годы Ранхель трижды выдвигался кандидатом в президенты от левых партий, неоднократно избирался депутатом парламента в Четвёртой республике. Поддержал Боливарианскую революцию и вошёл в число ближайших соратников У. Чавеса. Министр иностранных дел (1999—2001), министр обороны (2001—2002), вице-президент (2002—2007). В марте 2007 года возобновил телепрограмму «Хосе Висенте сегодня», первым приглашённым на неё стал Уго Чавес.
[5] Тюрьма Яре была атакована отрядом майора Луго Лопеса численностью в 40 человек. Власти получили своевременную информацию об этой акции и направили для охраны тюрьмы дополнительные силы.
[6] Франсиско Хасинто Лопес Мьерес (1927—2008) учился во Франции, потом в Советском Союзе, где сначала был аспирантом МГУ им. Ломоносова, затем работал в Институте Латинской Америки АН СССР (1960—1967). Был послом Венесуэлы в России (2000—2001).
[7] Луис Микелена (р. 1919) руководил профсоюзом водителей автобусов. В 1942 году вступил в Коммунистическую партию Венесуэлы. В 1946 году создал свою организацию — Революционную партию пролетариата, позднее вступил в MAS. С 1960-х годов поддерживал дружеские отношения с Хосе Висенте Ранхелем, ещё одним ветераном политической жизни в стране. Занимался предпринимательской деятельностью: в 1960—1970-е годы был представителем ряда фирм ЧССР, Румынии и ГДР.
[8] «Адеки» — члены партии Acción Democrática, AD.
Комментарии
[I] Президента. Президентские выборы в Венесуэле состоялись 4 декабря 1988 г.
[II] Мирафлорес — президентский дворец в Каракасе, в охране которого тогда служил Чавес.
[III] Саман де Гюэре (исп. Саман героя) — 400-летнее дерево в окрестностях города Маракай. По местной легенде, под ним отдыхал С. Боливар. 14 декабря 1982 г. под этим деревом четыре молодых офицера — Чавес, С.А. Акоста Карлес, Хесус Эрнесто Урданета Эрнандес и Рауль Исайас Бадуэль — дали клятву освободить родину от угнетателей. Х. Урданета был назначен президентом Чавесом главой DISIP, но в 2000 г. разошелся с президентом во взглядах и подал в отставку. Р. Бадуэль стал при Чавесе министром обороны (2006—2007), но затем перешел в оппозицию, а в 2010 г. был осужден на семь лет заключения за присвоение 30 миллионов боливаров и 3,9 миллионов долларов во время пребывания на посту министра.
[IV] «MBR-200» — «Революционное боливарианское движение — 200» (переводят также как «Боливарианское революционное движение» и «Движение Боливарианской революции»; исп. Movimiento Bolivariano Revolucionario), название, которое приняла в 1982 г. подпольная организация Чавеса в армии. Число «200» возникло из-за того, что в 1983 г. должно было праздноваться 200-летие С. Боливара.
[V] «Bandera Roja» (исп. «Красное знамя») — подпольная ходжаистская организация (позже — партия), созданная в 1969 г. и пытавшаяся развернуть в Венесуэле партизанскую борьбу. Основатель и руководитель — партизанский командир Габриэль Пуэрта Апонте. Боевая организация «Bandera Roja» — Фронт им. Америко Сильвы (FAS) — вел малоактивную вооруженную борьбу в 70—80-е гг., официально сложил оружие в 1992 г. В том же году «Bandera Roja» пережила раскол, отколовшиеся группы позже поддержали Движение V Республики Чавеса. Партия официально вышла из подполья в 2000 г., перешла в левую оппозицию Чавесу, позже влилась в состав объединенной античавистской оппозиции. К 2009 г. деятельность партии сошла на нет.
[VI] «Causa R» — «La Causa Radical» (LCR) (исп. «Первопричина»), левая партия, образованная в 1971 г. группой, отколовшейся от Коммунистической партии Венесуэлы. Лидер — Альфредо Манейро (ум. в 1982 г.). Малозаметная в 1970—1980-е гг., LCR резко усилила свое влияние после «Каракасо», в 1989 г. провела своего кандидата на пост губернатора штата Боливар, а в 1992 г. — на пост мэра Каракаса. LCR все более сосредоточивалась на парламентской деятельности, в 1996—1997 гг. участвовала в «тройственном союзе» с христианскими демократами КОПЕЙ и еврокоммунистами МАС. В 1998 г. LCR раскололась, левое крыло образовало партию «Родина для всех», которая вступила в союз с Движением V Республики У. Чавеса, сама LCR ушла в оппозицию Чавесу, затем влилась в объединенную античавистскую оппозицию. На последних парламентских выборах LCR получила лишь 0,91 % голосов избирателей. Позиции LCR традиционно сильны в Конфедерации трудящихся Венесуэлы — крупнейшем античавистском объединении профсоюзов.
