Пого

Эмилия обрезала последнюю нитку – наконец. Вверху лазурное небо, снизу – темно-синие волны Абакана, по краям фон был зеленым и серым, как лесистые сопки и голые скалы. В центре – солнце-тана, перламутрово-золотая пуговица. Вокруг степными цветами рассыпались пуговки поменьше, также окруженные бисерным ореолом и похожие на зоркий и добрый взгляд, оберегающий от бед хозяйку нагрудника. Бисерные фестоны, обрамлявшие полумесяц-пого, погружали его в игривый мерцающий свет. Пусть для свадьбы оно маловато, но Вероничке будет в самый раз.

Девочка вбежала в дом, заметила украшение в маминых руках и замерла: глазки круглые, как тана, рот разинут от изумления.

 –  Нравится?

 –  Мама… Это – мне, да?

Когда Вероничка приложила пого к груди, вглядываясь в зеркало, черные пуговки стали щелками, а на смуглых щеках заиграли ямочки. А ведь узор ей и правда подходит. Какова-то она будет лет через пять?

 — Ма, я Кате покажу? Можно, да? Можно?

 — Только не испорти, это в школу на праздник.

Вероника выбежала из комнаты, пробарабанили по дощатому крыльцу ее сандалики, скрипнула пружина калитки.

Эмилия обернулась к часам на комоде. Скоро два, а значит, пора в школу.

Уже двадцать лет она преподавала английский язык в той же школе, которую давным-давно закончила. Она изучала английскую филологию в Абакане, писала диплом по творчеству сестер Бронте, потом вернулась домой к матери и устроилась в школу. Тут и встретила она снова Алексея, того самого Лешку, с которым они ходили парой, того Лешку, который ее, зубрилку, не давал в обиду в школьные годы. Лешка служил, пока она училась, вернулся домой, как и она, погрустневшим и почти взрослым, а вот на нее глядел по-прежнему, с робким и нежным восхищением. После свадьбы они стали жить в доме его отца. Здесь жил и брат Лешки, старший, но холостой – уж больно выпивал. Через год родился Сережа, еще позже – Алина и Вероника.

Летний кружок по вышиванию бисером снискал Эмилии славу мастерицы, а школьницам давал какой-никакой заработок. Крохотные сувенирные пого ярких цветов с удовольствием разбирали туристы – женщины брали для себя, мужчины – для своих жен и девушек, горожанок, не утомлявших себя рукоделием, истосковавшихся по «возвращению к корням», по «этнике», да и просто желавших щегольнуть эксклюзивом где-то за много километров от того места, где Эмилия учит девочек вышивать старинный узор на жестком куске материи, как вышивали уже много веков их бабушки, готовя дочерей к свадьбе.

Теперь, когда Эмилия спускается в низинку к школе, прикрываясь зонтом от мелкой мороси, что наплыла на поселок ровно в два пополудни, вспомним об иной тревоге, от которой она прячется за вышивкой, домашними заботами и школьными делами. Тревога эта – Сережа, ее старший. Стройный юноша с широкими плечами и застенчивым отцовским взглядом. Таким она его помнит, но не знает, сильно ли он изменился за год. Сережа в армии, где-то в России, изредка от него приходят письма, скупые и суховатые. Скоро он приедет и сам, на неделю, не больше, а чтобы его встретить, нужны деньги, которых нет и не предвидится – зарплату в школе не выдают уже два месяца. Лешка, с тех пор как закрылся совхоз, работал от случая к случаю – иногда строил, а больше ставил капканы, собирал кедровые шишки – семью кормила тайга и зарплата Эмилии. В этом году денег на строительство в поселке не было.

