Художник Густаво Макри
Крах коммунизма[I] затмил для нас проблемы Запада. Эрик Хобсбаум предполагает, что нынешний кризис приведет к новым реформам в кейнсианском стиле.
|
Художник Густаво Макри |
Каждая передовица на Западе твердит нам о том, что «коммунизм рухнул, поскольку он не работал»[II], а капитализм победил, так как он работает. Как нигде этот триумф должен быть очевиден в крупнейшем капиталистическом обществе, которое наиболее последовательно опирается на рынок и стимулирование прибылью, и которое, имея 43 % общего ВВП развитых стран (то есть стран ОЭСР), остается главной западной экономикой[1]. Но ни настроение, ни реальность США в момент распада СССР не являются триумфальными.
Я пишу это в Нью-Йорке в комнате на Юнион-сквер, части немного похожего на исполинский игрушечный город комплекса небоскребов и офисных площадей, который был последним завершенным памятником великого строительного бума 1980-х. Его наиболее характерные обитатели, судя по всему, японцы — для них выгодна любая покупка за пределами Японии, — но фирмы по предоставлению финансовых услуг, занявшие всю коммерческую базу в этих зданиях, обанкротились в 1990-м, и в большей части офисных окон сейчас темно. «Тяжелые времена ощущаются на Юнион-сквер», как верно сообщает колонка коммерческой недвижимости в «Нью-Йорк таймс». В районе площади свободно более полумиллиона квадратных футов коммерческого пространства, и это не считая парковки и руин старой недвижимости, всё еще ждущих золотого будущего в качестве участков для кондоминиумов. В нынешние времена будущее закончилось. Только копы следят за парком Юнион-сквер, очищенным от наркоторговцев и бездомных в начале бума 1980-х, чтобы создать подходящую атмосферу для покупателей недвижимости. Две полицейских машины стоят здесь постоянно как напоминание, и последний бездомный был только что изгнан неизвестно куда из последнего укрытия на площади.
С одной стороны от Юнион-сквер идет 14-я улица, Оксфорд-стрит[III] латиноамериканских бедняков, где дела ведутся на испанском, и мужчины сидят на ступеньках на тротуаре, лицом к открытым лавкам и палаткам, высматривая возможных похитителей пятидолларовых футболок и дешевой косметики. Теперь их взгляд ничто не загораживает. По некогда переполненным тротуарам можно бегать трусцой. Денег не хватает, что неудивительно, ведь 9—10 % работников Нью-Йорка не имеют работы, и, что более примечательно, примерно 1 из 7 миллионов жителей города находится на общественном обеспечении[IV]. Но даже те, у кого есть деньги — их достаточно в этом городе — не застраховны [от кризиса]. Авиакомпании сообщают бережливым богачам о скидках, фирмы предлагают обмен с доплатой или покупку подержанных дорогих часов. («Раньше вы думали, что “Ролекс” вам не по карману? Теперь он может стать вашим»). В следующий раз опять придется искать новый эвфемизм для слова «кризис», ведь «рецессия» уже не звучит мягче и лучше.
Не менее поражает иностранца очевидный упадок в технологии повседневной жизни, которой прежде гордились американцы и восхищались приезжие из отсталого старого мира. Это не только общественная инфраструктура, хотя иногда трудно избежать чувства, что это город на грани перехода в «третий мир», особенно когда (как сегодня) главный 87-летний водопровод лопнет, перекрыв 42-ю улицу на неопределённое время. (Как и в других разрушающихся хозяйственных системах, здесь СМИ гордятся уже не тем, как хорошо всё работает, а тем, как быстро оно чинится). Недавно все авиадвижение Нью-Йорка было парализовано на большую часть дня из-за неполадок на подстанции Американской телефонно-телеграфной компании, олицетворяющей эффективность телекоммуникаций. Короче говоря, механизмы повседневной жизни больше не работают гладко и эффективно, как мы ожидаем этого от них, скажем, в Швеции или Австрии, то есть без всяких сюрпризов.