[VII] Самора Корреа Эсекиель (1817—1860) — народный герой Венесуэлы. Представитель левого крыла Либеральной партии, поднял в 1846 г. восстание в ответ на фальсификацию выборов, был разбит, схвачен, приговорен к смертной казни, замененной десятилетним заключением, бежал из тюрьмы. В 1859 г. поднял восстание, ставшее началом Федеральной войны между либералами и консерваторами (1859—1863). Руководимые Саморой войска нанесли ряд тяжелых поражений консерваторам. Застрелен неизвестными при подготовке штурма города Сан-Карлос. В 1872 г. прах Э. Саморы торжественно перезахоронен в Национальном пантеоне в Каракасе.
[VIII] Эрма — Эрма Марксман де Очоа, венесуэльский историк и преподаватель, ближайший гражданский товарищ Чавеса по подполью и его возлюбленная в тот период.
[IX] Майсанта (Перес Дельгадо Педро Рафаэль) (1881—1924) — венесуэльский партизанский командир (по официальной терминологии, «бандит»). В 1914 г. начал партизанскую борьбу против террористической диктатуры Висенте Гомеса. Успешно действовал до 1922 г., когда был схвачен и помещен в тюрьму, где и умер.
[X] Браво Мора Дуглас Иньясио (р. 1932) — венесуэльский левый политик, известный партизанский командир 1960-х, прославившийся своей полемикой с Че Геварой по вопросам партизанской борьбы. Член Коммунистической партии Венесуэлы с 1946 г., в 1964 г. исключен из партии за «левацкую фракционную деятельность». С 1962 г. — руководитель партизанского фронта им. Хосе Леонардо Чириноса в Сьерра-де-Фалькон. В 1966 г. создал и возглавил Партию венесуэльской революции (ПВР) и ее вооруженную структуру — Вооруженные силы национального освобождения (FALN), которые затем в союзе с Левым революционным движением Венесуэлы (МИР) создали Фронт национального освобождения (FLN). FLN вел боевые действия до середины 70-х гг. Д. Браво был причастен к попыткам государственных переворотов 4 февраля и 27 ноября 1992 г., за это арестован и осужден военным трибуналом, но в 1994 г. амнистирован. После прихода к власти У. Чавеса — лидер «Движения третьего пути», критиковавшего Чавеса слева и затем блокировавшегося с объединенной античавистской оппозицией.
[XI] PDVSA — государственная нефтяная компания «Петролеос де Венесуэла» (исп. Petroleos de Venezuela S.A.), создана в 1976 г. В 90-е эта государственная компания де-факто превратилась в приватизированную, обросла частными «дочерними» фирмами, через которые доходы выводились из госбюджета. На PDVSA действовал «желтый» профсоюз. Руководство и профсоюз PDVSA организовали «нефтяную забастовку», с тем чтобы создать кризис и отстранить Чавеса от власти, а после неудачи забастовки перешли к актам саботажа. После этого Чавес силами военных поставил PDVSA под жесткий государственный контроль.
[XII] Чавес и другие участники восстания 4 февраля были амнистированы 26 марта 1994 г.
Фрагменты из книги: Сапожников К.Н. Уго Чавес: одинокий революционер. М.: Молодая гвардия, 2011. (ЖЗЛ: Биография продолжается…)
Комментарии Александра Тарасова
Константин Николаевич Сапожников (литературный псевдоним Нил Никандров) (р. 1946) — советский, затем российский журналист-международник (специализируется на проблемах Латинской Америки), писатель. Выпускник Калининградского государственного университета и Дипломатической академии МИД. Обозреватель Фонда стратегической культуры. Автор повести «Глоток дождя» (1978), романа «Боливийский божок» (2002) и биографических книг «Григулевич. Разведчик, которому везло» (2004), «Иван Солоневич — народный монархист» (2007), «Уго Чавес. Одинокий революционер» (2011), «Уго Чавес. ЖЗЛ» (2013).
Правые наверняка радуются. А меня бесит, что я больше никогда тебя не увижу. Я буду скучать по тебе. Мне уже не увидеть твой революционный образ, твою революционную энергию, неотделимую от фундаментальных принципов равенства, твою борьбу против мерзости безразличия.