Ну конечно, селедочки хоть немного, а купить придется. Огурцы, слава богу, свои найдутся, хлеба напечем, Леша зарежет барашка. Если будет сыр… хорошо бы купить городского твердого сыра, вроде «Российского», в двести рублей встанет, но главное – водка. Стыдно было бы угощать Сережу соседкиной самогонкой, а значит, надо потратиться. Эмилия, да Леша, да Сережа, да свекор, да свекровь, да еще пара Сережиных друзей – на семь человек бутылок пять уж понадобятся, если брать самую лучшую, будет шестьсот рублей. То да сё – выходит тысяча, и никуда от нее не деться, не спрятаться, ни под бисерным щитом-пого, ни под зонтиком Мэри Поппинс, на которую так похож сейчас ее размытый туманом силуэт в черной фетровой шляпке и темно-красном плаще.

Лешка смеялся над тем, как она одевалась для школы, но что ей до его шуток? Она не продавщица в застираных трениках и рубахе с чужого плеча. Она – учитель. Как Джен Эйр, черное платье которой изумляло девочек в сельской школе. Она должна быть похожей на те волшебные тени, обитавшие в книгах кафедральной библиотеки в далекие студенческие годы. А в этот день прилично одеться необходимо вдвойне – из Москвы приехали гости, профессора и студенты, и вечером ей предстоит с ними встретиться.

….

Московская студентка оказалась русской, высокой темно-русой девушкой, одетой, пожалуй, попроще, чем девчонки из поселка – вытертые джинсы, мятая мужская рубаха и серые стоптанные сандали на босу ногу. Ее звали Аленой. Она улыбнулась широкой наивной улыбкой, поздоровалась, вдруг посерьезнела и смущенно заправила за ухо спадавшую на лицо прядь.

 — Давайте начнем. Я включу запись, буду говорить по-русски, а вы – переводить на хакасский.

Они сели за парту в пустом классе, и работа началась. Следующие полтора часа женщины сидели рядом, перед Эмилией лежал маленький черный микрофон, жадно впитывающий каждое ее слово, в то время как Алена зачитывала слова с мятой распечатки. Но вот распечатка закончилась, девушка отключила микрофон и убрала его в рюкзак.

Эмилия Петровна очень помогла Алене и ее руководителям, и это прекрасно, что Эмилия Петровна так хорошо знает язык, ведь молодежь только по-русски и говорит, все беспамятные, а здесь такие места, что ни камень, то живая история, писаницы на скалах, курганы, да, Полина Васильевна провела им экскурсию, они ходили к Белому Камню, и у вас потрясающая природа, в Москве трудно и представить такую красоту и свежесть. А у кого бы из охотников постарше можно было спросить охотничью лексику, ну, названия зверей и ловушек? И неужели детей в старших классах самих учат проводить эти экскурсии, и даже Эмилия Петровна разучивает их с ними на английском языке? Хорошо, что сюда приезжают иностранцы, ведь дети должны любить и гордиться родной культурой, и это все-таки профессия, которая обязательно пригодится в жизни, не теперь, так потом, только бы школу не закрыли. Тут Алена вспомнила, что ей нужно заполнить еще пару анкет, и Эмилия Петровна очень ее обяжет, если завтра примет ее у себя и еще немного побеседует. Хотя бы часа в три, у них же осталось два дня, и надо все закончить, со всеми попрощаться, поэтому до завтра, Эмилия Петровна, и огромное вам спасибо!

Только повесив плащ в сенях и разувшись, Эмилия заметила, что шлепанцы мужа и дочерей стоят у двери, а стало быть, дома никого нет. Она зашла в комнату, улыбнулась, взглянув на висевшее на стене пого. Все-таки Вероничка будет хороша, — и она подмигнула зеркалу, откуда ей в ответ подмигнула женщина, на которую будет похожа ее дочь. Стройная дама средних лет в черном строгом платье с белым воротничком, с чуть отросшим каре цвета воронова крыла без единой сединки, четкими прямыми бровями… и с безнадежной тоской на дне ярких черных глаз. Хакасская Джен Эйр, так и не получившая наследства, оставшаяся преподавать в сельской школе на веки вечные. Чем торчать перед зеркалом, переоделась бы и шла печь беляши – время готовить ужин.