Вы скажете, что Нью-Йорк — особый случай, и это, несомненно, так. Но вот в Филадельфии городская комиссия по вопросам распространения грамотности совместно с друзьями человечества — «Филлип Моррис Компанис Инк.»[V] — поместила объявление на всю страницу, в котором заявила, что один из четырех жителей Филадельфии полностью или функционально неграмотен[2]. «Внутренние города»[VI], населённые меньшинствами, вероятно, тоже особый случай. А как насчет Калифорнии, великой открытой границы Американской мечты, в которую мужчины и женщины мигрируют в таком огромном количестве, что её население, составляющее сейчас около 30 миллионов, уже почти в полтора раза больше следующего по величине штата, и более одной десятой американцев — калифорнийцы? Тем не менее (опять «Нью-Йорк таймс»), «рецессия … ударила по Калифорнии особенно сильно, предоставив ее некогда надёжной экономике «тащиться в хвосте восстановления всей страны», признаков которого до сих пор не видать, несмотря на радужные предсказания. Но обозреватели «также отмечают многие другие факторы, включая высокие цены на жильё, … пробки, преступность, ухудшение социальных служб» в связи с неожиданной новостью: в последнем году больше людей на пике их трудовой жизни (30—44 года) уехало из Калифорнии в другие штаты, чем прибыло в нее. Люди начинают покидать Лос-Анджелес так же, как они уже давно покидают Нью-Йорк.
По правде говоря, США в целом перестали быть хорошей рекламой капитализма даже в чисто экономическом смысле. Сильнейшей привлекательной стороной американского стиля жизни было улучшение материального положения. Именно его по-прежнему ожидают найти и находят иммигранты, когда они преодолевают быстро расширяющийся разрыв в доходах между развитым Севером и «третьим миром». Но это не относится к местным жителям, за исключением пятой части крупнейших собственников, а точнее верхних 5 %, которые весьма преуспели в эпоху рейганомики, как и [в Англии] при тэтчеризме. В 1980-х (1979—1989) доли низших[VII] четырех пятых [населения] в общем накоплении дохода упали. Высший 1 % семей повысил свои доходы почти на 75 %, доходы низших 20 % упали на 4,4 %. Другими словами, поразительно выросло неравенство. В абсолютных показателях чистый доход низших 40 % американцев был в конце десятилетия ниже, чем в 1979 г. Возможно, это неудивительно, ведь реальная почасовая оплата труда за это десятилетие упала на 9,3 %. В действительности, четыре из пяти полных семей с детьми могли бы иметь сейчас более низкий доход, чем десять лет назад, если бы женщины не пошли работать или не стали работать больше[3].
Сегодня почти каждый десятый американец может покупать всю необходимую еду только благодаря правительственным талонам на питание, оплачивающим некоторую ее часть. В 1970 году лишь двое из ста человек находились в такой ситуации. Талоны на питание доступны только тем американцам, которые зарабатывают не более 1 117 долларов в месяц на семью из четырех человек (примерно 140 фунтов стерлингов в неделю по обменному курсу начала ноября 1991 года), имеют машину не дороже 4500 долларов (примерно 2600 фунтов стерлингов) и активы не более чем на 2000 долларов (1100 фунтов стерлингов). Короче, тем, кто несомненно беден[4].
Эта стагнация, или даже упадок — новое состояние для американцев. Хотя этот феномен более всего выражен в США, в действительности он является вполне всеобщим. После «золотого века», который продолжался с поздних 1940-х до начала-середины 1970-х, у капитализма снова проблемы. Те из нас, кто уютно живёт в богатых странах Севера, не поняли этого по трем причинам. Системы «государства всеобщего благоденствия» реформированного послевоенного капитализма лучше защищали от кризиса, чем в 1930-х. Главные индустриальные страны не почувствовали полную силу глобального экономического урагана, который опустошил другие регионы, например, Латинскую Америку и Африку, в 1980-х. Последнее, но немаловажное — крах коммунизма[VIII] отвлек внимание от проблем нашей системы.