Много лет назад я был приглашён [в Венесуэлу] преподавать курс психодрамы для молодых специалистов. Дома врачей были роскошны, в каждом — бассейн. «Средний класс» на подъёме. Когда мы закончили работу, я простодушно спросил, почему нет общественного транспорта, так как повсюду я видел только автомобили последних моделей. А в семь часов вечера я увидел огромную очередь и спросил: «Куда направляются эти люди и на чём они поедут?» Эти люди, ответили мне, живут там, наверху, в горах и поедут вон в тех небольших грузовиках. Там были эти несуразные грузовички, каждый из которых мог увезти человек по 50. «Но в очереди тысячи людей!» Грузовики их отвозили и снова возвращались. И от конечной точки маршрута люди пешком поднимались к своим домам. Это были сильные люди.
Обо всём этом мне было сообщено в стиле заметок натуралиста. Чудовищное неравенство стало явным, повседневным явлением. С каждым днём утверждаясь, с детства деформируя личность, ужас становится ежедневным. Я подумал о бедняках[**] Перона, которые мыли стопы в фонтане на Майской площади[***]. Там они осознали себя людьми, наделёнными человеческим достоинством. С этих бедняков начался перонизм, который стал их первым движением за освобождение. За подлинное освобождение.
Уго, когда оппозиция хотела лишить тебя власти, эти бедняки спустились с гор и освободили тебя. Они уже были вакцинированы от неравенства. Долгие годы бесчестные демократы и консерваторы делили между собой власть. Но тут бедняки спустились с гор — и всё, что воспроизводило неравенство, позор и выдуманное всемогущество власти, было сломано, к крайнему изумлению впавших в ступор олигархии и либералов.
И не нужно желать твоего бессмертия. Оно — уже свершившийся факт. Ты будешь жить вечно, как Че и Эвита. Ты вернул равенство, и это никогда не забудется, это тоже свершившийся факт. У тебя в стране работают три тысячи кубинских врачей, которые исцеляют от болезней и обучают этому студентов.
Ты имеешь право умереть спокойно, многие будут тебя оплакивать. Ты вошёл в историю. Ты проповедовал социальную справедливость обездоленным, и это никогда не забудут. Так же, как не забудут твой неизменный, неотъемлемый антиимпериализм. Ты не позволял себе поступать «немножечко не так», как говорил другой бессмертный — Че.
Пока, Чавес! Я рад, что жил в твоё время. И знал тебя. И восхищался тобой. Но на этом я остановлюсь, потому что хочу плакать, а когда плачу, не могу писать.
Пока, дорогой! До победы, непременно!
Примечания
[*] Обращение «козёл» в данном случае представляет собой нежный упрёк, адресованный человеку, который ушёл именно тогда, когда в нём нуждаются. Российскому читателю это странно, но аргентинскому (да и вообще латиноамериканскому) понятно.
[**] В оригинале cabecitas negras — «чёрные головушки». «Чёрные головы» — так в 30—40-е годы ХХ века обеспеченные городские слои Буэнос-Айреса называли бедноту.
[***] Plaza de Mayo — центральная площадь Буэнос-Айреса.
Перевод с испанского и примечания Андрея Константинова.
На языке оригинала опубликовано в интернете по адресу: http://www.ellibertadorenlinea.com.ar/2013/03/06/chavez-3/
Тато (Эдуардо) Павловский (1933—2015) — аргентинский врач-психотерапевт, драматург и киноактёр; внучатый племянник Аарона Павловского, участника революционного движения в России в 70-е годы XIX века, внук Алехандро (Александра) Павловского, известного писателя и журналиста.
Родился в Буэнос-Айресе. В 1957 году окончил медицинский факультет университета Буэнос-Айреса, работал психотерапевтом в детских группах. В 1960-е годы первым в Латинской Америке стал применять метод психодрамы. В 1962 году независимая группа «Новый театр» поставила его первые пьесы. В 1968 году выиграл кубок Аргентины по плаванию. Снимается в кино с 1970 года.
За антифашистские пьесы «Сеньор Галиндес» и «Паутина» подвергался преследованиям во время военной диктатуры генерала Виделы. В 1978 году военные пытались его похитить, но он бежал через крышу театра, нелегально пересёк Уругвай и Бразилию и смог перебраться в Испанию. Вернулся в Аргентину после падения диктатуры, на выборах 1983 года был кандидатом в депутаты от Движения за социализм.
Автор 24 пьес, одного романа и 17 книг, посвящённых психотерапии, театру и политическим вопросам.