На следующий день около трех Эмилия отослала детей играть, а мужа – к соседям. Леша поворчал немного, но ушел – все же москвичи платили небольшие деньги, и пусть этого не хватило бы на Сережину встречу, но отказываться не стоило. Дом затих, и когда Эмилия села на диван в гостиной, чтобы собраться с мыслями, уныние начало обволакивать ее промозглым туманом, хотя на улице весь день сияло солнце, и кузнечики, обезумев от зноя, вызванивали любовные песни.

Что я делаю? Зачем? Учу девочек вышивать пого для скучающих иностранцев, водить экскурсии по окрестностям. А ведь все, что им надо – это уехать отсюда, и больше не видеть ни курганов, ни пого. И как вышло, что я осталась? Мама? Лешка, первая любовь? Да нет, просто духу не хватило. А теперь? Теперь есть Сережа и девочки… и Вероника такая славная в этом пого. Эмилия грустно улыбнулась солнечному лучику, заигравшему на бисерном узоре, и услышала скрип калитки – пришла Алена.

Сегодня она была в серой футболке и длинной, пестрой, словно цыганской юбке. Скинув кеды в сенях, москвичка босиком прошла в гостиную и села на предложенный хозяйкой диван.

 — Это вам, Эмилия Петровна, за ваше терпение и помощь. Спасибо! – Она достала коробку чая, дорогого, из тех, что продавались в Абакане, и протянула ее хозяйке, а та пробормотала «Спасибо» и унесла подарок на кухню, предоставив Алене озираться по сторонам.

Обычная обстановка сельского интеллигента – ковер на полу, диван, рядом тумбочка. Два красных кресла, комод, телевизор и зеркало. А у двери на стене, прямо напротив, висит на зеленом шерстяном шнуре… неужели — пого, этот шикарный свадебный нагрудник, почему-то названный передником в этнографическом очерке? Говорят, Эмилия вышивает их профессионально, может, у нее есть на продажу что-то поменьше? Аленина подруга по экспедиции, Соня, смогла купить у кого-то из информанток желтое маленькое пого, копию настоящего, за двести рублей. Такую игрушку было бы несложно носить в Москве, не то, что тяжелое и варварски роскошное колье, которое хакаски надевали по торжественным дням. И подружкам можно было бы парочку привезти.

Эмилия села в кресло, Алена включила диктофон, и еще на час они забыли – одна об унынии и о проклятой тысяче, другая – о пого и об оставленных в Москве подругах. Но, убирая диктофон и поднимаясь с дивана, Алена посмотрела на пого широко распахнутыми восхищенными глазами и спросила, правда ли Эмилия Петровна сама вышивает такую красоту.

 — Вы в самом деле такая мастерица! У меня подружка купила такую штучку, но маленькую совсем, а мне уже и купить не у кого. А жалко, они такие красивые! А у вас не найдется маленького такого?

 — Конечно, мы с девочками их вышиваем, только… только сейчас готовых нет. Жалко, вы мне раньше не сказали, когда только приехали, за неделю я бы как раз вышила, а теперь не успею.

 — Да-да, вы так красиво вышиваете! Это ведь настоящее?

— Нет, что вы, я для дочки шила, взрослое, настоящее-то больше будет. А это детское, Вероникино.

— А можно мне на него посмотреть поближе?

— Конечно-конечно.  – Эмилия сняла украшение со стены и протянула студентке.  – Хотите, я вам это продам.

 — Я бы хотела поменьше, это уж слишком шикарное, по Москве в нем не походишь. И потом, это ведь для вашей дочки, разве я могу его взять?

 — Конечно! Деньги-то мне разве не для дочки? Что вы, почему в Москве его на праздник не надеть?

 — Давайте я подумаю. А сколько вы возьмете за него?