Но в начале 1990-х приходится признать, что она опять в кризисе. На одно поколение капитализм сделал то, чего до [Второй мировой] войны никто и представить себе не мог: он обеспечил полную занятость. Но с 1970-х массовая безработица вернулась. В 1960 году в пяти западноевропейских индустриальных странах безработица в среднем составляла 1,7 %, но на пике бума поздних 1980-х достигла 8,5 % (в период спада ранних 1980-х в среднем она была 11 %)[5]. В течение жизни одного поколения большинство людей в развитых странах полагало, что их реальный доход будет расти с каждым годом их трудового стажа при любых условиях, за исключением несчастных случаев или сознательного отхода от дел. Правительства, работодатели и профсоюзы научились работать с этим убеждением в долгие «золотые годы», хотя они не соглашались насчет того, насколько большим должен быть этот рост, как он должен быть распределен и как обоснован. К 1970-м большинство из нас было бы возмущено простой мыслью, что реальный доход человека должен оставаться одним и тем же на протяжении десятилетия, не говоря уже о его фактическом снижении. Теперь же опыт США показывает, что это опять может произойти.
В течение одного поколения системы социальной помощи и защиты в наиболее развитых странах дополняли доход и поддерживали экономически слабых и невезучих в значительно большей степени, чем когда-либо прежде. Более того, оплаченные налоговыми поступлениями, которые росли с бурным подъемом экономики, они стали более всеобъемлющими и щедрыми. Материнские пособия, например, которые в 1950-х предоставлялись в среднем на 12 недель, выросли к 1970-м до шести месяцев в Германии, 31 недели в Италии и 35 недель в Финляндии. В сущности, такие «передаточные платежи» стали заметной частью доходов домохозяйств — свыше трети во Франции в начале 1980-х. Сомнительно, что этот рост продолжался бы с той же скоростью, даже если бы не было кризиса. В любом случае, поскольку скорость экономического развития в капиталистическом мире очевидно упала после начала 1970-х, и налоговые поступления больше не поспевали за расходами, цена социальной защиты в процентах от национального богатства выросла. По мере снижения капиталистических прибылей бизнес стал горько жаловаться на «дороговизну» социальных программ. В 1980-х последовала атака на «государство всеобщего благоденствия», особенно в рейгановских США и тетчеристской Британии. Бедность посреди изобилия опять с нами.
Опять же, на одно поколение колебания подъема и спада, торговые циклы, которые являются базовым ритмом капиталистической экономики, казалось, потеряли свои пики. Спады были лишь мягкими спусками в повышающейся кривой экономического роста; бумы просто подчёркивали этот подъем. Но старые добрые кризисы того вида, о которых только пожилые вспоминали в 1970-х, явно с нами опять, хотя политики и их пресс-секретари уклоняются от сравнения того, что случилось в ранние 1980-е и вновь происходит сейчас, с 1930-ми. Капитализм больше не может полагаться на постоянный рост.
Почему капитализм, к общему, в том числе и своему собственному, удивлению, вошел в «золотой век» после Второй мировой войны (французы называют это «тридцать славных лет») — это вопрос, по которому историки и экономисты спорят до сих пор. Также нет консенсуса и по вопросу, почему эта эпоха закончилась в начале 1970-х. Но не может быть сомнений, что она закончилась, и что с этого момента мировая капиталистическая экономика проходит через эпоху трудностей. Скорость роста ее мирового производства в 1980-х была меньше половины ее в 1960-х, скорость роста мировой торговли упала даже еще больше. Это не призыв к апокалиптическим прогнозам, хотя Восточная Европа и СССР показали, что проблемные, но вполне работающие экономические системы могут неожиданно развалиться, когда некоторый неэкономический шок нарушает их деятельность[IX]. Капитализм, по-видимому, преодолеет этот период вечного кризиса, как преодолел аналогичные периоды в прошлом, даже в «тёмные годы»[X] между войнами. Но я отважусь на два предположения. Золотые десятилетия капитализма без серьезных экономических и социальных проблем не вернутся, и капитализм будет нуждаться в реформировании опять, как в кейнсианскую эпоху после кризиса и [Второй] мировой войны.
Таков ироничный парадокс, порождённый подъёмом рейганизма, тэтчеризма и неолиберальных экономических «ультрас» 1970-х и 1980-х годов. Они требовали защитить мир от сил общественной собственности, бюрократии, «государства всеобщего благоденствия» и социализма, «душащих экономику». В действительности они критиковали тот самый реформированный послевоенный капитализм, который и создал «золотой век», окончившийся в 1970-х. Они атаковали противоречия наиболее успешной фазы капитализма, потому что даже она породила свою собственную эпоху кризисов; и они сами были симптомами этих противоречий.
Ведь если что-то было ясно с самого начала и действительно подтвердилось при попытке претворить неолиберальную экономику в жизнь и на Западе, и на Востоке (и не в последнюю очередь в США и Британии), так это то, что экономическая политика, базирующаяся исключительно на «неограниченном свободном рынке», не приводит к экономическому росту и не создаёт конкурентоспособные на мировом уровне экономики, а влечёт за собой ужасающие общественные издержки. Сорок лет назад правительство любой капиталистической страны, большинство выдающихся бизнесменов и практически все экономисты считали это само собой разумеющимся. Это всё ещё самоочевидная истина.
Поэтому даже среди экономистов мода на чистый свободно-рыночный неолиберализм быстро убывает. Это «истина» вчерашнего дня, хотя она всё ещё определяет выбор нобелевских лауреатов по экономике. То, что не в порядке с капитализмом, или, по той же причине, со старой централизованно-плановой экономикой советского типа, не исправится просто от вручения всех полномочий неограниченному свободному рынку. Это должно было быть очевидным даже в Москве в 1991 году. Создание или восстановление жизнеспособной, процветающей и гуманной экономики, даже для тех, кто верит, что в смешанной экономике будущего должны преобладать капиталистические элементы, требует чего-то большего, чем возвращение к удобным [для них] принципам, повыдерганным из Адама Смита[XI]. Нужно понимать, каким образом работает капитализм как мировая система, как он развивается, и какие противоречия им движут.
И это, среди прочего, объясняет, зачем нужен марксизм сегодня, даже если на страницах «Марксизма сегодня» он больше не нужен.
Эрик Хобсбаум как член редакции «Марксизм сегодня».
[1] Наиболее свежие данные за 1987 год. В самый пик экономического доминирования США в 1980-м они составляли 52,3 % от суммарных показателей ОЭСР.
[2] The Philadelphia Inquirer, 23.09.1991.
[3] Данные из: Lawrence M., Frankel D.M. Hard Times For Working America // Dissent. 1991. Spring. P. 282—285.
[4] Fox B. Record Number In US Relying On Food Stamps // New York Times. 31.10.1991.
[5] Западная Германия, Британия, Нидерланды, Бельгия, Дания. Три социал-демократические страны — Швеция, Норвегия и Австрия — обеспечивают полную занятость лучше: в среднем они имели 1,8 % (1960), 2,8 % (1988) и 3,6% (1983). См.: OECD Economic Outlook, Historical Statistics, 1960—1988 (P., 1990), таблица 2.15.
Комментарии
[I] Тот факт, что редакция издания, называющегося «Марксизм сегодня», использует по отношению к суперэтатистским странам термин «коммунизм» (и прибегает к выражению «крах коммунизма»), свидетельствует о полной деградации западного «академического марксизма», его инкорпорировании в идейно-политические структуры классового врага и зависимости от языка классового врага. Поскольку любой грамотный марксист должен был бы знать, что коммунизма (всепланетного безгосударственного и безтоварного строя, основанного на общественной собственности на средства производства) на Земле пока что не существовало. И без выхода за пределы экономической общественной формации существовать не могло. Следовательно, «марксистов» из «Марксизм тудей», говорящих о «крахе коммунизма», нужно из любого марксистского издания гнать пинками как невежд либо продавшихся классовому врагу. — Комментарий А. Тарасова.
[II] Это — отсылка к знаменитым словам М. Тэтчер «Социализм не работает». Первоначально Тэтчер использовала это выражение для предвыборной борьбы с лейбористами, которые, по ее мнению, были «социалистами». — Комментарий А. Тарасова.