 — Обычно я за такие тысячу беру…

— Ох, Эмилия Петровна, тогда завтра только. У меня с собой всего девятьсот рублей, и двести я вам за работу должна. Только семьсот остается.

— Так пусть семьсот будет! Вы берите, берите. У меня ведь сын приезжает скоро, нам деньги нужны…

— Но вы уверены? А Вероничка согласна?

— Конечно, согласна, сами спросите, я ее позову.

Вероника уже вернулась домой и хотела одного – выпить воды и снова бежать на улицу, но сидела тихо в соседней комнате, ожидая, пока мать закончит работу. Разумеется, она не возражала, понимая, что им нужны деньги, а мама может вышить пого лучше прежнего. Она с серьезным видом закусила губу и кивнула:

 — Конечно. Если надо, то можно и продать.

Так Эмилия получила девятьсот рублей из тысячи, а Алена – пого. А на следующий день пришло письмо от Сережи.

«Здраствуйте, мама и папа! Здравствуйте, сестренки!

Очень жаль вас огорчать, но я не приеду потому что попал под арест. Случилась драка, и одного парня порезали ножом, так что он в больнице. Я ничего неделал, но меня подставили, так что я получился во всем виноват. Папа, мама, может быть, кто-то из вас приедет, потому что я незнаю, что из этого выйдет.

Целую, Сергей».

Когда перед отъездом Алена зашла к Эмилии Петровне попрощаться, ей открыла Алина, серьезная девица лет четырнадцати, высокая и тонкая, с чуть более светлыми, чем у матери, волосами. Она улыбнулась и сказала:

 — Здрасте.

 — Привет. – сказала Алена. – А Эмилия Петровна дома?

 — Дома. – ответила Алина, глядя куда-то в сторону, на пыльную землю у ног Алены. – Только они отдыхают сейчас, дядя приехал.

 — Я просто пришла попрощаться…

 — Я сейчас позову маму. – Алина исчезла за дверью.

Эмилия вышла на крыльцо очень скоро. Глаза у нее как будто округлились со вчерашнего дня, а одета она была в старые серые джинсы и темно-зеленую футболку с полустертыми английскими буквами, и смотрела на Алену чуть насупившись, словно не могла ее вспомнить.

— Эмилия Петровна, мы уезжаем. Спасибо Вам еще раз, и… Вы хотели обменяться адресами.

 — Конечно, Аленушка! Я запишу Вам адрес. Давайте, давайте вместе снимемся на прощание. Леш, Леша! Поди сюда!

Голос ее был напряженно-звонок, на грани истерики. Глаза блестели, и Алена вдруг поняла, что Эмилия пьяна. Пьян и ее муж, вышедший на крыльцо только что.

Эмилия залихватски обняла мужа за пояс, наклонила голову набок и оскалилась, глядя в объектив Алениной мыльницы.

Щелчок. Жаль, я не могу сразу для Вас напечатать. Ничего, Вы ведь, конечно, потом пришлете, правда? Конечно, пришлю. И перламутровых пуговиц пришлю обязательно. Я напишу свой адрес, а Вы напишите свой. Я сделаю Вам еще пого и пришлю, пришлю, Вы же мне как дочка! И денег мне не надо! У меня ведь какая беда – сын теперь не вернется. А Вы… Вы мне как дочка, спасибо Вам. Обменявшись адресами на тетрадных листках, они обнялись и расстались.

Три дня спустя Алена сидела дома в кресле у неразгруженного рюк­зака, пого болталось на шее, надетое поверх синей рубахи в клетку, а на коленях лежала стопка  бумажек и тетрадей. Алена лениво перебирала их, вспоминая поездку.

«Как дочка…» Чего не наговорят они спьяну… И целоваться полезла, куда только делось интеллигентская гордость? Написать ей письмо? Не стоит, пошлю пуговиц, а в посылке – открытку. Где же все-таки эта бумажка? Ну да ладно, отправлю на адрес школы.