[III] Оксфорд-стрит — лондонская улица, одна из основных улиц Вестминстера. Самая оживлённая торговая улица (548 торговых точек), известна главным образом своими фешенебельными магазинами. — Комментарий А. Крыловой.
[IV] Федеральная программа материальной помощи лицам, которые не могут работать по состоянию здоровья, не нашедшим работу и не имеющим права на пособие по безработице, а также одиноким родителям с маленькими детьми. Осуществление программы находится в ведении штатов и местных органов власти. — Комментарий А. Крыловой.
[V] Сарказм. Табачная корпорация «Филлип Моррис» была уличена в 80-е годы в том, что еще в 60-е ученые в ее лабораториях достоверно установили, что табакокурение вызывает рак легких и что чем крепче табачные изделия, тем они опаснее и тем быстрее и прочнее они вызывают зависимость. Эти данные были засекречены руководством корпорации, а в свою продукцию «Филлип Моррис» стала класть более крепкий табак, чем указывалось официально. После разоблачений — в 1990-е — 2000 годы — против «Филлип Моррис» жертвами ее продукции (или родственниками умерших) были поданы многочисленные иски, большинство из которых «Филлип Моррис» проиграла, что поставило корпорацию на грань разорения. В целях маскировки «Филлип Моррис» сменила название на «Altria Group Inc.» и сосредоточилась на продаже табачных изделий в странах «третьего мира» (включая бывшие страны Восточного блока). От более серьезных юридических последствий корпорацию спасло то, что в разгар скандалов и судебных исков (1998—2004) «Филлип Моррис» потратила на лоббирование своих интересов (то есть на подкуп правительства США) свыше 100 миллионов долларов. Корпорация является также одним из крупнейших в США производителей вина. — Комментарий А. Тарасова.
[VI] «Внутренние города» (англ. inner cities) — трущобы в центрах крупных американских городов, возникшие в 60-е — начале 80-х годов, когда из-за явления, официально названного в США «кризисом городов», средние городские слои предпочли перебраться в пригороды. — Комментарий А. Тарасова.
[VII] Еще один пример использования автором недопустимого для марксиста языка. Бедный — не значит низший! Богатый — не значит высший! То, что Хобсбаум заимствует пропагандистский язык классового врага и сам этого не замечает, говорит против Хобсбаума. — Комментарий А. Тарасова.
[VIII] То, что выражение «крах коммунизма» употребляют сотрудники «Марксизм тудей», — позор (см. комментарий I). Но то, что это выражение использует и такой более чем грамотный и знаменитый историк-марксист, как Э. Хобсбаум, — позор втройне! Это — еще одно свидетельство того, что западный «академический марксизм» обменял свою высокую всемирно-историческую революционную миссию на чечевичную похлебку комфортного существования в буржуазном «приличном обществе». — Комментарий А. Тарасова.
[IX] Это очень интересное заявление Э. Хобсбаума. Из него следует, что причина краха СССР с союзниками, по мнению британского историка — не экономические проблемы, а какие-то другие (социальные или политические). — Комментарий А. Тарасова.
[X] «Темные годы» (англ. dark age) — распространенная формулировка для эпохи экономических кризисов (включая Великую депрессию) и политических катаклизмов в промежутке между двумя мировыми войнами. Почерпнута из аналогичного обозначения эпохи раннего Средневековья. — Комментарий А. Тарасова.
[XI] Пассаж, говорящий либо о наивности Хобсбаума, либо, опять-таки, о неосознаваемом им самим оппортунизме, развившемся от долгой принадлежности к западному «академическому марксизму». Хобсбаум почему-то полагает, что капиталисты стремятся к созданию «гуманной экономики». На самом деле это — последнее, о чем будет думать нормальный капиталист. «Жизнеспособная и процветающая» экономика ему нужна для получения прибыли, «гуманная» — ни для чего не нужна. — Комментарий А. Тарасова.
Опубликовано в журнале «Марксизм тудей», декабрь 1991.
Перевод с английского Романа Водченко под редакцией Анастасии Крыловой.
Комментарии Александра Тарасова и Анастасии Крыловой.
Эрик Джон Эрнест Хобсбаум (1917—2012) — видный британский историк-марксист.